После живопырки в аэропорту нас стадом загнали в автобус и развезли по отелям. Слишком яркие цвета, солнце брызжет в глаза не лучами – кислотой, а от местного чахоточного, немощного ветра моментально сохнут губы; воздух солоноватый, пыльный. Все слишком яркое, слишком странное. И как картонное.
Отель показался мне шикарным. Со всеми восточными завитушками, пыльной позолотой и белыми стенами. Туда-сюда снуют трудолюбивые египтяне, составляющие персонал отеля, улыбаются слишком фальшиво и что-то между собой явно пошло шутят. Смотрят голодными глазами и разглядывают меня слишком жадно.
Меня провели в мой номер. Комната в длинном одноэтажном корпусе, с крошечными окошками и с причудливыми флёрами цвета фуксии, сплошь оплетавшими стены снаружи. Внутри все каменное, белым-бело и холодно, как в бабушкином доме летом. На двуспальной кровати полотенца скручены в фигурки лебедей. Мило.
Я заставила себя помыться в душе, выползла оттуда еле-еле, от лени толком даже не вытерлась и рухнула на кровать без сил, с закрытыми глазами заворачивая себя со всех сторон в покрывало.
Проснулась через пару часов от страшного гудения. Дура, я обернулась полотенцем и открыла из любопытства дверь, - в комнату ворвался едкий горький дым, которым, похоже, окуривали всю территорию отеля. От каких-нибудь мух, я думаю…
Спешно закрыв дверь, я подошла к большому зеркалу. В нем, к счастью, узнала себя. Итак, проведем инвентаризацию. Имеются в наличии: по-прежнему ярко-рыжие волосы, которые на фоне здешнего цветного бесива сильно в глаза не бросаются; голова с полным отсутствием в ней мыслей; распухшее слабое тело, все же слишком красивое, чтобы я могла грустить; слишком белая кожа, но это мы исправим; и серые глаза. Мне говорили, что арабчата без ума от светлых глаз. И хорошо. И очень даже славно.
Я оделась, ознакомилась с расписанием работы ресторанов и баров отеля (к счастью, Женя отдал предпочтение системе «все включено»), и решила сходить на обед.
За пределами родного языкового пространства я чувствую себя ирреальной. Ни знакомых лиц, ни слов. Все кругом на арабском, английском и немецком, а если вдруг кто-то рядом и роняет пару слов на понятном мне языке, они тонут в густом иноязычном потоке и теряются совсем. И мне кажется, что все понарошку. Что вчера еще не кончилось, что я по-прежнему Полина, которая опять стала Ковицки, и нахожусь в чадном Петербурге, а здесь, почти ничего не видя из-за бесчеловечно яркого солнца, живет лишь мое астральное «я». Это сон и не больше, сон накануне экзамена по английскому языку, когда я совсем одна в незнакомом месте, и мне снится, что со мной все говорят по-английски, а украинского и русского никто кругом не знает. А кто знает, так там такие рожи, что боже упаси приблизиться к ним.
Да в общем, пусть его. Море.
МОРЕ!!! Тонны и тонны разлитой воды, пахнет пересоленным йодом, слишком синее и словно бесконечное. Бесконечное! Где-то далеко а нем отражается небо, как в зеркале. Синее, синее, такое синее. Передо мной километры и километры, залитые прозрачным жидким стеклом. И когда я разгребаю воду ладонью, эта вода обволакивает руку, приподнимается. Стекло!
Я не плыву – лечу! Я лечу, и ничего почти не вижу от слепящего солнца. Я в море! В море!!! Вода выталкивает меня на поверхность, я такая легкая, маленькая, кувыркаюсь в воде, как ребенок. Это и есть море. Я попробовала воду языком – волна хлестнула по лицу, и я глотнула соленую до горечи воду, отвратительно концентрированный вкус!
Я обнаруживаю себя на пляже, в шезлонге, с бесплатной Кока-Колой, и я чувствую, как растворяются в ней мои зубы. Солнце покусывает выступающие части тела, а мне лень пошевелиться. И не хочется в море, хоть оно и шепчет. От соли я липкая, кое-где видны белые соляные узоры, кожу стянуло, она глянцевая, блестит на солнце. И тело пахнет интересно, слишком откровенно, пахнет мной.
Второй, третий день. К морю я быстро привыкла, оно вызывало трепетный восторг лишь в первые пару заходов, когда я не хотела вылезать из воды до синевы губ. К бесплатным напиткам и пирожным я тоже довольно скоро потеряла интерес, к ярким краскам привыкла, к иностранному гулу тоже. Но ощущение игрушечности происходящего не покидало меня даже во сне.
Я люблю русский и украинский языки за это волшебное «вы», за возможность нежно оберегать незыблемость своих границ и подступов до тех пор, пока сама добровольно не впустишь кого-то на свою территорию. В языковом пространстве, где все по преимуществу обращаются ко мне на английском, никакого барьера изначально нет, и любая попытка общения выглядит сразу слишком фамильярно. Даже, я бы сказала, излишне пикантно, с душком: потому что собеседник волен расценивать твое «you» так, как ему вздумается. И процесс сближения людей слишком упрощен, лишен переходной стадии эротичной двусмысленности, когда оба произносят «вы», с замиранием сердца думая о «ты», и чувствуют волшебное томление… Переход на «ты» - это падение первого рубежа, похожее на расстегивание верхних пуговиц на блузке, похожее на стягивание галстука с напряженной шеи. По-английски обратившись к человеку, вы сразу же оказываетесь без блузки, независимо от того, что вы имели в виду. Какая-то врожденная языковая искалеченность, вы не находите?
Я достала привезенные книжки и снова погрузилась в надуманные миры и проблемы. И будто не было ни в чем никакой трагедии. Две недели в цветущем раю, где меня никто не знает, и мне на всех плевать. И кругом одни мусульмане, осуждающие меня за мои шортики и купальник вместо балахона, но дружелюбно улыбающиеся и говорящие мне «Гуд монинг» каждое утро.
Каждый день я ходила на рандеву к морю. И каждый день оно было такое прозрачное, как жидкое стекло, и соленое до горечи, как мужская слеза.
Поднимая в небо хрустальные брызги, на глазах у чужого строгого бога, я спросила своего, что ждет меня в будущем. И мой Бог, казалось, ответил, что все будет хорошо.
Следующим утром я решила съездить покататься на квадроциклах по пустыне. Это должно быть интересно.
Нашу группу забрали из отеля днем, а привезти обратно должны были уже затемно. То есть, мне предстояло увидеть день и ночь в пустыне.
Управлять квадроциклом оказалось сложнее, чем я думала. Впрочем, мне не долго пришлось мучиться: во время тест-драйва мой четырех колесный конь раскашлялся, и меня подсадили на квадроцикл к замыкающему. Имя ему - Ахмед, немного пухлый, однако смазливый египтянин, постоянно напевающий песенки из европейского r-n-b чарта. Мне это показалось забавным. Он неплохо знает английский – вполне достаточно, чтобы развлекать меня в пути. Впрочем, он мог бы ничего не говорить. Так как мы были замыкающими, мы ехали не в колонне по проторенной дорожке, а вдоль колоны, по барханам, чтобы направлять движение и видеть, все ли в порядке у наших туристов. За рулем сидела я, но Ахмед, сидя за моей спиной, мягко убрал мой палец с ручки газа, сказав, что пальчик скоро устанет нажимать – поэтому лучше это будет делать Ахмед. В итоге мы мчались с неимоверной скоростью, напарываясь на камни, перескакивая горки и трясясь на ребристых участках, где ветер уложил песок плотной рябью, напоминавшей поверхность стиральной доски. Надо сказать, перед поездкой представитель моего туроператора предупредил меня, что я должна буду неукоснительно исполнять все рекомендации сопровождающих, потому что поездка по пустыне очень травмоопасна, квадроциклы часто переворачиваются на барханах, отчего у туристов ломаются кости, и прочая, прочая. К тому же в пустыне водятся змеи, которые зарываются в песок – и которые если ужалят, то смерть наступит самое большее через 2 минуты, поэтому ножками по песочку лишний раз лучше не топать. И т.д. и т.п. Надо ли объяснять, почему я поначалу чувствовала себя не очень комфортно, когда Ахмед сначала снял с меня шлем, потом с пол-пинка развил такую скорость, что у меня от страха скрючило пальцы (те самые, которые должны были устать нажимать на ручечку газа), а потом вырулил на барханы, чтобы мы ехали параллельно колонне. При этом он как замыкающий смотрел отнюдь не на дорогу – он смотрел на туристов! И подпевал Джастину Тимберлейку в плеере. Минут через двадцать такого экстрима мне надоело бояться. Я полностью передала управление квадроциклом в руки Ахмеда (так было, пожалуй, даже безопаснее) и вставила один его наушник к себе в ухо. Теперь мы оба подпевали плееру, с трудом заглушавшему свист ветра, и следили, чтобы никто в колонне не перевернулся, наехав на камушек. Вскоре я начала получать удовольствие от экстремальной езды и бешеной скорости. Было более чем опрометчивым поступком сказать об этом Ахмеду: трудолюбивый египтянин после такого заявления с ревом ускорился (я не могла даже предположить, что эта груда металла может ехать еще быстрее), и песен в плеере не стало слышно совсем – из-за рева мотора и шума ветра. Мы кружили по барханам, возвращались к колонне, обгоняли ее, разворачивались, снова ехали в конце, опять поворачивали в пустыню – и так без конца. Пока не приехали в так называемую бедуинскую деревню.
Там меня порадовал только грустный ослик. Вся остальная инсценировка псевдо-бедуинской жизни показалась мне слишком похожей на просроченные консервы. Впрочем, может быть меня ничто не поразило просто потому, что я насмотрелась передач о бедуинах по телевизору, и ничего нового в живую уже не увидела. Хотя на самом деле я просто с нетерпением ждала, когда вся эта пантомима закончится, и мы сова сядем на квадроциклы и рванем в пустыню.
Нас накормили, напоили сладким чаем и дали покурить кальян. Среди туристов я чувствовала себя не очень комфортно, потому что все они приехали с кем-то, а я была одна. Ахмед же вместе с прочими сопровождающими обслуживали нас во время пребывания в деревне, поэтому он не мог развлекать меня.
Наконец стемнело. Стало ветрено и довольно прохладно, мы надели куртки. По программе был еще танец живота, после которого мы наконец засобирались в путь. На этот раз руки у меня дрожали не от страха, а от нетерпения – когда же мы наконец выедем отсюда, и Ахмед снова будет носить меня по пустыне со скоростью ветра.
На этот раз я сидела за его спиной, плотно прижавшись к нему и так согреваясь. На дорогу я даже не смотрела – это не интересно. Теперь Ахмед увозил меня намного дальше, чем днем, потому что нас не могли увидеть.
Ночь в пустыне бесподобна. Небо черное, без малейших признаков синевы. Абсолютно черное! В дали от колонны - ни звука. Скрывшись между барханами мы, казалось, терялись навсегда, переносились в параллельный мир, где кроме песка и ветра не было больше ничего. Только мириады звезд над барханами и черная мантия неба, накрывшая нас с головой. Я грелась о теплую спину Ахмеда и представляла себе, что меня увозит Женя – от прошлого, от пугающего будущего, от всех – в наше настоящее.
-Неужели тебе самому не страшно?
-Неа. Мы с друзьями устраиваем гонки по пустыне почти каждую ночь, я знаю здесь каждый бархан. Тебе все еще страшно? – Ахмед обернулся ко мне и продолжал мчаться на бешеной скорости, не глядя на дорогу.
-Кажется, я уже привыкла.
-Это очень хорошо, - не глядя на дорогу он продолжал увеличивать скорость и лукаво улыбался, глядя прямо мне в глаза. Я не двигалась и ровно дышала. Конечно, в моей голове мелькали мысли о том, не везет ли он меня сейчас в какую-нибудь хибару, откуда меня заберут злые дяди и продадут меня в рабство. Но эти мысли не очень занимали меня. Ахмед не смотрел на дорогу – которой и так не было – нас подкидывало на волнах из песка, кругом ни огонька, и он выключил фары, чтоб сопровождающие не видели, куда мы уехали. Но если мы сейчас разобьемся насмерть – мне совсем не будет жаль. Потому что за рулем не Женя, смотрит на меня сейчас не Женя, и опаляю взглядом я тоже вовсе не его.
-So, what do you want to do now? (И так, что бы ты хотела сделать сейчас?)– все так же глядя мне в глаза спрашивает меня Ахмед.
-Now? Let me think… (Сейчас? Дай подумаю...)
Тут мы услышали странный грохот и крики. Ахмед, похоже, выругался на арабском и резко развернулся.
-Sorry. Give me just few minutes. (Извини. Дай мне всего пару минут).
Мы выехали к колонне. В стороне от нее лежал перевернутый квадроцикл. К счастью, водитель стоял рядом с ним и отряхивался – и не стонал от боли, слава богу. Так что мы просто помогли ему вновь поставить машину на колеса и ехать. Оказалось, у него теперь не работают фары, так что мы определили ему место между двух туристов и отправили в путь. А сами вновь умчались в неизвестном направлении, снова выключив фары. На этот раз мы мчались довольно долго. Ахмед обернулся ко мне с улыбкой:
-So where were we? (Итак, на чем мы остановились?)
В ответ я лишь усмехнулась. Он чуть наклонился к моему лицу, вопросительно глядя мне в глаза. Я не имела ничего против. Более того, мне кажется, мне этого даже хотелось. Он целовал меня очень нежно, осторожно, но долго. Заметьте, все это время мы мчались по пескам, поднимая столбы пыли в ночной пустыне, где водятся змеи!
-Let me show you something. (Позволь я тебе кое-что покажу). – Тут он наконец повернул голову на дорогу и включил фары. Интересно, как здесь можно ориентироваться?
Мы въехали на довольно высокий бархан. Пожалуй, на самый высокий, что я видела за сегодня. Ахмед заглушил мотор и сидел не двигаясь, вновь выключил фары. Кругом ни звука, только звезды и песок. Через мгновение мне стало немного не по себе. Интересно, злые дяди приедут за мной на верблюдах или тоже на квадроциклах?
-What are we waiting for? (Чего мы ждем?)
-Shh. Don’t make a sound. I’m about to lose my job. (Шшшш. Ни звука. Я вот-вот потеряю работу).
-O.K.
Раньше я обожала, когда Женя делал так. Вроде: «Женечка, куда мы едем?» - «Прямо», - отвечал мне мой муж…
Тут вдалеке я увидела огонек. Он приближался справа, у подножия бархана, на котором затаились я и Ахмед.
- Now look (Вот теперь смотри), - Ахмед указал пальцем в сторону приближавшихся огней. Это и есть злые дяди?
Это была наша колонна туристов. Ночью в пустыне, с высоты, они были просто извивающейся гирляндой огней, с гулом рассекавшей песок.
-It’s beautiful (Красиво), - я была зачарована зрелищем.
-Yeah, really. (Да, действительно).
-How many girls have you taken here? (Скольких девчонок ты приводил сюда?)– спросила я непроизвольно, как только колонна прошла мимо. Он обернулся ко мне, уголки его рта чуть приподнялись. Осторожно прильнул к губам.– O.K., all right, I don’t wanna know (Ладно, хорошо, я не хочу знать), - Он рассмеялся и спрыгнул на землю.
-Give me your hand. (Дай мне руку).
-…What about snakes?.. (А как насчет змей?)– сказала я с недоверием.
-Trust me. (Доверься мне).
Да не вопрос! Я посреди гребанной пустыни, вообще не ориентируюсь, насколько далеко от цивилизации и все такое прочее, с парнем, которого вижу в первый и, надеюсь, последний раз в жизни, при этом он голодный мусульманин, который за сегодня сотню раз чуть не угробил меня на своем бешенном квадроцикле, и сейчас может сделать со мной все, что ему вздумается, при условии, конечно, что меня сейчас не ужалят сразу пять зарывшихся в песок змей, - думала я, протягивая Ахмеду руку и сходя с квадроцикла на землю. Глядя в глаза, он притянул меня к себе и впился в мои губы с такой жадностью, будто не видел женщины лет с пятнадцать, не меньше. (Ему 23). Он сжал меня слишком сильно, наклонил слишком сильно, я свисала с его руки, словно мостиком перегнувшись с нее, и мои растрепанные слишком длинные волосы касались песка. Я не могла дышать, - он целовал жадно, почти агрессивно, будто в последний раз. И не боялась я больше ни змей, ни злых дядь, ни развода. Есть только здесь и сейчас – и здесь и сейчас мне хорошо. Тут я почувствовала, что задыхаюсь, и пришлось вырваться из его объятий. Он чуть ослабил хватку и посмотрел на меня вопросительно.
-Your j-job (Т-твоя работа), - с трудом переводя дыхание пояснила я.
-Yeah, right (Да, точно), - еще один короткий поцелуй, и мы снова верхом на квадроцикле. Лихо развернувшись, он спустил нас с почти отвесного склона бархана, но я не испытала даже трепета – не то что страха. А на губах все еще кисло-сладкий привкус каркаде и крупинки песка.
-Mmm, sandy kiss. That’s something new. (Мммм, песочный поцелуй. Что-то новенькое).
В ответ он рассмеялся и сказал, что в день съедает, наверное, до килограмма песка. Tasty thing. (Вкусняшка). В общем, ему не привыкать. А потом он вдруг предложил мне встретиться после его работы. Он бы подъехал к воротам моего отеля.
Это вовсе не входило в мои планы. Все что хотела, я уже получила, и больше от него мне не нужно было ровным счетом ничего. Да и на что он вообще рассчитывал, я не пойму? Я ответила, что не могу. Что в отеле меня ждет строгий папа, и он не выпустит меня никуда на ночь глядя.
-Where is your father? (Где твой отец?)
-In the hotel. (В отеле)
-Why not here? (Почему не здесь?)
-I’ve no idea (Понятия не имею), - ответила я.
-You don’t wanna see me any more? (Ты больше не хочешь меня видеть?)
-It’s just that I can not. (Дело только в том, что я не могу).
Больше мы не разговаривали. Ахмед вырулил к колонне, и через пять минут мы были на базе, вместе с остальными туристами. Он молча слез с квадроцикла и даже не обернулся, уходя. Я помахала рукой в камеру оператору, снимавшему нашу поездку, и въехала на своем квадроцикле в гараж – так же, как и остальные туристы. Все шито-крыто. Только песок на губах остался на память. И, пожалуй, я не жалею ни чем. Кроме одного. Все же это был не Женя.
А египтяне целуются точно так же, как украинцы, русские и прочие.
Пожалуй, я думаю о Жене чаще, чем следовало бы. Но это не мешает мне соблазнять всех подряд: аниматоров, официантов в ресторане, соседей в отеле, барменов и так далее. Впрочем, все, что было до поездки в Каир – это просто детские шалости. Подумаешь, глазками постреляла да улыбнулась пару раз. Они ведь сочли за честь.
Экскурсия в Гизу, к египетским пирамидам – вот что больше всего впечатлило меня за все время отпуска. Вернее, последствия той поездки. Египтянин, курировавший тур от нашего оператора, оказался просто очаровательным. Когда от жары я начала терять сознание во время экскурсии, он помог мне оклематься, а потом (так как он понял, что я одна) любезно предложил мне везде ходить с ним. В итоге я узнала о Египте больше, чем остальные туристы, поскольку сидела постоянно с гидами. Впрочем, я уже почти ничего не помню. Главное, что Махмуд (так зовут гида) постоянно находится в одном из пятизвездочных отелей недалеко от моего – и он пригласил меня в их клуб. Собственно, а почему бы и нет? На территории отеля мне бояться нечего, а за ее пределы я выходить не собираюсь. Да и после эпизода в пустыне мозгов у меня явно не прибыло.
Итак, вечером я ждала его у выхода из моего отеля. Мы сели на маршрутку и (как обычно, с ветерком и блеянием водителя и радио) домчались до шикарного палас-отеля. Должна сказать, это было более чем рисковое предприятие… Но я уже вошла в раж.
Да, вот уж где действительно дух захватывает от роскоши – так это здесь. И спрашивается, зачем мне теперь этот гид? Здесь можно найти нового мужа. Впрочем, нет. Меня вполне удовлетворит просто шикарный мужчина на ночь. Конечно, я не собиралась говорить Махмуду (дурацкое имя) «ты хороший парень но…», сразу переступив порог клуба (вернее, диско-бара). Но во время нашей беседы какой-то служащий попросил его отойти на минутку, уладить какой-то вопрос. Так что сами понимаете. Какие ко мне могут быть претензии?
Я сидела за барной стойкой и пила водку со спрайтом. Поглядывала на самого красивого самца на тацполе. Похож на Влада – только глаза черные, злые. Идеальное тело, даже дух захватывает. Девушки, такие все блестящие, выхолощенные и дорогие, мелькали перед ним, просто вились рядом, как бабочки. Его высокомерный взгляд… Да, все клюют на одно и то же. Влад смотрит так же. Вожделенный golden boy всегда сводит девушек с ума лениво, как от нечего делать. Мало улыбается, на лице маска неприкрытой, голой уверенности - и больше ничего. Да. Вот оно. Обнаженная уверенность – вот что заставляет девушек расшибаться в лепешку, только чтобы заинтересовать его. И каждая дура мечтает стать той самой Гердой, которую Кай не сможет забыть. Даже деньги этого принца становятся на второе место после всеобщего стона по его вниманию. Мама дорогая, неужели это и про меня тоже?!
Красавчик разговаривает с куклами, с некоторыми даже пытается танцевать, но в конце концов просто отворачивается и все. Пять минут – не больше – и он теряет интерес. Но хорош подонок!.. О, кажется он заметил меня. Конечно, парень, таких, как я, среди этих папенькиных дочек нету. За все время пребывания здесь я не встретила ни одной девушки, равной по красоте. Что, нравлюсь? Снисходительно улыбаюсь, он по-прежнему смотрит. Отлично. Приподнять бровь, прищуриться, отвернуться. Так делает Влад, когда ловит взгляд лучших девочек. На мужчин эта схема действует так же безотказно.
Однако тут все не так просто. Он не купился, танцует с другой! Ладно. Так даже интересней. У меня все еще есть время до возвращения гида. Допив водку залпом, я грациозно спустилась с барного стула и неспешно, покачивая бедрами, вышла на танцпол. Конечно, он видел. Я остановилась в нескольких шагах сбоку от него и начала танцевать не глядя ни на кого, потому что никто не достоин. Ко мне подходили какие-то мужчины, пытались то танцевать со мной, то говорить мне что-то. Я даже не смотрела на них. Лишь закрывала глаза и покачивала головой или просто махала им ручкой. Как вдруг поняла, что красавца-то я упустила из виду…
Горячее дыхание в ухо, громко:
-People either like you or they don’t, you either care about it, or you don’t. I like you (Ты либо нравишься людям, либо нет, ты либо обращаешь на это внимание, либо нет. Ты мне нравишься), - со снисходительным видом я оборачиваюсь назад и вижу за своей спиной его, его, этого принцика! Взгляд в глаза, улыбка, отвечаю надменным тоном, громко, прильнув к его уху так, чтобы касаться его губами:
-If you start each conversation for that long, you are not gonna get anyone tonight. (Если ты собираешься завязывать каждый разговор так долго, ты никого не получишь на эту ночь).
Тем же надменным тоном он отвечает мне на ухо – так же касаясь губами:
-Wanna bet? (Поспорим?)
А парень и правда крут. Красив и дерзок. Такие мальчики меня всегда раздражали. Причем до такой степени, что я готова была в них влюбиться.
-You’re a good dancer. Why don’t we just move? (Ты хорошо танцуешь. Почему бы нам просто не подвигаться?) – Я честно пытаюсь сгладить углы, пока не поздно.
-You’re too rood, baby. (Ты слишком грубая, детка).
Вот это дааа… Я уже влюбилась. Положить пальчики между своих грудей (обрати внимание, мальчик), мило улыбнуться и сказать как можно нежнее:
-Oh, please, accept my apologies (Прошу, примите мои извинения) - и уже менее нежным тоном, как будто претендуя на откровенность, – That’s just a way to save myself (Это просто мой способ экономить себя).
Он только улыбнулся в ответ. И не отказался танцевать со мной.
О да. Меня ненавидит весь этот гламурный танцпол. Все девушки, гомики, парни с девушками и без – все ненавидят, потому что все смотрят на нас. Это не танец – это настоящее шоу. Никаких зажиманий и поцелуев, и даже почти без рук. Но почти секс прямо у всех на глазах. То, что надо.
-My name’s Polina, - шепчу в самое ухо, - What’s yours? (Меня зовут Полина. А тебя?)
-Haytham. (Хейсам).
-And you are from…? (И ты из..?)
-How do you think? (Как ты думаешь?)
-Spain? (Испания?)
Постойте, я что, задаю вопросы? Да ладно?! Кстати, испанец в Египте… Полин, ты дура? Красавчик хихикает и обнимает меня за шею, как родную. Говорит мне:
-You’re from Russia or Ukraine. I’m sure. Yo, barmen! Vodka! (Ты из России или Украины. Я уверен. Эй, бармен! Водки!)
Кажется, прошло уже больше пяти минут, а он все еще рядом. Пожалуй, я собой уже горда. Но боже, что он творит со мной на танцполе! И зачем он так много разговаривает при этом?
-I’m whole salty and wet (Я вся соленая и мокрая), - почти простонала ему в ухо.
-Really? (Серьезно?) - он слизнул пот с моей шеи. – Mmmm, yummy. That’s how I like it. (Ммм, как вкусно. Все как я люблю).
Он слишком хорошо знает английский. Впервые в жизни я так хочу, чтоб он отстал от меня со своими разговорами и делал то, что у него получается лучше всего – кусал меня! Он идеально чувствует ритмы моих движений – и наоборот. Он рывками разворачивает меня, жестко ведет в танце, поднимает вверх, кружит, играет мной, и я как заводная, такая легкая в его сильных руках. В каждом его движении, шаге, рывке – неизменно уверенность, и это заводит меня как ничто другое. Он прижимает меня к себе нежно, играет пальцами в моих волосах, играет губами по моей коже: шее, щекам, легко касается губ, но я не позволяю целовать себя, и он не настаивает. А потом оборачивает меня рывком спиной к себе, и вот я уже в условно сознательном состоянии уговариваю себя не делать глупостей, и только кусаю свои губы до боли, до крови. Но он всего лишь танцует меня, держа горячую ладонь на моем животе. На нас смотрят люди. И вдруг он кусает меня за предплечье так сильно, что я кричу от боли и пытаюсь вырваться – но тем сильнее он прижимает мою спину к своей груди. Дикие кошки в такой ситуации поворачивают голову и пытаются перегрызть сонную артерию на шее самца. Я же только и могла, что, обернувшись, впиться в его губы и целовать пока губы и шея не заныли от боли.
Мы сидим на диванчике в чил-ауте и пьем всю ту же водку со спрайтом, говоря о книгах. (sic!) Потом о войне, политике и еще о чем-то. А у меня все чешутся руки ударить его как можно больнее за то, что он сейчас мелет всякую псевдо-умную чепуху вместо того, чтобы дать мне руку и увести меня в укромный угол. В конце концов я поняла, что алкоголя с меня на сегодня уже хватит и что пора баиньки – желательно в свою двуспальную постель, причем. Невероятно, но факт: он без лишних разговоров поймал такси на дороге и довез меня до моего отеля. Пожелал спокойной ночи, быстро поцеловал и уехал восвояси с миром!
Утром, мучаясь головной болью, я ругала себя последними словами за то, что вчера: 1) напилась, 2) села в машину к водиле-египтянину с неким красавцем, о котором не знаю ничего, кроме странного имени и неполного перечня талантов… И тут я вспомнила, что пообещала в три быть у выхода из отеля – и ехать с красавцем и его друзьями в аква-парк. Сумасшедшая!
Но он такой красавчик! В конце концов, чего бояться? Как всегда, самое худшее, что может случиться – я умру. Не так уж и страшно по сравнению с разводом. Пол второго. Я еще успею выпить кофе и скушать пирожное перед эпиляцией и одеванием.
Надо же, он даже не опоздал – не говоря уже о том, что вообще вспомнил и приехал. С ним еще двое парней и девушка, ничья, просто их подруга. Вот это компашка… Девушку зовут Мирна, они все из Бейрута. Ох и занесло же меня. А они сюда на пару дней – посмотреть наконец на пирамиды для галочки и вся фигня. Надо ж как-то себя развлекать, ха-ха.
Я вышла из бассейна с морской водой, как вчера, «whole salty and wet», и он слизывал соль с моей шеи и плеч - как вчера. Раскрыв книжку, я читала абзац в 15 строчек минут 25 – не меньше, из-за того, что ладонь Хейсама покоилась на моей мокрой попе или он водил рукой по моей спине и ягодицам под мокрым купальником.
Весь день мы протусовались в аква-парке, а вечером Хейсам отвез меня в мой отель. Галантно подождал меня у ворот, пока я оделась, чтобы снова уехать в его хоромы. В своем номере, быстро скидывая с себя одежду и решительным шагом направляясь к шкафу, я вдруг остановилась у зеркала и посмотрела в свои глаза. Мы все знаем, что произойдет сегодня ночью. Ну и что. Я так решила. Моя жизнь, мое тело – что хочу то и делаю. Вопросы? Предложения? Но что-то странное было в моем отражении. Глаза выцвели на солнце и из серо-голубых превратились в водянистые какие-то, совсем почти бесцветные. Две ледышки под ресницами. Даже светлее, чем у Влада…
В Египте темнеет быстро. Мы с друзьями Хейсама (раньше были Женины друзья, так что обстановка привычная) в кальянном баре, смотрим танец живота и курим. Час за часом. Потом мы снова выпивали, и наконец нас оставили одних. Была уже глубокая ночь, все пошли спать. А меня Хейсам потащил в бассейн.
Мы плавали голыми, одни в бассейне его роскошного отеля. Наверняка кто-то наблюдал за нами из окон номера, но нам было наплевать. Впрочем, я получала даже некоторое извращенное удовольствие от мысли о том, что нас кто-то видит. Пускай кусают локти от зависти. Мое тело совершенно, как никогда. Идеально гладкая от морской воды кожа чуть позолочена загаром, волосы жидким огнем извиваются под водой бассейна, когда я плаваю. Со мной самый красивый мужчина, которого я видела в своей жизни.
Ночной ветер с моря заставлял воду бассейна и мою кожу покрываться легкой рябью. Хейсам молча взял меня за руку, и мы перешли в детский бассейн с теплой водой, легли там на отмели. Бассейн огорожен, с аллеи нас никто не увидит, но из некоторых окон отеля открывается шикарный вид на мою блестящую белую задницу… И кажется, я даже хотела, чтобы нас кто-то видел, когда Хейсам вел рукой от большого пальца моей ноги к колену, говоря примерно следующее:
-Ты совершена… - рука на подъеме моей стопы, он не отрываясь смотрит на нее, - Каждый изгиб… ничего лишнего. И так естественно.
Он положил мою стопу к себе на ладонь и поцеловал пальцы моей ноги. Щекотно не было, я вся размякла и расслабила все мышцы тела. В теплой воде никаких эмоций, мне так это нужно было, нужно было отдохнуть… Просто блаженство. Он продолжал увлеченно разглядывать мои ноги, водя обеими руками по ним – от стоп к бедрам.
-Вот здесь, в районе щиколотки [как он назвал это по-английски, я не помню, но поняла из контекста] – совсем тонкие, хрупкие. И дальше идеальные линии. Совершенна, как оружие… Вот здесь… - он водит пальцами по моим икрам, - упругие и мягкие, как спелый фрукт, будто вместо крови сок. Ты любишь томатный сок?
-Bullshit! (Глупости!) - рассмеялась я.
-Не говори со мной так, детка, - он усмехнулся и погасил вспышку гнева, мелькнувшую в глазах. Нееет, мой друг, - сейчас я могу говорить тебе все что угодно. Даже твой бешеный темперамент и чувство гордости не заставит тебя прогнать меня. Ты скорее искусаешь меня в кровь, но кто сказал, что мне это не нраву?
-Прости. Продолжай. Я не люблю томатный сок – мне больше нравится кровь, чем ее заменители.
-Do you want me to go on? (Ты хочешь, чтобы я продолжал?)
О нет, красавчик. Просить ты меня не заставишь. Я молчу, лишь холодно гляжу в его глаза. Приподнявшись на локтях, не касаюсь его, смотрю снизу вверх, и мои ресницы касаются бровей.
-Do you want me to go on?? (Ты хочешь, чтобы я продолжал??)
Улыбка-укус, как I-330 у Замятина. А ты сможешь не продолжать? Не думаю. Молча ему в глаза. Приближаю губы к его губам, он отстраняется, я снова за свое.
-Do you w… (Ты хо...)
-Shut up, - целуясь, - shut up, shut… (Замолчи, замолчи, замол...)
Серьезное лицо, он поднялся и помог – вернее, заставил, - меня встать. Оглянулся кругом – вроде никого. Я лишь улыбнулась. Он закутал меня в полотенце, второе повязал вокруг своих бедер. Красив, как древнегреческое божество. Я отвела глаза.
-Никакой постели, понял? – в сторону, с нарочитым пренебрежением.
В ответ он схватил мой подбородок и укусил за губу. Рывком потянул за собой. Пара шагов по дорожке у отеля, холодный ветер с моря, его жаркие руки обнимают мое тело, закутанное в махровое полотенце.
Мы прошли через коридор и юркнули в лифт, не встретив никого. Там он снова развернул меня спиной к себе и обхватил руками мой стан. Горячее дыхание в ухо возбуждает сильнее, чем любые слова.
-Мне нравятся твои бедра. Такие нужны, чтобы зачинать сыновей, - одна рука грет мое предплечье, вторая скользит от талии вниз.
Опереться рукой в зеркальную стенку лифта, опустить голову, ему нравятся рыжие завитки на шее, прогнуть спинку и улыбнуться его отражению в зеркале. Он успел лишь коснуться губами моей спины, и мы приехали. В коридоре снова никого, он провел ключом по считывающему устройству и втолкнул меня в номер. Тихо, с полуулыбкой:
-Я сказала, никакой постели.
Серьезное лицо, решительные движения. Он наступает, я пячусь, еще и еще, упираюсь в окно – размером почти во всю стену. Он снова поворачивает меня спиной к себе, держит крепко. Одно движение – и я голая, а под окном мигают огни не спящего курорта.
-Ты хотела, чтобы все видели? Пусть смотрят, - его полотенце падает на пол.
Скользя судорожно сокращающимися пальцами по стеклу... Это не я, это кино, я смотрю фильм, просто фильм, это не со мной, все понарошку. Через минуту он опрокидывает меня на пол, и нас уже никто не видит. Ах, басурманин, будь по-твоему: все равно всегда выходит так, как ты хотел.
В сущности, ничего особенного он мне не показал. Все как обычно – за исключением сцены в бассейне. Но было одно главное отличие: в эту ночь он доставлял удовольствие мне, не требуя ничего взамен. Мы забрались на постель под одеяло, греться. И после всего он сказал мне:
-Only a complete fool could believe that I would never harm you. You’re not that girl, are you? (Только круглая дура могла поверить, что я никогда не причинил бы тебе боль. Но ты же не из таких девиц?)
-I wish I was. But in fact I don’t care at all (Хотелось бы быть такой. Но на деле мне попросту все равно).
-Why, do you hate people that much? (Почему, неужели ты настолько ненавидишь людей?) – интересно, зачем он спрашивает? Можно подумать, он хочет услышать ответ.
-No. It’s just that I don’t care about you- lying or telling me the truth. (Нет. Просто меня не заботит, обманываешь ты или говоришь правду).
-Got it. (Теперь ясно).
-No, it’s not about you, actually. I’m never gonna marry you – so why should I care? (Да дело даже не в тебе. Я никогда не соберусь за тебя замуж - так зачем мне думать?) – я смеюсь, как-то даже нежно глядя ему в глаза.
-Why are you so sure about it? (Почему ты в этом настолько уверена?) – Ха-ха, смешно. Играй, гормон.
-Because I still haven’t heard you bagging me to (Потому что я до сих пор не слышала, чтобы ты меня об этом умолял).
Поведение в постели не зависит от внешности, национальности, вероисповедания. Вариации на тему – и не более того. Губы, лицо, шея, грудь. Стандартный маршрут. Рука в поход по животу и ниже… Все как обычно, даже скучно. А начиналось все так многообещающе. Да, все то же самое. Ритмы, глубина дыхания и покусывания, влажные следы по всему телу и мгновения, всего лишь короткие мгновения, когда действительно хорошо, когда бросает в жар, и ртом хватаешь воздух жадно, будто в последний раз. И так же, как и всегда, у меня сводит судорогой ступни. Ему тоже нравится, когда я выгибаюсь дугой. Ладонью между грудей. А я вцепляюсь в волосы на его затылке. Как это, в сущности, все скучно. Механическое трение и больше ничего. Гимнастика с последующей пустотой в груди совершено не физического свойства, к сожалению. Перестав закрывать глаза и успокоив дыхание, я вдохнула запах чужого мужчины. Набрала полные легкие его, и ощутила приступ тошноты. Лежа на его груди я ощущаю, как странно колется его побритая утром грудь. Он улыбается и прижимает мое тело к своему рукой. А мне жарко, и под моей мокрой щекой бьется совсем чужое сердце. И о чем оно думает на своем чужом языке мне по-прежнему все равно.
-You’re a good woman. For a life, not for a night (Ты хороша. На жизнь, а не на ночь).
Я усмехнулась в ответ. Это что, уже международный принцип мужской вежливости? Я не знала, что теперь мужчины во всем мире жаждут общения после секса. Мне всегда казалось, что на «а поговорить» всегда тянет только девочек. Надо же. Или так поступают только опытные потаскуны вроде Влада и этого Аполлончика?
-Thank you, Haytham, there’s no need to… (Спасибо, Хейсам. Нет нужды в...)
-Listen, never be like them. Don’t spend yourself. You’re worthy. (Слушай, никогда не будь как они. Не трать себя. Ты очень стОящая.)
-Excuse me, do you still remember my name? (Прости, ты еще помнишь, как меня зовут?)
Поверите ли, он дал мне пощечину! Легонечко, но пощечину! И обижено произнес:
-Polina.
И тут же разразился пространной исповедью о том, что за 30 лет своей жизни (ЕМУ – ТРИДЦАТЬ?!?!) он переимел слишком много женщин. И якобы все дешевки; просто не отказывались переспать с владельцем клуба, где он их всех снимал (с ним то бишь), тем более что у него шикарная задница. Мне нравится его задница? Да, Хейсам, мне нравится твоя задница. (Шлепок). Но еще больше мне нравится моя. (Взбить подушку и сесть поудобнее, демонстрируя готовность слушать. Наверное, так ведут себя опытные шлюхи: я слышала, они тоже под утро становятся нянями или психоаналитиками по совместительству). Он рассказал, что за жизнь он встречался с шестью девушками, лишь четырех из них он любил. Или думал, что любил. Его первая пассия через семь лет после начала романа уехала в Лондон, сказав ему, что считает себя свободной и освобождает его. А остальные были чем-то похожи на нее, нечто среднее между ею и его обожаемой матерью. Как-то слезливо слишком. Но я держала бровки домиком – пусть парень выговорится – все равно меня говорить нынче не тянет, а секса я больше не хочу. Пускай бухтит. Всем и каждой после той первой он изменял (он не сказал так, само собой, – он просто сказал, что владеет двумя клубами и не считает зазорным спать со своими стриптизершами и танцовщицами. Посетительницы иногда тоже шли в оборот). Он им, а они ему не были нужны – просто надо было отдать должное совершенному телу – зря что ли он убил столько времени в тренажерке, а они сидели на диетах? А потом затягивает, и не помнишь, как это началось, не знаешь, как выбраться из этого. Потому что не знаешь, где ты в итоге. Что от тебя осталось – настоящего или прежнего, или того, каким ты стремился быть. Сколько было женщин? В его постели? Зачем мне знать… Если бы он сам помнил. К тому же, это ведь очень плохо. Потому что он не верит, что у меня могло быть много мужчин. Трое – не больше, таков его вердикт. Браво, Хейсам! Хм, сочту за комплимент. И после этого я должна была почувствовать себя намного чище его, потому что меньше потакала своей похоти. Но почему-то я не чувствовала себя сколько-нибудь чище. А он будто на исповеди, будто просит отпущения грехов – почему-то у меня. Ну и ну…
Ксендз Казимир однажды сказал мне: «Что за арифметика, я не пойму? Блуд есть блуд – какая разница, сколько их было?». Но Хейсаму я этого сказать не могла: он мусульманин. По крайней мере, номинально. В какой-то момент его слезные излияния меня достали. Чертов аполлонишка, да если бы ты хоть попробовал разглядеть в этой щели женщину…
-Haytham, I’m sure it was you who ended all the relationships. You’ve never ever given them a chance to introduce themselves. I mean, the brain or something, not just the body, you know? (Хейсам, Я уверена, что это ты всегда прекращал отношения. Ты никогда не давал им шанса раскрыться. Я имею в виду мозги и так далее, не только тело, понимаешь?)
-I know what you mean, you’re right. (Я знаю, что ты имеешь в виду, ты права.)
-But why? It was the decision you used to make – why complaining now? (Но почему? Это ведь было твое решение - на что ты теперь жалуешься?)
-Nothing lasts, so nothing fails, baby (Ничего не имеет значения, значит, ничто и не обламывается, детка), - с горькой усмешкой.
-It means you’re a coward, right? (Это значит, ты трус, верно?)
-Now I begin to accept it… But then… (Сейчас я даже спорить не стал бы... Но тогда...)
-Listen, Haytham, I do believe that people always get what they subconsciously wait for. Always. It’s just that… Have you ever wondered why you often meet people who have something in common with you? There are billions and billions of people on Earth, you could meet any kind of them while traveling, but how many of them have you met and remembered? Even now you are here with me and don’t you feel that we’re alike? Not that much as we’d prefer to be, but still we are! And so are your friends, cause you’ve been searching for them somehow, and you did expect friends to be like that. And if you wait for someone to trait you, you’ll get betrayed sooner or later. That’s just the way it is. Do you know what I mean? And still we all judge people in a way they actually should judge us, nobody else but us! So if you think someone could harm you, it just means that you are cruel!
(Послушай, Хейсам, я абсолютно уверена, что люди всегда получают то, чего подсознательно ждут. Ты когда-нибудь задумывался, почему ты часто встречаешь людей, у которых есть что-то общее с тобой? На Земле миллиарды и миллиарды людей, ты мог бы познакомиться с любым их типом, пока путешествовал, но много ли таких ты встретил и запомнил? Даже сейчас – ты здесь со мной, и неужели ты не чувствуешь, что есть кое-что, в чем мы похожи? Не настолько, как хотелось бы, но тем не менее! Это же касается твоих друзей, потому что ты в общем искал их, хотел найти в них что-то такое. Это так есть, понимаешь о чем я? Так или иначе мы всегда судим людей по тем законам, опираясь на которые им вообще-то стоило бы оценивать нас, и никого кроме нас! И если ты ждешь, что кто-то причинит тебе боль, ты можешь быть уверен только в собственной жестокости.)
Да, все так, Полина. И вот к тридцати годам (нет, ну это надо!) у него осталась только мама, и он любит только ее, потому что только ей по-настоящему есть до него дело. (Постойте, где-то я это уже слышала – только на другом языке). Еще есть его деньги, которых он не заслужил. Просто элементарное везение, за которое он никогда не умел быть благодарным, и которое в итоге позволило ему потерять себя где-то между сотен идеально выбритых колен. Наконец он сказал мне после паузы, когда я гладила его голову у себя на груди, как ребенку:
-If I fall asleep, don’t go. (Если я засну, не уходи).
-What do you mean? (Что ты имеешь в виду?)
-Exactly what I’ve said before. You’re good not for just one night. Don’t go like all those bitches – stay. I want you to be near me when I wake up. (Именно то, что я сказал. Ты хороша не только на ночь. Не уходи, как все эти суки - останься. Я хочу, чтобы ты была рядом, когда я проснусь.)
Оставаться мне не хотелось. Я устала, вся была липкая, хотелось почистить зубы и выкурить пару сигарет наедине с собой, встречая рассвет.
-I will get back after breakfast – I promise. We both need a sleep. (Я вернусь сюда после завтрака - я обещаю. Нам обоим нужно поспать).
-Is it so hard for you just to stay here for a night? (Неужели тебе так трудно просто остаться здесь до утра?)
Хах, ну ладно, мальчик, давай поиграем в любовь сегодня – ты прав, мне не так уж сложно. Тут я взглянула в его лицо и... Надо же, он в самом деле обижался. Гримаса на его лице напомнила…
Нет, в самом деле, он до безумия похож сейчас на Женю. Или это просто путаются мысли от недосыпа? Где-то между грудей катастрофическая нежность, и тепло в центре ладошек, будто он родной, со мной повязанный, как Женя. Он просит так же... Так благодарна ему за этот момент прошлого. Только запах кожи другой – а духи ведь такие же. Не говоря ни слова, я стала дышать тише - закрыла глаза и приникла к его губам так нежно, как целовала только Женю. Только не размыкать глаза - и удержать этот поцелуй подольше его волосы такие же на ощупь как у Жени его кожа такая же гладкая эта нечаянная искренность только он мой муж доверял мне столько моя любовь мой Женя я люблю тебя слышишь люблю люблю люблю только тебя слышишь чувствуешь я целую твои губы неважно где я я всегда с тобой хочешь все за тебя отдам исполню любое желание только разреши мне это я мечтала бы спасти тебя от чего-нибудь чтобы ты простил меня чтобы позволил мне вернуться слышишь родной я целую твои губы всегда буду целовать только тебя пусть даже через… Поцелуй растаял, и снова – Хейсам - поднялся с постели и принес мне свою футболку, помог мне одеться, как маленькой девочке: я подняла ручки, а он заботливо меня одевал. Укрыл одеялом и лег рядом, положил мою бедовую голову к себе на грудь. Невыносимо хотелось плакать. Он поцеловал меня в голову точно так, как это делал Женя перед тем, как уснуть. И его смуглая рука покоилась у него на животе – той же формы ладонь, того же размера, с такими же пальцами. И в лучах утреннего света эта рука была не просто похожа – это была Женина рука. И ее хотелось целовать. Но сердце, что бьется под моим ухом – не его, не Женино, – чужое. Помни, где ты, Полина, помни. Не здесь твое место – а дома тебя уже не ждут. А сегодня погрейся, девочка, обманись хоть на пару мгновений. Слезы я укрыла одеялом, а умиротворенный басурманин все говорил мне сладким голосом о своем.
-A perfect weapon - that’s who you are. I’ve never told that much. I thought only a fool could believe me – but you’re still here. Thank you. (Идеальное оружие - вот кто ты. Я никогда еще столько не говорил. Я думал только дуры могут верить мне - но ты все еще здесь. Спасибо.)
Ах, замолчи! Твой баритончик совсем не похож на его такой родной бас. Я поцеловала грудь, на которой лежала. Сделай фокус, испарись, а на твоем месте пусть будет сейчас и всегда только Женя. Он снова поцеловал волосы на моей голове и прижал меня к себе сильнее.
Идеальное тело… Что мне до тебя.
Ах, что я делаю здесь? Ты ведь тоже мечтал бы обнимать сейчас не меня. А может… наплевать! И ты не можешь уснуть, как и я, потому что тоже не умеешь засыпать рядом с чужаком. Но ты улыбаешься, а я… Скорее бы солнце встало. Никогда и никого я не любила – только Женю. Его, его одного. И не хочу больше никого любить – только его. Только его…
«извиваясь ночью на простыне -
как не сказано ниже по крайней мере -
я взбиваю подушку мычащим "ты"
за морями, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало повторяя» .
«Оставь в покое подушку – лучше поменяй мне голову».
Утром я думала, что умру. Голова неимоверно кружилась, третьи сутки без сна. Открыв глаза, он улыбнулся мне и сказал «Thank you» (Спасибо). Я с улыбкой ответила: «Morning»(Доброе утро).
-Would you get back? (Ты ведь вернешься?) – он слишком милый, мне кажется. Что ему надо от меня, в самом деле???
-You still want me to? (А ты все еще этого хочешь?)
-Sure (Конечно), - опять просвечивает Женино лицо. Чертова фабрика грез – Голливуд со своими англоязычными соплями кого хочешь заставит глючить, как герои их самых кассовых фильмов. Ненавижу их всех. Мило улыбаюсь Аполлончику:
-O.K.
Я наклонилась, он поцеловал меня в губы, блаженно улыбаясь. Очередной дурак на мою голову. Ладно, наверное, совсем изголодался по чувствам – решил хотя бы понарошку. Ладно, мне тоже не помешает. Договорились встретиться у ворот моего отеля в 3 часа дня и пойти вместе на пляж его отеля. Буду выглядеть, как ****ь, в глазах мусульманок на рецепшене - ну и пусть. Что делать, коль теперь я ею стала? Спасибо хоть чурка на редкость чувствительный попался.
И вот я снова в средней руки отеле, в номере, где должны были отдыхать мы вдвоем с Женей.
Я могу общаться на трех языках. Это значит, что я могу влюбить в себя человека, говорящего на одном из этих языков. Но влюбиться сама и объяснить свои чувства я могу только говорящему на моем языке. Поэтому понять и почувствовать меня способен только Влад. Женя никогда меня не поймет, но и не надо. Я и так люблю его. Настолько, что стала говорить теперь на его языке, думать на нем, предавая свой собственный. Однако объясниться с ним я по-прежнему не в силах. Свою историю я рассказываю на русском. Что я чувствовала, вы все равно никогда не поймете. Вы ведь не такие – вы все хорошие. А случись вдруг, что нет, так вы хоть подумайте о том, о чем думаю я теперь, после наступания на все эти одинаковые грабли.
Я думала, в объятьях другого смогу успокоиться хоть ненадолго. Я думала, человек, способный поставить меня на место после моих словесных выпадов, смог бы заставить меня присмиреть. Но это не так. Для таких, как я, не существует счастья. И свой покой, бывший в кармане мужниного пиджака, я потеряла. Продала по дешевке и осталась ни с чем. А теперь для меня нигде не будет центра. Вы называете это домом. Теперь я похожа на пар. Я везде и нигде, распылена и развеяна. А всего-то надо было – однажды подчиниться своему земному и скучному мужу. Который один мог любить меня – такую. Сотканную из огня и вечно его больно обжигавшую. Надо же, он мог любить меня…
Ни на какой пляж я завтра с ливанцами не пойду. Поиграли, и хватит. Честное слово, в меня не стоит влюбляться, мой престарелый мальчик.
Завтра будет самолет, и снова Питер. Со всеми проблемами, разводом, документами и непрекращающейся головной болью. Так что этот день я проведу одна. Отдохну от людей.
Ни я, ни Женя не испытывали друг к другу той крепкой водки чувств, которую я испытывала к любовникам. Между нами было горючее, не горячее – но очень теплое. Даже когда мы занимались любовью – никакой страсти. И все же в нашей спальне было достаточно темно, чтобы различить свет, который теплился на дне моих зрачков. Потому что я была счастлива, хотя и вечно голодна.
Только однажды что-то впервые взбунтовалось во мне. Когда дверь спальни захлопнулась, меня с головой захлестнула волна желания к Жене. Я прижалась к нему всем телом и целовала без устали, быстро, страстно, как в последний раз. Я обожала его в ту ночь, я вся была – слиток трепета до дрожи с любовью до деспотизма. Меня будто лихорадило (а может быть, и правда лихорадило): я отдавалась без остатка и требовала его – целиком, пыталась поглотить и раствориться – иногда даже одновременно. Я покрывала поцелуями его лицо, руки, плечи, грудь, живот… Я была нежной, и требовательной, и податливой, властной, беспокойной, умиротворенной, и этому, казалось, не будет конца. Я боготворила его той ночью, любила до слез. Он же, казалось, пол ночи мучился вопросом, что со мной. Когда сквозь тюль забрезжил белесый утренний свет, Женя поглядел на меня снова, будто пытаясь понять, в чем дело. Тогда я укусила его плечо – что было сил и злости, оставила на его теле синяк. Его телу это понравилась, но Женя, мгновение спустя рухнув на подушку, сказал: «Ты какая-то бешеная сегодня». Чертов мякиш! Борясь с одышкой, я ответила: «Дурак, я люблю тебя» и устало рассмеялась. Он блаженно улыбнулся и обнял меня теплой влажной рукой. Затем обязательно поцеловал в макушку и потянулся в кровати перед тем, как уснуть. Как всегда.
Кстати, если вы подумали, что это длилось всю ночь, вы ошиблись. Мы никогда не любили друг друга всю ночь. Мы были женаты, у нас был здоровый супружеский секс. По меркам молодежи пролетариата двадцатых-тридцатых годов минувшего века. А утренний свет – это потому что в Петербурге бывают белые ночи.
Но я любила его, понимаете? Любила. Так, как могла, и по-другому не умела. Просто любила, и все.
Конечно, я всегда была слишком дикая, кусачая – и гордилась этим. Думала, что это свидетельство моей силы – которой у меня больше, чем у других, этих ручных женщин, которые вечно все прощают, доверяют своим мужикам и плачутся на них подругам. Но, в сущности, кому из нас было легче жить? Им или мне, не доверявшейся никому и старавшейся уберечь свое сердце от разочарований? Кто в итоге оказался в одиночестве, с осознанием собственной ненужности – и справедливости этой брошенности? Я – и только я одна. А все истины, которыми я жила, которые казались такими неоспоримыми? Все мои гениальные стратегии, теории, которым все поголовно мои недоподруги с восхищением внимали – но потом со смущением признавались, что не умели их воплотить? Ни одно из моих утверждений не работает, ни одна теория – тысячу и один раз проверенная в жизни и ею подтвержденная – не уберегла меня, не дала ничего хорошего. Кроме нелепой зауми, воцарившейся в моей больной голове…Да, заумь… Меня каким-то злым ветром занесло в мир Хармса – где смерть становится фоном, атрибутом, где она не страшна, а привычна. Где только она и есть. И где она уже не пугает – в отличие от меня самой и моего свихнувшегося, или мною вывихнутого мира. Но я не могу иначе, не умею жить по-другому. И кто придумал мне эту лжерелигию, кто заразил меня ею?
«Одичавшее сердце все еще бьется за два.
каждый охотник знает, где сидят фазаны, - в лужице
под лежачим.
За сегодняшним днем стоит неподвижно завтра,
как сказуемое за подлежащим». Иосиф Бродский, «Часть речи».
Удивительно, как мы умеем во всех строках читать лишь истории о нас. Впрочем, так и есть. Все эти истории - о нас. Все повторяется. И у древних «читать Книгу» значило «читать Библию»: там все уже написано. А все эти литературы, мифы, сказки – всего лишь переложения давно известных сюжетов. Все беды пережиты, все этапы квейка пройдены. А мы просто новые игроки, все в той же игре, все на том же затертом поле индийских шахмат. Где выигрывает тот, кто завоюет центр. А центр может быть где угодно – даже в кармане твоего пиджака. То есть, ты можешь обладать им и быть не в курсе. Как я, например…
Ночью меня мучил кошмар. Будто у меня вдруг страшно разболелось сердце, и меня привезли в больницу. Меня положили на операционный стол, я видела над собой яркий свет и изумленные лица людей в белом, склонившихся надо мной. Я видела, как они достали сердце из моей груди. Все оно сплошь было покрыто крепким, измазанным кровью ребристым покровом, похожим на ноготь. И врачи не знали, что со мной делать: сердце, покрытое ногтем, биться не может, а снять этот покров они уже не могли: он прирос намертво. Время идет, я уже чувствую, как холодеют мои ноги, потом руки, потом и вся я. Понимая, что умираю, я лежу и думаю, что как же так, и когда это могло произойти? Ведь так было не всегда. Как это случилось, и зачем сердцу ноготь?! Тут я проснулась.
Есть не хотелось. Проигнорировав завтрак, я отправилась из спальни прямиком на пляж. Людей было еще мало. Я вошла в воду. Море было теплое и нежное, как отвергнутый любовник, все еще лелеющий надежду.
Море пугающе красиво. В его лазурной безупречности, в его блеске и шепоте есть что-то зловещее. Тем сильнее оно манит меня, тем сильнее мне хочется слиться с ним. Я уплываю все дальше от берега, не оборачиваюсь. Когда руки устали грести, я просто легла на воду и смотрела в это слишком синее чужое небо. Волны лениво щекочут мою кожу, вода чуть сдавливает грудь, я слышу, как шуршит песок на дне, тревожимый движением воды. Чуть отдохнув, я вновь переворачиваюсь на живот и уплываю все дальше, дальше, будто не собираюсь возвращаться назад. Главное не оборачиваться, тогда совсем не страшно, и будто все делаешь правильно, будто не ошибаешься вовсе, и по-другому будто нельзя – да и не нужно вовсе.
Когда надоело пытаться различить на горизонте границу между морем и небом, я посмотрела на податливую воду, принимавшую меня в свое солоноватое мягкое лоно. Я смотрю на раскаленное добела солнце, отражающееся в мелких волнах, ослепляющее меня бликами. Море серебрится мелким бесом и не сопротивляется мне, или же это я позволяю ему увлекать меня все дальше и дальше, не думая о том, как буду возвращаться.
Глядя вниз, сквозь прозрачную воду я уже не могу различить камней на дне. Подо мной иссиня-черная глыба воды, бесстрастная, холодная. Мертвецки спокойная. И глаза слезятся от слепящего солнца, а во рту пересохло, я нахлебалась соленой воды. Ногами интуитивно ищу опору, но ее нет подо мной, не могло быть. И я чувствую, что вот теперь мне действительно страшно и холодно. Будто вот-вот кто-то схватит за ногу и утащит на дно. В ужасе я повернула назад и увидела, что до берега далеко, но у меня должно хватить сил вернуться. Я должна вернуться туда, обязательно должна.
Возвращаться всегда в разы трудней, чем уплывать прочь. Вода будто сопротивляется каждому движению, уставшее тело кажется слишком тяжелым, будто вовсе не принадлежит мне. Толчок за толчком, я плыву назад, на сушу, где мне место. Чуть продвинусь вперед – и вода снова утаскивает за ноги обратно, в море, и от ощущения собственной беспомощности мне хочется плакать. Временами сводит ноги, тогда я останавливаюсь, чтобы передохнуть. Тяжело дыша, переворачиваюсь на спину и стараюсь глотать воздух равномерней. Спокойней, Полина, если ты сумела доплыть досюда, сумеешь и вернуться. О чем ты раньше думала? И чтобы прекратить монолог разума, я вновь начинаю бороться с сопротивлением воды, снова гребу к берегу, толкая воду изо всех сил. Дышать ровнее и спокойно грести. Мерное движение, механическое – что может быть проще, ведь так ты думала прошлой ночью? Чувствуя, что сил почти не осталось, я опускаю ногу в надежде дотянуться до дна. Песка подо мной все еще нет, но я уже вижу его, и берег совсем близко. Еще пара толчков, и вот я уже дотягиваюсь пальцами ног до дна. Все хорошо, все в порядке. С трудом вдыхая соленый воздух, чуть режущий легкие, я медленно ступаю ногами по дну. Море отпускает меня нехотя, старается опрокинуть меня, бьет волнами. Но я на земле, и здесь моя территория, я больше тебя не боюсь.
Через пару часов я буду в Петербурге. Хотела бы я сказать «дома»…