ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Буквально на следующий день передо мной взросла пирамида юридических томов. Но сёрфинг по волнам юриспруденции не удавался – в мою дыню упорно не хотело проникать их загогулистое содержание. Будто читаешь текст на болгарском языке – по отдельности слова вроде понятны, а вместе – что-то никак!
Я на чём свет, проклинал свою тупорылость, самокритично обзывая себя бестолочью, но изменить ничего не мог, в который раз, беспомощно вчитываясь в непостижимые словесные обороты.
Очень не хотелось быть чайником, но, сколько я не ковырял пухлые фолианты, сколько не перечитывал Уголовно-процессуальный кодекс, всё, что там излагалось, по-прежнему для меня оставалось наиполнейшей абракадаброй.
Было досадно, поскольку моя башка, как чердак, обычно довольно легко набивалась всякой всячиной, а уж в виду того, что приходилось регулярно мотаться туды-сюды, я быстренько начинал шпрехать на всех мыслимых и немыслимых наречиях.
Но я даже и не предполагал, сколько потов с меня сойдёт, прежде чем я начну понимать и этот, новый для меня, мудрёный диалект! Прежде, чем с моего языка за милую душу посыпятся никогда не употребляемые мной раньше, словесные конструкции, и все мои знакомые в один голос подметят, что я даже в быту заговорил как-то по-другому.
Мой путь снова лежал на улицу имени великого автора «Воскресенья» и «Крейцеровой сонаты», где, давно протухли и прокисли мои нелепые «крики о помощи».
Это посещение Прокуратуры ЦАО стало для меня знаковым. С этого момента началась новая глава моей биографии.
Совсем сварившись от подъёма по лестнице, я неуклюже затащил своё замученное потное тело в кабинет, с которым у меня завяжется продолжительный устный и письменный диалог. И если первых двух дежурных прокуроров я даже не запомнил, то с третьим визави общение затянулось надолго. Помощник прокурора ЦАО госпожа Качанова, интересная видная дама, оставила яркий след в моей жизни. Её-то я по гроб жизни не забуду.
Премьерная аудиенция была долгой. В дверь даже нетерпеливо начали заглядывать «следующие». Страсти накалялись, однако, все наши доводы расшибались, как об стенку горох.
Разговор не клеился, не взирая на все потуги с нашей стороны. От всего этого мне начинало уже казаться, что я угодил в какое-то другое измерение, с иной системой координат, в которую я со своей свинячьей харей не вписываюсь. Будто я добиваюсь чего-то несбыточного, из серии высадки на Марс или уж, на худой конец, выхода в открытый космос.
Я попытался взывать к элементарной логике. Уже без околичностей. Как же так, какие-то озверелые пьяные засранцы сделали ни в чём неповинного человека инвалидом, и за это – никакого наказания? Какого, спрашивается, рожна ещё надо? «Всё хорошо»? Пущай ещё кого отутюжат?
Качанова с барской интонацией изрекла:
– У вас есть право обратиться в гражданском порядке. Можете подать исковое заявление.
Эврика! Обратиться в гражданском порядке! От многих знакомых я уже наслушался, что это такое. Что обращайся, что не обращайся – разница не весть какая существенная. Жуткая рутина, и в самом оптимистическом итоге – бульон из-под яиц вприкуску с дыркой от бублика. Которые ещё не факт, что получишь, даже если тебе их и присудят. Виновная сторона ещё и вонять будет!
Дополнительное унижение терпилы. Над которым ещё и гаденько похихикают.
Я продолжал взывать. На это ни к селу, ни к городу, мне была рассказана нелепая, похоже, дежурная, история про какую-то бабку, от которой дорожные лихачи оставили мокрое место, но которой судмедэкспертиза установила лёгкий вред здоровью. Бред, короче.
Эту байку я впоследствии слыхал ещё раз несколько...
Понемногу я начал нервничать. Чтобы меньше волноваться и усмирить «человеческий фактор», я стал разглядывать кабинет. Типично казённую типовую безвкусицу аляповато дополнял громадный помпезный календарь на стене. Мои глаза впились в заглавие «ГИБДД ЦАО»...
Повеяло чем-то знакомым...
...Меня не покидало ощущение, будто я разговариваю с телевизором. В моей непутёвой биографии бывали такие эпизоды в ту, уже весьма давнюю пору, когда я мог, ничего не задевая, свободно гулять под столом. Как все граждане этого возраста, я был горячим поклонником телепередачи с участием тёти Вали, Хрюши и Степашки.
Передача, помнится, начиналась с задорно-оптимистическго приветствия «Здравствуйте, ребята!». Я по простоте душевной тоже радостно повизгивал «Здрасьте!», будучи совершенно уверенным, что меня должны услышать по ту сторону. Но когда однажды мне захотелось самому что-то спросить, к моему великому огорчению выяснилось, что меня, оказывается, не слышат.
Я тогда из-за этого очень надулся... И даже повзрослел чуток...
...А моя визави менторским тоном, гнула свою линию – всё правильно, никаких нарушений нет, заниматься этим вопросом она не будет. Я пришибленно внимал, а глаза мои утыкались в гаишный календарь... Подумалось: « А ларчик просто открывался». Дедушка Крылов в действии.
Все мои робкие неумелые реплики натыкались на непробиваемый частокол хорошо отрепетированных, замысловатых словесных блоков, смысл которых сводился к тому, что «не пора ли мне домой подобру-поздорову».
Ну да. Вот оно что значит, когда беда – не с тобой.
Я нервничал, елозя на стуле, меня продирало насквозь чувство неустранённой несправедливости и собственного бессилия, отчего переломы в больной ноге принялись скулить.
Мои увещевания госпожу Качанову, похоже, только подзадоривали. Я пытался взывать эту холёную женщину к человечности, даже показал свою страшенную слоновую ногу и розовую справку об инвалидности второй группы – дохлый номер. Искусство переживания этой даме было, по-видимому, не свойственно, жареный петушок её в одно место, явно, не клевал.
Ничто так и не смогло растопить эту «вечную мерзлоту», из-за чего я вынужден был констатировать, что «эра милосердия» у нас, похоже, пока еще не наступила...
Пришлось снова выметаться несолоно хлебавши!..
Ладно-ладно! Кто из нас упрямей, мы ещё посмотрим! Нас голыми руками не возьмёшь.
Я поднапрягся, и погрузился в доскональное изучение материалов дела. Естественно, меня интересовала материальная сторона, а не технические подробности. До них моя баранья башка пока не могла допереть – не хватало ни ума, ни знаний, ни опыта.
В одиночку, понятное дело, разобраться во всём хитросплетении мне было не под силу, но с помощью мэтра в моём сознании постепенно всё рельефнее всплывали факты, поражающие своим размахом. Адвокатская позиция по отношению к подшефным любителям экстремального вождения наводила на определённые мысли и не менее определённые выводы.
Несоответствие Заключения служебной проверки Карнова с истинными обстоятельствами дела и первичными протоколами с места происшествия, удивляло. Словом, стоило ему подключиться, и роковые для меня события 30 мая получили совершенно новое толкование.
«После этого водитель Чивирёв оставил место дорожно-транспортного происшествия. А после этого, находясь в возбуждённом состоянии, употребил спиртные напитки до задержания сотрудниками милиции и проведения освидетельствования. Пояснения Чивирёва А.В. о том, что он употребил спиртные напитки после ДТП, подтверждаются пояснением Ряполова А.В. Опровергнуть их пояснения по данному факту, в ходе проверки не представилось возможным».
Вах!.. А вот это уже дорогого стОит! Мама, не горюй!
«Облико морале» добрых молодцев тоже не отставал. Их, похоже, больше всего интересовало, чтобы не привлекли за пьянку. Всё остальное – семечки. То, что они ни за что ни про что, здорового человека сделали инвалидом, по их разумению, считалось такой пустяковиной, о которой и поминать не стоило.
Ряполов постоянно менял свои показания. Причём, каждые последующие, в корне отличались от предыдущих. Сочинитель! Если бы не альтруизм Карнова по отношению к «рыцарям пузыря и стаканА», Ряполова по закону полагалось привлечь к ответственности за дачу заведомо ложных показаний... Ага! Щас!
Он вообще был модифицирован из соучастника в свидетели. Мне всё больше становилась понятной причина поведения Чивирёва и Ряполова за те прошедшие полгода.
Мочалил осознание читаемого факт моей биографии – я типа уже имел счастье побывать в ДТП, и мне было с чем сравнивать.
Чем больше я концентрировался на изучении, довольно топорных, кстати, художеств Карнова, тем больше убеждался, как же всё-таки хорошо меня нагрели.
Карнов не выполнил свою обязанность ознакомить меня, как потерпевшего, с определением о назначении экспертизы, не разъяснил мне права потерпевшего, в том числе – по экспертизе.
Ни с какими материалами расследования по факту ДТП Карнов меня не знакомил, никакие действия с моим участием не инсценировал и не проводил.
Ни на какой стадии Карновым не был поставлен вопрос о противоправном виновном причинении вреда моему здоровью, как будто со мной вообще ничего не случилось.
Короче, дело – на соплях, упрямые факты из протоколов, рапортов и объяснений свидетелей «не замечены»...
И всё же, эти нарушения относились к разряду дисциплинарных. Фигурально выражаясь, за это могли «пожурить» или «поставить в угол». Мелочь, одним словом.
Главным же нарушением закона стал вопрос о возбуждении уголовного дела. Именно эта тема стала предметом многомесячных дискуссий, нескольких слушаний в судах разных инстанций и была воспета в нескольких томах судебных дел.
Приняв у меня в соответствии со статьёй 141 УПК моё заявление от 2 июня, Карнов обязан был либо возбудить уголовное дело, либо вынести постановление об отказе в его возбуждении.
Карнов не сделал ни того, ни другого, хотя поводов и оснований было более чем достаточно.
Таким образом, в действиях Карнова усматривались признаки состава уголовного преступления, а именно – статьи 293 УК «Халатность».
Бравый дознаватель сделал всё от него зависящее, чтобы его протеже было хорошо.
Ну что ж, от меня ему за это большое человеческое спасибо.
Так, со злодеями всё понятно. Невольно выпятился вопрос: А как же терпила? Ему-то, родимому, какая роль была приготовлена?
Как это какая? С покаянным видом утереться! Терпила должен был всё проглотить и подобострастно помалкивать, не жужжа. Художник Рожкин. Картина «Шишь».
На крайняк, если, конечно, терпила подсуетится, можно было теоретически спрогнозировать ситуацию по Леониду Филатову:
Вот тебе пятак на водку
И катись куды хотишь!
И что б ни-ни!
Ага, сердце радуется! Трусы намокли от счастья! Ещё чего!
Ну, уж нет! Дудки! Мне такая разблюдовка не нравится! Бог дал мне жизнь один раз, и совсем не для того, чтобы её уродовали все, кому не лень. И так – дурак, быть ещё дурее, чем есть – не хочу.
Нижегородцы и те, кто бывал в Нижнем Новгороде, конечно же, расскажут тем, кто никогда не бывал в городе, «где ясные зорьки», про знаменитый памятник Валерию Чкалову. Если смотреть на него спереди, то легендарный лётчик надевает перчатку на руку. А вот если посмотреть на монумент с другого ракурса, то создаётся впечатление, что Валерий Павлович показывает врагам определённый жест.
Вот такой жест мне и захотелось показать тем, кто так от души постарался украсить мою скучную постную жизнь.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Матушка-зима врубила по полной программе – холодная, сугробная и гололёдная. В виду чего радиус моего выползания на свежий воздух сузился до предельного минимума. Из-за сугробов по колено дальше нескольких метров вокруг крыльца мои прогулки даже не задумывались – буквально в считанных шагах от подъезда начиналась «мёртвая зона». Мои, и без того, куцые выползки размалевала новыми мазками постоянная боязнь поскользнуться.
Зиму я вообще не люблю – зимой скользко, и люди падают. Хотя, если уж быть объективным, именно толстая зимняя одёжка несколько раз спасала мне жизнь. Было дело.
Доктор-время, конечно, внедрил ошмёток оптимизма – не зря я всё-таки столько занимался – сделал рывок и сумел перейти с двух костылей на один. Но это стало единственным положительным моментом, и на этом уровне мне предстояло застрять надолго.
Меньше месяца оставалось до Нового года. Летнего чёса меня лишили, новогоднему – уготовилась аналогичная участь. Альтернативой новогодних ёлок-палок был затяг во всё новые и новые долги...
В таком вот радостном и приподнятом настроении шла подготовка заявлений о возбуждении уголовных дел в отношении Карнова и Чивирёва, «далёких незнакомых друзей», которых я, кстати, даже и внешне не представлял.
Одного я вообще никогда не видел, другого видел-то один раз, но из-за отвратного самочувствия и жутких комплексов по поводу собственной видухи, не рассматривал, и, ясен перец, не запомнил. Я попеременно пытался хотя бы представить себе, как же выглядят мои оппоненты, но вместо этого передо мной туманило общее белое пятно.
Как же всё-таки здорово, когда тебе помогают. Особенно в тех вопросах, в которых ты ещё пока не рубишь. В одиночку у меня бы точняк ничего не получилось. Зато с помощью приятеля-адвоката были сочинены юридически грамотные, составленные уже по всем правилам, заявления о возбуждении уголовных дел – в отношении старшего дознавателя 4 БП ДПС УВД ГИБДД ЦАО капитана Карнова Е.Н. по части 1 статьи 293 УК РФ «Халатность», и в отношении водителя Чивирёва А.В. по части 1 статьи 264 УК РФ «Нарушение правил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств, повлекшее причинение тяжкого вреда здоровью человека».
Заявление «на Чивирёва» было тоненьким, а вот заявление «на Карнова» с трудом уместилось на шести страницах. Столько пространства заняло одно только перечисление, и то неполное, нарушенных им статей законодательства.
Всё это, конечно было очень неприятно, но что делать. Надо, Федя, надо!
Другого выхода не было, меня вынудили на столь жёсткие меры. Я не нападал, а защищался.
14 декабря 2004 года наш путь лежал в Прокуратуру города Москвы. В аккуратной папочке на заднем сидении вместе с нами ехали свеженапечатанные заявления и диск с материалами дела в электронном виде.
Я по жизни, как-то всё больше песни писал. Про любовь. Музыку писал, стихи...
А вот в заявлениях о возбуждении уголовных дел, естественно, я был не мастак, потому как не писал их никогда. Эти два заявления, хоть и написанные в соавторстве, были дебютом в новом жанре.
Попозже, когда меня хорошенько помучают, я так насобачусь, что заявления о возбуждении уголовных дел научусь составлять полностью самостоятельно. И ещё какие!
Но пока до этого ещё далековато...
По дороге в Прокуратуру Москвы, я превратился в комок нервов – как-никак наступал кардинально новый этап... Тем более в первый раз... Боязно как-то...
Пришлось в полный рост отведать нежности сугробов по колено и ласки склизких крутых лестниц, дюжими пинками дубасивших по мне при каждом шаге, прежде чем я вполз в помещение Прокуратуры города. Долго не мог отдышаться. После такой увертюры от последних сомнений в правильности моих действий не осталось и следа.
Вытерпев внушительную, и, я бы сказал, довольно буйную очередь, моя взмыленная красномордая персона, наконец, появилась в кабинете дежурного прокурора.
Настал исторический момент. Дежурным прокурором Прокуратуры города Москвы Багбой А.И. были приняты заявления о возбуждении уголовных дел в отношении Карнова и Чивирёва.
Лиха беда начало. Механизм был запущен, машинерия заработала.
Никогда не будучи большим скептиком, в тот момент я по наиву вообразил, что заявления составлены настолько грамотно и профессионально, что блицкриг неминуем.
Размечтался, как же!..
...Накануне был День рождения мамы. С тех пор, как её не стало, её непутёвый сын всегда в этот день ходил в церковь, ставил поминальную свечку и подавал поминальную записку. В этом же году жизнь вынудила впервые изменить традиции – посещение храма было выше моих физических возможностей, да и все мои знакомые с машиной в тот день работали.
Я подумал, что, Слава Богу, моя бедная мама не дожила до того дня, когда её непутёвому сынуле вручили столь дорогой «подарок».
Когда мы возвращались из прокуратуры города, я чувствовал себя выпотрошенным. Уткнувшись горячим лбом в холодное боковое стекло, тупо глядел на монотонно пляшущие снежинки, покачивающиеся от ветра голые ветки деревьев, рыхлые бежевые ковры городского снега на тротуарах. В облике Москвы уже обозначались черты предновогоднего макияжа.
Темнело. Служивый люд принимался весело расползаться по домам. За стеклом толпа семенила, будто в старых немых фильмах. Не хватало только расстроенного пианино для музсопровождения.
А я вот так не мог. Мне опять предстояла закваска под замком в занудном ожидании, пока кто-нибудь с машиной надо мной не сжалится и снова куда-нибудь не вывезет покататься. И продолжатся это будет ещё неизвестно сколько.
Постепенно в салоне завязалась серьёзная беседа:
– Ну, Алексей, как ощущения?
– Даже не знаю. Я пока не разобрался.
– Ты уж давай, разберись. А главное – разберись, чего ты хочешь.
– Вообще-то, больше всего мне бы хотелось, чтобы 30 мая ничего не случилось, и чтобы не было последующего кошмара, которому конца-края не видать... Я уже не выдерживаю... Скоро завою, как волчара на Луну... И за какую, спрашивается, вину мне такое наказание?!
– Запомни, наказаний без вины не бывает, как говаривал Глеб Жеглов. Поройся хорошенько в памяти, что-нибудь, да выкопаешь... А чего, далеко ходить не надо. Для «бандюков» пел? Пел! Так – получи!
– Ну, допустим, пел. Ну и что? А кто не пел? Работа у нас такая. Кстати, в подавляющем большинстве случаев, при всём желании, отказаться от выступления невозможно, мы, в определённом смысле – люди подневольные... А работал я для всех – и для врачей, и для учителей, и для шахтёров, и для вахтёров. Причём, для всех – одинаково. В смысле – одинаково хорошо. Ни для кого никогда не делал разницы. Задвигал поглубже все свои болячки и с улыбочкой, как миленький, дул на сцену.
Лишь один-единственный раз дрогнул...
...Было такое дело, когда однажды пришлось отработать в детском онкологическом центре на Каширке. Какое-то обязательное мероприятие для школьников в честь не помню чего.
Уже в коридоре мне стало не по себе. Атмосфера чужой непоправимой беды сметала всё желание шоуменить. От увиденного по телу пошёл озноб.
Когда же, за несколько минут до начала, я заглянул в щёлку и увидел полный зал лысых детских голов, у меня внутри всё оборвалось.
Сдавленным голосом я промямлил администратору:
– Я не могу...
Реакция администратора, двухметрового амбала, была адекватной:
– Я те, щас дам «не могу»! Ну-ка быстро включил улыбочку – и на сцену! – для усиления текста мне был показан кулак размером с мою башку... Пришлось взять себя в руки...
– И всё-таки, ты разберись, чего ты хочешь.
Я задумался. В черепе лихорадочно замельтешили мысли, как стая мошки заполярным летом. Хорошенько всё взвесив, я, наконец, выдал:
– Правды.
– Ну что ж, идея хорошая!.. Только тебе придётся повоевать с системой.
– Кто такой Система?
– Скоро узнаешь...
...Когда в Москве проходила коронация императрицы Екатерины Великой, для увеселения москвичей было устроено грандиозное «шоу» – поставленный самим Фёдором Волковым маскарад «Торжествующая Миневра».
В ходе этого действа, по московским улицам шествовала «ряженая» процессия, изображающая людские пороки. Так вот, Правда изображалась сгорбленной, еле ползущей старухой, по которой какие-то ублюдки с остервенением колошматили здоровенными мешками с деньгами.
Что ж, за двести пятьдесят лет ровным счётом ничего не изменилось...
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Поворотный для меня 2004 год подходил к концу. За пару дней до Нового года, когда у всех моих знакомых праздничный чёс находился на самом пике, и вообще у нормальных людей работы сыпались как из рога изобилия, мне позвонили из какой-то инвалидной организации, и известили, что, как инвалиду мне полагается новогодний продовольственный заказ.
Судя по голосу, очень пожилая женщина спрашивала, когда я могу приехать его забрать. Я, естественно, вынужден был ответить, что приехать я никак не смогу, и поэтому, к сожалению, от заказа придётся отказаться. Тогда эта бабушка сказала, что хорошо, она привезёт заказ на дом.
Я изо всех сил пытался отнекиваться, что типа «не надо, спасибо», но на том конце провода были непреклонны. Пришлось нехотя соглашаться, хотя я чувствовал себя перед этой женщиной очень неловко.
Сказать по совести, момент действительно был крайне неудачный, мне, ей Богу, даже некого было попросить, чтобы меня свозили. Ловля такси исключалась – с финансами давно уже пребывала полная гватемала.
Приехала старенькая-престаренькая бабуся, вся скрюченная. Сама едва ползающая. Она с трудом тащила волоком несколько пакетов с заказами, как я понял, для невыползных навроде меня. Как она, бедная, их допёрла, осталось для меня загадкой.
И вот тут-то мне стало ужасно стыдно! Стыдно своей беспомощности. Что крепкий боров в самом расцвете сил, в тридцать девять лет, не может самых элементарных вещей. И из-за этого гоняют таких вот бабуль... Было очень унизительно...
2004 год завершился. Я продолжал мотать срок в четырёх стенах. По понятным причинам, были отравлены и изгажены все праздники – и Новый Год, и Рождество, и День варенья, который у меня, как я уже упоминал, в январе.
Поганейшее настроение новогодней ночи, когда повсюду хлопал шампусик, водились хороводы и щёлкали петарды, а я был скручен болезнью в бараний рог, ещё больше усугубляло осознание того, что в это время где-то отвязно веселятся мои далёкие незнакомые друзья... И лыбятся...
Как говорится, Здравствуй, жопа, Новый Год!
Про День варенья и говорить нечего – днюха вышла супер. Лучше не бывает. Хэппи бёздэй ту ю... Болит, на улицу не выйти. Вилы...
Но и это ещё не всё. День варенья-то непростой. То-то.
Когда в твоём возрасте первая цифра 3 – это ещё можно, с натягом, назвать молодостью, а вот когда первая цифра становится 4 – это уже диагноз. Это уже дроздец!
Хорошие ощущения у меня были в тот день. Оценивающе окинул прошедший год. Зашибись! Ни за что получил по шеям. Причём, наваляли так душевно, что восемь месяцев уже торчу словно пёс на привязи. И сколько ещё так торчать – неизвестно.
Иными словами, всё сошлось воедино, и молодость со мной распрощалась символично – инвалид, без денег, без работы, без шансов на будущее. Рай, да и только.
Стал припоминать, что четвертак у меня тоже был весёлый. Только тогда перспективы рисовались немножко другие – вся жизнь впереди, разденься и жди! А сороковник – это серьёзно. Оказаться у разбитого корыта на пятом десятке – что может быть веселее?
Но кто-то, очевидно, посчитал, что этого недостаточно. И поэтому для усиления эффекта некоторые, явно не очень хорошие люди продолжали старательно со мной делать то, что голуби любят делать с памятниками.
При всем при том, жизнь всё-таки вилась дальше. Каждую неделю я опытным путём проверял, насколько сошёл отёк на моей несчастной ноге, пытаясь всунуть её в нормальную человеческую обувь из прошлого. Без толку. Больная нога продолжала оставаться настолько раздутой, что вся моя предыдущая обувка казалась туфелькой Золушки. Ничего не оставалось, как по-прежнему пижонить в козолупах. Которые меня уже достали.
Если б я не относился к жизненным колотушкам с определённой долей юмора, не берусь предсказывать, чем бы они для меня закончились. Загнулся бы, наверное. С юмором я был всегда дружен, в чём, думаю, уже успели убедиться те, у кого хватило терпения дочитать до этого места.
Моё чувство юмора широко известно в узких кругах. Я давно уже понял, что юмор – великая вещь, и только он меня и спасал, когда в голову иной раз забредали угрюмые размышления.
Вначале описываемых событий я был растением, затем гусеницей, потом превратился в черепаху. Что ж, по-моему, довольно прикольно. Прикалываться лучше, чем распускать нюни.
Между прочим, как это не покажется странным, юмор, чёрный, правда, мне однажды помог расширить собственный интеллект. Когда я был чуток помоложе, мне никак не удавалось запомнить разницу между нетто и брутто. Хоть тресни, всё время путался в этих двух терминах.
А в годы моего детства наша страна оказывала помощь братским партиям и их лидерам. Не буду сейчас обсуждать, хорошо это было или плохо, скажу только, что другом Советского Союза был президент Анголы, председатель МПЛА – Партии труда товарищ Агостинью Нето.
Так вот, лидер дружественного африканского государства приехал в Москву и здесь умер.
На отправку его тела на родину, всегда склонный к творчеству, советский народ парировал мрачной шуткой «Приехал Нето, уехал Бруто», а я навсегда запомнил разницу между этими двумя торговыми понятиями...
Я отчаянно трезвонил по всем телефонам. В том числе, и на самую верхотуру. Толку от моих звонков, однако, было мало – на другом конце провода в лучшем случае занудно кормили дежурными обтекаемыми отговорками.
Наиболее оборзевшие секретутки бросали трубки. Думалось, что, да, эти гёрлз далеко пойдут! Если они уже сейчас такие, то что же с ними дальше-то будет?
А ведь кто они? Какие-то финтифлюшки, а туда же! Сами-то, небось, втихаря уже мантии на себя перед зеркалом примеряют и размашистые плющеобразные подписи вырабатывают. Готовятся чужие судьбы калечить. Почему-то в мозгу крутился шлягерок:
Ты, в натуре, утончённая.
Папа твой в посольстве служит с дипломатом...
...Опять всё застыло на месте! Я уже не знал, что и делать. Уяснив, наконец, что только телефонировать не намного продуктивней, чем носить воду в решете, я дерзнул для усиления и ускорения процесса, ещё и взяться за перо. Стартовала эпоха эпистолярного жанра...
До того дня, когда друзья мне подарят, купленные вскладчину простенький бэушный компьютер и вшивенький принтер – ещё более полугода. Поэтому очень долгое время письменные работы мне придётся ваять от руки, что, учитывая мою давнюю травму, процесс – трудоёмкий и болезенный.
За время моих почтовых общений сменится Генеральный прокурор, Прокурор ЦАО, Пресненский межрайонный прокурор. Я же, как не странно, до самого последнего момента наивно буду надеяться, что справедливость восторжествует. Видно мало меня, дуралея, жизнь учила...
И вот, наконец, ко мне прилетела первая ласточка – получил сопроводительное письмо от 22 декабря 2004 г. № 16-5547-04 из прокуратуры города Москвы:
«Направляется для организации рассмотрения заявление Шавернёва А.В. о возбуждении уголовного дела в отношении Чивирёва А.В. и Карнова Е.Н. Прошу провести проверку и дать аргументированный ответ заявителю, предоставив подробную информацию в прокуратуру города в срок до 14.01.2005. Начальник 3 отдела управления по надзору за процессуальной деятельностью органов внутренних дел и юстиции Р.И.Багавиев».
Здесь следует сделать лирическое отступление, и поговорить о том, как проводятся проверки в Прокуратуре по заявлениям о возбуждении уголовных дел.
Статья 78 УК РФ устанавливает сроки освобождения от уголовной ответственности, если со дня совершения преступления прошло определённое время, по истечению которого преступника оправдывают.
Поэтому, в случаях, когда другие способы буксуют, часто применяется самая обыкновенная, всем хорошо известная, банальная волокита. То есть проведение проверки нужно затянуть до тех пор, пока не истечёт срок привлечения к ответственности. Очень удобно для преступлений, тянущих на срок до двух лет.
Всего-то навсего, надо потянуть резину, и всё – тип-топ. Иногда, для того, чтобы побольше посмеяться над заявителем, ставится число последнего дня привлечения.
Причем, писать уже можно всё что угодно, преступника всё равно уже ни при каких обстоятельствах не привлекут, а обжаловать подобный «отказняк» – дело пустое.
Забегая вперёд, скажу, что у меня было ещё круче. Мне отказняк, для большего эффекта, датировали следующим числом после истечения срока...
Из полученного письма, следовало, что оба моих заявления направлены в Прокуратуру ЦАО, и по ним официально назначена проверка.
Врать не буду, «письмецо в конверте» меня в тот момент обрадовало по самые помидоры, и я в первый, но, увы, далеко не последний раз, с глупейшей детской наивностью понадеялся на хэппи-энд в виде победы справедливости. Венсеремос!
Справившись в канцелярии прокуратуры ЦАО, я выяснил, что проверяющим по моим заявлениям назначена старая знакомая Качанова Елена Юрьевна, я начал готовиться к «встрече на Эльбе». В конце концов, один старый друг лучше новых двух.
Интересно, что эта дама скажет на этот раз? Какие открытия меня поджидают в свете изменений в программе? Неужели опять – всё по старому? Всё-таки заявления приняты! Или это ровным счётом ничего не значит? Ладно, скоро узнаю!..
Новое рандеву на улице Льва Толстого уже заметно отличалось от предыдущего. Госпожа Качанова решила поменять свою позицию и теперь её версия выглядела так – «да, она, конечно же займётся этим вопросом, но для проведения проверки необходимы материалы, а Мещанский суд их никак не предоставляет».
– Позвольте, Елена Юрьевна, – резонно заметили мы, – разве вам не предоставили диск со всеми материалами?
– У нас компьютер не работает, – пожаловалась она с подчёркнуто печальными нотками в голосе, – я вот даже не могу ни просмотреть, ни прослушать, что там позаписано на вашем диске.
– Какая неприятность! – изобразил я сочувствие.
Чтобы в прокуратуре округа не работал компьютер? Да быть такого не могёт!
– Кстати, Елена Юрьевна, мы были в Храме Фемиды. Председателем Мещанского райсуда господином Лукашенко на личном приёме была подтверждена готовность суда передать материалы данного дела заинтересованному правоохранительному органу при поступлении официального запроса.
– Извините, я с господином Лукашенко не знакома, – с иронией ответила Качанова.
– Что вы говорите?! – съехидничал я. – Может быть, вы и с господином Карновым не знакомы?
– Нет, почему же. С Карновым я знакома.
Тут же вспомнился Николай Васильевич Гоголь: «Знаем-знаем, как вы не умеете играть в шашки!». В продолжение темы, хрустальным голосочком нам повторно была пропета дежурная история про несчастную искорёженную бабульку с лёгким вредом здоровью. И опять:
– Вы имеете право обратиться в гражданском порядке. Готовьте чеки на усиленное питание.
Я отреагировал мрачным смешком:
– Ну, если картошка – это усиленное питание...
...Мы возвращались с улицы имени великого яснополянца. От комбинации в очередной раз зря потерянного времени и угнетающих выводов, навеянных «содержательной» беседой, было совсем паршиво. Струны души тренькали какую-то скребущую дребедень. Чувство моего полнейшего бесправия усиливалось с каждым новым визитом.
Вспомнились герои Льва Николаича. Затесалась бредовая мысль – объединиться ещё с одним, таким же, и сколотить проект. Назвать как-нибудь вроде «Жилин и Костылин»... А чего?
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Умахал, насыщенный праздниками, которые у меня уворовали, снежный морозный январь. На смену ему подтянулся последний по счёту месяц зимы, и девятый – моих приключений. Типичная для февраля, дрянная простудная погода с ледяными ветрами и сбивающими с ног, воющими метелями, вынуждала меня по нескольку дней кряду не высовываться на улицу.
Задраенный до весны, я через не могу продолжал тупо тренироваться, врубая всё своё упорство и настырность, и заставлял себя перейти к следующей стадии – ходьбе с палкой.
История повторялась – в помещении, на ровной поверхности у меня вроде бы начинало получаться довольно нехило, но стоило столкнуться с малейшими препятствиями, как мои, добытые потным трудом, достижения, тут же сходили на нет.
С одержимостью камикадзе, параллельно я грыз гранит юридической науки – барахтался в просторах уголовно-процессуального законодательства. Тут результаты были позаметнее. Непонятные и чуждые поначалу обороты, потихонечку становились всё роднее, отдельные слова выстраивались в наполненные, ранее недоступным для моих мозгов смыслом, фразы.
Действительно, не так страшен чёрт, как его малюют – если разобраться, ничего особо сложного в юриспруденции нету. Надо только захотеть! В башке робко начала подавать голос идея, «а не получить ли мне второе высшее образование – юридическое?».
А что, собственно? «Лабораторная работа» за плечами у меня уже имелась. И какая!
Ну да. Идея, в принципе, положительная, но её пришлось отбросить по целому ряду причин. Первоначально, конечно, из-за моего гнилого самочувствия, и предстоящих операций. А в основном, конечно, по финансовым соображениям – образование в нашей стране давно уже перестало быть бесплатным. А с бабками у меня давно уже – еле-еле душа в теле...
Расширялись познания и в уголовном законодательстве, кирпичик за кирпичиком выстраивая базис. Я выяснил, что, несмотря на отмену 8 декабря 2003 года статьи 265 УК об уголовной ответственности за оставление места ДТП, где имелись человеческие жертвы, пострадавшим всё же милостиво «оставили» утешительный приз – статью 125 УК «Оставление в опасности».
Вот её официальный текст: «Заведомое оставление без помощи лица, находящегося в опасном для жизни или здоровья состоянии и лишённого возможности принять меры к самосохранению по малолетству, старости, болезни или вследствие своей беспомощности, в случаях, если виновный имел возможность оказать помощь оказать помощь этому лицу и был обязан иметь о нём заботу либо сам поставил его в опасное для жизни и здоровья состояние».
С 264 статьёй никак не связана...
Я изучил внимательно – в моём случае подходило. Стал действовать в этом направлении.
Ну и с пополнением багажа юридических знаний, я с отвращением продолжал разбирать материалы дела. Паззл постепенно срастался. Становилось понятнее и противнее.
От шелеста ненавистных страниц веяло духом абсурда. Особенно беленили резолюции «Согласен» после откровенного вранья, наводя на соответствующие мысли и выводы.
Чем больше я сопоставлял фактические обстоятельства и показания свидетелей с объяснениями Чивирёва и Ряполова, тем больше закипал.
Из объяснения Ряполова А.В. от 30.05.2004: «Мы проезжали по Шмитовскому проезду на мигающий зелёный сигнал светофора, мы попытались проехать, чтобы не совершить ДТП. В это время молодой человек переходил пешеходный переход на красный сигнал светофора, и мы его сбили». (Слово «красный» подчёркнуто).
Из объяснения свидетеля Андреещева Ю.Д. от 30.05.2004: «Я подъехал на автомобиле к дому № 30 по Шмитовскому пр-ду, и был свидетелем, как был сбит на перекрёстке мужчина. Автомобиль ВАЗ белого цвета двигался по левой стороне Шмитовского проезда на красный свет светофора, на переходе сбил мужчину и скрылся с места преступления».
Из объяснений Ряполова А.В. от 03.06.2004: «30 мая 2004 г. примерно в 20 часов я встретил своего соседа Чивирёва. Я попросил его, чтобы он проверил работу карбюратора моего автомобиля на ходу. Устно он сообщил мне, что права у него имеются... О том, что Чивирёв в нетрезвом состоянии, я визуально не определил. Внешних признаков опьянения у Чивирёва не было. Алкоголем от него не пахло. Я был уверен, что Чивирёв был трезвым...
В указанное время погода была ясной. Проезжая часть была сухой... На какой сигнал светофора мы проезжали перекрёсток с улицей Антонова-Овсеенко, я пояснить не могу, на сигнал светофора я не обращал внимания.
Перед перекрёстком Чивирёв применил экстренное торможение. На пути нашего торможения возник пешеход, который пересекал проезжую часть Шмитовского проезда справа налево.
Автомобиль в состоянии торможения ударил пешехода правой передней частью кузова. Пешеход оказался на левом стекле, ударился, после чего упал справа от автомобиля.
Чивирёв, видимо испугавшись, решил проехать перекрёсток и остановиться за ним, чтобы не создавать помех в движении транспорта. В это время за нами погналась какая-то иномарка, номерных знаков которой я не запомнил. Люди, которые находились в ней, попросили нас остановиться, при этом показав пистолет.
Примерно в 300-х метрах за перекрёстком мы остановились. Через некоторое время приехали сотрудники ГИБДД и оформили ДТП»...
Из объяснения свидетеля Разина К.В. от 30.05.2004: «Я стоял на переходе Шмитовского проезда и ждал зелёного сигнала светофора. Чуть позже подошёл пострадавший. Загорелся зелёный свет, и мы начали переходить. Когда подходили к середине дороги, из крайнего левого ряда на большой скорости выскочила белая «шестёрка» М 164. Я отскочил, а потерпевший не успел. После наезда машина скрылась».
Из единственного объяснения Чивирёва А.В.(в присутствии адвоката!) от 02.07.2004: «Я увидел, что на моём пути появляется пешеход, переходивший дорогу по переходу справа налево.
Чтобы избежать наезда, я применил манёвр влево, но так как расстояние до пешехода было небольшим, автомобиль ударил его правой передней частью. Продолжил двигаться вперёд, чтобы остановиться за перекрёстком, также для того, чтобы избежать затора.
Минуя перекрёсток, меня подрезала «ауди». Из неё вышли люди, вступили со мной в конфликт. Неизвестные мне люди избили меня.
Для того чтобы снять стрессовое состояние, выпил пива. Хотел вернуться на место ДТП, но не успел, подъехали сотрудники ДПС и оформили происшествие. Хочу уточнить, что за рулём я был трезвый».
Из Заключения служебной проверки Карнова Е.Н. «Пояснения Чивирёва А.В. о том, что он употребил спиртные напитки сразу же после ДТП, подтверждаются пояснением Ряполова А.В. Опровергнуть их пояснения по данному факту, в ходе проверки не представилось возможным».
Скажем так, нестыковочка. Очевидно, авторы этого фэнтэзи, которых я и в лицо даже не видел, меня представляли не иначе как клиническим идиотом.
Бросалось также в глаза и нескрываемое желание сделать мне побольнее.
Импровизации Ряполова и Чивирёва были приняты, как главное доказательство, невзирая на их явную несхожесть с протоколами и показаниями свидетелей.
К тому же, резюмируя все доводы, получалось, что «водила» – просто какой-то феномен, Гай Юлий Цезарь. И когда это он всё успел?! Чудеса, Шоу рекордов Гинесса!
Какой-то «авдеич», которого никто, кроме Ряполова и Чивирёва, естественно, не видел, какие-то непонятные люди с пистолетом, которых, кстати, тоже никто не видел...
А пил он когда? Причём, судя по дозе промилле – явно не пиво!
Больше всего меня изводило отсутствие даже намёка на раскаяние! И это в такой день! На Троицу! Почему-то вспомнилась крылатая фраза из старого кино: «А если бы он вёз патроны?»
Ко мне снова «прилетела ласточка». На этот раз на конверте красовался уже другой, новый адресат – прокуратура ЦАО. «Роман в письмах с продолжением» начинал своё шествие. Пошла писать губерния!
Текст «письмеца в конверте» впоследствии многократно тиражировался и высылался мне в практически неизменном варианте с завидной периодичностью:
«Ваше заявление рассмотрено. 30.05.2004 в 20.50 произошло ДТП с вашим участием, в котором Вашему здоровью был причинён вред средней тяжести».
Далее «объяснялось», что вред здоровью средней тяжести исключён из законодательства, и т.д. и т.п. Короче, всё было понятно, меня держат за дурачка. Типа, выкуси!
Интересно, если бы сочинителей сих посланий так же отделали, что бы они тогда запели?
Пройдёт немного времени, и подобную пургу, такие вот «Грузите апельсины бочках Братья Карамазовы» я научусь читать по диагонали, моментально делая соответствующие выводы, и отбрасывая. Мне будет достаточно беглого «глиссандо». Но это случится чуть позже.
В тот же момент, я, для начала, решил проинспектировать те статьи УК, где упоминалось причинение вреда здоровью. У меня уже не оставалось никаких сомнений, что меня развели как телёнка. И не ошибся.
Въедливо проштудировав и современные редакции, и утратившие силу, я сделал интересный вывод – вред здоровью средней тяжести везде расшифровывался как «неопасное для жизни длительное расстройство здоровья (полная тавтология, недоказуемо) или (это уже интересно, и доказуемо) стойкая утрата общей трудоспособности менее чем на одну треть».
Вот оно. У меня на тот период была нерабочая группа, я был полностью нетрудоспособен, без посторонней помощи дальше крыльца никуда и выползти не мог. Ни о каком «менее чем на одну треть» и речи быть не могло. По закону однозначно, без вариантов, выходило, что причинён тяжкий вред здоровью. Уголовка.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Мне всё больше и больше казалось, что я никогда не поправлюсь. Никаких изменений. Вкалываешь, как сто китайцев, тренируешься, тренируешься, а толку – ноль.
И на улицу не выйти! На дворе лютует февраль, ветрище такой, что здоровые люди ходят все скукоженные. Неуклюжие, как коровы на льду. Шлёпаются то и дело - скользко. Чего уж про некоторых говорить.
А у меня-то вообще, этот промозглый месяц связан с самыми что ни на есть неприятными воспоминаниями.
Жизнь меня приласкала как следует. Есть тема. И нападали ссади. И пёрышком щекотали, к счастью, не сильно. Много чего мог бы порассказать. Потом как-нибудь, не сейчас...
Но есть всё же один такой незабываемый эпизодик в моей биографии, о котором я не поведать, ну никак не могу. Очень уж в память вперлонился.
Долго я полагал, что роковой для меня день 22 февраля 2001 года, по своим последствиям, будет рекордным в моей жизни. Впрочем, так оно и было, вплоть до известных событий майского вечера, которые по продолжительности и размаху результатов, предыдущий рекорд всё же перекрыли. Но и воспоминания того февраля периодически меня стругают, и словно всплывающий сайт, регулярно выныривают, вновь и вновь торча перед глазами.
Итак, 2001 год. Подходил к концу кипучий и изнурительный праздничный чёс в честь 23 февраля. Отбабахав очередное мероприятие, с чувством выполненного долга, усталый, но довольный я возвращался домой. Оставался ещё один, заключительный удар – завтра, после чего можно было бы глубоко вздохнуть и, наконец, расслабиться.
Я был налегке – лишь, видавшая виды, сумка через плечо с концертными шмотками. До дома – недалеко, доберусь быстро.
Сорить столь тяжело заработанными деньгами не было никакого резона, поэтому подумалось, что брать тачку – это барство. Раз ехать всего ничего – доеду городским путём, не развалюсь. Всего-то надо было одолеть остановки четыре до метро, там две остановки, и от метро чуток – словом, пустяк, делов на полчаса в общей сложности!
Было поздновато, без чего-то двенадцать, но тёмные зимние улицы ещё не казались по-ночному опустевшими, кое-где шатались подвыпившие мужики – сильная половина не могла терпеть до завтра, и уже начинала отмечать. Ночную тишину прорезали далёкие отголоски горланившихся пьяных песен на армейскую тематику.
Троллейбусы ещё ползали, на остановке нетерпеливо мёрзла небольшая группа, последние остатки пёстрой многолюдности завершающегося дня.
Под вечер вдарил хороший дубняк, и томящимся на остановке, приходилось слегонца приплясывать, чтобы согреться. Троллейбуса не было долго, и я уж было склонился ловить мотор, как увидел на горизонте знакомую, медленно приближающуюся рогатую морду.
Запузырив в урну выкуренный сигаретный бычок и смятую пустую пачку, я шагнул ближе к месту посадки.
В это время к остановке подтянулась подозрительная компания пацанов-подростков, человек из пяти, с тусклыми помятыми физиономиями. Один из них, мутно взглянув на меня зелёным взором, спросил закурить. Мне уже приходилось видеть похожие мутные, чуть сонные, взгляды. Я ещё подумал: «А ребятки, часом, не того?».
Но я всё же вполне дружелюбным тоном извинился: «Ребят, честное слово, нету, последнюю докурил, вон, только что пачку выкинул. Правда, была последняя», и стал с беззаботной решительностью залезать в подруливший троллейбус. Пацан как-то странно тихо мне вслед повторил: «последнюю».
Салон троллейбуса больше чем наполовину был заполнен пассажирами. Окинув его исследовательским взглядом, я высмотрел свободное место в самом хвосте, в последнем ряду. Плюхнувшись на сиденье возле бокового окна рядом с дверями, выудил из сумки книжку и окунулся в чтение. Соседнее от меня место оставалось незанятым.
И тут, каким-то боковым зрением, я ощутил, что те самые пять пацанов, что тусовались на остановке, направляются в мою сторону. Поначалу я не придал этому значения, но, заметив, что «бригада маляров» вокруг меня образует замкнутое кольцо, начал слегка напрягаться.
Тот, что, спрашивал закурить, поместился на свободное соседнее сиденье, и, обратившись к своим дружкам, с какой-то нехорошей интонацией, выдавил:
– Холодно сегодня...
– Да, холодно, – поддержал кто-то из его окружения.
Сидевший рядом, запустил руку в карман пальто, и почти в ту же секунду я ощутил возле своего виска что-то холодное. Я осторожно скосил взгляд, и увидел уткнутый мне в висок небольшой квадратный ствол, похоже, самопального производства.
Кольцо вокруг меня сжалось до предела. Тот, что с «игрушкой», пыхтя, слюнявым полубеззубым ртом прошипел:
– Так, фраерок, вынимай лопатник, снимай котлы, а то убью!
Я похолодел – пятеро рыл, да ещё с пистолетом. Глянул мельком на равнодушные, отсутствующие лица пассажиров – никому до происходящего не было никакого дела.
Было ясно, что любая ошибка может стоить очень дорого, их слишком много и у них оружие. Пытаясь оставаться спокойным, я, медленно поворачивая голову, попробовал урезонить:
– Мужики, вы чего, лук ели или так...
– Ты чо, не понял, м...дило!!!
В ту же секунду раздался хлопок, моя скула зашипела и начала раздуваться, а в воздухе удушливо завоняло гарью и палёным мясом. Скулу, чуть левее и ниже глаза, начало жечь.
Тут же, как по команде синхронно, вся шобла, как саранча, с остервенением, навалилась на меня. Вести переговоры было поздно, и терять уже было нечего. Замес начался.
С силой разъярённого раненого быка я, вспомнив детство, принялся защищаться, изо всех сил орудуя руками и ногами направо и налево. Не чувствуя боли от сыпавшейся со всех сторон барабанной дроби нещадных ударов, я, как мог, тоже отчаянно дубасил, то прикрываясь, то пытаясь хоть как-то раскидывать эту мразь.
Уличив момент, сумел ногой заехать кому-то в харю. В ответ раздался ещё один хлопок. Я инстинктивно увернулся, но, видно, недостаточно, и почувствовал, что моя рожа с шипом раздувается, как пузырь от жвачки. Пальнули практически в упор, целясь в глаз. Судя по всему, меня захотели сделать «Кутузовым», и не уверни я голову, намеченный замысел бы точно удался.
Салон наполнялся едким вонючим дымом. Третий, контрольный, выстрел был уже с расстояния, и попал мне в нос. У меня перед глазами поплыла пелена, от сеявших справа и слева остервенелых ударов, по лицу уже текли струйки крови, закрывая обзор, и я понемногу начал оседать.
Три «огнестрела», усиленные непрекращающейся молотьбой со всех сторон, делали своё дело. Силы были неравные, мои руки и ноги делались всё более вялыми, и я заметил, что сдаю...
Отморозки это тоже заметили, и, подгоняя всё более усиливающимися ударами, поволокли меня к двери. В моём, начинающем выключаться сознании мелькнуло: «На улицу тащат, а там мне будет пиндос».
Следующая остановка маршрута неминуемо приближалась. Какая-то тётка-пассажирка, совершенно неуместным, магазинным тоном взвизгнула:
– Эй, молодёжь, вы там чего?
Один из отморозков вякнул:
– РУБОБ, задержание преступника!
Тем временем, троллейбус подкатил к остановке, двери раскрылись. Меня тут же принялись молотьбой и пинками выталкивать на безлюдную неосвещенную улицу:
– А ну, п...здюк, на выход!
Не было сомнений, что ещё самая малость, и мне уже будет ничего не нужно – от разных людей я уже был достаточно наслышан, что нынешним юниорам жалость не ведома.
Я никогда не отличался особой супер-силищей, но её компенсировала упёртая, напористая жажда справедливости, и, когда меня трогали, я начинал звереть и упрямо защищаться. К тому же, за единственным исключением своего бати, я больше никому особо не позволял тренировать об себя руки, а если уж и получал, то заводился с пол-оборота.
Схлопотав три горячих в репу, я остервенел, словно бык на корриде. Мне ещё ни разу не случалось драться одному против пятерых, у которых была ещё и стрелялка. К тому же последний раз я дрался лет десять назад, если не больше, и уже начал подзабывать, как это делается. Да и вышел я уже из того возраста...
Троллейбус застыл на остановке – водила явно не знал, чего делать.
И тут во мне проснулось второе дыхание. Я понял, ЧТО поставлено на карту, и как бы воспрял духом. Не знаю, откуда у меня взялась какая-то прямо бычья сила, но я напрягся, и сумел принять устойчивое положение, такое, чтобы сдвинуть меня было невозможно, намертво уперевшись одной ногой в пол, а другой – в стену, бешенно орудуя при этом окровавленными руками.
Троллейбус стоял, но выволочь меня наружу живым было уже нельзя. Задуманный сценарий не воплощался. Смекнув это, тот, что с пушкой, негромко рявкнул: «Съ...бываем!», и вся шобла пулей шмыгнула в тьму раскрытой двери.
Случившееся длилось всего каких-то пару минут, а казалось, что прошла целая вечность. Сердце барабанило – того гляди выпрыгнет, ноги подкашивались. В неправдоподобную реальность не хотелось верить, но капающая кровь напоминала о только что испытанном. Хрен чего эти ублюдки, конечно, с меня поимели, только нагадили... Но зато как!
В закоулках сознания, невпопад, прострочило: «У меня же завтра выступление!»...
Тяжело дыша, дрожащей от судорог ладонью, я смахнул со лба кровь, солью жгущую глаза, и, держась за пылающее лицо, огляделся.
В задымлённом салоне – кто кашлял, кто пытался, махая рукой, развеять завесу. Тётка с рыночным голосом опять не к месту вякнула: «Надымили, мать вашу!».
Тут я, наконец, ощутил, что совершенно обессилел. Если б не дублёнка, толстый свитер, и зимняя шапка, на мне, наверное, живого места бы не осталось, и отбито было бы всё.
Дышалось тяжело. Белый мех отворотов дублёнки от крови стал красно-бордовым. Держась окровавленной рукой за обстрелянную рожу, я дрожащими пересохшими губами, хрипло обратился к пассажирам:
– Пожалуйста, кто-нибудь, помогите мне дойти до милиции. На меня только что напали вооружённые хулиганы.
Проследовала мучительная пауза. После тяжёлой гнетущей заминки, тощий молодой парнишка-студент с тубусом, робко подал голос:
– Давайте я вам помогу. Куда вас отвести?
– В милицию, на станции метро должно быть отделение.
Две остановки до метро казались бесконечными. Наконец, троллейбус притормозил у гранитного парапета станции, паренёк помог мне выбраться на улицу. Меня пошатывало из стороны в сторону, лицо горело, будто ошпаренное.
– Чего они к вам привязались?
– Не знаю... Пачка, наверное, не понравилась... Или игрушку захотелось на ком-то испробовать... Глянь, у меня харя сильно разбита?
– Сильно. Чёрная вся, закопченная. Щека раздутая, глаз кровавый...
– О Господи!
– Здорово вы от них отбились! Всё-таки их было вон сколько...
– Какой там, здорово... Тебя как звать?
– Игорь.
– Игорёк, ты уж меня, пожалуйста, не бросай, а то я, кажись, подыхаю. Побудь в ментуре свидетелем. Ладно? Очень прошу...
– Конечно-конечно!..
Менты оказались на редкость тупые и мерзкие. Я сразу же пожалел, что припёрся, толку от моего обращения не было никакого – хихоньки да хахоньки, шуточки и всякие там прибауточки. Дежурный с коровьей физиономией, но с закосом под интеллектуала, записывая мои сбивчивые объяснения, по-садистски подмигивал, упражняясь в остроумии:
– Это, наверное, ваши дружки были, вы с ними, небось, выпили, а потом очередной пузырь не поделили!
– Какой пузырь?! Можете проверить меня на алкоголь. Да если бы я был хоть каплю выпивший, от меня мокрого места бы не осталось!
– Ладно, – мент, с чувством сделанного огромного одолжения, нехотя перевернул страницу, и лениво переключился на студента. – А ты чего от дружков отстал, чего не побежал вместе со всеми, каши утром мало слопал?
Я, облизывая разбитые губы, попытался вклиниться:
– Этот парень ехал в троллейбусе, и вызвался помочь мне до вас добраться...
Мент с раздражённостью, меня резко оборвал:
– Помолчите, вас я уже выслушал!
Минут десять мы припирались, я проклял всё на свете за то, что пришёл сюда.
Наконец, то ли я сумел мента убедить, то ли ему надоело выёживаться, но он, с усталостью работяги, в одиночку разгрузившего вагон с углём, неохотно промычал:
– Читайте, подписывайте... А вообще – это висяк...
Оказавшись вновь на свежем воздухе, я долго жал парнишке руку:
– Спасибо тебе огромное, дай Бог тебе удачи в жизни! Извини, что впутал в эту историю...
– Да я чего...
Домой пришлось плестись на своих двоих, делая вынужденные передышки возле каждого второго столба – городской транспорт уже не фурычил, а пытаться голосовать в крови и с такой мордой не имело смысла.
На куски разрывало ощущение жгучей несправедливости. Казалось диким бредом, что за пару минут, на ровном месте, меня ни за что ни про что, изуродовали какие-то без нужды озверевшие недоноски, с нечеловеческой, ничем не оправданной, жестокостью. Что именно меня, одного из миллиона, почти в центре Москвы, а не в какой-нибудь дыре, на глазах у кучи людей, а не в тёмном закоулке, выбрали для эксперимента, и именно я умудрился схлопотать пороха в рожу! Ладно бы вывеску начистили, но стрелять!
Идиотская непоправимость случившегося, в клочья раздирала душу. По раскалённому рассудку бешено мутузило: «За что?!» и «Почему опять я!» Добавляло масла в огонь тягостное осознание, что этим ублюдкам ничего не будет.
И это при том, что я ещё не видел в зеркале правду, даже думать не думал, какие напасти мне готовила предстоящая ночь, и тем более, даже близко не догадывался, что меня ожидает в перспективе...
Я вовсе не собираюсь в дань новой моде идеализировать советские времена. Но и не могу не признать – хорошего всё же было много.
Я не о том, что трава тогда была позеленее. Нет. Люди были подобрее. Во всём, куда не ткни, теплоты было больше. Злобой нынешней и не пахло. Народ не парился. Чаёвничал по вечерам дома на своих камбузах, и вполголоса шпарил невинные политические анекдоты типа: «Я не знаю, кто такая Хунта, я не знаю, кто такая Чили, но если Луизу не пустят на Карнавал – я на работу не выйду!». И всё в таком духе...
Однозначно, человек мог совершенно спокойно себя чувствовать в любое время суток. Выходя из дома, он имел полную уверенность, что живой и невредимый вернётся домой и будет рубать свои щи, в которых хоть одно место полощи! А в наши дни у него такой уверенности нет.
Когда я спихнул экзамены после восьмого класса, меня родители без скрипа отпустили гулять со школьными друзьями на всю ночь. Ни я, ни они, даже и подумать не могли, что со мной может что-то случиться.
И мы, мОлодежь, не жужжа, шастали по каким-то тёмным переулкам-закоулкам совершенно не боясь огрести звездюлей. И вообще не боясь никого и ничего – шпаны на улице однозначно водилось несоизмеримо меньше. Попробуйте сейчас ребёнка ночью отпустить погулять!
Что до меня – я вообще «сова». Ночью себя чувствую гораздо более приподнято. По молодости особенно нравилось мне в тёплое время года прошвырнуться по дремлющим улицам. Когда по пустым трассам лениво тащатся поливалки, воздух не так травится дыминой, выхлопами и всяким прочим говном. Последние полузаспанные прохожие ловят моторы до своих нор, а в потемневших домах лишь одинокие окошечки светятся жёлтыми огоньками, словно светлячки.
Сейчас я бы ни за что не рискнул моционить по ночам, а тогда вот спокойно гулял себе и гулял, ничего не шугался...
...А уж огнестрельное оружие во времена оные имелось даже не у всех рецидивистов. В ход в основном шли тесаки. Тоже, конечно, ужасно, но всё-таки – не пистолеты.
Зато ныне любой желающий запросто может опробовать «игрушку» на первом попавшемся встречном-поперечном. Неучтённых стволов – хоть отбавляй!
Даже фольклор зазвучал в ногу со временем:
"В нашем доме поселился замечательный сосед,
Он играет на кларнете, у него есть пистолет.
Пап пап..."
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Я не парил бока и не плевал в потолок, запертый в домашней кутузке, и, лишь только моё самочувствие улучшалось, начинал вкалывать на всю катушку, пакуя полученные новые знания в тыкву. Она уже стала порядком набитой новыми словечками, типа «юрисдикция» или «кассация», и мне верилось, что я становлюсь всё более продвинутым. Мог легко цитировать выжимки из всяких кодексов, перестал обзывать себя бестолочью, и всё шибче увлекался «новым жанром»...
Надо сказать, уж чего-чего, а учёба мне всегда давалась легко, схватывал быстро и без напрягов. Как-то уж вот так выходило, получалось. Непроизвольно.
И чтецом, несмотря на все свои закидоны, я также всегда слыл заядлым. Когда соплёй был, и вовсе слёту читал, всё что не попадя. Причём, делал это очень живо – вжик, вжик, вжик, страницу за страницей. Благо старшее поколение собрало большую библиотеку.
Лет до двенадцати пребывал в уверенности, что Эрих-Мария Ремарк – женского рода. Типа писательница такая заграничная.
Ну а большей частью, я, конечно, хватался за чтиво, которое глотать мне было, как бы это выразиться, рановато, но что делать. Под шумок буквально пожирал глазами взрослые книги – Мопассана, «Убийственное лето» Жапризо. Смысл до конца, естественно, не доруливался, на некоторые материи у меня винтиков ещё не хватало. Но, уж как понимал, так и понимал.
Выбора особо не было. Телек меня никогда сильно не привлекал, тем более, в те времена. Ни сериал «Юркины рассветы», ни репортажи Сейфуль-Мулюкова меня не трогали, и отдавали дурдомом. В киношку тоже часто не побегаешь – не на что. Сева и другие «голоса» меня заинтересовали уже позже.
А юная башка всё время требовала вливаний новой информации. Вот и оставались книги. Я их читал взахлёб и таскал повсюду с собой. Иногда вот, правда, сеял, за что мне, конечно, дома крепко попадало по мягкому месту. Но факт – дундель оказался вместительным, табула раза исподволь захламлялась свежими сведениями.
И, хотя я никогда до конца не верил печатному слову, мне при этом почему-то уж очень нравилось сыпать цитатами из прочитанного. Случалось, что иной раз я по этой причине попадал впросак, а то бывало, и конкретно нарывался из-за какой-нибудь звучной, но совершенно ни к селу, ни к городу приведённой цитаты или заковыристого пышного словца, всандаленного не в кассу. Частенько их истинного значения я толком и не знал. Догадывался, лишь, и всё больше неправильно. Но зато уж запоминал намертво! Память всё складировала.
Иначе говоря, этом виде программы наблюдалась тишь, да гладь. Нормалёк, одним словом.
Однако дела обстояли бы уж чересчур зашибись, если бы кроме этого ничего не было. А, как известно, и на Солнце есть пятна. Далеко не всё было так замечательно и гладко, как бы того хотелось.
Чего греха таить, как бы в нагрузку, ломовая память и лёгкая усваяемость, в малокалиберные годы оказали мне и поистине медвежью услугу, попутно сделав редкостным раздолбаем. Что и привело к весьма скверным последствиям.
Из-за того, что учёба мне давалась легче лёгкого, и поэтому не требовалось, подперев башку кулаками, с мученической рожей изводить себя механической долбёжкой, – всё усваивалось как-то между прочим и само собой – у меня, конечно же, появлялась масса ничем не занятого свободного времени.
Это-то и плохо. Когда человеку всё слишком легко даётся, это может иметь довольно поганое продолжение. Как вышло и со мной.
Словно магнитом так и тянуло меня на всякие-разные шкоды, одна угарнее другой, которые становились порой причиной очень крупных неприятностей для моих домашних. И в качестве апофеоза, что, в общем, неудивительно, не менее крупных – уже для меня родимого, когда приходилось за свои художества отвечать... Ну это-то ладно. Ответил, проехали...
Но если б и это было всё! Так ведь нет же. Подкачал, дал маху. В самом гадливом возрасте, когда оболочка вроде как уже почти взрослая, а мозги ещё совсем куриные, меня закрутило ещё крепче, и я чуток оступился – не смог-таки устоять перед засасывающими подрастающего дуралея соблазнами. Крышак маленько снесло, и оказался я плотно заарканенный тягой к взрослой романтике. Почувствовал себя большим.
Тогда-то и начались дела посерьёзнее – попадания в ментуры и всё такое... Покатился, покатился... Чем дальше, тем хуже – как обычно, нисколько не реагируя на карательные меры, взялся куролесить ещё основательней. И, понеслось!
Сам не знаю почему, но по глупости совсем тогда загулял, окончательно плюнул на учёбу и снюхался с «нехорошей» компанией, у которой в отличие от меня, не переставая, водились какие-то шальные башли, что меня тогда и купило. Попал под влияние, сделался совершенно неуправляемым, и, в конце концов, наломал дровишек.
Еле потом выкарабкался. И то, только по одной причине – нашёл, чем себя занять.
Вот не случись тогда вдруг чуда, не заболей я музыкой, не возьмись за ум, а останься таким же – ой, не знаю, куда меня вывела бы кривая. Определённо, ни к чему хорошему. Перспективы были те ещё.
Вот она – волшебная сила искусства! Стоило только появиться стоящему занятию, процесс сразу же пошёл – дурость сама по себе стремительно стала выдыхаться. И, причём, без «помощи» наказаний – в них отпала надобность. Просто взял и поумнел. Перебесился. Настолько запал на новое увлечение, что для всякой хренотени в моей жистянке просто не осталось места.
Погрузился, что называется, с головой. Понравилось глотку рвать, на фоно шпарить. Дорвался. Кто бы мог подумать!
Конечно, уж куда лучше побренчать на музыке или помудрячить, посочинять чего, чем тусоваться с разной швалью, которая тебя всё равно рано или поздно кинет...
Такие дела...
Впрочем, что-то я отвлёкся...
А приключения мои, тем не менее, продолжались. Несмотря ни на что, жизнь хромала, а время тикало. Я конопатил пробелы, читал, занимался, и мне всё больше казалось, что я сильнее и сильнее грамотействую в юридических вопросах. Как питекантроп развивался в результате дарвиновской эволюции, так и я преображался под натиском багажа новых знаний. Меня хотели выставить дураком, я же просто обязан был доказать, что это не так.
Обольщаться, однако, было несколько преждевременно – пока имели место лишь книжные успехи. На практике же дело обстояло, в некотором роде, менее оптимистично. Опыта – раз-два и обчелся, а обстоятельства призывали брать быка за рога...
Я отчаянно названивал во все концы. Висел на проводе, стараясь взять измором невидимых волокитчиков, но все мои потуги шли насмарку – на меня или не обращали внимания, или отмахивались, как от назойливой мухи. Правильно, оно кому надо?
Короче, мне хорошенько прищемили хвост, сдвинуться с мёртвой точки никак не удавалось, и картинка всё сильнее напоминала бег на месте.
Неожиданно подкараулила новая напасть. Не самой приятной новостью стало, что устаю я не только от прорвы прочитанной информации, что было бы неудивительно, но и оттого, что при чтении начинают болеть глаза. Чего раньше не было.
Чтобы разглядеть бисер мелкого шрифта, уже приходилось как-то странно, по-новому, щуриться. А до этого, в смысле зрения, у меня была единица. Поцелуй моей тыквы с лобовым стеклом, а потом ещё и с асфальтом на грёбаном перекрёстке, похоже, начинал приносить урожай.
Этого мне только не хватало для полного счастья!
Похоже я щурился, когда однажды в раннем-раннем детстве, ещё клоп клопом, сидя на батиных плечах участвовал в первомайской демонстрации. В происходящем меня интересовало лишь одно. Из-за чего, собственно, я и наклянчился, чтоб меня взяли.
Двигались мы быстро, а когда наша колонна дошла до Красной площади, нас погнали ещё быстрее, а я, щурясь, настойчиво пялился в далёкую недосягаемую трибуну Мавзолея, усыпанную малюсенькими, точно игрушечными, фигурками. Это было Правительство.
Стоящие на трибуне, с такого расстояния казались крошечными букашками, но я всё равно надеялся разглядеть среди них Главного – дорогого Леонида Ильича.
Так и не разглядел...
Пытаясь делать хорошую мину при плохой игре, я перебивался с редьки на квас, продолжая всё больше увязать в долгах, общая сумма которых давно уже стала нечеловеческой, и подрастала, как гриб после дождя.
О последствиях такого творческого роста я, оберегая свою, и без того потрёпанную нервную систему, старался даже не думать. Если по-честноку, я вообще удивлялся, что мне до сих пор одалживают!
До обещанной мифической пенсии было, как до Земли Санникова. В почтовом отделении только разводили руками – не приходило...
Тут ещё один приятель, навестив меня, похвалился – зубы себе сделал. У него раньше с этим обстояло неудовлетворительно – где-то так через один. В шахматном порядке. А теперь стал Голливуд. Я, понятно, справился:
– Ну и как, сколько слупили?
Приятель поморщился:
– Много...
– Много – это понятие растяжимое. Я вон, восемь месяцев сижу без заработка, по мне и сто рублей – много.
По ящику крутили сериал про адвоката в исполнении Андрея Соколова. Главный герой лихо выводил на чистую воду всяких мерзавцев, и в финале всегда торжествовала справедливость, а виновные гады получали по заслугам.
В жизни бы так! Как у Грибоедова? «Свежо предание, а верится с трудом!»
Реальная жизнь мало походила на придуманную экранную идиллию. Прошло почти два месяца с того морозного декабрьского дня, когда прокуратурой города Москвы были приняты мои заявления о возбуждении уголовный дел в отношении Карнова и Чивирёва, однако на этих «героях нашего времени» событие никак не отразилось.
Я начал закипать: «Нет, так дело не пойдёт!»
Пошарив по книжкам, я отыскал явное противоречие с законом. Как следовало из части 1 статьи 144 УПК РФ, «прокурор обязан принять, проверить сообщение о любом совершённом или готовящемся преступлении и принять по нему решение не позднее трёх суток со дня поступления указанного сообщения». Таким образом, все мыслимые сроки для принятия решения давным-давно поросли травой.
Стало ясно, что пора вновь отправляться в вояж на улицу имени великого русского писателя, где меня, думается, совсем не ждали....
Старая знакомая Елена Юрьевна Качанова принимала по вторникам, с двух до шести...
И вот, во вторник, 8 февраля 2005 года, меня в очередной раз привезли в здание прокуратуры ЦАО. Колхозного вида охранник равнодушно записал мои данные в журнал, и, как следует, напыхтевшись с ненавистными лестницами, я, потный и занюханный, был у цели.
Включив опереточную улыбку, вновь кособоко заполз в, ставший почти родным, кабинет.
Наскоро сплавив реверанс, я подрагивающим от волнения голосом, сразу же перешёл к делу отрепетированной дома полускороговоркой:
– Елена Юрьевна, прошло почти два месяца с тех пор, как мною были поданы два заявления о возбуждении уголовных дел. Причём поданы не на деревню дедушке Константину Макарычу, а в прокуратуру города Москвы. А по ним ничего не делается. Еле ползающего инвалида вынуждают обивать пороги, вытягивать клещами само собой разумеющееся!
На этот раз Качанова применила новую тактику. Казалось, что она готова была во всём со мной соглашаться, только бы поскорее меня выпроводить – распространённый приём, старый трюк, на который покупаются тупые лохи и быстро ретируются.
Во всём мне поддакивая, она жаловалась на катастрофическую нехватку времени, но заверяла, что работа над моими заявлениями кипит. Потом вдруг, очевидно, чтобы сбить меня с панталыку, с участливыми нотками в голосе, как бы мимоходом, спросила:
– А вы разговаривали с теми, кто вас сбил?
– Представьте себе, нет, не имел счастья! Более того, даже не представляю, как эти Бивис и Батхед выглядят. Общаться со мной они не сочли нужным. Много чести!
В ответ на это, из уст госпожи Качановой внезапно последовали крайне нелестные эпитеты в адрес Чивирёва и Ряполова.
Я понемногу начинал в некоторой степени даже восторгаться её мгновенной реакцией и способностью оперативно подстраиваться под мои реплики – я, например, так не умею.
...Как-то однажды я с компанией я прогуливался по славному городу Афины. Концерта в тот день не было, и мы отдыхали. Вечерело, и за день мы уже порядком ошалели от навязчивых предложений бывших соотечественников купить шубы. Компания у нас была весёлая, отвязная, и мы, почти не переставая, покатывались со смеху, ржали, как заводные.
Был самый час пик, и не отличающиеся особой широтой улицы греческой столицы, не справлялись с экспансией всевозможных бешено гудящих, фыркающих и чихающих транспортных средств.
Какой-то парень безнадёжно пытался перебежать, запруженную ползущими машинами, улочку. Наконец, уличив просеку в газующем бардаке, он только собрался было перебраться на другую сторону, как откуда ни возьмись, на дорогу с рёвом вылетел мотоциклист.
Парень в сердцах сплюнул, и смачно обложил греческого байкера отборнейшим четырёхэтажным русским матом. Кто-то из «наших» продекламировал звучно:
– «Я волнуюсь, заслышав родимую речь!..»
Парень тут же сориентировался, и с характерной интонацией гаркнул в нашу сторону:
– Шубы нужны?! ...
...Наша содержательная беседа продолжалась. Я, мягко, но с подковыркой, пробовал продолжать:
– Ну и почему же это столько вранья?! Почему нельзя было написать правду? Что, трудно?
В ответ, была в очередной раз пропета знакомая история про бедную бабульку с лёгким вредом здоровью, после чего, елейным голосом зажурчал медовый ручей всевозможных, малопонятных мне, обещаний. Среди них была обещана какая-то авто-техническая экспертиза. Я, вследствие своей серости, разумеется, ничего не понял:
– А это как? В смысле, их напоят, и заставят меня снова сбивать? Интересное кино!
– Нет, зачем же. Будут устанавливать, имел ли водитель возможность избежать наезда, соответствовали ли его действия требованиям ПДД.
Много позже, я выяснил, что про авто-техническую экспертизу было, конечно, сильно сказано. Как показало время, никакой авто-технической экспертизой за весь последующий период, даже близко не запахло.
Чувствуя, что меня уводят не в ту степь, я сделал попытку оборвать весь этот сироп:
– Елена Юрьевна, посмотрите повнимательней материалы дела! Водилу поначалу явно разводят на «уголовку». Этот друг ситный уже начинает собирать всякие справки. Такие вещи не делают из-за тысячерублевого штрафа.
– Ну и что? Так бывает. В начале имелись данные, указывающие на признаки уголовного преступления, а после проведённой проверки эти данные не подтвердились.
– Неправда ваша. Капитан Карнов даже не собирался рассматривать вопрос о наличии признаков состава уголовного преступления. Пожалуйста, взгляните хотя бы на «Определение о назначении экспертизы по делу об административном правонарушении» от 2 июня. Прямёхонько от меня. А моё заявление по сто сорок первой он не заметил.
Качанова потянулась к пачке сигарет. Ради того, чтобы я побыстрее свалил, последовали нелестные эпитеты уже в адрес Карнова. Я же сваливать отнюдь не спешил, пытаясь продолжать мирно, но обстоятельно:
– Кстати, об экспертизе. Всё, что там написано – наглое враньё. Я полностью нетрудоспособный инвалид второй группы, а по закону вред здоровью средней тяжести – это утрата трудоспособности менее чем на одну треть. Статья 112 УК РФ!
Попыхивая сигареткой, моя визави, ужалив тяжёлым, наполненным смыслом, взглядом, натянуто улыбнулась:
– Хорошо, назначим вам новую, повторную, кстати, комплексную экспертизу! – в её голосе появилась значительность, – и не на Парковой, а на Сивцевом Вражке. Между прочим, это я вам иду навстречу. Я обычно никому не назначаю повторных экспертиз! Если вам признают тяжкий вред – возбудим уголовное дело.
В сумерках моего воображении заскреблись радужные мечты Дон-Кихота, ещё немного, и я бы, наверное, поплыл. Мне даже доставляла удовольствие эта словесная дуэль. Я продолжил ещё более миролюбиво:
– Ладно, с водилой всё понятно. А как поживает моё второе заявление, в отношении дознавателя Карнова? Что сделано в этом направлении?
– В этом направлении пока проводится проверка. Надо опросить сотрудников ДПС, сверить документы. Как только проверка завершится, сразу же будет принято решение.
Я переваривал салат из только что полученной, не шибко ясной, информации, и когда она более или менее усвоилась, не очень уверенно прорезюмировал, силясь по возможности придать своему голосу каменные обертоны:
– Елена Юрьевна, я настроен серьёзно, и шутить не собираюсь. Решение я принял, и ни при каких обстоятельствах уже с него не сверну. Меня инвалидом сделали, по миру пустили, да ещё и козлом выставили. Меня уже однажды отморозки изуродовали, и за это ничего не было. Очень бы не хотелось, чтобы и в этот раз было то же самое!
Хорошо сказал! Мне даже самому понравилось, что бывает весьма редко.
В качестве реакции на тираду, я был одарен чистым, наивным взглядом школьницы-отличницы, исполняющей один и тот же стишок на всех школьных мероприятиях:
– А почему вы не хотите обратиться в гражданском порядке?
– Да потому что здесь – явная уголовка! Потому что всё переврано. Сами, поди, не стали бы!
Разговор, кажется, дошёл до нужной кондиции, и я не уже не мог совладать с нервишками:
– Скажите, Елена Юрьевна, вот вы – женщина. Если б, например, не меня, а, скажем, ребёнка вашего пьяное хулиганьё сделало инвалидом, вы как бы прореагировали?
– Я бы его удавила!
– А что же вы от меня-то хотите?! Или, по-вашему, меня инвалидом делать можно?
Ноль реакции. Когда я уже выметался, мне вслед прозвучала информация к размышлению с претензией на поучительность:
– Максимум чего вы добьётесь – это год условно!
Обернувшись, я выложил:
– Тоже неплохо! – я начал заводиться. – Лично я отмотал уже почти девять месяцев. И, поверьте – совсем не условно. Мало не показалось. Отторчал в четырёх стенах, и всё болело так, будто меня всё это время молотили ногами. Нахлебался по уши! И сколько раз мне ещё предстоит ложиться под нож, одному Богу известно! А у меня – жизнь одна, другой не выдадут! И та – так отлакирована, что любо-дорого смотреть!
Став домашним, я взялся пристально разглядывать себя в зеркале. Просканировав собственное отражение с головы до пят, безрадостно признал: «Ну и чучело!»
Мой замордованный, задрипанный вид мало гармонировал с пылкими спичами, что я толкал в прокуратуре. Довершали боекомплект скрюченная, согбенная фигура и усталое, как-то резко постаревшее за эти девять ужасных месяцев, мухоморное табло с чёрными кругами от недосыпа под тяжёлыми замученными зёнками. Лишь малюсенькая серёга в ухе, не снимаемая с 1989 года, не вязалась с общим колоритом, и выдавала в этом нелепом страшилище недавнего труженика эстрадно-музыкального фронта. Боже мой, во что я превратился!
Типичный маленький человек! Шавка. Отставной козы барабанщик! Как такого не пинать?!
Вот был бы я известным артистом – всё, конечно, было бы чуток иначе. Уже на следующий день газеты пестрели бы броскими заголовками типа «Артист такой-то попал в беду!». Или «Исполнитель таких-то хитов прикован к постели!». Или «Звезда эстрады исколечена пьяными отморозками!».
Я включил бы свой авторитет, за меня вступилась бы музыкальная общественность – как же, наших бьют! Пошёл бы шум, звон!
А так я – безбашлёвый лузер, «не пришей к одному месту рукав», об которого вытирают ноги, и который только зудит, как неожиданно вскочивший чирей на филейной части тела...
Ладно, бороться всё равно надо. Концерт должен состояться при любой погоде! Как-никак я же всё-таки не пальцем деланный. Не стеклянный, оловянный, деревянный, а скорей уж кованый, жёваный, смышлёный.
Проконтовался ещё одну нудную, безрадостно-тягучую и безгранично пустую неделю – череду бездарных, совершенно пропащих дней.
Превалировала станция «Пролетарская», в смысле, что я везде пролетал. Отчаянно копошась, будто выполняя некую служебную обязанность, я отчаянно пытался сдвинуть дело с мёртвой точки. Буксовало – за просто так никто и пальцем шевелить не хотел. Торпедировал письмами все инстанции – облом.
В своё время, попав в Испанию, я наблюдал там местное шоу для туристов – некие до предела загримированные люди, очень натурально изображали статуи. Стояли на постаменте словно неживые, замерев в позе, типичной для памятника. Если проходящий мимо турист раскошеливался, и оставлял монетку, «статуя» как бы по мановению волшебной палочки на миг «оживала» и совершала телодвижение, чтобы через секунду снова застыть истуканом до новой денежки.
Похоже, в моём случае происходило что-то из этой серии – без подобной дозаправки на какие либо действия тоже рассчитывать не приходилось...
И вдруг 16 февраля случилось нечто диковинное. Закурлыкал телефон. Прежде чем снимать трубу, я взглянул на определяющийся номер – стоит разговаривать или обойдутся, и опупел...
...На дисплее высветился, ещё недавно так хорошо знакомый, а ныне уже слегка подзабытый, номер Отдела дознания...
Я не стал тут же соединяться, здраво рассудив, что если будет нужно, ещё позвонят, как миленькие, никуда не денутся, а сам принялся обдумывать, что бы это значило...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Создавалось впечатление, что зима, заставившая меня до оскомины гнить под домашним арестом, уже никогда не кончится. Но время не филонило, неумолимо продолжая отмеривать отпущенный мне жизненный срок. Жизнь – она, вообще короткая – это я давно взял в толк.
И вот, когда я уже насквозь протух от многомесячного сидения на этой вынужденной гауптвахте, наконец, подъехала столь долгожданная, пока ещё только календарная, но всё же, весна.
Московская весна 2005 года была поздняя, земля ещё сплошняком утопала в сугробах, но дыхание весны всё же чувствовалось – в начале марта всегда какое-то особенно синее небо.
Первые весенние дни были солнечными, ясными. В прозрачной вышине орали птицы, ослепительные лучики беззаботно били в глаза. В тему вспоминалась классическая вещь Дунаевского и Лебедева-Кумача:
Журчат скворцы во все концы...
Или кто там у них журчит. Не важно.
Да, ну а что касаемо меня, то весна мною всегда связывалась с распирающим наступлением перемен в жизни. Что ж, бурливые перемены, действительно, и на этот раз не подкачали и не заставили себя долго ждать, проявившись в виде получения первой в моей жизни пенсии.
Это эпохальное событие случилось 3 марта, на десятый по счёту месяц со «знаменательной даты». Недолго ждал.
Надо же, я – пенсионер! Вот уж никогда не думал, что доживу до пенсии! Среднестатистический россиянин до неё не доживает. Поэтому пенсию мужикам и назначают в шестьдесят лет: средняя продолжительность жизни мужчины в России – пятьдесят восемь.
Но это так, к слову.
Так вот, я должен был затариться пенсией сразу за пять месяцев, по крайней мере, так меня улыбчиво заверили в Пенсионном фонде. Мне, естественно, по наиву, оптимистически рисовалась некая весьма внушительная сумма. За пять месяцев, ёлы-палы!
Это при том, что с лавьём у меня к тому моменту уже образовался полный вакуум. Полёт мысли живописал по получении пенсии, без кипежа, долгожданное сокращение размера долга, давно уже нещадно шмурыгавшего мою совесть...
Если бы! Заскорузлые реалии с лихвой превзошли самые дерзкие прогнозы. Первая пенсия наповал сразила меня широтой размаха – целых четыре тысячи рублей.
Столь астрономическая цифра меня настолько загасила, что я даже переспросил сотрудницу почты, нет ли ошибки. Убедившись, что нет, всё верно, я приуныл. Мрачно повертев в руках квитанцию, вопросительно указал на цифру:
– Это, за сколько же месяцев – так много?
– За пять!
Я был в ауте. Вот счастье-то привалило, не была ни гроша, а вдруг алтын! И что мне с таким несметным богатством делать, позвольте узнать? Я-то надеялся хоть капельку укоротить долги, хоть с кем-то рассчитаться... Дали, как украли!
Чувство тупой обиды придавило все мои лучезарные мечты, злющая гримаса суровой действительности оскалилась на самые благородные планы. В контексте предыдущих событий столь щедрая пенсия и воспринималась сопливым плевком в репу и логическим продолжением моих ничем незаслуженных огребух.
Жизнь вынуждала ехать качать права в Пенсионный фонд...
Чтобы мои просьбы о транспортном обеспечении носили дозированный характер, и чтобы не слишком докучать одних и тех же, я на этот счёт изобрёл ноу-хау, составив график, когда, к кому, и в какой последовательности обращаться по вопросу извоза. С использованием этого графика, мои обращения казались уже не столь частыми и настырными. Очень уж не хотелось быть занудной обузой, я – вообще-то, с амбициями. Типа того.
На этот раз я напряг своего друга Олега Кацуру, в прошлом, солиста группы «Класс», а ныне – возрождённого ВИА «Весёлые Ребята». Окинул взглядом его прикид, и загрустил – кожаные джинсы, казаки... Я-то из-за отёка нормальные брючары и то, был одеть не в состоянии, мог просекать только в трениках. Как лох.
Пока ехали, сыронизировал:
– Это, конечно, очень лестно, когда тебя в Пенсионный фонд везёт солист известного коллектива. Есть в этом какая-то романтика... А вот я – никто, так, поссать вышел. И поэтому за меня всё решили, и со мной обращаются, как с куском говна. Меня можно совершенно безнаказанно калечить, за это ничего не будет, это в логике вещей! Всю жизнь поломали, и словно так и надо. А будь я хоть самую малость поглавнее и поизвестнее – были бы посговорчивее. К известным – отношение не такое.
– Это точно. У вот меня был случай. История, что называется, в тему. Жила у меня за стеной довольно злобная соседка. Её постоянно раздражало моё музицирование. Когда я занимался, она стучала в стенку и орала: «Заткнись, шпана, а то вызову милицию!». Но вот, однажды меня показали в «Утренней почте» с песней «Большая медведица». И что ты думаешь? В тот же день встречаю свою драгоценную соседку на лестничной площадке, она смотрит на меня таким нежным, влюблённым взглядом, и говорит: «А я и не знала, что в нашем доме живёт артист!». Потом подкармливала меня всякими пирожками!
– Во как! Что искусство с людьми делает! – я задумался. – А моя мама, когда увидела меня первый раз в телевизоре, заплакала. Спокойно она стала воспринимать мои эфиры только тогда, когда это стало обычным. Да, помнится, когда я был молодой и красивый – сейчас остался только красивый – поторчал в ящике, было дело. По институту из-за этого ходил е...альничком кверху, сопли пузырём! Забугрил! Дураком был... Ясный палтус – глупо! но что делать... В основном, конечно, толку от эфиров выходило немного – потому как всё больше не на первых ролях, а так... Но иногда помогало. Если бы сейчас хоть на пару ступенечек повыше – тогда бы, пожалуй, вымахал другой коленкор... Известность – ядерное средство, что тут говорить!.. – я запнулся, потом продолжил уже в другой тональности. – Хотя, конечно, суть-то не в этом – калечить никого нельзя. Любой должен мало-мальски иметь хоть какую-то социальную защиту, а её у нас имеет лишь ничтожный процент. Остальные, вроде меня, могут курить бамбук...
В Пенсионный фонд я нагрянул в весьма разъярённом состоянии, хотелось метать громы и молнии. Ёперный театр!
Меня слегка утихомирили, терпеливо и популярно разъяснив, что пенсия состоит из трёх частей – собственно пенсии, пенсии по инвалидности, и добавки от мэрии. Как выяснилось, меня пока осчастливили только на одну треть, и из пенсии я получил только первую часть.
Последовали приторные, клятвенные заверения, что постепенно меня доосчастливят, выплатив всю сумму. Кстати, как показало время, столь радостного праздника жизни пришлось ждать до лета. Я же нацепил на морду самую свою идиотскую улыбочку, которой я в далёкие школьные годы одаривал наиболее ненавидимых мной училок, когда те меня чихвостили, и ретировался.
Подостыв, призадумался: «Ну, хорошо, я-то в жизни всё-таки людям добра поделал, и поэтому мне подсобляют. Кто как может, есть кому. А как же те, кому и помочь некому, им-то чего, подыхать что ли? Достаточно одной таблЭтки? Чем надеяться только на такую пенсию, лучше, по-моему, сразу, не поднимая паники, ползти на кладбище, а не ждать, пока сам с такой пенсии ноги протянешь»...
...Мне снова позвонили из Отдела дознания, и я снова не среагировал, добавив элемент интриги в своё куцее, донельзя обесцвеченное, инвалидное житьё-бытьё. С ехидной шкодливой ухмылкой из далёкого детства, слушая, как дышат в трубку, фантазировал, как, должно быть, про себя матерятся на другом конце провода, пока тарахтит мой бодрый автоответчик.
Сомнений не было, предстоял диалог с Карновым, чего мне, в свете последних новостей, совсем не хотелось, и я попытался по возможности оттянуть неминуемое.
Карнов, бесспорно, знал о моём опусе в его честь, и испытывал ко мне чувства, далёкие от симпатии. Я же, в свою очередь, даже и вообразить не мог, о чём, собственно, мне с ним беседовать. К тому же, сидя как на иголках, я ждал результата моих заявлений о возбуждении уголовных дел, и железно решил, что пока не получу ответ, ничего предпринимать не буду.
А ответа всё не было и не было. Милейшая Елена Юрьевна что-то не особенно поторапливалась. Меня это начало раздражать – прошло ведь уже три месяца!
Пришлось снова браться за перо, сочинять в прокуратуру города телегу на бездействие прокуратуры ЦАО. Этому произведению суждено было стать историческим! Но попозже...
Как же тяжело писать от руки! А наши бюрократы, ой, как не любят, когда – от руки, морщатся, как от блевотины!
Вот если б мне не выставили хату, я бы чик-чик, и на компьютере всё напечатал.
Кстати, печатать я научился ещё в семнадцать лет. Мама всю жизнь проработала машинисткой, получала мало, и, чтобы зарабатывать побольше, иногда вынуждена была брать работу на дом. Ей под её ответственность выдавали казённую машинку. Вот тут-то я и дорывался!
Выклянчив разрешение потренироваться, я «по слуху», интуитивно, довольно быстро насобачился бацать двумя руками. И это было вовсе не озорство, а вполне оправданная мера – я печатал тексты своих первых песен, и резонно и деловито рассуждал, что от руки – как-то несолидно. Никаких компьютеров тогда не было, я про ЭВМ, и то знал очень относительно. Да и видел её, родимую, разве что только по телевизору....
Разговор с Карновым неминуемо приближался, как приближается пейзаж через иллюминатор самолёта, идущего на посадку. Отмахиваться мне, признаться, уже поднадоело, и я решил больше не выкаблучиваться и не тянуть кота за одно место. В уме репетировались различные варианты грядущего диалога.
Ждать пришлось недолго. Узрев на дисплее знакомый номер, я, наконец, решился.
Сердце учащённо засигало. Мысли принялись расползаться. Предстоящий диалог давил невыносимой тяжестью уже заранее, и не предвещал ничего положительного.
Предчувствия меня не обманули. Как и ожидалось, звонил старший дознаватель капитан Карнов собственной персоной. Я сразу узнал характерные придыхания и немосковский говорок. Окраска голоса у Карнова на этот раз была какая-то в высшей степени марципановая, а тональность подчёркнуто вежливая и любезная:
– Здравствуйте, Алексей Вадимович. Это вас из ГАИ беспокоят. Евгений Николаевич.
– Очень приятно, – я пытался говорить сухо, маскируя растущее волнение. Становилось жарковато. Я выжидательно напрягся, боясь проморгать что-то очень важное, и, в то же время, подготавливая себя к какой-нибудь гадости исподтишка. Иного я и не ожидал.
Карнов продолжал медовым тоном:
– Вы там про меня что-то писали?
– Этот вопрос я с вами обсуждать не буду. – Я заставил себя не ударяться в эмоции, говоря по возможности чётко, внятно и ровно, словно диктор, беспристрастно читающий новости по радио.
Мой оппонент нехотя признал, что развить данную тему не удаётся:
– Вам назначена повторная экспертиза.
Тут от моего сердца чуть отлегло, я выпустил вздох облегчения. Когда Карнов начал ласково задавать профессиональные вопросы, расспрашивая детали про инвалидность и прочую медицинскую дребедень, я уже почти успокоился.
И, хотя мой собеседник, по более чем понятным причинам, не вызывал у меня ни малейшей симпатии, и уж тем более, доверия, в моей ослиной башке, по-дурости, опять затеплилась идиотская надежда в неминуемое торжество справедливости.
Записав реквизиты бюро МСЭ, травмопункта и нашей районной поликлиники, мой оппонент нарочито вежливо откланялся. Я же, нажав на трубе «отбой», застыл в растерянности.
Неужели подействовало? Неужели теперь всё будет по-человечески?..
Какое же я, всё-таки, полено! Видать, мало меня жизнь натягивала, что я так слабо эволюционировал, продолжая верить в детские сказочки, что, якобы, добро всегда побеждает зло. Мужики в больнице, похоже, были правы!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Заканчивался март, десятый месяц «по-новому стилю». Меня неудержимо манило на волю, домашний арест давно уже сидел у меня в печёнках. Дегерметизации хотелось безумно.
В глубине воображения я пестовал надежды, что, когда земля освободится от сугробов и ледяных громад под ногами, надо будет рискнуть двинуть на более дальние расстояния, нежели до крыльца. Позанимавшись в поте морды, по помещению я мог прохаживаться с палкой уже весьма сносно.
С высоко поднятой головой, конечно, разгуливать не получится, но пробовать нужно обязательно, пока я окончательно не опух.
Как же быстро жизнь-то проходит! А ведь уже три года прошло с тех пор, как 27 марта 2002 года я отремонтировал свою рожу, изуродованную за год до того тремя выстрелами роковым февральским вечером, а кажется, что это было только вчера. И что обидно – всего-то два года и два месяца после этого я пожил нормальной здоровой жизнью, и «нате!», опять нарвался. Мою жизнь ещё подкромсали, а ведь она – не резиновая... А тогда...
...После содержательной беседы в отделении, на которую я только зря ухлопал время, пошатываясь, я на своих двоих, по ночной, уже спящей, Москве пробирался к родным стенам.
Мокрая от крови одежда пластырем липла к телу. Вьюжило, и мороз был хороший, но я его не замечал – морда буквально плавилась. И хотя пока я не видел, во что меня превратили, со слов помогшего мне парнишки я уже догадывался, что вместо торца у меня должно быть что-то жуткое. Солёный вкус крови на разбитых губах циничным натурализмом напоминал о недавнем кошмаре. Ватные ноги не повиновались.
Не выдержав, остановился на каком-то углу. Меня вывернуло. Отдышавшись, вытер об снег клейкие окровавленные руки, слегка обмокнул жгущее лицо.
Улица была тёмная, убогая, единственный неразбитый фонарь торчал только через дорогу.
И тут, откуда-то из-за моей спины, прогудел язвительный медленный голос:
– Это кто там у нас покачивается?
Я застыл на месте, сердце ёкнуло. Ноги буквально вросли в заснеженную землю. Готовый уже ко всему, в том числе и к самому плохому, утопил голову в плечи, и на мгновенье зажмурился: «Всё, меня, кажется, эти выродки выследили!»
Разлепив глаза и обречённо заставив себя обернуться, я увидел стоящих на краю тротуара, двух «мусоргских». Рядом с ними выжидающе попыхивал притормозивший «ментовоз».
Час от часу не легче. Альтернатива – та ещё. Тем более, с моим-то разделанным рылом.
Оглядев меня сверху донизу, один из них продолжил поисследовательски:
– О-о-о! Да у нас асфальтовая болезнь! Падаем? Ну что же, придётся проехаться с нами.
Пришлось заныривать в машину, где я сипло и вяло рассказал топтунам о случившемся. Мне не сразу, но всё-таки поверили, и, помучив для профилактики какими-то, показавшимися мне совершенно идиотскими, смешками-прибаутками, всё же оставили в покое и отпустили на все четыре стороны.
Фу-ты! Ложная тревога!
По дороге свалилась мысль сначала заглянуть в травмопункт. В тот самый, куда три года спустя мне придётся мотаться на ежедневные процедуры. Я здраво рассудил, что пусть мне сначала окажут первую помощь. Да и будет лучше, если перед тем, как заявиться домой в таком виде, мой фейс хоть немного отмоют и подштукатурят. Дома поменьше испугаю.
Было уже часа два ночи, дверь травмопункта, ясное дело, была наглухо заперта, и чтобы проникнуть вовнутрь, требовалось воспользоваться звонком.
Я вдавил кнопку звонка – никакого эффекта. Ткнул ещё раз – тот же результат. Я замолотил по двери:
– Эй, есть кто живой?!
Наконец, после длиннющей паузы, послышалась возня, лязгнул запор, и наружу высунулась пьяная морда охранника:
– Чего тебе?
– Мне к врачу надо. Огнестрельное ранение, хулиганы напали.
– Полис есть?
– Какой полис?! Говорю же, хулиганы напали!
– Без полиса не пущу. Дуй за полисом, принесёшь – будем разговаривать.
– Но у меня же огнестрельное ранение! Командир, будь человеком!
Охранник дыхнул на меня вонючим перегаром:
– А ну, вали отсюда, а то ща огнестрельное ранение у тебя будет между ног.
...Продолжать препираться не имело резона, и я вынужден был в таком виде и состоянии переть домой за полисом, и, выслушав дома ахи-вздохи, снова разворачивать оглобли. Уже с полисом, пошкрябал обратно в травмопункт.
Пьяная морда, ещё больше пованивая горынычем, сделала вид, будто я обращаюсь впервые, и, пробежав протянутый зелёный листок затуманенными глазками, гыгыкнув, милостиво пропустила.
В кабинете я заставил себя взглянуть в зеркало. Оттуда на меня смотрело что-то желеобразное. Цвет кожи напоминал участников группы «Бони М.»
Пожилой дежурный врач меня осмотрел, чем-то смазал полыхающую рожу. Я, точно баран, наблюдал, как он делает какие-то записи, потом ещё раз со стоном изучил себя в зеркале:
– Скажите, доктор, почему у меня лицо такое чёрное?
– Копоть. Эпидермис сильно обгорел. Пока не трогайте, пусть отёк немного уляжется. Чем это вас так?
– Да вроде бы какой-то самоделкой... А это что, порох?
– Похоже. Сейчас, правда, из-за отёка трудно сказать, но думаю, что порох или стружка металлическая. Под кожу пошло.
После ранения в моей жизни начался период сущего ада. «Солдат с раной» первое время прятался от людей, избегая встреч даже с соседями. Но сколько можно прятаться? Жизнь заставила выбираться на люди. Сначала я делал это, только когда становилось совсем темно, потом пришлось и при дневном свете.
Какая же это была мука! Больше всего мне тогда хотелось стать невидимым.
Смотреться в зеркало стало пыткой. После того, как отёк сошёл, во всей красе вылезла правда. Добрую половину левой части лица теперь украшало большое серо-зелёное пятно – безобразное пороховое тату. Никакие чёрные очки, естественно, не помогали. Тут не очки, а разве что только противогаз смог бы помочь.
Сблизи было видно, что пятно состоит из множества подкожных точек, но издалека оно смотрелось, как небывалого размера фингал. Хотя фингалов таких вроде бы не бывает. Но, так или иначе, харя стала ужасной.
Человеку могут простить многое, но когда у него непорядок с лицом – этого не прощают. Такой человек уже отталкивает, на физиологическом уровне.
Понятное дело, что это означало в контексте моей профессии. Как специально, мне был нанесён самый болезненный удар, в нашем ремесле рожа – это всё, а меня сделали уродом.
И без того стремительно ускользающие в силу возраста перспективы добиться чего-нибудь на эстраде были крест-накрест перечёркнуты.
Столь мощный удар по профессиональной карьере не прошёл бесследно – я понемногу начал сдавать морально, мой никогда неунывающий нрав впервые дал трещину. Как-никак к тому времени я был уже не зелёным упрямым пацаном, которому всё – нипочём, а взрослым дядей, достаточно потрёпанным жизнью. Я перестал регулировать себя в еде, поправился, сделался неопрятным, прекратил следить за своей внешностью – кому это теперь было нужно! О сцене-то с такой репой можно было уже не думать...
Да что там сцена! Просто ходить по улицам было ненамного лучше. Я постоянно ловил на себе косые взгляды, слыхал шушуканье за спиной, дичился разговаривать с незнакомыми.
Если же обстоятельства волей-неволей всё-таки вынуждали меня вступать в разговор, то делал я это вполоборота, стараясь поворачиваться к собеседнику здоровой стороной.
Мне было чудовищно стыдно за физиономию. Я впервые в жизни почувствовал себя неполноценным, и это было невыносимо.
Если меня приглашали в гости, то я наотрез отказывался щёлкаться вместе со всеми – не хотелось портить снимок. Разок пришлось с горечью отпереться от настойчивой агитации прокатиться с весёлой компанией в Египет – ну куда с такой мордой! Египтян пугать?
А уж сколько я натерпелся, наслушавшись всяких шуточек в свой адрес – отдельная песня... Кулаки чесались, но рожа-то, и правда, кирпича просила.
С трудом выждав несколько месяцев, чтобы рана чуть-чуть улеглась, я ринулся обивать пороги всевозможных салонов красоты – всё без толку. Какая прорвища денег была ухлопана, знаю только я, да ещё, может быть, человека полтора. Какие только болючие и дорогущие технологии не были перепробованы – пустой номер! Даже всемогущий лазер, и тот не помог.
Ставшая совершенно невыносимой, жизнь продолжалась, не давая расслабляться, и хоть ненадолго забыть о моём уродстве. Если забывал, очень быстро напоминали... Находились «добрые люди».
Перевалило за второй год. Хождение по мукам продолжалось. От бесплодных попыток отремонтировать репу, я уже был в отчаянии и постепенно настраивал себя на то, что, похоже, придётся остаться мне таким страшилом навсегда.
И тут вроде объявился шанс. После долгих хождений, когда я уже совсем было опустил голову, мне, наконец, удалось разыскать Институт Красоты, где впервые с гарантией успеха взялись делать операцию. Сразу раскочегарился.
Обговаривая с доктором детали предстоящего ремонта моей физии, естественно, стал допытываться, так ли обязательно делать наркоз или всё-таки можно применить что-нибудь более лёгкое. Доктор посмотрел на меня укоризненно:
– В принципе, можно под новокаином, но больно будет!
Я постарался держаться как можно бодрей:
– Ничего, я терпеливый. Просто у меня наркозы уже были, и неизвестно, сколько их будет ещё, – я прямо как чувствовал, что мне предстоит в недалёком будущем. – На меня почему-то всякая мразь слетается, словно я мёдом вымазан. А наркоза я боюсь больше, чем самой операции. У меня ещё и аппендикс не вырезан, тоже в любой момент прижать может, а там уж – сами понимаете. Так что, доктор, давайте – без наркоты, с новокаином. Обещаю – брыкаться не буду!
– Может быть всё-таки местный сделаем? Операция болезненная – будем удалять кожу слой за слоем, а потом из мягкой ткани по крупинке порох вытаскивать.
От таких подробностей меня съёжило, холод побежал по спине. Но, попытавшись отогнать страх, всё же довольно решительно продолжал стоять на своём, отнекивался:
– Не надо никаких местных, делайте своё дело, новокаинчик всадите и всё будет нормально, я потерплю. Не хочу я наркоты, ну её в баню!.. А если у вас есть какие-то сомнения, что я не буду рыпаться и вам мешать, – я заставил себя изобразить похожесть улыбки, – ну, не знаю, свяжите меня покрепче ...
– Смотрите, я вас предупредил!
В мою память в очередной раз дыхнуло любимой цитатой из «Необыкновенного концерта»: «У рояля – Виктор Терпеливых».
Однако во время операции, мне показалось, что от наркоза, я отказался зря. Роль Виктора Терпеливых на этот раз мне удалась не очень. Когда ремонтные работы завершились, я осип...
...Ничего, пережил, не развалился. Проехали. Главное – не это. Слава Богу, выковыряли пинцетом из моей рожи почти весь порох! Осталась самая малость в труднодоступных местах. С расстояния практически не видно. Только если смотреть сблизи, кое-где можно углядеть серо-зелёные точечки. Особо бывалые иногда выспрашивают подробности.
Шрамов на моей роже прибавилось, и я пофантазировал, что если буду дальше двигаться такими темпами, то для новых шрамов там скоро свободного места не останется.
Я представлял себе, что, если не загнусь, моя морда с годами будет походить на старое толстое дерево, на котором неведомо кто вырезает всякую глупость типа «Вася + Лена = море по колено» или «СГПТУ 4 – лучшее в мире».
Недельки две после операции пришлось попрятаться дома, но зато, когда сняли повязку, я снова, после годичного перерыва, заимел вполне товарный сценический вид. Не такой, конечно, как до того, но всё-таки. Как бы заново родился! На физиономии опять появился румянец, а рот вновь вытянулся в улыбке, как у Буратино. Иными словами, вернулся я в свое прежнее обычно-естественное состояние шустряка-бодрячка.
Отходив год с такой харей, я в полной мере распробовал, как важно, когда у тебя – нормальное человеческое лицо, а не какой-то баклажан. Абсолютному большинству людей это ощущение неведомо. И, Слава Богу!
Ну а моя нелёгкая, но насыщенная и, по-своему, интересная по сути жистянка, набирая обороты, стремительно помчалась дальше. Семимильными шагами навёрстывал я упущенное за год своего вынужденного уродства. Работа кипела и помогала переживать то и дело сваливающиеся зуботычины судьбы и всякие прочие жизненные колдобины.
Вот только отголоски того года, что я был такой живописный, в той или иной мере напоминали о себе ещё довольно долго, и ни один раз мне приходилось платиться за то, в чём я не виноват. Выслушивать всякую бурду. Козлов вокруг хватало...
Но и эта музыка играла недолго. Прошло всего-то два года и два месяца, как меня огрел очередной сюрприз. Да какой!..
Не сказал бы, что незаметно, но, тем не менее, профигачило уже десять месяцев с момента, когда по милости друзей художника Петрова-Водкина, вся моя житуха покатилась под откос...
В один из светлых весенних деньков, в моём почтовом ящике притаилось нечто внушительное и объёмное. Приглядевшись, я распознал едва умещающийся огромный пухлый конверт. Пришлось попотеть, прежде чем стало возможным вызволить из ящика эту махину, которая при освобождении отчаянно упиралась.
Прочитал реквизиты. Отправителем значилась прокуратура ЦАО. Конверт был явно непростой, обычные отписки в таких конвертах не посылают, экономят. Тут что-то посерьёзней.
Я ощутил, как некое туманно-непонятное тепло поднимается от моих ног к голове. По телу забегала лёгкая дрожь. Неужели?
Вскрывая конверт, мои руки от волнения заходили ходуном. Адреналина заметно прибавилось. Пчелиным ульем загудело в башке, стайками пескарей заметались догадки. Чем же порадуют инвалида?
Вскрытый пустой конверт был отшвырнут в сторону, глаза побежали по скреплённой степлером стопке листов. В начале была какая-то бурда про то, что заявление рассмотрено, очередная брехня про средний вред здоровью, короче, всякий бюрократический мусор. Нет, это всё не то...
Постепенно я просёк, что послание состояло из двух разных частей. Одолев первую часть, я, наконец, добрался до второй, всё ещё цеплялясь за уже ускользающие надежды...
За идиотскую веру в торжество справедливости и недостаток мозговых извилин в балде, доверчивый валенок был жестоко наказан.
Передо мной блистало всеми гранями, Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении Карнова Е.Н. от 26 января 2005 года. Подарок мне к днюхе...
Первые минуты мои виски сжало, сердце отчаянно затрепыхалось, словно только что пойманная и выброшенная на берег рыбёшка. А потом внутри вдруг стало всё как-то просто и по-кладбищенски спокойно. Кушать подано!
Меня снова сделали. И эту партию я продул...
Надо уметь проигрывать! К сожалению, вот с этим-то у меня всегда дело обстояло совсем плохо – проигрывать я не умел. Умел только выигрывать. И то, иногда.
На душе сделалось уныло. Надежды рухнули...
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ