Зажигалка цыкнула огоньком, обдав бензиновым запахом. Легкие наполнились дымом, вздохнули, выплюнули его обратно в мокрую темноту. За окном, в тумане, бесновались и рычали нелепые механизмы. Вонючие, шумные, злые. Девка с подсвеченного плаката скалилась, глядя куда-то поверх моей головы. Что-то тикало. Это очень странно, потому что мои часы не тикают, они бесшумно шуршат цифрами по дисплею. В кармане назойливо зудел насекомый телефон. Он принес послание и теперь все время твердил об этом. Но я и без него знаю что в нём. Там всего одно слово: «Гйофек». На её языке это значит... Впрочем, все теперь понятно и без перевода. Слишком поздно.
А сначала все вроде бы обычно. Знакомство на показательных выступлениях (хрупкая девушка, жонглирующая тремя гирями), цветы (... и зачем люди их убивают? В следующий раз подари в горшке...),прогулки по парку (... обожаю гулять ночью!), поцелуи (на мокрой от дождя лавочке), знакомство с родителями (она тебя..это... не зашибет ненароком?), свадьба (Горько! Горько!). Я носил её на руках(когда она приземлялась на землю). Мы угадывали мысли, и даже ходили друг к другу в гости во сне. Ругались, конечно (Опять крошки на кровати!). Все как у людей. Потом появился этот непонятный язык.
Мы шли как всегда рука об руку, когда она впервые заговорила на нём.
- Несе ульт кытаныфтим ыгзымыны детехибсим рюи витэ?
- Что? - удивленно переспросил я, вывалившись из вороха мыслей.
Она тогда не ответила, а широко улыбнулась, рассыпав по маленькому дворику свой смех. Он запрыгал, отражаясь от стен домов и разлетелся на осколки, которые осыпали нас маленькими искрами. Я ответил тем же. Тогда ещё не знал, что вижу её такой в последний раз. Счастливой и радостной. Со временем плечи опускаются под грузом мелких придирок и недомолвок. Брови больше хмурятся. Особенно страдают при этом уголки рта. В тяжелых случаях, они приобретают вечную печать недовольства. Надо иметь огромную силу, чтобы преодолевать эту тяжеловесность. Ведь она тянет туда. Под землю.
Но в тот раз в душе была такая легкость, словно мы впервые вместе. За душой нет бесконечности совместной жизни. И она снова заговорила о каких-то мелочах. Я её понял и облегченно вздохнул. Наверно голову слишком усердно приласкало солнце. Занес в органайзер: »Не забыть купить кепку». И благополучно забыл об этом странном случае.
Второй раз это произошло много позже у моих родителей. Справляли день рождения отца. Он и все прочие активно размельчали челюстями пищу, глотали жидкости, мусолили сплетни и, вздыхая, говорили:
- Внучков бы пора...
На что другая половина присутствующих начинала доказывать какая нынче экология плохая. И молодежь хлипкая. А ещё все сволочи и наркоманы. И куда мы вообще катимся с такой инфляцией?
Мне сунули в руку визитку урологической клиники. Кто-то посоветовал пить золотой ус. Порекомендовали народного целителя с христианским уклоном. Она молчала. И правильно делала. Разве они поймут, что сейчас, пока ты полон сил нужно карьерой заниматься. Расти во всех направлениях. А им лишь бы внучков.
Она наклонилась к моему уху и тихо прошептала:
- Фе выйтин йюб гехефидес?
Я вздрогнул от неожиданности и с подозрением посмотрел в свой бокал. Там мирно плескалось безалкогольное пиво. Потом снова на неё. Она даже не поняла, а видимо каким-то своим женским чутьем почувствовала моё непонимание и отвернулась. Обиделась. Так между нами возник языковой барьер.
- Несе ветез итэй скейфытим! - возмущенно заявляла она мне. А я ничего не отвечал, потупив взгляд. Потому что не знал, что на это ответить.
- Итэй выйкаксаб!
- Ну, да... ты права... Наверно. Или нет. Не знаю.
- Билибжин... - отвечала она и уходила тихо плакать на балкон.
Я неуклюже ступал за ней. Обнимал за талию, шептал ей на ухо:
- Ну не плачь... да может я и правда билибжин... Или как ты ещё любишь говорить: «лехофыр». Пусть я буду лехофыром, мойдодыром, кем хочешь, только не плачь, хорошо?
Она же больно пихала локтем мой мягкий живот и что-то шептала, всхлипывая.
Тогда мы помирились. Но эти ссоры, как язычки большого пламени вспыхивали одна за другой. Я обратил внимание, что другие люди прекрасно понимают её тарабарщину и отвечают ей на вполне вменяемом языке. И она их понимает. Да она и меня понимала. Что тут говорить... Раньше мыслили на одной волне, не то что разговаривали. Впрочем, тогда мы умели общаться без слов.
- Так вот в чем дело... - подумалось мне. - Мы же раньше не разговаривали. Мы обменивались мыслями, красивыми образами из своей головы. Нам вообще не нужна была речь. Один взгляд вглубь глаз и между двумя людьми выстраивается невидимый мостик. Скоростной канал обмена теплом, любовью, нежностью. И непонятно, где ты, а где твоя вторая половина. Если бы этот мостик не был столь хрупок, нам, людям не нужны были бы ни фонетика, ни орфография, ни пунктуация... да что там. Даже письменность была бы не нужна, ведь все можно было бы выразить в одном простом иероглифе в виде сердца...
Я начал чаще заглядывать в её глаза, пытаясь найти в них остатки разрушенных коммуникаций. Но она тут же покрывала их коркой льда, мой взгляд беспомощно соскальзывал на её щеки с веснушками, чуть вздернутый нос или губы, которые теперь были сухо поджаты. Она больше не давала себя обнимать, расстреливая в упор наборами непонятных слов. Мы стали избегать друг друга, общаться записками. Записки она писала вполне грамотно и четко:
- В холодильнике суп. Как остынет компот, не забудь туда же поставить.
- Сегодня приеду в 10. Убери, пропылесось.
- Завтра у Вити с Надей годовщина. Посмотри открытку в магазине.
Я сидел, что-нибудь читал, когда она наконец возвращалась. Равнодушно выдавливала из себя: «гехибытен», раздевалась и ложилась на другой край нашей кровати. Я лишь слегка поднимал глаза и снова возвращался в уютный бумажный мир. Там, по крайней мере, если и встречается непонятное слово, внизу всегда есть сноска с объяснением.
Так продолжалось бесконечно. Однажды я заметил, что наша общая кровать с каждым днем становится все больше и больше. А она, лежа на том краю все дальше и дальше. Так этот край стал горизонтом, а она маленькой точкой на нём.
- Что же мы делаем? – спросил я себя. - Мы сделали нашу маленькую спальню такой холодной и неуютной…
- Эй... Там... На Камчатке... АУ! – закричал я.
Холодный ветер, гуляющий по ледяной поверхности белоснежной простыни, донес до меня рассерженный ответ:
- …нэ …се рыхибыксибим… билибжин! …деыке … елибим…
- Подожди! Плохо тебя слышу!
Я с размаху прыгнул в сугробы пустыни-кровати и побежал к ней. В голове стучал горячий пульс, белоснежные просторы подсвечивались иногда красным светом. Пар вырывался изо рта, дыхание птицей пыталось выпрыгнуть из грудной клетки. Я махом перебрался через горную гряду одеяла. Крошки от печения больше не кололи мои босые ступни. Это значит, что я вступил на её половину кровати. Но чем ближе я был к противоположному краю, тем дальше она была от меня.
- Не уходи! Пожалуйста… не уходи... – кричал я, стараясь перекричать снежный буран.
- Итэй гебывефию! – слышал в ответ.- Къйедым бэбкий итэйгебывефибыт… итэйгебывефибыт… гебывефибыт… бывефибыт… вефибыт… фибыт…фи… быт… фи… быт…
- Понимаю – ответил, чувствуя как лицо согревают слезы – ты говоришь о непонимании… Но мы ведь можем… можем же… ? МОООООЖЕМ??????????
Неожиданно все стало предельно ясно. Я набрал в легкие воздуха:
- Зе гебывефию!
Но в ответ:
- Итэй гебывефию...
- Зе гебывефию!
- Итэй гебывефию...
Пароль-отзыв, пароль-отзыв... Её голос становился все тише и тише. После я понял, что слышу его только в своей голове. Кровать уменьшилась до обычных размеров. Спальня была пуста. В открытое настежь окно волнами накатывал грохот.
- Зе Ге-бы-ве… тьфу ты… Язык сломаешь. Я ведь почти научился твоему языку. А ты перестала понимать мой…
Противно задребезжал телефон. Из трубки на мою щеку брызнул соседский фальцет:
- ...знаете, сколько время? ... на работу в шесть ...имею полное право вызвать...
- Быпедедебыб... ийкимит итэй элитыв – устало ответил я.
Зажигалка цыкнула огоньком, обдав бензиновым запахом. Легкие наполняются дымом, вздыхают, выплёвывают его обратно в мокрую пустоту. За окном, в тумане, беснуются и рычат нелепые механизмы. Девка с подсвеченного плаката скалится. Издевается, что ли? Что-то тикает. Наверно моё сердце. Оно больше не бьется, а равномерно отсчитывает время до смерти. Я смешиваю сигаретный дым с мокрым туманом. За края квадратных бетонных коробок лениво цепляются первые лучи солнца.
5 августа 2008 г.