Рядом с готикой жил озоруючи
И плевал на паучьи права
Наглый школьник и ангел ворующий,
Несравненный Виллон Франсуа.
(О.Мандельштам).
Как хорошо, что поэтами не занимаются медики! Изредка, правда, скажут, что Есенин и Маяковский были неврастениками и патологическими личностями, что по Пастернаку и Ахматовой Кащенко плачет, что лучше бы все эти бумагомараки сами, как Цветаева или Башлачев, кончали с собой, не дожидаясь вечно опаздывающей кареты скорой помощи.
Перечитал сегодня некоторые стихи Франсуа Вийона и подумал, что по ним вполне можно поставить диагноз. И диагноз этот, как минимум, тяжелейшая депрессия.
Илья Эренбург писал, что такой человек, как Вийон, не мог умереть своей смертью – либо заплечных дел мастера вздернули его повыше, либо братки замочили. А мне кажется, что он вполне мог умереть и своей смертью, либо от инфаркта, либо от этой самой депрессии.
Обложили его со всех сторон, грамотно и аккуратно обложили. С женщинами катастрофически не везло, в основном, попадались шлюхи типа Катрин де Воссель или Пети Марго. Схоластика ему отристачертела, наглотался он ее за время обучения на подготовительном факультете. Право, которым собирался заниматься всерьез, отвратило своим лицемерием и корыстью.
Неудивительно, что кинулся он сначала в объятия тамошних братков. Когда мир становится насквозь лицемерным, когда становишься одиноким среди своих, когда некому помочь тебе в трудную минуту, а сам не можешь помочь даже своей одряхлевшей матери, звериные ценности маргиналов кажутся единственно верными и правдивыми. Действительно, прежние рецепты и упования на веру, надежду и любовь перестают работать, но с ситуацией великолепно справляется иная Троица – не верь, не бойся, не проси!
Возможно, вначале Вийону полегчало и он даже сделал карьеру, став отцом – кормильцем, чем то вроде нынешнего вора в законе. Но это было ненадолго и вот уже поэт бежит и от властей, и от воров, скитается по всей Франции. И все чаще и чаще одолевают его сомнения, неуверенность и мысли о том, что он знает все, но только не себя. Его баллады о пословицах и истинах наизнанку – ярчайший пример анамнеза. И как приговор самому себе знаменитое четверостишие:
Je suis Fran;ois, dont il me poise,
N; de Paris empr;s Pontoise,
Et de la corde d'une toise
Saura mon col que mon cul poise.
Я – Франсуа, чему не рад,
Увы, ждет смерть злодея
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
Илья Григорьевич Эренбург поверил Вийону «на слово», воспринял его таким, каким тот сам себя описывал. А это была маска, противогаз, которым поэт отделил себя от духоты и смрада остального мира. Депрессия зашла уже слишком далеко и Вийон тонул в ней как в болоте, с наслаждением погружаясь в вонючую жижу самонепонимания. Он уже не ищет понимания у своих «нормальных» современников, а начинает общаться со своими коллегами из писательского цеха, такими же заблудившимися, отторгнутыми, забытыми, «лишними» людьми, как и он сам.
Одним из них и был Карл Орлеанский, тоже осатаневший от несправедливости своего времени моральной тупости своих современников. И он впал в депрессию. И было от чего! После убийства своего отца герцога Орлеанского он стал главой могущественного рода и опекуном своих младших братьев и должен был заплатить безумные долги своего отца и отомстить его убийце, но для этого у него не хватило ни сил, ни опыта. Он носил драгоценности с надписями «Бог знает все» и «Помни», но в 1409г. король заставил его подписать унизительный Шартрский мир с Жаном Бесстрашным и «лица их были мокрыми от слез».
25 лет смотреть с английского берега на родную Францию и не иметь возможность в нее вернуться – от этого одного можно сойти с ума! И кто бы его туда пустил?! Ведь он был самым вероятным претендентом на французский престол. Поэтому-то всех его друзей, которые попали с ним в в английский плен после битвы при Азенкуре ((25 октября 1415 года), сразу же выкупили или просто отпустили, а он четверть века как стойкий оловянный солдатик выхаживал по крепостной стене на берегу Ла Манша, хотя существовал закон – выкуп 100 000 за принца крови (его же выкупили за 200 тыс. золотых экю). А он был одним из храбрейших в этой битве, его нашли раненым среди трупов.
А дома жена, похоже, действительно предпочла ему конюха и кровь последующих французских королей оказалась основательно разбавлена здоровой крестьянской жижей (впоследствии его сын Людовик в 1498 году стал королём Франции под именем Людовика XII).
Было, короче, отчего впасть в меланхолию. Вот пример его меланхолического опуса -Баллада 59):
Я одинок – затем, что одинок;
Я одинок – зашла моя денница.
Я одинок – сочувствия не в прок;
Я одинок – любовь мне только снится.
Я одинок – с кем скорбью поделиться?
Я одинок – но тщетно смерть зову.
Я одинок –мне не о чем молиться,
Я одинок – я попусту живу.
Я одинок – сколь жребий мой жесток!
Я одинок – где горестям граница?
Я одинок – кому пошлешь упрек?
Я одинок – полна моя слезница.
Я одинок – мне не к чему стремиться!
Я одинок – стенаний не прерву!
Я одинок – вся жизнь моя – темница.
Я одинок – я попусту живу.
Я одинок – таков мой горький рок;
Я одинок – дочитана страница;
Я одинок – печален сей зарок,
Я одинок – ничем не исцелиться,
Я одинок – о где моя гробница?
Я одинок – я дочитал главу.
Я одинок – я сплю, но мне не спится.
Я одинок – я попусту живу.
Я одинок: как долго медлит жница!
Я одинок во сне и наяву:
Я одинок: а жизнь все длится, длится.
Я одинок – я попусту живу.
(Перевод с английского Е.Витковского).
И такие же меланхолики периодически собирались у Шарля Орлеанского в Блуа, но королем их стал все же именно Вийон! Победила его знаменитая Баллада поэтического состязания в Блуа (в переводе И. Эренбурга):
От жажды умираю над ручьем.
Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.
Куда бы ни пошел, везде мой дом,
Чужбина мне - страна моя родная.
Я знаю все, я ничего не знаю.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто лебедицу вороном зовет.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.
Нагой, как червь, пышней я Всех господ.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Я скуп и расточителен во всем.
Я жду и ничего не ожидаю.
Я нищ, и я кичусь своим добром.
Трещит мороз - я вижу розы мая.
Долина слез мне радостнее рая.
Зажгут костер - и дрожь меня берет,
Мне сердце отогреет только лед.
Запомню шутку я и вдруг забуду,
Кому презренье, а кому почет.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Не вижу я, кто бродит под окном,
Но звезды в небе ясно различаю.
Я ночью бодр, а сплю я только днем.
Я по земле с опаскою ступаю,
Не вехам, а туману доверяю.
Глухой меня услышит и поймет.
Я знаю, что полыни горше мед.
Но как понять, где правда, где причуда?
А сколько истин? Потерял им счет.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Не знаю, что длиннее - час иль год,
Ручей иль море переходят вброд?
Из рая я уйду, в аду побуду.
Отчаянье мне веру придает.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Сравните балладу «От жажды умираю у ручья» Карла Орлеанского:
Страшусь, голодный, прикоснуться к хлебу;
Прикованный к земле, взмываю в небо;
Изрубленный мечом, гоню врача.
Хвалу пою на дыбе палачу:
Час пытки мне – как миг на пышном пире...
Нагой, врываюсь в сечу на турнире,
И, в панцирь облачась, любви ищу.
Я перепутал бой с дорогой к ложу:
Как видно, они так бывают схожи,
Что разум потерять немудрено.
Но, побеждённый Вашей красотою,
Сдаюсь я в плен Вам, не начавши боя:
Ведь я и так Ваш пленник уж давно.
Мы говорим, и это правильно, что в культуре Возрождения отразились те кризисные явления, которые охватили всю эпоху. Да, разумеется, иначе и быть не могло.
И все же как мне жаль всех этих гуманистов, а в данном случае беспутного Франсуа (а его, может быть, особенно!) за то, что они как наши Высоцкие и Башлачевы, ходили с босыми душами и оголенными нервами прямо по стеклу, прямо по огню!
На какое-то время «вечные» биологические ценности криминалитета и сократовская философия меланхоликов могут выручить, но не думаю, что Вийона погубили чиновника типа епископа Тибо де Оссиньи, который посадил поэта в яму, или бывшие дружки типа Ги Табари.
Карл Орлеанский стоял на берегу потока и боялся его пересечь. Боялся потока. Речь, понятно, не о Ла Манше, а потоке жизни. Многие этого потока боятся. Вон Руссо хотел уйти «назад к природе». Все, вероятно, в его время так или иначе мечтали сбежать от индустриально-аморального мира в вечный мир природы. Жан – Жак лишь сумел это потаенное желание мастерски выразить. Лев Николаевич Толстой создал свое христианство, чтобы не пересекать этот бурный и изменчивый поток и, вспомните, как стремительно пошло по всей Руси толстовское наводнение.
Вийон смел до безрассудства и поплыл. Карл дождался возможности, отказался от трона, пошел на компромисс и с французским королем и со своим конюхом, а впоследствии тихо угас в своем Блуа. После его смерти в 1465 году поэт был вскоре забыт, а рукопись его произведений нашлась только в 1734 году. В том же году она была опубликована.
Вийон не таков! Он бросился в поток, отделивший его от детства, счастья, любви, правды, но я что-то не помню кого-либо из смертных, кто когда-либо смог этот поток пересечь и вернуться «домой». Не думаю, что это удалось и Вийону.
И мне его неимоверно жаль. Вот возьму сейчас и выпью сто грамм за его душу. Пусть простятся ему все грехи вольные и невольные!
Царствие ему небесное!
Примеры «меланхолической» поэзии Франсуа Вийона:
Баллада истин наизнанку
Мы вкус находим только в сене
И отдыхаем средь забот,
Смеемся мы лишь от мучений,
И цену деньгам знает мот.
Кто любит солнце? Только крот. Л
ишь праведник глядит лукаво,
Красоткам нравится урод,
И лишь влюбленный мыслит здраво.
Лентяй один не знает лени,
На помощь только враг придет,
И постоянство лишь в измене.
Кто крепко спит, тот стережет,
Дурак нам истину несет,
Труды для нас - одна забава,
Всего на свете горше мед,
Коль трезв, так море по колени,
Хромой скорее всех дойдет,
Фома не ведает сомнений,
Весна за летом настает,
И руки обжигает лед.
О мудреце дурная слава,
Мы море переходим вброд,
И лишь влюбленный мыслит здраво.
Вот истины наоборот:
Лишь подлый душу бережет,
Глупец один рассудит право,
И только шут себя блюдет,
Осел достойней всех поет,
И лишь влюбленный мыслит здраво.
Спор между Вийоном и его душою
- Кто это? - Я.- Не понимаю, кто ты? - Твоя душа. Я не могла стерпеть. Подумай над собою.- Неохота. - Взгляни - подобно псу,- где хлеб, где плеть, Не можешь ты ни жить, ни умереть. - А отчего? - Тебя безумье охватило. - Что хочешь ты? - Найди былые силы. Опомнись, изменись.- Я изменюсь. - Когда? - Когда-нибудь.- Коль так, мой милый, Я промолчу.- А я, я обойдусь.
- Тебе уж тридцать лет.- Мне не до счета. - А что ты сделал? Будь умнее впредь. Познай! - Познал я все, и оттого-то Я ничего не знаю. Ты заметь, Что нелегко отпетому запеть. - Душа твоя тебя предупредила. Но кто тебя спасет? Ответь.- Могила. Когда умру, пожалуй, примирюсь. - Поторопись.- Ты зря ко мне спешила. - Я промолчу.- А я, я обойдусь.
- Мне страшно за тебя.- Оставь свои заботы. - Ты - господин себе.- Куда себя мне деть? - Вся жизнь - твоя.- Ни четверти, ни сотой. - Ты в силах изменить.- Есть воск и медь. - Взлететь ты можешь.- Нет, могу истлеть. - Ты лучше, чем ты есть.- Оставь кадило. - Взгляни на небеса.- Зачем? Я отвернусь. - Ученье есть.-Но ты не научила. - Я промолчу.- А я, я обойдусь.
- Ты хочешь жить? - Не знаю. Это было. - Опомнись! - Я не жду, не помню, не боюсь. - Ты можешь все.- Мне все давно постыло. - Я промолчу.-А я, я обойдусь.
Баллада примет
Я знаю, кто по-щегольски одет,
Я знаю, весел кто и кто не в духе,
Я знаю тьму кромешную и свет,
Я знаю - у монаха крест на брюхе,
Я знаю, как трезвонят завирухи,
Я знаю, врут они, в трубу трубя,
Я знаю, свахи кто, кто повитухи,
Я знаю все, но только не себя.
Я знаю летопись далеких лет,
Я знаю, сколько крох в сухой краюхе,
Я знаю, что у принца на обед,
Я знаю - богачи в тепле и в сухе,
Я знаю, что они бывают глухи,
Я знаю - нет им дела до тебя,
Я знаю все затрещины, все плюхи,
Я знаю все, но только не себя.
Я знаю, кто работает, кто нет,
Я знаю, как румянятся старухи,
Я знаю много всяческих примет,
Я знаю, как смеются потаскухи,
Я знаю - проведут тебя простухи,
Я знаю - пропадешь с такой, любя,
Я знаю - пропадают с голодухи,
Я знаю все, но только не себя.
Я знаю, как на мед садятся мухи,
Я знаю смерть, что рыщет, все губя,
Я знаю книги, истины и слухи,
Я знаю все, но только не себя.