Телефон молчит на разные голоса, и от этого стона тишины закладывает уши. Будто барабанные перепонки вот-вот лопнут. Тишина висит над моей головой, она многотонна и многоэтажна, как этот дом напротив. А под окном ходят люди, льют дожди, хлопают крыльями птицы и сигналят автомобили.
Целыми днями я слоняюсь в офисных стенах, остервенело работаю, не оставляя времени и сил на посторонние мысли, за чаем с коллегами много говорю – чтобы ничего не сказать. Толкаюсь в метро и мчусь на учебу, глотая буквы даже на эскалаторах, иногда вместо обеда. В университете стенографирую лекции – чтобы не дай бог не зафиксировать ненароком какую-нибудь собственную мысль. Как там говорил Заратустра? Дух верблюд? Шикаааарно. Это всегда было по мне. И лейтмотивом в каждом высказывании – «плевать я хотела». Да, хотела бы я плевать на все… Однокурсницы меня обожают: в курилке я всегда спрашиваю, как у них дела – и внимательно слушаю, слушаю, задаю вопросы. Травлю анекдоты и байки с работы – все смеются и любят меня. Зовут в кино и кафе. Иногда я даже соглашаюсь. Иногда даже на клуб или пиво с футболом. По правде говоря, меня тошнит от того, другого и третьего – но надо ж как-то взаимодействовать с этим миром. Я все-таки женского пола, мне надо иногда что-то говорить.
Рождество я отметила – наготовила кучу еды и пригласила Галю. Мы объелись, и она рассказала мне про свои дела. Я хорошо спала. Новый год там, все дела – это с пьяными однокурсницами и однокурсниками. Там у меня есть один поклонник – но ни о чем. В общем, тоже все чередом. Женя поздравил с праздниками, вполне даже доброжелательно. Мы даже обменялись ничего не значащими подарками. Как сговорившись, купили друг другу наборы для ванной. И со свекровью – маникюрными наборами поменялись. И можно забыть об этом.
А потом было паршиво. Не знаю, что за нелюдь придумал 10 выходных. Они хоть иногда заглядывают в статистику самоубийств? Думаю, в эти 10 дней наблюдается всплеск. Хорошо, что есть сессия. И книги, книги, книги.
Сессия – это было просто блаженство! Сутками учить и больше ни о чем не думать. И даже не надо придумывать, что рассказать про себя, когда спрашивают. Это я выучила, а это не успела, в холодильнике все съела, на работе чуть не заснула, хи-хи, вместо отчета писала шпоргалки. И так далее.
В каникулы было хуже. По вечерам после работы я готова была повеситься. С тупой рожей валялась на диване и часами переключала каналы. До звона в ушах. Потом наконец находила силы отползти от телека и взять в руки – что бы вы думали? – книгу! И тогда как-то легче.
Одно плохо: все книги написаны только про меня и про Женю. Еще про Влада иногда. Но чаще про меня и про Женю. Зато можно плакать и убиваться, а потом рассказывать тем, кто спрашивает о проведенном вечере. И все считают меня очень чувствительной натурой. Ага.
Паршиво то, что я слишком много курю и слишком часто напиваюсь в одиночестве. Потому что если пить с кем-то, то придется говорить за жизнь и потянет выкладывать всю подноготную. А они ведь пожалеют. Но никому не интересно смотреть на выворачивание чьих-то там внутренностей со всеми этими сломанными мечтами и слюнявым «Oh, God, I miss you». К тому же после Галиного: «Ну и что? Переспала и переспала. Да ну и что, что брат?! Не родной ведь? Че? Да что ты со своим ксендзом все – да пошли ты всех куда подальше! Полина, и че теперь, сдохнуть? Жизнь прекрасна, ха? С твоей-то задницей, да еще и переживать? Да не будь ты дурой!». До свидания, в общем. Уж лучше одной напиться и завести дневник. Полина – псих одиночка. По-моему, вполне романтично. Милее, по крайней мере, чем… Ладно, в общем.
Мне снился страшный сон. Будто я встаю рано утром и через туманный парк иду к церкви, совсем одна. Где-то каркает ворона, но я ее не вижу, только озираюсь – и ни души кругом. Подойдя к храму, я вижу, что двери плотно закрыты – или слишком тяжелые, я не могу их открыть. И я стою и дергаю изо всех сил дверь, и чувствую, что усилия мои тщетны, жалки, и плачу от этого. А за дверью – или это за моей спиной? - кто-то бормочет что-то страшное и злое, будто гонит меня прочь. Потом туман будто рассеивался, и шли другие люди, которые открыли передо мной дверь; я смогла войти в просторный храм, и там я вздохнула. Будто спаслась.
Бабушка всегда говорила мне, что нужно молиться дважды в день. Говорила, что даже корова, ложась в стойле, перед сном шумно выдыхает - и это есть ее молитва. И так же овцы, козы, псы – все.
«Ни одна женщина не обманывает меня с тех пор, как я обманываю их всех». Л. Захер-Мазох, «Коломейский Дон Жуан».
Помню, когда-то Влад рисовал уменьшенную копию картины «Роковая красавица», срисовывал с меня и себя. Получалось паршиво, он не закончил: не мог нарисовать юношу со своим лицом мертвым у ее (моих) ног.
«Честь подобных женщин равняется чести завоевателя, которая всегда ценится по успеху. Такая женщина из тщеславия жертвует счастьем, уважением и всем на свете. Но никогда мужчина с характером и честью не увлечется ею, и потому добычей ее делаются одни фанфароны, глупцы и негодяи. Она действует, как кошка, которая, не имея возможности вести открытую и благородную войну, принимается ловить мух и мышей дома». Л. Захер-Мазох, «Лунная ночь».
Да уж. Из всех мужчин, которые имели ко мне хоть какое-то отношение, только Женя был серьезным. Впрочем, я часто думаю, что он никогда не любил меня до такой степени, до которой помешалась на нем я. Но да что уж теперь. Все равно это я все виновата.
«Если не можете быть доброй, верной женой – будьте дьяволом» Л. Захер-Мазох.
«-Неужели вы никогда не думали о мести, о справедливом воздаянии?
-Нет. Зачем? Это было в ее натуре. Кому же было мстить за то, что я человек, а она женщина?». Л. Захер-Мазох, «Отставной солдат».
Ванда фон Дунаева дала Северину, ставшему ее рабом, новое имя – Григорий. Потому что рабов всегда можно было называть так, как нравится хозяину – как домашних животных. Так же и женщины до сих пор выходя замуж, меняют фамилию – таким образом признавая власть мужа и его семьи над собой. Во всем мире. Веками. Ну, а если ваш мужчина на вас не женился – так хотя бы переименовал в Киску, Рыбку, Зайку и так далее. Терпеть не могу эту зоофилию. И рабскую покорность. С Женей мы в этом были абсолютно солидарны.
«Ты все еще любишь Фриду, потому что она от тебя сбежала. Кто уходит, того нетрудно любить» Ф. Кафка, «Замок» (из вычеркнутого).
Скажи мне, я тебе еще снюсь? Ты скучаешь по моей улыбке?.. Нет, наверно… А по смеху? Ты любил мой смех… Скажи, ты иногда хватаешь трубку, полон решимости мне позвонить? Нет? Я не верю… Скажи, ты… Ты скучаешь по моему запаху? По тому, как мои волосы щекочут твое лицо, когда ты во сне кладешь голову на мою подушку? Неужели есть кто-то, кого ты полюбишь больше, кто будет лучше меня? Чем?
Я знаю, я делала больно, но неужели тебя кто-то взволнует сильнее, чем я? Неужели кто-то так же сможет согреть тебя одним только взглядом? Кто будет любить твою голубую жилку на виске сильнее, чем я? Кто будет разглядывать тебя, пока ты спишь? Кто еще сможет похвастать тем, что за всю жизнь был фанатом только одного человека – тебя? Кто поцелует твои пальцы, когда ты уснешь? Кто сделает тебе какао в дождь? И кто еще сможет написать такое письмо, как я? Есть другие, есть лучше меня, я знаю, но… Зачем я только помню, как ты лег однажды на траву, положил руки под голову и смотрел в небо, когда мы гуляли у озера. Ты лежал так и улыбался, и не хотел никуда больше идти. А я стояла рядом и смотрела на тебя. Знала, что ты счастлив. Здесь, сейчас, со мной. Вместе со мной. Счастлив. И зачем помню, как приехала к тебе утренним поездом, как ты бежал в подкопченной дымке вокзала, держа в руках розовые розы для меня (единственный раз в жизни ты подарил не белые). И как мы шли потом в свете фонарей, и было так тихо, тихо в целом сердце – одном на двоих. Вокруг ни души, только стук моих каблучков. Ты улыбался, глядя на меня. И тогда я знала, точно знала, что здесь, сейчас, вдвоем, мы счастливы - оба. Точно оба. Ты ведь любил меня когда-то. Любил в первый раз. Пусть меньше, чем я тебя, пусть я же все и испортила, но… Ты прав, незачем все это вспоминать… Я так скучаю по тебе… Женя, я так скучаю.
«Женщина – горечь; но добрых два часа есть в ее жизни:
Брачного ложа один, смертного ложа другой». Паллад
Я знаю: с Владом лучше не видеться хотя бы пару лет. Тогда его образ потускнеет, поизносится – я знаю. Он ведь будто намазан на моей памяти акварелью. Его лишь только потереть – на кончиках пальцев останется яркая пыль, а рисунок бледнеет и смазывается.
«Красота означает, что данный экземпляр предельно подобен исходному прототипу» Кундера, Бессмертие
Жаль, но Влад до сих пор помнит все мои эрогенные зоны. Точно знает, когда именно меня можно взять за руку – а когда он рискует получить за это словесную пулю в лоб... Он все еще точно определяет бугорки на моей ладони, надавив на которые, можно заставить меня делать все что угодно. Он точно знает, каким тембром нужно просить, каким извиняться, не произнося слова извинения, знает, как встать рядом – чтобы его дыхание скользило по моей коже именно там, где нужно. И он делает все это сознательно, он заставляет меня терять контроль, он управляет мной как ему хочется. Но как только самообладание возвращается ко мне, я вижу на его лице выражение жертвы, он страдает от этого. Если мне становится его жаль, - пиши пропало. И так без конца. Сансара.
Ангелы о людях: «Они не хотят создавать собственное счастье, они хотят только уменьшить несчастье» - Империя ангелов, Вербер.
Я никогда не забуду того волнения, похожего на стремительное движение вихря, которое возникало во мне, когда Женя звонил. Разговаривать с ним, когда он так далеко, когда я так скучаю по нему – все равно что ходить по родной тепловатой земле, творожистой и мягкой под покровом сочной травы. Все это я ощущала зимой, когда стояла босая, в ночнушке перед заиндевевшим стеклом, за которым прячется иссиня-черная зимняя ночь… И месяц пылит в небе, еле различим сквозь морозные узоры… А из трубки Женин голос. Такой сильный, такой родной. Мама уже спит, я говорю с ним шепотом, стоя на кухне. Так хочу сейчас быть рядом. Просто прижаться к его груди. Вместо того упираюсь лбом в обледенелое окно, чувствуя, как от холода приятно немеет кожа. Он говорит что-то, я так люблю, когда он говорит. Мне так много нужно будет ему объяснить, когда буду с ним поруч. То есть, рядом. Рука об руку с ним. Чтобы он вел меня или шел рядом, лишь бы был со мной…
Зачем я помню это все… Ведь не вернешь. Плачь не плачь – уже не воротится. Да и мы уже не те. А так жалко прошлого. Это ведь лучшее, что было со мной. И дать мне это мог только он, только Женя. Его одного я любила. И раз думаю так, раз все еще помню, значит, люблю.
Зачем тогда делала все, что… Не знаю. Я не знаю. Я слишком любила – а так боялась любить. Или мне нужно было потерять, чтобы понять, что ЭТО – и есть ОНО. То, чего все так ищут, порой всю жизнь, и не находят. Это было прямо под носом, так близко, что я не могла разглядеть. Или боялась. А может, нет. Вероятно, я безнадежно глупа. Глупой родилась и глупой умру. Или же я просто никчемна. Я не знаю. Зачем-то стало так. И зачем-то я все слишком хорошо помню. Нет, я все еще живу, и, вроде, все в порядке. Слава Богу. Да.
Но все же… Да. Слава Богу. Все ведь будет так, как должно быть. Кто его знает, как. Как-то будет. Я, конечно, буду стараться. Чтобы было все хорошо. А там уж…
Раневская изобрела новое средство от бессонницы и делится им с Риной Зеленой:
-Надо считать до трех. Максимум до полчетвертого.
Занявшись в разных животах, мы с Владом были переливающимися близнецами – пили жизнь друг друга, меняясь ролями. Раньше я часто не могла уснуть, потому что мучилась фантазиями с его участием. Ужасно. Теперь я порой я представляю себе, что он может умереть раньше меня. Это еще более ужасно, ужасно страшно…
«Хозяин: И в трагических концах есть свое величие.
Эмилия: Какое?
Хозяин: Они заставляют задуматься оставшихся в живых.
Эмилия: Что же тут величественного? Стыдно убивать героев для того, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных» Е. Шварц, «Обыкновенное чудо».
Когда теряешь любимого, теряешь и себя, любившую его. Почти умираешь. Если удастся, скорее всего переродишься однажды… Но очень не скоро, нажаль. К сожалению, то есть. Трудно свыкнуться с мыслью, что ты больше никому не принадлежишь, и даже себе. Потому что знаешь, что непременно должна забыть этого человека, должна вырвать из себя все нитки, что сшивали тебя с ним (простите за пафос). Но это так похоже на снятие швов, которые лежат очень, очень глубоко под кожей. И что-то холодное инородное металлическое вторгается в твои пределы. Ты позволяешь ему, потому что так надо.
Я взяла недельный отпуск за свой счет, чтобы съездить во Львов. В общей сложности 4 суток в поезде на дорогу туда и обратно, - остается 3 дня на встречу с Вандой и с Милой. И хватит. Важное происходит всегда в кратчайшие сроки, вы замечали?
Дела шли отлично. Я разместилась у Ванды, мы ходили по моим любимым музеям, и я сумела уговорить Милу встретиться со мной за кофе. Пришлось почти умолять, я обещала, что это не займет много времени. Странно, она расчувствовалась за этим разговором, даже не пыталась отомстить мне или еще что-то. Я пыталась убедить ее, что это все моя вина, и я очень каюсь, но Влада ей стоит простить. Я поражалась ее доброте, что она не пыталась отомстить мне или просто сделать больно. Она только горестно вздохнула:
-Насчет того, что Влад меня любит… Когда любишь, не можешь сделать человеку больно… А по поводу тебя… Когда не любишь, в этом нет необходимости, - Она взглянула мне в глаза, в зрачках зернистая злоба.
-Да. Кого-то мне напоминает эта манера изъясняться.
-Что?
-Ничего. Глупости городишь просто, Мила. Когда любишь - только тем и занимаешься, что делаешь ему больно - в отместку за то, что он ранит тебя постоянно, каждым чихом, вольно или не вольно (потому что ты ведь его любишь). А если перестает болеть и отпадает необходимость кому-то мстить - значит, кончено. Уже не любишь... Только это ведь не твой случай. Мила, я виновата во всем, понимаешь? Я одна. Сейчас, послушай, – мне нет нужды кого-то выгораживать, геройствовать и так далее. Это не про меня.
Мне плевать на тебя, и вообще, честно говоря, я не то чтобы была в восторге от тебя, ты знаешь. Мне есть дело до Инги, которая будет расти без отца – такой же сволочью, как я. А ты ее мать. И еще меня мучит совесть за то, что Влад не собирался этого делать – это я его почти заставила, можешь смеяться. Я бы поделилась с тобой технологией, но как-то нет желания. К тому же ты сама не маленькая, знаешь, как это делается. Так что не будь дурой – хотя бы дай ему шанс. В конце концов, он-то тебе замену сможет найти – а ты кому нужна с ребенком на шее?
-Все сказала?
-Да. Есть вопросы?
-Только один. Как вас земля носит?
-Легко. Мы не тяжелые. Регулярно сидим на диетах, качаем пресс и задницу. Еще о чем-то спросишь?
Она усмехнулась, глаза влажные:
-Сука.
-Да, Мила. И это тоже про меня. Только Влад ни при чем. Ты здорово изменила его, я никогда не видела его таким. Он любит тебя. И Ингу, - очень.
-Так, все. Хватит. Уйди, пожалуйста!
Молчи, Полина, ты все это заслужила, ты ведь знаешь сама. Молчи, Полина, и молча уходи отсюда. Молча!
И я ушла. Оставив деньги за кофе на столике.
Эта история напомнила мне разговор с Юзей. Жаль, что человеческая жизнь – это не прогрессия. Расцветает тело, чтоб потом угаснуть. А сами мы всю жизнь повторяем одни и те же чертовы ошибки – только на разные лады. Женя, конечно, не был моей ошибкой. Но сейчас я думаю, что может, нам и не надо было быть вместе. Может быть, он предназначался не мне – вот и все. И если бы я не разбила его пару с Юзей – кто знает, возможно, Влад, Мила, Женя и Юзя жили бы своей жизнью сейчас, были бы счастливы. И я, может быть, не скучала бы. Нашла бы себе мужа под стать. Который умел бы заткнуть мне рот… Или просто любил бы меня – такую. Примерно так же, как любил меня Женя, пока я не наломала дров… Хм… Или я просто была бы занята поиском денег, чтобы выжить. Жила бы с мамой, что плохого? И она была бы сейчас жива…
Ладно, не стоит думать об этом теперь. Знала бы, где упаду, не шла бы по каменистой дорожке. Но ведь никто не знает заранее.
***
Я не могу без тебя жить
Мне и в дожди без тебя – сушь,
Мне и в жары без тебя – стыть,
Мне без тебя и Москва – глушь.
Мне без тебя каждый час – с год.
Если бы время мельчить, дробя:
Мне даже синий небесный свод
Кажется каменным без тебя.
Я ничего не хочу знать –
Слабость друзей, силу врагов;
Я ничего не хочу ждать,
Кроме твоих драгоценных шагов.
Э. Асеев
Мало в мире осталось людей, которые не смотрят на свою жизнь, как на сценарий. В наших отношениях с Женей все было подчеркнуто красиво. Мама обливалась слезами умиления, бабушка тайком нет-нет, да и перекрестит нас, благословляя. Эти розы охапками, пылкие письма и смс, романтичные прогулки под луной – все, все эти затертые клише а-ля ля мур ту жур – все это доставляло нам истинное удовольствие лишь когда мы видели реакцию окружающих на нашу прекрасную любовь. Безусловно, у нас был на редкость красивый роман.
Но как в художественном произведении, так и в реальной любви, чрезмерное количество метафор, эпитетов и всякого рода украшательств, старательное обезболивание и прочее идеализирование убивает жизнь, делает отношения актерской игрой, мыльной оперой, рассчитанной на домохозяек 30+ и не предполагающей даже жизнеподобия. Слишком часто мы не переживали свою любовь, а любовались ею со стороны. Занимались своего рода эмоциональной мастурбацией в разлуке, рассказывая друг другу о том, как мы скучаем, как те и другие места напоминают о тех моментах, когда мы были здесь вместе, счастливы. А помнишь?.. Ну вот, опять… Мы слишком старались, и у нас получалось убедить окружающих и даже самих себя в истинности наших чувств…
Пока задачей максимум для меня было замужество, все шло по плану, все было в полном порядке. Но после свадьбы не было пресловутого «Вот и сказочке Escape, кто не понял – F1». Было продолжение, о котором даже рассказать и вспомнить нечего. Впрочем, со стороны это по-прежнему походило на идиллию. Бутылка вина в честь первого снега, ресторан и прогулка по любимым местам в Петербурге в день знакомства, у нас были свои традиции и любимые кафе, общие (читай - Женины) друзья. На восьмое марта он готовил мне завтрак. Заботился обо мне, когда я болела, целовал «контрольный - в голову». Мы пили чай и до глубокой ночи говорили каждый о своем. И еще иногда падал с плеч мой белый шелковый халатик, и Женя оставлял один торшер включенным. Играла наша любимая музыка, и мы оба были бесконечно нежны. И я ощущала, как мы становились двое – одно, как я растворялась в нем без остатка, и он был мой муж, мой отец, мой ребенок. Все, как у Павича. Я просто любила его – и все. И никого кроме него не помнила, даже себя…
«Человек страшней, чем его скелет» И. Бродский «Часть речи» (1975-1976)
Мне снился мужчина мечты. Лица я не видела, но точно знала: он великолепен. Он сказал мне:
-Сейчас моя любимая игра – это ты.
-Рано.
-Что?
-Слишком рано ты собрался меня разгадывать.
-Разве это можно сделать раньше, позже или в срок?
-Только раньше или в срок… В любом случае, мне бы не хотелось, чтобы ты спешил. Все-таки, как только ты найдешь ключ от лабиринта, ты потеряешь ко мне интерес.
-Если ты не построишь для меня новый. Тебе ведь ничто не мешает двигаться во время моего движения.
Ах, как же, как же это приятно - захлебнуться в чужих мыслях, утонуть в них совсем, не находить себя, потеряться. Как же это приятно. Было бы...