К десяти часам вечера августовское солнце почти зашло и только распространяло вокруг оранжевые закатные лучи. С каждой минутой
становилось всё темнее и холоднее, и вот, в полночь уже почти ничего не было видно, а ночная сырость заставляла зябко ёжиться.
Мы сидели над городом на крыше, чуть влажной от прошедшего днём дождя. Внизу ещё шумела Петроградская, но постепенно темнота
поглощала все лишние звуки. Когда ночь вступила в свои права, было уже совсем тихо, и только неверные шаги припозднившегося
прохожего или шум редкой машины нарушали ночную тишину.
Крыша была старая и тонкая, с неё сыпалась ржавчина и скатывались камни, и я старалась не шевелиться, чтобы не скатиться вместе с
ними. Ты, кажется, ничего не боялся - то и дело вскакивал, начинал ходить по крыше, беспокоя не видимых нами жителей верхнего этажа,
пел английские песни, а порой принимался танцевать под собственные песнопения. Мне нравилось на тебя смотреть, на то, как ловко ты
двигаешься и как забавно кривляешься, но ещё больше мне нравилось, когда ты сидел рядом со мной, тёплый и надёжный.
Едва усевшись, ты закричал: "Ты видела?!", задрав голову к месту, где сходились провода разных домов.
- Нет, - сказала я и тоже посмотрела на провода.
- Там звезда падала, - сказал ты, и я поняла, что дело было не в них. - Я загадал желание.
- А я нет. Ещё одна упадёт - загадаю.
- Только не пропусти, - серьёзно сказал ты, напряжённо вглядываясь в небо.
Пару минут нам удалось посидеть тихо - за разговорами мы могли снова пропустить звезду, и хотели подождать её в тишине. Но потом ты
спросил, какое сегодня число, я ответила, и наш разговор продолжился так, будто не на секунду не прерывался. Мы говорили о знакомых -
общих, моих, твоих и знакомых наших друзей; о лете, которое незаметно ускользает; о звёздах, которые, возможно, знают о нас всё, но,
скорее всего, не знают ничего и вообще не способны что-либо знать. Мы говорили, говорили и смотрели на небо, которое из тёмно-синего
уже превратилось в белое, благодаря этим мерцающим звёздам. Они так неплотно прикреплены к тёмному небесному полотну, что легко от
него отрываются и летят куда-то в пустоту.
Следующую звезду мы всё-таки поймали, она была так близко, что хотелось подставить ладошки и удержать её в них, как прозрачную
медузу, которая тает на солнце.
Мы оба загадали желание и пообещали не говорить друг другу о том, что именно мы загадали. Оставалось только интригующе и
заинтригованно улыбаться и целоваться, чтобы только перехитрить друг друга.
Потом начало светать, но момент, когда поднялось солнце, мы пропустили. Каким-то невероятным образом мы оба заснули на этой опасной
ржавой крыше, а, когда проснулись, солнце уже сияло высоко над городом. Нам снился один и тот же сон, лишённый всякого смысла. В этом
сне по улице ехал зелённый кадиллак, полный непонятных существ. Ты говорил, что в твоём сне это были зайцы, я же была уверена, что это
были никакие не зайцы, а ушастые инопланетяне, подобные тем, которых шьёт одна девушка-дизайнер. Ты спорил, спорил так, как будто от
этого зависела вся твоя жизнь, и вскоре мне пришлось согласиться, хотя бы потому, что в случае чего мне бы этот спор обошёлся куда
дешевле.
Внизу потихоньку просыпалась улица, звенели выезжающие из парка трамваи, машин становилось всё больше, а ты смотрел на меня и говорил что-то пронзительно нежное. Меня
почему-то тянуло плакать, но тебе ни в коем случае нельзя было знать об этом. Поэтому, когда слёзы подступали к глазам, я крепко и долго
обнимала тебя, глядя на волшебное место, где сходятся провода разных домов и исполняются желания.