Эдуард Альбертович Вигельсон, имеющий кандидатскую степень по технической биохимии, в свободное от лекций в Пересветоградском агро-зоо техникуме время, подрабатывал осеменителем коров. В окружающие, словно стая волков несчастную клячу, город колхозы пересветоградский высокоинтеллектуал выезжал либо после занятий со студентами, либо в выходные. Никогда еще Эдуард Альбертович не бывал в животноводческих хозяйствах рано с утра, до начала лекций. Но вот пришлось. Председатель бывшего "пути в коммунизм", а ныне "фермерского хозяйства имени пятого нацпроэкта" попросил срочно оплодотворить трех, недавно прибывших, голландских коров. И вот во вторник, в полпятого утра, не выспавшийся и полуголодный Вигельсон, с мрачной миной русского интеллигента, плюхнулся на сидение купленного еще в восьмидесятые "москвича". В сумке, которую доцент-осеминитель бережно и любовно опустил на пассажирское сидение, находились две вещи - огромный шприц - "грезы наркомана", навеки лишенный иглы и трехлитровая банка с будущей говядиной в жидком виде. Громко и противно хлопнула дверь "москвича", не менее гадко заработал двигатель. Машина, повидавшая на своем веку немало, как бы тоже не хотела просыпаться, тоже ссылалась на былые заслуги, пенсионный возраст и что-то еще.
- Надо, родимая, надо, коровкам тоже любви хочется... - вслух произнес Вигельсон и включил радио. Девичий голос жизнерадостно произнес -
- Здравствуйте дорогие слушатели, в сей ранний час, мы рады приветствовать вас на нашем самом-самом лучшем радио, ха-ха-ха!
- Веселится она, как же... Наверняка в записи передают, а сейчас в постели посапывает, горя не знает, тьфу ты, корова... - вновь вслух пробормотал интеллигент Вигельсон, и зло хлопнул кулаком по кнопке "Вкл-Выкл". Женский голос затих, и доцент оказался в наедине с неровно гудящем мотором и унылыми пейзажами, проплывающими за окном. Покосившиеся пятиэтажки, поломанные кусты, грязный фабричный забор - вот и вся панорама Пересветограда. Это гордое имя городок получил совсем недавно, на заре перемен. Ранее он носил не менее звучное, но порядком устаревшее название - Краснокомсомольск. Власти города не позволил своим жителям прослыть старомодцами и незамедлительно провели сложную, дорогостоящую и чрезвычайно необходимую процедуру переименования.
Эдуард Альбертович погрузился в свои мысли. "Завели бы себе быка..." - подумал он, - "Нечего занятых людей сна лишать. Я, между прочим, с молодежью работать должен, а что я им не выспавшимся на лекции расскажу? Вот вырастут неучами, кого винить будут? Вигельсона! А если на каждой ферме будет по быку, столько времени свободного освободится... С другой стороны, если в колхозе будет бык, то где, спрашивается, будет Вигельсон? В техникуме? За три тысячи в месяц? Да... Ну уж нет! К чертям быков, пусть с ними матадоры играются, а нам тут коров хватает". Кандидат наук улыбнулся, ему явно понравилась своя остроумная мысль, надо будет при случае высказать...
"Три тысячи в техникуме, плюс восемьсот рублей за скотину, в месяц - двадцать-тридцать коров, минус расходные материалы, получается тринадцать-восемнадцать тысяч в месяц. Ей богу! Вигельсон еще не так плохо живет...
"Еще и водочки нальют... Потом, правда, к студентам ехать, но те сами на занятие, бывало чуть приползают: кто укуренный, кто обколотый, отдельные ретрограды - пьяными." - Эдуард Альбертович сплюнул в окно - "Жаль машину тогда в фермхозе оставить придется, ну ничего не в первый раз на попутках добираться... Интересно, что нальют? Богородскую или Пшеничную? Пшеничная мягче, но дороже... Хотя если фермхоз "имени пятого нацпроэкта" то в деньгах там проблемы нет... Один раз, помнится, даже "Абсолюта" нацедили. Но там сам Бог велел - хозяйство то было "имени Владимира Ильича"... Тьфу ты! Вечно старые названия в голову лезут... Какого, к свиньям, Ильича? "имени Владимира Владимировича"... В последние годы все так изменилось, так изменилось..."
Так Вигельсон рассуждал в уме и ругался вслух всю дорогу. А машина, тем временем подскакивая на ухабах "второй русской беды" подкатила к фермерским воротам. Свежая зеленая краска скрывала под собой старые рассохшиеся доски. Эдуард Альбертович несколько раз просигналил и в ожидании закурил. Вообще-то он курить бросил, но раз семь-восемь за день "не сдерживался" и брал в рот "американскую заразу" выращенную на Дону, и , где-то в подвалах Пересветограда, завернутую в папиросную бумагу умелыми руками гостей из Средней Азии.
Ворота заскрипели и, дернувшись сначала назад, потом вверх, и наконец разошлись в стороны. В проеме появился невысокий мужичонка, в книжках таких называют "кряжистыми", назвал бы его так и Эдуард Альбертович, но фермерский привратник, столь ранним утром менее всего походил на горный кряж... Скорее это был поросший густым мхом холм.
- Шо? - лаконично спросил человек-холм, почесывая дырку на ватной телогрейке, помнящей, казалось, еще пятидесятитысячников.
- Я к председателю Карлу Соломоновичу! - из машины произнес Эдуард Альбертович.
- Хто? - уточнил привратник.
- Я Вигельсон, осеменитель, пояснил доцент.
- Шо, председателя осеменять собрался? - усмехнулся человек-холм, - доброе дело, давно пора...
- Пропустите же меня наконец! - терпение Вигельсона подходило к критической черте.
- Дык, я и не держу.
Эдуард Альбертович нажал на педаль газа и машина неспешно поплыла по фермерскому двору... Да уж... Легендарные Авдеевы конюшни тут и рядом не стояли. Зато рядом стоял новенький, оббитый снежно-белым сайдингом двухэтажный дом администрации, а рядом заляпанный грязью и коровьими экскрементами, но от того не менее респектабельный "Lexsus" Карла Соломоновича. Не долго думая, Эдуард Альбертович осторожно поставил свою машину рядом, но так, что бы даже тень от "Москвича" не оскверняла колеса чуда японского автопрома. Массивная, резная дверь оказалась незапертой и Вигельсон, миновав ее, оказался в огромном темном холле. Скудный свет сюда попадал тонкой оранжевой струйкой со второго этажа. Доцент направился туда. Под ногой мяукнуло, Эдуард Альбертович чуть не спотыкнулся о первую ступеньку, и, помяну не добрым словом чьих-то родителей, пошел вверх.
- Простите, - неуверенно начал он, попав в комнату, обставленную в стиле "вперед, в прошлое", - вы Карл Соломонович?
- Да, я. - Ответил невысокий, толстый человек с красным лицом, носом "картошкой" и шикарной лысиной обрамленной, узкими участками густых, кудрявых волос. - А вы не как тот самый Эдуард Вигельсон, о котором так много говорят в нашем районе?
Председатель фермхоза протянул доценту пухлую руку для пожатия.
- Вы садитесь, садитесь... Чаю?
- Если можно, кофе.
- Конечно, конечно, - быстро выговорил Карл Соломонович, подымаясь с кресла. - Тут, видите ли, какое дело... - председатель сделал многозначительную паузу, - так значит кофе?
- Если вам не составит труда.
- Конечно, конечно... Видите ли, дело чрезвычайной важности!
- Да? - Удивился Вигельсон
- Дело на миллион! Ну или около того...
- Я чего-то не совсем вас понимаю. Вы не перепутали? Я - осеменитель...
- Конечно, конечно... Вот как вы считаете, корова после первой процедуры может понести?
- Вообще-то шансы фифти-фифти,
Но проблем нет, я могу приезжать, к вам сколько угодно, пока моя работа не завершится успехом.
- Конечно, конечно... Только надо, что бы все прошло сразу.
- Почему? - Эдуарду Альбертовичу эта история начинала надоедать. - Почему вы заставили меня приехать столь рано, почему говорили про миллионы, почему требуете от меня немедленного стопроцентного результата? Что за тайны парижского двора?
- Зачем вы так, Эдуард Альбертович... Хотя небольшая интрижка тут есть. Кофе хотите?
- Хочу!
- Конечно, конечно... Тут, знаете ли, прислал нам любимый Минсельхоз трех замечательных коровок, в целях поднятия, так сказать, сельского хозяйства.
- Ну, это я слышал.
- Не перебивайте, слушайте дальше. Тут значит Пашка наш, скотник главный, посмотрел, что это за зверюги, и от шоку ушел... В запой... Только и видели...
- ?
- Что "?" !? Это ж ходячие Мерседесы! Стоит каждая как полфермы наших! Вот мы и подумали, а что, если у каждой родится по теленочку? Да не от наших быков лапотных, а от таких же, голландских, мерседесных?
- Так дорогой Карл Соломонович. - удивился Вигельсон, - где же я вам голландский материал найду?
- Да не надо чего искать! Пользуйте свой. Коровы только вчера пришли, от кого они собственно зачать могли? От своих нидерландских бычар разумеется! Вы же тут инкогнито, про вас никто не знает! А уж особенно будущие покупатели телят! А с документами я уж фокусы такие делать умею, что для меня это что-то типа детского сада. Все же очень просто.
Эдуард Альбертович мысленно схватился за голову. Ему предлагали вступить в аферу... Может даже уголовную аферу. Это ему! Доценту! Высокоинтеллектуалу! Последнему оплоту пересветоградской интеллигенции!
- Не сомневайтесь. - Председатель будто увидел моральные метания Вигельсона, - деньгами не обижу, -
даю пятьдесят тысяч сразу, еще двадцать пять после того как потомство родится, и двадцать пять - после продажи теляток, по рукам?
- Ну конечно же по рукам, чуть ли не прокричал Эдуард Альбертович, услышав такую сумму.
И началась работа. Вигельсон трудился, не покладая шприца, литрами закачивая в несчастных коров биологическую жидкость. Европейские скотины понятия не имели о причинах сих действий, так как были экономически безграмотны. Они лишь неспешно помахивали хвостами, задумавший о своем, коровьем. О чем переживали, эти несчастные европейки волею судеб брошенные в суровую, восточную страну, по прихоти неведомых хозяев попавшие на ферму "имени пятого нацпроэкта"? О взлете курса евро в Никарагуа? Или о провале европейской конституции? А может они уже прониклись
великоросским духом, и их стали интересовать проблемы жидомассонского заговора и "понаехали тут"? Никто не знает... Никто не знает... Однако известно лишь то, что в скором времени труды нашего героя увенчались успехом. Карл Соломонович едва ли не прыгал вокруг своих питомиц, узнав что все они в скором времени станут мамами. Эдуард Альбертович, за неделю вымотавшийся так же как обычно уставал за целый квартал, сидел на колченогом стуле и бессмысленно перебирал скрюченными пальцами русского интеллигента пятидесятитысячную пачку банкнот, нашептывая что-то невнятное себе под нос. А скотник Пашка, вернувшийся по такому случаю из синей дали, ходил вокруг пожевывающих жвачку скотин, и задумчиво чесал себе темечко.
- Слышь, Соломоныч... Это и есть те голландки? Которых нам Минсельхоз прислал?
- Они! Они самые! Ух, любимые мои животинушки... - последнюю фразу председатель буквально пропел, целуя в горячий нос европейское чудо селекции.
А вот Эдуард Альбертович сразу почувствовал в пашкиных словах что-то не ладное и на всякий случай спрятал деньги поглубже за пазуху.
- Да чего-то больно уж они на наших, отечественных, похожи, Соломоныч... - продолжил главный скотник, вычесывая из свалянных волос очередную опилку...
- Да почему же это похожи? - уже прекратив петь, спросил Карл Соломонович, заглядывая корове в добрые карие глаза, - наши все худые, грязные... Да и сам ты, когда их увидал, кричал, что это "парнокопытные Мерседесы"...
- Ну так я бумаги посмотрел и сказал... - сплевывая на пол оправдывался Пашка... - А теперь глянул на них, и на картинку в учебнике зоологии... Ну непохожи они, Соломоныч, не похожи, мать их...
Эдуард Альбертович почувствовал, что запахло жаренным и, прижимая к груди заветную пачку денег, попятился к выходу...
Напряжение в коровнике нагнеталось. Председатель и главный скотник сцепились взглядами, общаясь на ментальном уровне. "Если ты, гад, шутишь, моментом с фермхоза вылетишь" - говорили глаза Карла Соломоновича. "Окстись, начальник, где ж это видано, чтоб люди в таком состоянии шутили?" - Отвечал взгляд Пашки. "Вылетишь по статье" - добавляли глаза председателя - "по статье за пьянку". При этом взволнованное лицо Карла Соломоновича раскраснелось еще больше, нежели чем тогда, когда он радовался, превратившись из торжественно розового в взволнованно алое. А этот цвет еще ни кому в истории не приносил ничего хорошего, а кто не верит - спросите Николая Романова.
Скотник и председатель начали медленно, всматриваясь во все глаза, обходить коров со всех сторон. И где-то минут через десять, до Вигельсона, выплывающего на своем москвиче из ворот фермы, донесся полный ужаса и боли крик председателя Карла Соломоновича. Доцент-осеминитель знал, на ЧТО наткнулся руководящий проходимец. Он сам, работая с животными был весьма потрясен найдя на крупе у каждой клеймо Балашихинского зоокомбината с номером коровы и названием породы - "ХОЛМОГОРСКАЯ".
Но доцент даже не задумывался оповестить об этом своего нанимателя, мысль по своей инициативе потерять уже почти заработанные деньги, не может прийти в голову не единому человеку, обремененному подобной фамилией в шовинистской России. Так что все Вигельсоны, Вигельманы и даже Вигельевичи воспринимают подобный, не совсем честный заработок, как осуществление неотъемлемого права на компенсацию за все свои обиды и унижения. Да и обманул то Эдуард Альбертович такую же хитрую задницу, как и он сам. Так что никаких угрызений совести у доцента, сменившего благодаря деньгами Карла Соломоновича двадцатилетний "Москвич", на его ровесницу "Тойоту", не было и в помине. А вот сам председатель фермхоза "имени Пятого Нацпроэкта" едва ли не схватил инфаркт от моральных переживаний и шокирующего финала истории. После окончания больничного бюллетеня и торжественного возвращения в свое хозяйство Соломонович первым делом уволил скотника Пашку, а вторым распорядился пустить на мясо проклятых лжеголландок. Однако гнев скоро прошел. Пашка был торжественно востановлен в должности, а коровы вместо скотобойни были выгодно проданы ферме из соседней области по "европейским документам".