Куда бы ты пошел? Вот был бы ты, к примеру, крысой. Или воробьем. Нет, лучше крысой. У крысы руки-ноги есть. И вообще, крысы - пушистые, и носы у них смешные мохнатые, глазки навыкате, живенькие очень глазки, особенно в сочетании с мохнатым носом. У каждой крысы свое собственное лицо есть, если хотите. А у воробьев толком не разглядишь, тем паче у воробьих – все на одно лицо. И прыгают непрестанно – ходить по земле спокойно не могут, не та конструкция. Представляю, что у них в голове творится, когда картинка перед глазами все время прыгает – как будто в ненастроенный монитор пялишься. Крысой все-таки лучше – зверь серьезный, хищный, но сильно не задается, не выпячивается в природе среди других – спокойно делает свое «хищное» дело и в дискуссии не ввязывается. Да еще крыс любят и разводят дома. Ну, или вовсе ненавидят. То есть реагируют на них как-то эмоционально, а это значит, что вниманием они не обделены и ощущают свою причастность к миру. А про воробьев такого не скажешь. Никто не станет восхищаться воробьем – хоть отдельно взятым, хоть стаей. Так, посмотрят на них, как на элемент городского дизайна – и все. Воробей нынче пошел избирательный, как и человек. У одного право такое есть, а другой просто может взять, да и бросить все нафиг – совершенно безболезненно и перекочевать, когда ему ветер под хвост подует. Не могут они друг без друга: человек и воробей – как памятники без голубей. Но у голубей это предпочтение из каких-то идейных соображений, что ли, а с воробьем и людьём все проще. Одного к городу тянет поближе, туда, где пошумнее, потеснее, и другого тоже. Все кажется им, что где шумнее – там жратвы халявной больше. И все норовят обрисоваться совсем даже недвусмысленно и заявить во всеуслышание о своих намерениях – мол, давайте жрать! Крысы же наоборот, тихо приходят, берут, что хотят и отваливают себе, пока их никто не заметил – а зачем светиться лишний раз? Им неважно место под солнцем, им бы в тенек, они не стремятся к обретению веса в обществе, им хватает забот о собственном, живом весе печься. Можно тут спорить – мол, ну что видят крысы из своих подвалов? Они и головы никогда к небу не поднимут – их удел тьма и сытость. А где, я вас спрашиваю, вы видели воробья, который посетил бы верхушку хотя бы одного городского небоскреба?! Они так отяжелели, что выше заборов и фонарных столбов перестали подниматься. Да и нужды в этом им нет, когда жратва вся по земле разбросана. Вот и думай – воробей, все ж таки птица, крылья ей дадены, возможности, привилегии от рождения – а оно ей на фиг не нужно оказалось, все это богатство, родственниками нажитое. Небо им – получите, распишитесь – и не надо шею ломать – пари над всей земной суетой – не хочу! А не надо! Им крылья теперь мешать стали – во как! Видела, как один воробушек ухватил кусок булки, и полетел низенько так над землей – видать кусок тяжелый был, а на пути ему, возьмись откуда, – кованая ограда ажурная. Воробушек тот с булкой на крылах своих распростертых в ажурный металлический узор и не вписался. Так они вместе с булкой и кувыркнулись – двумя комьями промеж изогнутых прутьев: воробей по одну сторону – булка по другую. Я вот думаю, а может земное притяжение стало сильнее, а? И на сознание всех живых организмов возвлияло не по-детски? Ведь, и людей тоже к земле как потянуло! Бросили всем заниматься, дерутся за кусок земли! Да и смертность вон как подскочила. Это точно, с планетой что-то происходит. Тянет к себе земля-то. Равновесие, что ли она восстанавливает? Из нее понарыли всякого добра, повыдергивали, а теперь обратно возвращать пора пришла, так что ли?
Иду я по дороге, гляжу в сиреневое облако и думаю: а там, за ним и за зеленеющим от досады на все еще короткий день небом, там - долгий космос, где нет никакого притяжения. И куда бы я пошла, захлопнув за спиной дверь с тугой пружиной земного тяготения. Куда… так ли важно это знать – куда? Нет, для тех, кто выбрал крылья, нужно бросить булку, чтобы не застрять навсегда в плетеной металлической изгороди. Наверное, это из-за них, такие, как я останавливаются иногда, выглядывают из самих себя, как из подвалов, карабкаются к доступным верхушкам, чтобы посмотреть, как окрыленные спокойно уходят за пределы этого неба. А я, провожая их взглядом, не завидую, нет. Я радуюсь тому простому открытию, что у меня пока еще есть голова, и я могу ее поднять.