Наконец я один… Позади сотни ежедневных столкновений, больно бьющих слов, колких взглядов , пустых упрёков и взаимных претензий, от которых хочется выть и лезть на стенку.
Расходились мы хорошо. Представ перед судьёй, как-то разом сникли, выискивая убедительные аргументы для рождения ещё одного дитя в доме разводов. И разом всё плохое забылось, а память услужливо воскрешала её голливудскую улыбку, её ни на чей не похожий смех , то утихающий, то снова оглушающий тебя. Думалось о том, что в общем-то мы прожили неплохую совместную жизнь, чаще понимая друг друга. Хотелось взять её за руку, отвести в сторону и спросить: «Может ещё не всё потеряно? Подожди, не торопись, давай ещё раз обсудим.» Потом я мысленно прокручивал в уме как будет проходить недолгое примирение, затем очередной взрыв и … Вот потому-то мы и стоим в суде перед незнакомой женщиной и отвечаем на её обычные вопросы. Судья, видимо нашего возраста, сильно располневшая и от этого кажущаяся старше, бесстрстно задаёт нам многократно повторяемые за её недолгую судейскую жизнь вопросы, получая в ответ наши столь же бесстрасные ответы. В зале висит изредка прерываемая тихими голосами почтительно-напряжённая тишина, какая бывает у кабинета зубного врача, когда перед предстоящей экзекуцией лишь робкие и редкие реплики, да скрип стульев прерывают наступившее безмолвие. Наконец наступила и моя "экзекуция" - полная женщина в тёмно-синем костюме, постоянно одёргивающая полы пиджака и, как мне показалось, как-то неуютно чувствующая себя в судейском кресле, пришла к выводу, что наша семейная жизнь закончилась полным провалом и её нужно незамедлительно прервать. Все немногочисленные присутствующие стоя почтили наступивший разрыв, оглашённый судейским вердиктом. Но это был, выражаясь медицинским языком, лишь летальный исход брака, биологическая смерть должна была быть куплена по решению этой полной и неопрятной женщины всего за 200 рублей.
И вот я один… Когда же наступает одиночество? Когда ты покупаешь свидетельство о разводе или тогда, значительно раньше, когда сидишь перед телевизором, ведя в очередной раз разговор с самим собой, не вникая в происходящее на экране, а она где-то там, в другой галактике, утомлённая и несчастная, жарит тебе и себе котлеты? Или одиночество наседает на тебя, когда хочется на все деньги купить миллион пиросманиевских роз, а их едва хватает на три тощенькие дистрофичного вида гвоздички? А может оно приходит в зрительном зале, когда талант и удача играющих на сцене становятся навечно твоим крестом - крестом несбывшихся надежд и нереализованных возможностей! И только ты один можешь нести этот крест – он идеально ложится на твою спину, раскидывает свои руки на твоих руках и впивается раскалённым гвоздём в твою душу …
Я всю жизнь страдал от одиночества и своего несовершенства. Я был одиноким в дружеской компании, в весёлом застолье, на вокзалах, свадьбах. Мне казалось, что все вокруг занимаются каким-то общим для них делом, а меня поставили на самый краешек их Земли и попросили не мешать. Так я и стою на этом краешке и боюсь упасть в бездну. Уже давно лишь одна мелодия сопровождает мою жизнь – тоскливая, заунывная, похожая на стон. Она во мне и вокруг меня…
Один. Я могу теперь бесконечно долго бродить по улицам, знакомиться с кем – угодно, ехать к кому – угодно и приводить к себе кого – угодно. Одиночество души я не сумел заполнить своей женой, сумею ли заполнить другой женщиной?
Всё! Спектакль «Мой развод» закончен, актёры занялись своими делами, а два главных героя поодиночке вышли из здания суда… Один из них приостановился на мгновение, ожидая другого, но спохватившись, быстрым шагом удалился прочь, гордо неся обретённую независимость. Другой, выходя из здания, придержал дверь для выходившей следом за ним стройной блондинки . «Какие, однако, экземпляры расхаживают по российским судам!» - уже заметно взбодрившись, подумал он.
- Что, Вы тоже теперь потенциальная невеста? – с пока ещё слабым, чисто машинальным интересом спросил я.
- Вы думаете, что в суд приходят только за разводом, других дел здесь нет? – уловив смысл вопроса, ответила она, замедлив свой шаг, ожидая одновременно моего вопроса и успевая скоренько меня рассмотреть.
- Что, скверно выгляжу?
- Я бы сказала, что Вы пришли к тому, от чего в скором будущем побежите, сверкая пятками.
Умная женщина – она мне определённо начинала нравиться, хотя и не сказала двух слов.
- Вы что же стояли за дверью и слушали с какой нежностью я рассказывал судье о своей бывшей жене? – с уже большим интересом задал я свой очередной вопрос.
- Просто в Ваших глазах нет того радостного блеска глаз вырвавшегося на свободу тигра, который должен был бы буквально ослеплять прохожих.
- А может я всегда был домашней собачкой и теперь у меня траур по покинувшей меня хозяйке?
- Ну и как – чувствую, уже появилось желание, чтобы Вас кто-нибудь подобрал?
- Да что Вы! Мне всю жизнь хотелось бегать по зелёной травке, дышать свежим воздухом, тявкать на тех несчастных прохожих, которых должен ослеплять.
- Тогда веселитесь на здоровье, прыгайте, визжите от радости, а когда напрыгаетесь, то всё равно начнутся поиски другой хозяйки.
- А вдруг деградирую до дворняги – сжалитесь тогда, подберёте беднягу, отмоете, подбросите ему косточку?
- Зачем же доводить себя до такого состояния, бегите лучше за своей ненаглядной, встаньте на задние лапы, покатайтесь у неё в ногах и просите прощения. А я, пожалуй, пойду, не буду Вам мешать.
- Подождите! - «Подождите» вырвалось у меня будто бы я всё последнее время только и мечтал, выйдя из зала суда, тут же приударишь за какой-нибудь блондинкой… Нет, в этом «подождите» я словно набирал в лёгкие побольше воздуха, которого мне так не хватало в последние дни. Этим «подождите» я хотел доказать той, ушедшей, что я могу дышать, шутить, смеяться и в её отсутствие. «Подождите» - это пока мой спасательный круг и я не знаю, как долго продлится время, в течение которого мне нужно будет постоянно доказывать что-то себе и ей. И наступит ли вообще когда-нибудь день, когда отпадёт необходимость в спасательных кругах и кислородных подушках. И потом, если я сейчас не ухвачусь обеими руками за это «подождите», то потеряю сегодня сразу двух женщин, а это уже слишком непосильная потеря для одного такого тяжёлого дня.
Мне всегда нравились блондинки; ещё больше (ах, какой я оригинал!) мне нравились умные женщины, а в этой вышедшей вслед за мной из суда определённо что-то было. Что же она делала в этом мрачном здании, где как бы во втором измерении в документах, вопросах и ответах, объяснениях заключённых снова убивают, грабят, воруют, насилуют, изменяют жёнам. Кто-то уходит отсюда без копейки за душой, а кого-то увозят доживать считанные дни до, выражаясь протокольным языком, приведения приговора в исполнение.
- Вы-то с чем вышли отсюда, очаровательная блондинка? – спросил я.
- Зачем Вам ещё и мои заботы, когда своих полон рот?
- Клин клином вышибают.
- Ну, мой клин Вам не подойдёт – я здесь просто по работе – так что никаких кастрюльных дел.
- А где же Ваши кастрюли – в прошлом или в будущем?
- Может Вам сразу все анкетные данные представить? – сказала она и впервые улыбнулась.
- Хороша! – подумал я и сделал уже вполне конкретный шаг к знакомству: Нет, всех данных не нужно. Если не затруднит, одно лишь имя.
- Ну, так настоящие джентельмены не поступают – мужчина должен сначала сам представиться, а потом уже всё остальное.
-Неужели зануда? – мелькнуло в голове и я, сделав лёгкий полупоклон, немного пофиглярничал: Имею честь представиться – Илья Александрович, можно просто Илюша или ещё проще – Илюша родной.
- А если совсем по-простому – Илюша любимый мой? – снова улыбнулась она.
- Нет, не зануда, - твёрдо решил я.
- Как Вам будет угодно, мы люди простые – чинов и званиев не имеем – к нам можно и по-свойски. А как к Вам обращаться?
- Просто Лена или ещё проще тоже Лена.
- Вот и свершилось. Наше знакомство у этого суда, возле которого мы в настоящий момент находимся и от которого никак не можем уйти, войдёт в историю как переломный этап в жизни несчастнейшего Ильи Александровича и как малозаметный эпизод из жизни просто Лены,- я говорил уже подряд всё, что приходило в голову , а так как ничего путного не шло, приходилось молоть всякую чушь,- Когда-нибудь здесь будет мемориальная доска с нашими именами, - продолжал пустозвонить я.
- Вы что же из писателей будете или из артистов? – подыграла мне Лена.
- Буду, обязательно стану писателем и напишу о том, как в трудный час своей жизни я встретил девушку, которая поддержала и приободрила меня, как я постепенно становился на ноги, как…
- Потом получите Нобелевскую премию, - прервала она меня, - и перестанете знакомиться у судов с простыми смертными.
- Лена, я с детства был очень скромным и останусь таким навсегда. Мало того, Нобелевскую премию я разделю с Вами.
Мы шли с ней вдоль здания суда, напоминая старых – престарых знакомых, давно не видевших друг друга. Разговаривая с Леной, я незаметно оглянулся, надеясь увидеть ту, ради которой я сегодня здесь, из-за которой какая-то тяжесть давит внутри, и по «вине» которой я познакомился с Леной. Конечно, Лена догадывалась о моём состоянии и что-то, может быть, желание стать на некоторое время сестрой милосердия, удерживало её около меня. Мне казалось, что прохожие с укоризной смотрели на меня, словно зная всё обо мне и осуждая за столь быструю рекогносцировку и ещё и поэтому я чувствовал себя каким-то скованным и несобранным.
Было около шести вечера, но вечером и не пахло – правильнее сказать, было около шести дня. По улицам разгуливал солнечный май, но по усталым лицам спешивших домой людей я поймал себя на мысли, что моей новой знакомой тоже пора домой к мужу и детям. Я мельком взглянул на её правую руку – кольца не было. В ту небольшую паузу, которая наступила в нашем разговоре, я обдумывал, как бы поудобнее определиться с наступавшим вечером, когда в перспективе маячило скорбное одиночество в своей опустевшей квартире и жалкие потуги поудачнее убить время. Я решил провести сегодняшний вечер с Леной, но не знал пока как бы эдак по-гусарски, нешаблонно сообщить ей об этом.
Мы остановились у железнодорожного переезда, пропуская проходящую электричку. Незнакомые люди смотрели из окон на нас, думая о чём-то своём. Электричка, весело посвистев, пронеслась мимо, обдав нас тёплой волной бежавшего вслед за ней воздуха. Мне представилось, как было бы неплохо сидеть в этой уютной электричке вместе с Леной и мчаться неважно куда и говорить неважно о чём.
Переходя через рельсы, Лена на мгновение оказалась впереди меня и я успел её получше разглядеть. Изъянов не заметил: ладненькая фигурка, стройные ножки, красивая походка.
- Лена, а кем Вы работаете в суде? – задал я совсем не тот вопрос, который обдумывал в преддверии наступающего вечера.
- Я, Илья Александрович, не судейский работник, просто, как начальник юридического отдела была в суде по делу.
- Начальник отдела где?
- Да так, организация, название которой ничего Вам не скажет.
Прикинув мысленно какими ресурсами располагал в тот момент, я, наконец, решился на шаг, который всё никак не мог сделать: - Лена, может посидим сегодня где-нибудь? – выдавил я.
- Я что же, буду помогать зализывать Ваши душевные раны?
- Разве я так похож на плачущего, разнесчастного и потерянного? И потом, не беспокойтесь – пью я немного и не буду спьяну рыдать на чьей-либо груди.
- Я вообще-то не готова сегодня для посиделок, да и не успеть уже – может завтра? - В её голосе явственно проглядывали неуверенные нотки.
- Леночка, да Вы чудесно выглядите, было бы прекрасно, если бы все проходящие сейчас мимо нас женщины были такими же не готовыми!
- Тогда куда? – окончательно решила она, не заставляя себя долго упрашивать.
- Давайте в «Амазонию», быстренько что-нибудь поймаем и через 30-40 минут будем на месте.
- В такси мы как-то разом смолкли. У двух незнакомых людей нет точек соприкосновения, вокруг которых мог бы вестись разговор. У них нет общих знакомых Петь, Таней, Саш, которым они, вспоминая, могли бы перебирать косточки. Ситуация для нас обоих прояснилась, пикировка прошла без жертв и разрушений и продолжение разговора могло идти только в анкетном русле – где живёте, где работаете, судимы – не судимы, были за границей или не были… Ни мне, ни Лене не хотелось посвящать таксиста в свои анкетные данные и мы, словно готовясь к чему-то очень важному, напряженно ждали конца поездки.
Я был чертовски голоден, потому что только утром наспех позавтракал в своей ставшей с недавних пор холостяцкой квартире. Потом весь день прошёл словно в смутном сне – вот вроде бы ты начинаешь что-то вспоминать, хочешь ухватиться поудобнее и покрепче, а оно вдруг разом ускользает от тебя. В моей картинной галерее воспоминаний сегодняшнего дня всего 4 картины: голубая – с её грустными и красивыми глазами, синяя – с судьёй в тёмно-синем костюме, светлая – с Леной, переходящей через железнодорожное полотно, и зелёная – с электричкой, прошмыгнувшей мимо меня.
Мы с Леной сели напротив и теперь я мог получше разглядеть её. Ей было лет 28-30, мягкие красивые черты лица, высокий лоб с зачёсанными назад длинными и прямыми волосами. Впрочем, невозможно, даже используя богатейший словарный запас, передать точный портрет человека. Какие-то полутона, полутени, полужесты способны в корне изменить его, поэтому проще сказать, что лицо Лены было просто красивым, а большие зелёные глаза просто прекрасными, но и это будет до обидного тривиально.
- Лена, а Вам приходилось здесь бывать?
- Очень давно.
- А где предпочитаете бывать вечером?
- Люблю театр, джаз и многое другое, - она обхватила меня целиком своими большущими глазами, в которых прыгали весёлые зайчики. При виде этих беленьких зайчат мне вдруг захотелось отбросить все дурацкие вопросы, обнять её, прижаться головой к её плечу и просто по-бабски выплакаться. Напряжение труднейшего дня неимоверно давило на меня и эту сильно сжатую пружину в себе хотелось разом отпустить.
Официант наконец принял заказ. Я ощущал такой голод, что заказывал всё подряд.
- Так Вы, как и я, любите театр?
- Да, хожу, когда есть время.
- Наверно, с такой внешностью Вы мечтали стать актрисой, но что-то помешало?
- Ни актрисой, ни юристом я не собиралась становиться, обычно во всём винят судьбу. Вот и здесь она выбрала мне специальность, которую, как оказалось, я не смогла модно и со вкусом надевать на себя. Образно говоря, она пылится в моём гардеробе, почти не надёванная.
- Лена, но Вы же работаете по специальности – значит надеваете?
- Я же сказала, что почти не надеваю, а это значит – ни для души, ни для сердца, а токмо в силу необходимости.
- А почему бы не перетрясти весь гардероб, избавившись от ненужных вещей?
- Трудно это, Илья. Для того, чтобы менять гардероб нужны возможности, средства, время – ни того, ни другого, ни третьего у меня нет. А потом, разве дело только в смене – сменишь, а через некоторое время снова разочарование и так до бесконечности. Я не хочу сейчас плакаться – мне бы Вас, Илья, утешать, но дело в непригодности и бессмысленности всей хизни, а не отдельных её составляющих.
- Что-то Вы очень уж мрачно всё это представляете, прямо «Ночь на Днепре» Куинджи только без зеленоватой Луны.
- Ну вот, сейчас вместо Ваших начнём зализывать мои раны.
- Лена, а как же будущее, перспективы?
- Что будущее? Будущее во мне. Небольшое едва заметное изменение всего, что есть во мне сейчас, - вот моё будущее. А перспективы? Их же нет в чистом виде – они всегда перемешаны с удачей, случаем, если угодно, с судьбой. Следуя Вашему примеру, хочу воспользоваться аналогией – помните у Воннегута: « К тому, что Билли изменить не мог, относились прошлое, настоящее и будущее.» Так вот я и есть Билли…
- Тогда мы с Вами тёзки – у меня те же проблемы, правда, я сегодня сумел изменить настоящее, вернее, узаконил уже изменённое.
Официант ворвался в наш разговор со своим подносом, поэтому пришлось дожидаться пока он расставит на столе принесённое. Когда всё стояло на своих местах и официант удалился в сторону кухни, я провозгласил тост за своё изменённое настоящее: - Ну что, за мою свободу, которая, как считает «просто Лена» мне не очень нужна!
- За Ваше будущее, Билли!
Мы выпили и я набросился на еду. Когда я одним махом расправился с первым салатом, я сказал: - Лена, мне хочется поднять этот бокал сразу за два события – первое – это знакомство с очаровательной Леной, второе – за то, что нам, тёзкам, близким по духу, негоже «выкать» друг другу и пора переходить на более свободную форму общения.
- И что меня ждёт – традиционный брудершафт на горячее и поцелуй на десерт?
- Нет, Лена, не беспокойтесь, Вас ждёт заказанная Вами дорада, а на десерт - мороженое. Мы просто выпьем за дружбу между народами и после этого начнём друг другу «тыкать». Ладно? А брудершафты и поцелуи ужасно несъедобны, особенно при почти пустом желудке.
- Принимаю тост и пью за «ты»!
Я снова принялся за съедобное и почти насытившись, осмотрелся вокруг. Стены зала вот уже много лет украшали шкуры животных, а с потолка свисали тростниково-бамбуковые шары. Публика почти полностью заполнила ресторан и отдельные пары выходили на танцпол.
- Илья, а чем Вы…ты занимаешься?
- Можно я не буду сегодня говорить о работе? Там тоже сейчас миллион проблем. Как наш помощник по столу, ничего?
- Нет, пока претензий нет, у Вас они правда могут возникнуть в конце вечера.
- У тебя, - поправил я.
- Что у меня? – она удивлённо посмотрела на меня своими громадными глазами,-
- Ах да, у тебя, - всё никак не могу привыкнуть. Не вечность же целая прошла с момента нашего знакомства – каких-то…, - она посмотрела на часы, - …два часа с хвостиком.
- Неужели всего два часа энд маленький хвостик - с деланным удивлением воскликнул бы истинный джентльмен, которых ты так любишь. А мне кажется, что я знаю Вас уже много-много лет! Затем он поразглагольствует о прошедшей целой вечности и о том, что безмерно счастлив их знакомству и так далее в том же духе.
- Вообще-то я не назвала эти речи крамольными.
- Ах вот оно что! Ты ждёшь эти признания и надеешься, что я начну нести всю эту дребедень? – изображая неожиданно пришедшую догадку, произнёс я и поймал себя на мысли, что мне почему-то хорошо сидеть здесь , в этой уютной «Амазонии», маленькими глоточками цедить коньяк, видеть перед собой красивую женщину, слышать её уже ставшим знакомым голос… Боль ещё слабо пульсировала где-то далеко-далеко, но приятности этого вечера оттесняли её ещё дальше…
Работа, потом этот сумасшедший дом должны были убить у меня умение вести непринуждённый разговор, желание понравиться кому-то, способность говорить о пустяках или, образно говоря, просто парить в облаках. Лена не притрагивалась к моим больным местам, держалась без ненужного кокетства и жеманства, была проста и тонко вела свою партию. Мне вдруг показалось, что я нахожусь не в ресторане, а лежу в большой белоснежной палате и рядом с моей кроватью сидит самая настоящая книжно-киношная сестра милосердия в белоснежном халате. И от обилия этого белого света, возникшего в моём воображении, я невольно зажмурился.
Лена снова очень хорошо улыбнулась. И тут я заметил, что белые зайчики в её глазах совсем и не белые и не весёлые, а какие-то серые и поникшие и впервые до моего сознания дошло, что настроение у Лены далеко не праздничное и она просто умело скрывает это. А может это алкоголь начинает на меня действовать? Хотя при чём тут алкоголь – живёт красивая и одинокая женщина, работа - не работа, вместо уютной семейной обстановки ресторанные беседы с каким-то Ильёй, только что разведённым и уже начинающим устраиваться в своей новой роли, а ты ему вроде таблетки от его зубной боли. Разжуёт он эту таблетку, боль пройдёт и ты снова одна… А имею ли я право использовать эту умную, красивую и неустроенную женщину? Имею ли я право заставлять её нести на своих хрупких плечах сразу два креста – свой и мой?
Я наполнил свою рюмку и залпом выпил. Лена с опаской посмотрела на меня.
- Извините, Лена, это я так – запил дурные мысли.
- Не думайте, Илья, ни о чём – всё образуется. Пойдёмте лучше потанцуем, мне так давно не приходилось делать это.
- Да-да, конечно, с удовольствием, - спохватился я.
Музыканты выводили какую-то спокойную и незамысловатую мелодию и несколько пар плавно раскачивались в такт ей. Господи, как давно я сам не танцевал! Ощутив близость тёплого тела и мягкий аромат духов, я второй раз за вечер зажмурился от удовольствия.
- Илья, а ты хорошо танцуешь.
- Это я специально стараюсь, чтобы тебе понравиться.
Какая ты славная, - подумал я. Сидеть бы мне сейчас дома и пить свою горькую, если бы не ты. А может и Лене тоже хорошо сейчас и никакая она не таблетка. Сидела бы весь вечер перед телевизором со своим котом или попугаем и пила бы свой горький чай. Возможно, я для неё тоже вроде интересной книги, когда зачитавшись, забываешь о своих болячках. Я поймал себя на мысли, что напоминаю сейчас шахматиста, играющего с самим собой. Подумал – сделал ход за белых, потом перевернул доску, подумал и сделал ход за чёрных. Так можно быстро запутаться – лучше играть за тех или других…
- Лена, я знаю, что ты юрист, недовольна своей работой, а как в остальном, почему…
- Одна? – опередила она меня.
- Да.
Она замолчала на мгновение, словно обдумывая ответ, но потом выдала хорошо отрепетированное: - Разве сможешь ответить на это «почему»? Одна да и всё.
А может совсем и не отрепетированное. Может действительно невозможно дать однозначный ответ почему так складывается жизнь? Сегодня и завтра я смогу объяснить кому-то, что в настоящий момент одинок, потому что только развёлся. А что я буду говорить через месяц, два? Чем буду оправдывать своё одиночество? Сколько их, красивых, гордых, мудрых вокруг – многие из них по разным причинам до сих пор одни. Все они страдают, тщательно это скрывая от нас, мужчин. Если не считать нескольких «кораблекрушений», я был верен своей жене и как-то не приходилось особенно задумываться над этой проблемой, а вот задержал чуть больше обычного взгляд на одиночестве и увидел до боли грустные и усталые глаза и всё уменьшающуюся надежду в них, увидел своё отражение из уходящего настоящего и скорого будущего …
… В дальнейшем мы благополучно обходили все подводные рифы, не обращали внимания на пробоины и наш корабль уверенно шёл в свой порт приписки. Мы прекрасно провели остаток вечера, ещё много и долго танцевали, шутили, смеялись, целовались, потом я поехал провожать Лену и остался у неё. Всё было как в прекрасном сне: чудный вечер, дивная ночь, Лена, нежная и страстная… Детали забылись, осталась какая-то таинственная и туманная картина, в которой лица были размыты и время искало себе пристанище. Мы погрузились в небытие и как-то незаметно из этой ирреальности пробилось настоящее тоскливое и щемящее утро…
Я проснулся с чувством какой-то невосполнимой утраты. Лена ещё спала и мне не хотелось её будить – пусть продлится вчерашний вечер – утро ещё успеет снять с её лица беззаботность и беспомощность. Как она хороша сейчас! Я потихоньку, стараясь её не разбудить, оделся, списал номер с телефонного аппарата и тихо закрыл за собой дверь. Всё это было похоже на бегство, но я не в состоянии был вести какие-то разговоры, давать обещания.
Наступил следующий день, вернее, пришёл совсем другой день, в котором предстояло решать как жить дальше, день, в котором нужно рассчитаться с прошлым и определить своё место в настоящем. Он мог стать этапным в моей жизни – трудно быть самим собой, не зная себя. Без этого копания в себе, без поиска какой-то приемлемой определённости я не мог привязывать кого-либо к себе. Я ещё позвоню тебе, Лена. Ты мне нравишься, я хотел бы ещё раз увидеть тебя, я хотел бы говорить с тобой, утешать и утешаться, но это потом…
До работы было ещё много времени и я решил немного пройтись. Потом, наскоро позавтракав в одной из забегаловок, поехал на работу. Первым, кого я увидел, был Игорь.
- Илья, тебя можно поздравить? – послышался сзади голос запыхавшегося приятеля.
- Поздравь, поздравь, я теперь такой свободный, что хочется плюнуть на эту чёртову работу и уехать в какое-нибудь Монте-Карло или Рио-де-Жанейро.
Игорь пожал мне руку и внимательно посмотрел на меня: Езжай лучше на Ибицу - там энергетический центр Земли – подзаправишься энергией и будешь как новенький. Он часто бывал у нас дома, мы, как принято говорить, дружили семьями и он единственный во всём учреждении знал о моём разводе.
- Что так внимательно в меня вглядываешься? Думаешь, у меня выросли рога или клыки после вчерашнего? Рога у нас появляются до развода, а после него мы сами будем выращивать их у других, тщательно удобряя благодатную почву. И не думай, что я буду теперь ходить синеньким и несчастненьким – может жена была моим тормозом и я в кратчайший срок вознесусь на немыслимую высоту.
- Илья, как прошло-то?
- Да нормально всё.
- Мурыжили долго?
- Да нет, судья задала несколько вопросов и отпустила с миром.
- Как твоя-то держалась?
- Какая она теперь моя? Она теперь невеста на выданье. Красива, умна, обаятельна, молода – ей впору под венец. Игорь, может мне снова на ней жениться?
- Вообще, старик, у тебя иногда появляются интересные мысли. Я до сих пор удивляюсь как в вашем тихом болоте вдруг возникли такие страсти-мордасти. Очередная загадка природы. Давай действуй, я буду свидетелем на вашей свадьбе.
В кабинете я попытался собраться с мыслями и прекратить киснуть, однако снова навалилось ощущение какой-то необъяснимой тяжести. Вновь подумалось о жене, о вчерашнем суде. Почему же так получилось, как мы пришли к такому концу? Чем же ты сейчас занимаешься, думаешь ли обо мне, жалеешь ли о содеянном? У меня возникло непреодолимое желание позвонить ей и услышать её голос. Впрочем, что я ей скажу и что вообще нужно говорить в таких случаях. Есть такая странная конструкция – бывшие супруги поддерживают хорошие отношения. Это же чертовщина какая-то! Супруги, бывшие! Какие между ними могут быть «хорошие отношения»? Как можно быть сначала любимым и близким человеком, а потом, когда весь мир раскололся на части, чего-то там поддерживать! Почему-то трудно было разгадывать самим собой составленный кроссворд: постоянно не совпадало то по вертикали, то по горизонтали…
Я набрал номер жены, услышал её «алло» и положил трубку. Я проделал это ещё несколько раз в течение рабочего дня, но так и не решился заговорить…
Дома меня встретила гнетущая тишина и пустота. Квартира как будто надулась на меня за то, что я оставил её вчера на целый день одну. Сейчас, милая, я тебя растормошу! Я включил телевизор. По телевизору кривлялись уроды без кривых зеркал, фанерили 60-70-летние шоу-бабуси и дедуси - я нажал «stop» и снова стало тихо. За стеклом книжного шкафа, в глаза бросились разноцветные переплёты книг. Может почитать? Нет, только не книжные премудрости! Я буду весь вечер читать одну и ту же страницу, не понимая смысла самых простых фраз. Ну почему же так скверно на душе? Ведь ничего же особенного не произошло – я просто развёлся. Что же так больно и тяжело. Где ты моя вчерашняя сестра милосердия? Я впервые за весь день вспомнил о Лене. Чем ты сейчас занимаешься? Ждёшь, наверно, моего звонка, не имея возможности позвонить самой – ведь я удрал от тебя как самый последний трус, не оставив своих координат.
Из кухни всё явственнее и сильнее доносились нудные звуки падающих из неисправного крана капель. Кап – пауза – кап – пауза – кап … Звонить Лене или не звонить? - кап – тишина – кап – тишина … Капли, как удары по моей обнажённой и израненной голове и пытка становилась нестерпимой. Я рванулся на кухню, с силой закрутил кран, но он сорвался и вода, вырвавшись из заточении, хлынула потоком в раковину. Я осторожно прикрутил кран, но вода капала теперь без пауз: кап – кап – кап – кап – кап … Не добившись ничего, я бросился в комнату, с силой захлопнув за собой кухонную дверь. За спиной послышался звон разбитого и падающего на пол стекла. Я начинаю собирать стёкла в совок, но тут приходит понимание вопиющей бессмысленности закручивания кранов и собирания стёкол! Вся жизнь разбилась, раскололась, расклеилась! Я швыряю в стену совок с собранными осколками – звон, грохот и вновь пробивающиеся сквозь тишину кап – кап – кап – кап … «Господи, что же делать? Куда деваться? Мне не-вы-но-си-мо слушать какофонию тишины и бьющихся о стальную раковину капель …
Я судорожно набираю номер Лены – может её голос успокоит меня. "Алло!" Почувствовав в этом «алло» какую-то надежду, ожидание, я немедленно отключаюсь. Я не могу с ней говорить! Что скажу ей? Что я всё ещё люблю свою жену и не может быть никаких надежд на перемены. Тебя же, Лена, я не могу сделать доже ВРИО, потому что это будет страшной ложью – ведь у ВРИО должны быть обязательно хоть какие-нибудь перспективы на то место, которое он временно занимает! У тебя их нет! Я не хочу тебе лгать! Мне необходимо дозвониться сейчас до человека, всегда понимавшего, поддерживавшего и любившего меня. Я звоню ей, но на другом конце моего мира никто не захотел брать трубку. Где она сейчас, неужели совсем не думает обо мне, неужели меня вычеркнули из списка?!
Я набираю наугад первые попавшие номера – попадаю в магазины, рестораны, к разным людям. Мне кто-то отвечает, что-то спрашивает, я молчу и повторяю снова и снова. Там, в другом мире они живут, работают, любят, у них есть маленькие и большие проблемы, а что есть у меня?
Разве каждый из нас часть континента, как утверждал Джон Донн, разве звон колокола по мне кто-нибудь услышит, разве есть кому-нибудь до меня дело? Однажды я спросил у бабушки как она узнала о Хиросиме и какова была её реакция. Она рассказала, что, кажется, по радио было коротенькое сообщение о том, что американцы сбросили на японский город бомбу. И всё! Ни числа жертв, ни степени страданий несчастных японцев. В то время никто не услышал колокола. Люди часто уединяются на своих островках, островках воспоминаний, неисполненных желаний, приятных сновидений и разрушенных надежд. К какому острову мне плыть, где меня ждут и желанны ли те, к кому я приплыву?
Я, наверно, ещё долго буду жить, хотя впереди не вижу никакого проблеска. За плечами одно лишь бесполезное прошлое, которое переворошено моей памятью до последней пылинки, и постоянная незатихающая боль от несвершившегося, от ненависти к себе, от бессилия и неспособности что-либо изменить. С этой болью уже давно можно было уйти из жизни, но она, как ни странно, тот спасательный круг, который держит меня на поверхности.
Смерть? Я боюсь её и страх этот – результат моей неосуществившейся жизни…
Непрерывно звонит телефон, но я не беру трубку …