Акт 1.Чердачное окно.
Захламлённый чердак с крошечным окошком под самой крышей, паучьими сетями по углам, мотками бечёвки, покоящимися под сантиметровым
слоем пыли, и прочей обязательной атрибутикой. На единственном расчищенном пятачке между ржавым корабельным штурвалом и прабабкиным сундуком сидит худенькая девочка лет девяти, в цыганской юбке, тёмно-зелёном камзоле и сползающем на глаза котелке. В правой руке зажата трубочка, в которую девочка увлечённо дует. Над белобрысой головой собираются в стаи мыльные пузыри. Внезапно раздаётся характерный звон, клетка паркета, примыкающая к той части стены, в верхней части которой расположен единственный источник света, запорошена битым стеклом, жидкая радуга вытекает из флакончика, упавшего к ногам девочки, завороженно следящей за пикирующим вокруг массивной позолоченной люстры неопознанным объектом, так грубо ворвавшимся в её тайный досуг. При ближайшем рассмотрении загадочный предмет оказывается жестяным коробком с прикреплённой к нему запиской. Для начала она решает выяснить, что внутри – на липкую ладонь выскальзывает пластмассовый цилиндр с полтора её пальца величиной. Переборов естественное для ребёнка её возраста желание немедленно приступить к освоению новой игры, она разворачивает сложенный втрое бланк и читает; нетерпеливо шевеля обветренными губами: «Эмма, это Сид. Жду тебя на белом мосту. Есть разговор.» С минуту девочка удивлённо таращится на бланк, и вдруг начинает смеяться, морща веснушчатый нос. Вскочив на ноги, одёргивает волочащуюся по полу юбку и выбегает вон. Слышно, как босые пятки весело шлёпают по ступеням.
Акт 2.Калейдоскоп.
Небольшое озеро, взятое в квадратные скобки ивовыми аллеями, блестит на полуденном солнце, каменный мостик с беседкой посередине увит плющом. Сид– парень лет восемнадцати-двадцати, в клетчатой рубашке и свободных парусиновых штанах, с широким лицом в обрамлении русой шевелюры и глупыми глазами неопределённого цвета (между серым и голубым) – ходит из стороны в сторону, то и дело кивая собственному отражению в стоячей воде. Эмма взбегает по каменистым выступам и устраивается на перилах беседки.
Сид. О, вот и ты.
Эмма. Надеюсь, я не заставила ждать себя слишком долго.
Сид (в замешательстве). Нет... то есть... я хотел сказать, подумать страшно, каким идиотом я был.
Эмма хихикает, прикрыв рот ладошкой.
Сид. Я имею в виду, зря я не верил твоим россказням о мусорных баках и том сброде, что копается в них все дни напролёт. Ты была права, когда спрашивала – так ли уж важно, как они выглядят?
Эмма. И чем питаются!
Сид (вскакивая, воодушевлённо). Вот именно! Вчера, представляешь, вчера меня чуть не сбила фура, один из этих ребят выдернул меня прямо из-под колёс...
Присвистнув, Эмма спрыгивает с перил и делает колесо.
Сид. И это после всех моих насмешек!.. В общем, я решил помочь этим ребятам, и я это сделаю, чёрт побери! Послезавтра мы берём мой старый фургон и отправляемся на заработки. Будем останавливаться везде, где могут понадобиться наши услуги. Эти ребята столько всего умеют, ты бы знала!
Эмма. Уж я-то знаю.
Сид. Эмма... Я не спец во всяких таких вещах, но мне очень хотелось бы подарить тебе что-нибудь со смыслом. Прощальный подарок... Талисман. Мне показалось, чёрный калейдоскоп – как раз то, что нужно: целая вселенная в куске пластмассы, Эмма, кто бы мог подумать, что в дурацкую чёрную трубку можно столько всего запихнуть! Короче, если найдётся ещё какой-нибудь придурок, не желающий тебя слушать, демонстрируй ему эту штуку в качестве наглядного примера, и тогда, возможно, ему удастся понять раньше, чем какому-нибудь грузовику взбредёт в голову его переехать. Надеюсь, игрушка тебе понравилась.
Эмма. Ещё как понравилась.
Сид. Ну, прощай. Может, ещё увидимся.
Эмма. Может быть. Береги себя.
Рукава клетчатой рубашки и камзола нежно переплетаются. Эмма дотягивается до кончика собственного носа и слизывает слезу. Расходятся, не оборачиваясь.
Акт 3. Роль для Агнесс.
Тёмная кухня, плита в пятнах застывшего жира, раковина, полная грязной посуды. На столе валяются тюбики краски, ножницы, кофейные зёрна, книги, рисунки, погнувшиеся ножи. Рядом с мойкой стоит бледная девушка, черноволосая, коротко стриженая, в широкой серой майке и джинсовых бриджах. Полные губы дрожат, в зелёных глазах плещется отчаяние. На подоконнике сидят двое – парень в красной толстовке и его друг, с трудом сохраняющий человеческий облик. На друге бейсболка, надетая задом наперёд, торс голый, штаны цвета хаки. Девушка в майке извлекает из предвкушающей купание груды высокий бокал, наскоро споласкивает ледяной водой и, с минуту повертев в прозрачной руке, с размаху лупит им по столешнице. На звон вбегают ещё две девушки и молодой человек в безвкусном синем галстуке. Серая майка тем временем целится самым крупным из получившихся осколков себе в вену. Девушки в сарафане нервно семенят по периметру кухни истошно вопя, молодой человек теребит галстук и, стараясь заставить собственный голос звучать максимально спокойно, уговаривает серую майку – судя по восклицаниям суетящихся вокруг сарафанов, Агнесс – «угомониться и положить эту чёртову штуку на место», на что Агнесс не обращает ровным счётом никакого внимания. Подойти и отобрать осколок никто не рискует – в прошлый раз такого рода попытка чуть не стоила Жилю пальца. Агнесс меланхолично заносит стекло над прозрачным запястьем и мгновение спустя на нём появляется свежий порез. Девушки в сарафанах синхронно закатывают глаза и валятся в обморок – молодой человек едва успевает оставить в покое галстук и пододвинуть стул раньше, чем они успевают упасть на усеянный битым стеклом паркет. Вот тут-то и появляется Эмма – длинного роста, светловолосая, в разноцветной рубашке (рукав «три четверти»), белой юбке до колена и ярко-синих кедах на босу ногу. Материализовавшись в дверях, она моментально оценивает обстановку, берёт свободный стул и садится напротив Агнесс.
Эмма. Так. Что у нас тут происходит?
Агнесс (мрачно). Моя жизнь – настоящий ад. Хуже, чем ад: вариться в котле, наверное, и то более занимательно. В конечном счёте, на этом свете не существует ничего настоящего, кроме крови.
Сделав очередной надрез, Агнесс разворачивает руку так, чтобы кровь могла свободно стекать по ней.
Агнесс. Некоторые говорят, красный – цвет жизни. Другие, напротив, утверждают, что это смертоносный цвет. Но я точно знаю, красный – посредник между мирами. Посмотри, как она густа. Каждая капля приближает меня к смерти, каждая капля, полная жизни, как ничто другое на этой земле.
Эмма. Всё это очень хорошо. Кофе будешь?
Агнесс (с отчаянной предупредительностью в голосе). Эмма, не начинай!
Эмма (бесцветно). Тебе с сахаром или без?
Агнесс (отшвыривая осколок и беспомощно всплёскивая руками). Ты невыносима!
Эмма пожимает плечами и ставит чайник.
Агнесс (стоя к ней спиной). Как обычно, две ложки. И не забудь лимон.
Девушки в сарафанах потихоньку приходят в себя, чего не скажешь о молодом человеке. Несмотря на то, что буря, вроде как, улеглась, он не может успокоиться и продолжает мучить свой галстук.
Девушка в жёлтом сарафане. Фред, оставьте в покое свой галстук!
Девушка в кофейном сарафане (укоризненно). Агнесс, ты не могла хотя бы при госте потерпеть? Простите её, Фред. Для нашей Агнесс это обычное дело, диспетчеры из клиники уже не спрашивают адрес, узнают по голосу любую из нас.
Эмма (раздражённо). Если бы вы не устраивали из этого цирковое представление всякий раз, всё происходило бы значительно реже. Меньше реакции – больше результата.
Агнесс. Пойду отдохну.
Девушка в жёлтом сарафане. А это, Фред, старая добрая Эмма.
Девушка в кофейном сарафане. Вообще-то она мягкая, временами до неприличия, но терпеть не может игры на публику. Находит нормальным тот факт, что из литературных произведений порой торчат нитки, но на дух не переносит плохо прошитых людей.
Девушка в жёлтом сарафане. Штопает не покладая рук, а, Эмма?
Эмма. Вам что, заняться больше нечем? Как насчёт того, чтобы представить мне нашего гостя, например?
Девушка в жёлтом сарафане. Ах да. Эмма, это Фред, он из фотоателье. Люк пригласил его, а сам запаздывает.
Эмма. Очень приятно.
Фред (улыбаясь). Взаимно.
Девушка в жёлтом сарафане. Фред сейчас работает над каким-то роликом, вроде серии сюжетных фотографий.
Девушка в кофейном сарафане. Может, расскажете, что там у вас за идеи? Из Люка всё клещами вытягивать приходится, врывается среди ночи – и сразу за стол, а когда Люк ест, он, что называется, глух и нем.
Фред. Ну... есть у меня одна зарисовка, правда, не знаю, насколько она уместна в нашем случае. Дело в том, что ролик заказал человек, с которым в случае успеха данного предприятия может быть подписан выгодный и интересный контракт. Тема свободная – он просто хочет понять, с чем имеет дело, на что хватает нашей фантазии, ну и , разумеется, проверить качество съёмки. Мне показалось, было бы как-то неправильно затрагивать остро стоящие на сегодняшний день проблемы: всех всё равно не охватишь, а что ближе клиенту, поди знай. Так что я решил сыграть на чистой эстетике, никаких вам вопросов ребром.
Фред замолкает и принимается за верхнюю пуговицу своего пиджака.
Девушка в кофейном сарафане. Так какой же сюжет вы придумали?
Фред. Я планирую достаточно жёсткий ролик, не уверен, что заказчик оценит такую неординарную вещь. Попробуйте представить: метро, час пик, толпы людей, снующих от одного края платформы к другому. Всё, как всегда в подземке – серый задаёт тон. По сломанному эскалатору медленно спускается девушка в каком-нибудь светлом – нет, всё-таки белом – платье. На периферии будничные люди, наводнившие две соседних, исправных, лестницы. Соскочив с последней ступеньки, она пробирается сквозь толпу. Думаю, отличный бы вышел кадр – девушка проскальзывает под мышкой у широкоплечего мужчины и продолжает путь на фоне его удаляющейся спины. Добравшись до более-менее свободного участка, она достаёт откуда-то из воздуха маленький пистолет и приставляет к виску. Выстрел бесшумен, никаких мозгов по стенам – несколько капель крови на белом, банально, конечно, зато практически беспроигрышный ход. Лицо девушки резко бледнеет, пистолет выпадает из расслабившейся руки, но воздух, сгустившись, продолжает поддерживать уже обмякшее тело. На периферии – всё те же люди, идущие кто куда как ни в чём ни бывало. Фокус в том, что никто ничего не заметил.
Повисает пауза. Эмма слабо улыбается, глядя в стену.
Девушка в кофейном платье. Идея несколько странная, но мне нравится. Это будет жутковато, но красиво.
Девушка в жёлтом платье. Действительно здорово придумано.
Фред. Проблема только в том, что у меня нет модели. Трудно найти подходящую девушку на такую специфическую роль.
Эмма (вскакивая с места). Фред, у вас есть модель!
Улыбаясь во весь рот, она выбегает в холл.
Фред (в замешательстве). Вы что-нибудь понимаете?
Девушка в жёлтом платье. Кажется, я догадываюсь.
Девушка в кофейном платье. Ты думаешь о том же, о чём и я?
Появляется Эмма, волоча за собой упирающуюся Агнесс.
Агнесс. Это абсурд! У меня рост метр семьдесят и я злоупотребляю пончиками!
Эмма (не обращая внимания на вопли Агнесс). Фред, она идеально вписывается, вы не находите? Волосы чёрные, кожа прозрачная, скроить морду кирпичом и корчить из себя самоубийцу на глазах у толпы народа сможет без проблем.
Фред (растерянно). Ну... я не знаю... надо обсудить это с Люком...
Эмма. А что тут обсуждать? Он достаточно хорошо с ней знаком, чтобы понять – лучше Агнесс никто не справится.
Фред (улыбаясь). Хорошо-хорошо, сдаюсь.
Девушка в жёлтом платье (Эмме). И всё-таки ещё неизвестно, кто из вас более сумасшедший.
Девушка в кофейном платье. Ставлю на Агнесс.
Агнесс (мрачно). Ставлю на Эмму.
Фред. Ставки приняты, господа.
Акт 4. Нечаянно нагрянет.
Маленький скверик с неработающим фонтаном в центре. На скамейке сидит брюнет в тёмно-сером плаще, правильные черты смуглого лица искажены гримасой недовольства. В нервных пальцах дрожит то и дело гаснущая сигарета, мужчина каждые двадцать секунд вынужден вытаскивать из кармана бардовую зажигалку и прикуривать снова и снова. Со стороны фонтана к его скамейке решительным шагом приближается Эмма, в том же наряде, что и этим утром, в доме девушек в сарафанах. Через плечо перекинут ремень сумки, набитой так, что молния едва сходится. Мужчина поднимает недобрые зелёные глаза и смеривает её взглядом, не предвещающим ничего хорошего.
Эмма. Здесь не занято?
Незнакомец. Вокруг полно свободных скамеек.
Эмма. Но мне нравится эта.
Незнакомец. Увы, мне она понравилась раньше.
Эмма. У вас что-то случилось?
Незнакомец. Вы из полиции?
Эмма. Почему бы вам просто не рассказать, в чём дело? Выговориться никогда не повредит.
Незнакомец. Ага, значит, из церкви.
Эмма. Ваш скепсис неуместен.
Незнакомец. Ваш допрос тем более.
Эмма. Если я не могу сесть на эту скамейку, я имею право хотя бы знать, почему это невозможно.
Незнакомец. Скажите, у вас совсем нет личной жизни? И даже какого бы то ни было представления о ней?
Эмма (присаживаясь на край скамейки). У меня сегодня был трудный день.
Незнакомец. Сочувствую.
Эмма. У вас, я вижу, тоже.
Незнакомец. Если бы только сегодня.
Эмма. Знаете, что хуже всего? Из вас торчат нитки.
Незнакомец (раздражаясь). Вы о чём?
Эмма. Я о причинно-следственных связях. Сейчас вам двадцать семь, и вы в отвратительном настроении, я, конечно, могу ошибаться на пару лет, но не суть. Так вот, сейчас вам двадцать семь, а лет в шесть вы хотели на день Рождения собаку, совсем как Малыш из сказки про Карлсона, но, в отличие от героя Линдгрен, желаемого не получили. Когда вам наконец подарили щенка, вы уже год как мечтали о мопеде и ругались сквозь зубы, наполняя собачью миску сухим кормом или сжимая поводок с четвероногим недругом на конце в утреннюю морось. В семнадцать вы были самым счастливым человеком на свете. Какая-нибудь Бетти из соседнего подъезда готова была отдать вам все три свои дешёвых помады и даже коллекцию постеров с Бритни Спирс. В двадцать один вы, прожжёный завсегдатай ночных клубов, при этом неплохой студент и сотрудник отцовской фирмы, встречаете Её и немедленно женитесь. Года через два-три узнаёте о многочисленных изменах, и с тех самых пор презираете весь род людской, носите непробиваемые доспехи и даже в самые солнечные дни не рискуете поднять забрало. Теперь предпочитаете мимолётные связи, но даже они умудряются вас ранить – вот сейчас вы сидите и ждёте очередную пассию, но вам уже ясно, что она не придёт. Я говорю это не потому, что это правильно для большинства мужчин, к счастью, это не так. Просто это написано у вас на лице – только и всего. Вы не достаточно искусно замаскировали прошлое, а я не люблю, когда из-под панцирей вроде вашего проглядывают слабые места. Будьте открыты, либо будьте закрыты – третьего не дано. И – ваше разочарование глупо.
Незнакомец. Не скажу, что вы правы во всём, но последнее ваше утверждение любопытно. Если вы так уверены в своей правоте, ответьте на один вопрос – что бы вы могли показать мне такого, что заставило бы меня пересмотреть свои позиции? Не то что бы меня было поздно изменить, – мне, кстати, ещё нет двадцати семи – но вот уже четыре года, как я ничему не удивляюсь и ничему не смеюсь.
Эмма (раздумчиво). А вы когда-нибудь запускали воздушного змея?
Незнакомец (растерянно). Вы это к чему?
Эмма. Вас как зовут?
Незнакомец. Альберт.
Эмма. Альберт. Приходите завтра утром на это же место. Скажем, в девять. И не забудьте купить воздушные шарики.
Незнакомец. Какие шарики? Вы в своём уме?
Эмма. Ещё как в своём. И вы не хуже меня это знаете.
Акт 6. Бумеранг.
Крыша одного из офисных зданий на окраине города. Утро. К одному из шпилей прицеплена связка воздушных шариков. На потрескавшемся шифере сидят Эмма и Альберт, он держит за ниточки яркого бумажного змея.
Альберт. Ну что, запускаем?
Эмма. Подожди, ты забыл самое главное.
Альберт. ?
Эмма. У змея хвост из разноцветных ленточек, на каждой надо написать желание.
Альберт. Откуда мы их возьмём в таких количествах, у него в хвосте этих ленточек не меньше сотни!
Эмма. Ни за что не поверю, что тебе ничего не хочется. Мороженого? В Испанию? Стать космонавтом?
Через полчаса все ленточки исписаны, Альберт запускает змея, Эмма по одному отвязывает от шпиля шарики.
Альберт (щурясь от солнца). Ты просила, чтобы я напомнил – ты хотела мне что-то показать. Хотя, честно говоря, мне трудно себе представить, что может быть лучше того, что ты уже показала.
Эмма. Чёрный калейдоскоп.
Альберт. Что?
Эмма. Чёрный калейдоскоп.
Эмма достаёт из кармана плаща чёрную трубку с палец величиной.
Эмма. Загляни в неё.
Альберт зажмуривает левый глаз, к правому подносит калейдоскоп. На губах играет улыбка, в каждой черте – детская радость узнавания.
Эмма. Когда эта штука прилетела ко мне в жестяном коробке, она была с полтора моих пальца. Теперь с один безымянный. В тот день я сидела на чердаке – я почти всё время там сидела – и пускала мыльные пузыри. Сегодня я чуть выше, и запускаю воздушного змея. Парень, который подарил мне эту вещь, завещал мне использовать её в лечебных целях – помогать прозреть тем, кто даже толком не понял, во что перестал верить. И вот уже я исцеляю тебя. Когда смотришь сквозь это стекло, кажется, вся вселенная разом берёт тебя на руки, прижимает к груди, говорит: «Не бойся. Больно не будет». Слышишь, Альберт? Больно не будет.