ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Когда у меня ещё не было работы и я заходил в манхеттенскую кафешку, чтобы купить себе бублик, я с вожделением смотрел на витрины с различными салатами, копчёностями и выпечкой и думал, как хорошо было бы взять себе к бублику вот этот паштет из тунца, яйцо всмятку и маленькие рогалики с абрикосовой начинкой и блестящими от сахарного сиропа боками. Теперь я работаю в одной из таких кафешек, на 23-ей Стрит, и могу есть сколько угодно салатов, ветчины и булочек, но есть мне их не хочется. Я жарю себе два яйца с солью и перцем и ем их со сладкой сдобной булочкой, от которой, по правде, меня тошнит, но хлеба в кафе почему-то нет. Сидя на маленьком табурете за витриной сразу возле входа, я жую яичницу и смотрю на Варю, режущую ветчину для мясного сэндвича. У Вари красивые волосы цвета засахарённого мёда, веснушчатое лицо и близорукие глаза, которые смотрят доверчиво и грустно. Я как-то спросил Варю, почему у неё такой печальный взгляд, на что она ответила, что это не печаль, а задумчивость и она ей нравится гораздо больше, чем пустая восторженность глаз американок. Пусть будет так, согласился я - сам родом из страны печали.
Варя приехала в Нью-Йорк из Самары, сразу после окончания педагогического института и, осмотревшись месяц-другой, решила попытаться устроиться здесь надолго. Она сняла подвальную комнату, записалась на курсы подготовки в экономический колледж и начала работать в нашем кафе «Горячие бублики». Каждый день за исключением субботы – её выходного дня, Варя в семь утра вставала за стойку кассы в белой бумажной пилотке и зелёном фартухе и смотрела на первых посетителей бубликовой безразлично и ровно, словно на экспонаты не интересного ей музея.
- Варя, - пытался я её расшевелить, - в чём ты видишь смысл своей жизни?
- Когда? – спрашивала она в ответ, не поворачивая головы, а обращаясь к моему отражению на зеркальной стене напротив кассы.
- Всегда, - отвечал я, - и сегодня, и завтра, и послезавтра.
- Не знаю - я хочу спать.
- Не густо.
- Зато честно.
Варя зевала, прикрывая рот рукой и её пилотка сползала по волосам назад, отчего и мне хотелось спать.
Недалеко от нашего кафе стояли учебные корпуса ньюйоркского городского колледжа. Студенты забегали к нам за стаканом кофе с бубликом и творожной массой, потому что это было дешевле, чем покупать в кафе колледжа или любом другом месте да и бублики наши, выпекаемые в три захода на протяжении дня, были свежее всех этих замороженно-размороженных донатсов из Данкин Донатса или резиновых багетов из Сабвея. Студенты забегали компаниями и в кафе сразу становилось шумно и весело. Мы знали многих из них по именам, знали, что они будут заказывать и то, будут ли они есть на улице, или оставаться в помещении.
Среди прочих был и Руслан, парень с неизменной улыбкой в уголках своих красивых губ и необъяснимой застенчивостью во взгляде. Руслан учился на бухгалтера, жил с родителями в Бруклине и подрабатывал в одной из инвестиционных компаний где-то в нижнем Манхеттене. Вид у Руслана был представительный – широкие плечи, неспешные движения, красивый голос и хоть я ни разу не видел его в костюме, был уверен, что костюм Руслану к лицу.
Варя Руслану нравилась. Он старался встать в очередь таким образом, чтобы заказ брала Варя. Пока она готовила сэндвич, Руслан смотрел на неё не сводя глаз и мило благодарил всякий раз, когда получал готовый сэндвич. А перед уходом из кафе он обязательно подходил к кассе и опять облагодарил Варю за отлично приготовленный бутерброд. Неудивительно, что Варя тоже обратила внимание на Руслана и в один из дней я заметил его, ожидающим Варю, у дверей кафе. Встречи с Русланом изменили Варю внешне и, насколько я мог судить, внутренне. Она уже не ходила в одних и тех же джинсах на работе и после, а старалась переодеться в платье или сарафан. Изменилась её причёска, став более короткой и лёгкой, исчезло сонное выражение с лица по утрам и значительно уменьшилось количество грусти в глазах. Я отметил эти изменения, сказав, что она хоть сейчас готова составить конкуренцию моделям популярных женских журналов, но Варя посмотрела на меня с присущей ей безэмоциональностью и ответила:
- Это не главное в жизни.
- А что, Варя? – я вспомнил свои вопросы к ней о смысле жизни и то, что они все так и остались без ответа.
- Понимание. Это так чудесно, когда тебя понимают.
- А что такое понимание? – я оживился, мне были интересны взгляды Вари, которая отличалась от остальных женщин тем, что больше думала, чем говорила.
- Будто ты не понимаешь, - Варя говорила тем же безэмоциональным тоном. – Это невозможно объяснить, это как музыка, которая тебе нравится, но ты не можешь сказать почему. Или как сон, впечатление от которого у тебя осталось в голове, но образы которого уже давно размылись. Понимаешь?
В последнюю неделю апреля Руслан пригласил Варю на балет в ньюйоркскую Метрополитен Оперу, там играли «Лебединое озеро» Чайковского и в трёх главных ролях были задействованы танцоры из Украины и Грузии. Варя готовилась к этому выходу, говорила о том, что специально купила себе в Блумингдейле платье, хотя я ей объяснял, что в Нью-Йорке в пивной бар и в Метрополитен оперу можно идти в одних и тех же джинсах и клетчатой рубашке с коротким рукавом.
- Нет, это не то, - возражала Варя. – Когда ты одет по-будничному у тебя и настроение будничное и ничего необычного твоим чувствам открыться не может. А соответствующая одежда создает соответствующий настрой, это своего рода как медитация, как молитва перед тем, как впустить в свое сердце Бога.
- Ты слишком привязана к условностям, Варя, - отвечал я, - Богу абсолютно всё равно, в какой одежде ты встречаешь его в своих молитвах.
- Я говорю не о том, - Варя оживилась больше обычного, - я говорю о другом, о том, что одеждой определяется тон, каким ты будешь общаться с Богом, настроение, в котором ты творишь свою молитву. Вот это и есть понимание, о котором ты меня спрашивал и я тебе не могла пояснить и вижу, что ты меня не понимаешь и сейчас.
На следующий день после «Лебединого озера» Варя не вышла на работу. Хозяин кафе – высокий старый Саймон, спрашивал меня не звонила ли Варя предупредить, что не будет работать и не говорила ли она что-либо накануне насчёт этого. Я только недоумённо пожимал плечами. Мне было самому интересно что случилось с Варей, но её домашний телефон не отвечал, а телефона Руслана мы не знали. Руслан, впрочем, появился после обеда сам. Он тоже был растерян и не понимал, почему Варя не вышла на работу и никого не предупредила о своем отсутствии. Он пообещал поехать к ней домой, всё разузнать и без промедления позвонить нам в кафе. Но Руслан не позвонил. Позвонила Варя. Голос у неё был далёкий, глухой и она сказала, что больше работать у нас не будет и вообще собирается возвращаться домой в Самару. Мне неудобно было спрашивать о причинах такого решения и я сказал:
- Варя, может всё ещё образуется, хотя, по чести, я не знаю что произошло и тем более не знаю что можно тебе советовать.
- Ничего не произошло, - Варя была невозмутима, - и ничего не надо советовать, я обо всём позабочусь сама. Но если тебе это интересно, я потом напишу тебе письмо и всё объясню, потом, когда лучше смогу соображать.
Через месяц я получил от Вари письмо на свой электронный ящик. Она писала.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Здравствуй, Саша.
Я благополучно возвратилась к себе домой и уже работаю в библиотеке. Работа спокойная, но это именно то, что мне сейчас надо. Извини, что я так скоропостижно уехала из Нью-Йорка, не попрощавшись и ничего не объяснив. Ты умный парень, ты всё поймешь, хоть и очень часто доставал меня вопросами насчёт смысла жизни. Интересно, ты спрашивал меня потому, что хотел что-то действительно узнать или тебе просто было интересно меня разыгрывать?
Как бы там ни было, скажу честно, что из всех людей, с которыми я познакомилась в Нью-Йорке, ты был мне ближе всех по духу и настроению. Встреться мы в другом месте и в другое время, пожалуй бы стали отличными друзьями. Но, увы, мы не всегда можем распоряжаться собой в той мере, в какой бы нам хотелось.
Я выросла в семье алкоголика. Когда-то я очень этого стыдилась и мне казалось самой страшной обидой услышать, что я дочь алкоголика. У меня не было подруг, я боялась приглашать девчонок в свою квартиру и сама ни к кому не ходила в гости, потому что отец по пьяни мог запросто меня избить только за то, что я, по его мнению, слишком долго задержалась на улице. Вот так.
Поэтому моими друзьями стали книги. В них я пыталась найти ответы на все свои вопросы, самым главным из которых был – как мне построить свою дальнейшую жизнь и избавиться от всех тех комплексов, которые насадил мне отец-тиран. Ты не можешь себе представить, до чего порой мне было страшно ночевать дома, когда он пьяный ходил по квартире, ежеминутно падая и готовый пришибить всех, кто подвернётся под руку. А ведь считал себя интеллигентом. У него высшее медицинское образование и он был хорошим хирургом. Но как долго ты можешь оперировать пациентов, если с каждым годом доза принимаемого алкоголя увеличивается, твои руки дрожат, глаза слезятся и ты пропускаешь важные операции только из-за того, что выпил лишнего и не вышел на работу? Закончил он тем, чем и должен был закончить – увольнением. Но ему повезло – он не вылетел из больницы совсем, его перевели в рентген-кабинет, где он сидел за разваленным столом и описывал снимки больных. Его самолюбию был нанесён болезненный удар и он рассвирепел окончательно. Он издевался надо мной и мамой и моя поездка в Америку была ничем иным, как бегством от него, его пьяной жизни и от самой себя. Но от себя не убежишь. Я это знала, но не понимала, как оно работает на самом деле. И в Америке только поняла.
Знакомство с Русланом полностью изменило мое представление о мужчинах – он был мягким и покладистым, полная противоположность моему отцу. Уже за одно это я его могла полюбить. Руслан хорошо разбирался в литературе, ценил живопись и музыку и я нашла достойного собеседника. Я была безмерно благодарна судьбе или случаю – как тебе угодно на это смотреть, за знакомство с Русланом и ты заметил, что довольно скоро я в него действительно влюбилась. Я была рада, что могу слышать каждый день голос Руслана и видеть его глаза, делиться своими мыслями и переживать с ним общие события жизни. Нам было хорошо вдвоем, мы не играли ролей и не надевали масок – мы были самими собой. Но несчастье пришло оттуда, откуда ждать его я могла меньше всего, но где оно занимало самые сильные свои позиции – из моей памяти.
Ты часто задавал мне вопрос насчёт понимания и я всегда уходила от прямого ответа. Я не считала нужным говорить о том, что понимание подобно мысли человека о Боге, которая будучи облачена в словесную форму теряет всё свое очарование.
Руслан пригласил меня на балет «Лебединое озеро» и я чувствовала, что именно в тот день должно произойти что-то очень важное в моей жизни. Мне представлялось, Руслан сделает мне предложение и оно будет таким романтичным и естественным. Поэтому я и купила новое платье, отдав за него половину своей месячной зарплаты и сделала причёску, которую делают, видимо, только к свадьбе. Мы встретились на Кольце Колумба, где фонтаны падают на светящиеся прожекторы и где молодые деревья, похожие на каштаны, стоят в праздничной задумчивости. Всё было нам на руку – и чистое небо, и чудное настроение, и улыбчивые прохожие и... словом, всё.
Мы купили мороженого в супермаркете Хоулфуд, что через дорогу от Кольца Колумба и опять возвратились на скамейки Кольца и ели это мороженое, кормя друг друга из крохотных пластиковых ложечек. Мы были веселы и счастливы и ничто не предвещало близкого конца наших отношений. Тебе это может показаться странным, несерьезным и даже диким, я и сама несколько дней приходила к пониманию того, что со мной произошло и как мне жить дальше.
У Руслана оказался рваный носок. На пятке, выглядывающей из-под красивых тёмных брюк, красовалась дыра величиной с однодолларовую монету. Дыра, которая не могла образоваться за пять минут, а была там, как минимум, от предыдущей стирки, может только размером поменьше. Меня поразила эта дыра – столь странная и не гармонирующая со всем обликом Руслана. Но ещё сильнее меня поразило то, что она извлекла из моей памяти образ отца, спитого, старого алкоголика, сидящего глубоко в кресле с красной затёртой обивкой и выставившего вперёд свои худые голые ноги в одних носках, на которых красовались точно такие же дыры, размером с однодолларовую монету на больших пальцах и пятках. И от этого воспоминания мне вдруг стало противно и тошно, и захотелось сбежать куда-нибудь подальше, хотя я прекрасно понимала, что бежать дальше мне уже некуда. Потому что в Америке я искала спасения от своей ненависти к отцу и от его беспросветного пьянства, а эта ненависть настигла меня и здесь да ещё в такой неожиданный и неподходящий момент. И пока я не избавлюсь от этой ненависти, пока не смирюсь с тем, что мне никогда не отрешиться от своей памяти и своего прошлого, я не смогу быть по-настоящему счастлива.
Вот и всё, Саша, теперь ты знаешь обо мне всё или почти всё. Не знаю получится ли у меня изменить что-либо в себе и в своем восприятии себя, но я искренне этого хочу и буду всеми силами стараться этого достичь. Я не рассчитываю на твое сочувствие, жалость или участие, я рассчитываю лишь на одно, то, чего нам всем так не хватает – на понимание.
Варя.