Автор: Лайма Муктупавела. Перевод с латышского: Алексей Герасимов. Жанр: эссе. Впервые опубликованно в журнале "Дружба народов"
Эссе о латышах, – с картинками из прошлого и попыткой заглянуть в будущее, -- и даже о сексе в латышском вкусе.
Не знаю уж, о чем Бог думал, пуская в это мир латышей?
Каковы они, знаете? Если бы латышей повезли продавать на базар, то эксперт социал-антрополог им сбоку поставил бы штемпель с краткой надписью: «Порядочные люди». Такие смирные. НО! Если начнем всматриваться, изучать, беседовать, над кое-чем еще и поразмыслим – возможно, станет ясно, что мы из тех, которые на самом-то деле сеют ветер. Это ничего, если буря разразится в стакане. Сами знаете, что потом бывает!
N. B. Латышская суть – в четырех знаках препинания:
; Говорят, что латыши невозмутимы.
; Удивляются, действительно ли латыши всю революцию на собственных плечах вынесли?
; Обзывают латышей тихими хрюшками, что свои корешки глубоко копают!
; Историческая память предостерегает, что латыши – как тлеющие угли…
Но, прежде, чем ответить на вопросы о латышах, позвольте мне, по праву всезнающего наблюдателя, познакомить вас, доверчивых читателей, с нашими, латышей, соседями.
Их у нас много, и все они разные! Так как веками живем рядом, вплотную, то обычаи друг друга изучили не хуже, чем привычки дружелюбных соседей по коммунальной квартире. Вы усмехаетесь? Будьте уверены, что в соседях, на самом-то деле, мы замечаем много черточек, присущих и нам.
Начну с наших кровных братьев – с лабусов.
Но им самим не нравится, что мы их так называем. Поэтому теперь, встретившись на Мажейкяйском рынке, прежде чем бросить фразу: «Кто тащится, как нищий лабус?» -- мы оглядываемся вокруг и, затаив иронию, говорим: «…торгаш из литовского супермаркета!»
Сойдясь на загородные гулянья в приграничье, где латыши за пляски с литовскими девчонками издавна получали от потомков велико-литовских князей по морде, мы обоюдно, по-братски, перебрасываемся бранными словами, которые родились многие столетия тому назад: «Бошки лошадиные!»
Мы вопим с латвийского берега и получаем в ответ с берега литовского столь же художественные выражения: «Бошки лошадиные!». Это -- в генетической памяти. В давние времена, когда христианская вера еще не проникла на земли балтов, -- племена земгалов, куршей и жемайтов кусались-царапались между собой не на жизнь, а на смерть. Уже тогда борьба за сферы влияния велась нешуточная. А сейчас -- литовские бизнесмены отвоевали себе в Латвии сферу торговли.
Ну, да, внимайте моим, обросшим паутиной байкам о древних временах. А было так: после кровавых межплеменных битв надо было собрать военную добычу. Конечно, это -- женщины, воск, янтарь, оружие, домашний скот и прочии ценности, повышающие уровень жизни… а также -- головы, отрезанные у коней убитых противников. Отрезанные конские головы, как трофеи, свидетельства храбрости, бесстрашия и воинского искусства.
Только не подумайте, что я тут сейчас, гневаясь, трясу на литовцев маленькими кулачками. Уже в 1868 году в «Латвиешу Авизес» отмечено: «…чтоб лабусы были лакомки, в том их нельзя упрекнуть. Их лакомства, это лишь ячменные лепешки, мясо, молоко и скверное пиво. Лабусы редко сильно напиваются. Тамошние латыши, напротив, верно служат этому божеству. Лабусы и латыши между собой не дружат, но одни других бранят и презирают. Лабусы презирают латышей за то, что те лабусов вытесняют, и что они не католики. Латыши опять-таки презирают лабусов, так как те люди вялые и темные».1
По правде, бывают минуты, когда я литовцам даже завидую. Каждый раз, когда мы, латыши, окопавшись каждый на своем хуторе, решаем какую-либо жизненную задачу в одиночку, они собираются вместе, как в военную дружину, и принимают решение. У них дружинно&командный принцип работает отлично. В такие моменты я хотела бы быть литовкой, а не гордо-самостийной латышкой, которая, сцепив зубы, как волчиха продирается сквозь густую чащу или, надрывая спину, выполняет невыполнимое.
На север от нас живут эстонцы.
Термин «эстонский темперамент» имеет уже хрестоматийное значение. И не только как синоним кротости, выдержки и стремительной резвости -- как у самолета-«кукурузника». Даже плевок эстонец долго перекатывает во рту. Греет кулак в кармане, пока противник сам не потребует, чтоб тот не мял штаны, а бил бы, что ли, наконец.
Латышский писатель Апсесделс2 , который родился и вырос у границы с Эстонией, наших соседей характеризует, используя столь понятную латышам-крестьянам сравнительную курятнико-коровниковую лексику: «Эстонцы, бывает, говорят: эстонец – свинья, а латыш – овца. Если несчастье постигнет одного латыша, то все прочие будут глядеть на это спокойно либо разбегутся. А если на одного эстонца кто-то нападет, то все остальные эстонцы, как свиньи, бросятся на нападающего».
В паре с эстонцем можно уверенно стартовать на соревнованиях по удержанию мира на собственных плечах. Оба будут вместе держать, тащить, если нужно, пока не потрескаются. Отличаться будут только методы. Например, уже в 1809 году в циркуляре о Ливонии (латвийская Видземе+Латгалия/Инфлянтия+Эстония) наблюдатель, немецкий интендант народностей Я. Петри, писал, что «…эстонцы живут в исправных поселениях сообща, а дома латышей – вразброс. Еще большее различие проявляется в характерах двух народов. Латыши – уживчивы, прилежны в работе. Вежливы и смиренны, как русские. При этом слегка заносчивы, простодушны, очень суеверны. Эстонцы, напротив, лукавы, завистливы, сварливы, мстительны, строптивы и обладают заметными холопьими свойствами: они относятся к другим людям безжалостно, радуются, когда могут обидеть другого, особенно немца, неучтивы и редко перед кем снимают свои шляпы».3
Никакие изменения в национальном генетическом коде не происходят, как в Библии написано, -- даже и через сорок лет. Эстонцы не меняются! Сказанное в циркуляре 1841 года звучит совсем как продолжение: «…русский, поляк и латыш переносят крепостное право с большим терпением, а эстонец с горечью и строптивостью. Балтийские немцы латышей презирают, а эстонцев боятся. Эстонцы ленивее, грязнее и нахальнее, чем латыши. В воровстве же оба народа можно одинаково упрекнуть…»4
Нас, латышей, в мире славят, как знатоков лечебных трав, как колдунов и ведьм. Прибавлю от себя, что эстонцев также держат за отменных знахарей, ведунов и ясновидцев.
В западной части Латвии, вдоль побережья Балтийского моря, живут ливы.
Их характер сформировала гордость от осознания того, что они особенные. А разве нет? Ливы – один из самых маленьких угро-финских народов. Появились на территории современной Латвии еще раньше, чем балты. Отчасти они могут упрекнуть в колонизации нас.
Теперь же их мало, да и по-ливски редкие из них умеют говорить.
Тощую приморскую землю обрабатывали так, чтоб только самим хватало, ибо основной доход приносило море -- рыболовство и кораблестроение. Что тут скажешь – ливские женщины уже давно гуляли в шелковых платочках, пока в Латгалии вокруг головы оборачивали только льняные и шерстяные платки. Вот, что значит, если мужья – моряки, которые по всему миру путешествуют, весь мир видят, да своим ждущим супругам еще и роскошные наряды привозят! Носики в небо! Импорт есть импорт!
Но, как сказано в старых документах чужестранных визитеров: «…ливы привычками мало отличаются от латышей. Более образованные, учтивые и проворные, но большею частью -- грубоватые, скрытные, суеверные и крепко держатся обычаев предков».5
На восток от нас живут русские.
Могла бы написать «без комментариев», да когти зудят! Русские переселялись к нам, в Латгалию/Инфлянтию, как беженцы. Старообрядцы. Мы – католики и, в середине Латвии, -- лютеране. Они пришли с другой верой, обычаями и нормами поведения. Между собой мы и они не смешивались, ибо, пока в наших общинах царила разная идеология, отличались нравы и церковные ритуалы, каждый жил, соблюдая территориальные рубежи другого. Между нами была разница.
С русскими все ясно – в их душе метания «от альфы до омеги» и удивительная жажда жить «во весь банк». У латышей из Латгалии есть даже такая поговорка: «Если, выйдя со двора, столкнешься нос к носу с русским попом, то быть беде, а чтоб ее избежать, хватайся за пуговицу, на пальто она или на юбке, и рви напрочь!» -- вобщем, знаем мы, как от русских уберечься, лишь бы пуговиц хватило -- отрывать. Хе-хе!
Расскажу историю про русских, которую сама пережила более, чем двадцать лет тому назад. В то время студентам надо было осенью ездить в колхозы «на картошку». Нас, группу новоиспеченных историков, послали в один латгальский колхоз. Работали вместе с местными. Вскоре у наших мальчиков заблестели глазки. Они спрашивали, где пивка можно достать, есть ли девушки? Сами понимаете, что ищет первокурсник, вырвавшийся из маминых ежовых рукавиц. Но ни один из местных на вопросы наших парней не отвечает! Тогда я, глазастая, и обратила внимание, что люди здесь какие-то странные – йохайды – даже не пьют!
Оказалось, что они – старообрядцы, которых в кулаке держит и, как лидер, ими управляет некто Тихон. Притом, оказалось, что в то время шел очередной старообрядческий пост, когда местные даже в клуб в конце недели танцевать не ходили. Зато, когда пост закончился… Вы, которые утверждаете, что русская натура вам знакома, сами можете вообразить! Красиво, эмоционально, горячо! Рамки, в чувствах и в отношениях, рушились как старые сараи, но – только до Тихонова свиста. Тогда все успокаивались, и каждый ложился в свою телегу.
Русские до сих пор все еще называют нас гансами. [«Gans» буквально «пастух». Если употребляется как жаргонное слово, приобретает негативно-презрительную окраску. Прим. пер.]
Вот так у нас с русскими. Вот такие пироги.
Еще у нас в Латвии веками живут евреи.
Так же, как и во всей царской России, им нельзя было владеть недвижимым имуществом – землей. Потому и в Латвии евреи зарабатывали, кто как умел, – торгуя, осуществляя манипуляции «купля&продажа», а также пошивая для мамзелей тончайшее белье.
О них не способен был промолчать почти ни один латышский литературный классик, ласково называя их коробейниками-жидочками. Если можно так сказать: они были первыми бизнес-ласточками – бродили по сельским дворам, главным образом с текстильными изделиями, и торговались, расхваливая товар. Каковы еврейские дух и природа? Добудем немного фактов из прошлого: «… для жида настоящая отчизна у лабусов… Тут он, так сказать, более самоуверенный, более полноценный жид, чем в Видземе и Курземе. Торгуясь, жид действует так хитро, что крестьянин иной раз думает, что это он жида обманул, а не жид крестьянина… Жид способен так хорошо хозяйке все растолковать, что она и в самом деле верит, что получила товар за полцены, хотя, возможно, вдвойне больше заплатила, нежели городской кауфман запросил бы».6
Есть даже такая примета: «Если, идя по дороге, первого встретишь жида, то знай, что счастье придет».
«Бери, хозяюшка, один красный платочек за полцены отдаю!»
И латышка думает, что задешево купила.
«Хе, хе!» -- латыша встретивши, ухмыляется торговец в бороду.
Еще у нас давным-давно есть собственные цыгане.
Джинджала, джимбала! Мы напеваем это в период от Рождественских праздников до Масленицы. Тогда мы и сами наряжаемся цыганами.
Особенно много цыган живет в Курземе. Возможно, что наши точно такие же, как и ваши. А вы знаете, почем ваши именно такие? Мы-то знаем, почему наши такие изрядные баламуты, которых нет возможности переболтать! Потому что наш цыган, это уж точно, -- выдающийся дипломат. Чтобы извлечь свою выгоду, наш со всем будет соглашаться. И долго, пока мозги так называемому умному и толковому латышу совсем не заморочит, как будто тот кукушкиным ку-ку заслушался.
А было так: «Когда Спасителя вели на Голгофу, цыган сказал, что у Иисуса на груди сидит муха, а жид ответил четко, что это – рана. Цыган начал упорствовать и воскликнул: «Да, ну?!» , -- и с тех пор это ему всегда приходится говорить». 7 Наши цыгане, видишь, имеют оправдательную грамоту!
Пару слов о поляках, живущих в Латвии.
О том, что они имели в Латгалии поместья, теперь свидетельствуют польские названия населенных пунктов, переделанные на латышский лад. Например – г. Галгауска, который свое имя унаследовал от усадьбы поляка Колковского. Хотя, в отличии от немецких баронов, которые Латвией владели семьсот веков, польские помещики в генетической памяти народа сохранились как полу-господа, ненастоящие какие-то господа.
Чуть ли не забыла рассказать о наших немцах.
Не любим их уже с тех самых времен, когда они начали обращать нас в христианство. Простите, не удалось. Педантичные немцы, приобретая свои поместья в Латвии, барщину назначали исправно, десятую часть на церковные нужды требовали пунктуально, живя себе поживая в привычном аристократическом стиле. Какие еще могли у них быть думы о крестьянах? Bauren! Смерды!
У них была своя, господская, жизнь, а у нас, крепостных латышей, умножающих их состояния, своя. Читаю разглагольствования Ленца в сборнике проповедей издания 1764 года: «Вы, латыши, неласковые… против чужестранных путешественников иной раз столь безжалостны и жестокосердны… Если он чужак, или немец, вам ему и дорогу показать запретно. Один, если спросить его, где путь лежит, соврет, ответив: «Не знаю я…». Другой, такой безбожник, что немцу этому совсем иной, ложный, путь укажет». 9
Ну, совсем как дед моего дедушки – Микелис Барисс, который получил прозвище Бешеный Микелис. Он был человеком чести. У помещика, тяжело работая, за золото выкупил себе вольную. А тихий свой протест помещичьему своеволию он выражал в столь привычном для латышей стиле – в стиле Махатмы Ганди – непротивлением.
Однажды, это могло случиться около 1860 года, увидев, что по тракту едет немецкий барон (фон Транзе, von Transehe), мой предок стянул с себя штаны, повернул задницу в сторону кареты и сел срать тут же при обочине.
Барон ехал со своей госпожой. Велев кучеру осадить коней, спросил: «Микель, что ты делаешь, мне это spass!» На что мой родственник ответил: «Что ж я, ваше превосходительство, могу еще делать, если мне, глупому мужику, время срать пришло…»
Ну, как такого глупого мужика лупить! Его превосходительство кинул бедолаге рублей. В доме, купленном на эти деньги, до сих пор живем мы, потомки.
Уже крепостное право отменили, а для немецких господ все еще действовало право первой ночи. У меня множество соседей, в чьих жилах течет голубая кровь тевтонцев, а байки про немцев-господ, которые латышских девушек-служанок примечали, живут в народе как анекдоты. Ну, хотя бы в моей волости, в поместье Вецадулиена, жил эдакий фон Тизенхаузен. Знаете, ни одной сельской бабы мимо себя не пропускал, перед этим с нею выпивал, после этого помогал ей копну сена соорудить и даже целый серебряный рубль на прощанье давал. А о своих восемнадцати дочерях, от четырех латышских служанок, заботился до самого своего смертного часа. И склеп его до сих пор потомки красиво прибирают.
Но за то, что немцы-господа латышских холопов и за людей не считали, в Пятом году многие баронские замки были сожжены. И это была уже не потаенная ненависть, а буря в самом разгаре.
Осенью 1939 года началась репатриация немцев на землю предков. Латвийское государство заплатило компенсацию за принадлежавшее им недвижимое имущество: замки, дома, фабрики. За все мы рассчитались, за все.
Почему мне так хочется рассказывать о наших соседях? Потому, что латышский характер и образ жизни формировало вековое взаимодействие с теми, кто вокруг нас. В каждом латыше есть по крошке от лабуса, по капельке от эстонца, по глотку от русского, по щепотке от еврея, от цыгана. Если в жилах наших одновременно течет и голубая и крестьянская кровь то, чего тут отпираться, нет смысла!11
Кто же все-таки эти латыши, вы спросите, недоумевая?
Начав изучать латышей, живя вместе с ними, преломляя кусок хлеба и делясь с ними последней рубашкой, вам останется только признать, что нет людей лучше!
Если надо вычистить Авгиевы конюшни, если надо вкатить камень в гору, зовите на работу латышей. Если надо разутюжить по земной коре холмы и овраги, тогда зовите латышей. Они вам и конфликты притушат и, не моргнув глазом, сделают революцию, и свернут шеи как своим, так и чужим. Уже делали это, простите.
Правда ли, чтобы отыскать ядро народного характера, каждому, кто хочет подобрать отмычки к тайнам жизни, надо, как герою древних сказаний и легенд, приникать к источникам прошлых веков? Надо опуститься в глубь озера Буртниеку, где на страницах толстых фолиантов отпечатаны слова паролей? Громко их выкрикнуть, чтобы поднялся из темени затонувший Замок Света? Есть у нас такая легенда, хотя энтузиасты считают, что этот замок -- существовал. В Беверине, где-то в Видземе. [Между латышским Замком Света и русским градом Китежем можно провести аналогию. Беверинс – мифический город, нечто вроде тибетской Шамбалы. Прим. пер.]
Могу уверить, что одним из таких благодетелей латышского народа, был немецкий пастор Гарлиб Меркель. Служа в Рижском суде переписчиком, наблюдая жизнь латышских крепостных в поместьях, молодой и пылкий Меркель и в судебных актах находил ценные материалы о положении крепостных в Балтии. В его архиве было собрано огромное количество свидетельств, доказывающих, что немецкие феодалы чуть ли не уничтожают целый народ. Вращаясь среди либеральных помещиков, посещая собрания и званные вечера русских чиновников, молодой Меркель стал литератором, публицистом, который верил в желание и возможности «просвещенной монархии» помочь заключенным в рабство крестьянам. Нам, латышам.
В 1793 году он поступил домашним учителем к барону фон Транзе, -- в усадьбу «Анна» Нитаурского прихода. Покинул Ригу, с ее столпотворением и светской жизнью, не только, чтобы Богу служить. У него была цель – написать обвинительный памфлет против церберов крепостничества – помещиков. В течении двух лет, пополняя свою работу вопиющими фактами о жалком существовании латышского и эстонского народов, он написал книгу о крепостном праве в Балтии.12
Понятно, что отношение немецкого дворянства к манускрипту было отрицательным, а генерал-суперинтендант Видземской Лютеранской церкви Зондаг на запрос о возможности издания книги ответил – уклончиво. Гарлиб Меркель отправился в Германию изучать медицину.
Возможно, что учеба была лишь предлогом, ибо в 1797 году, наконец-то, в одном из небольших издательств города Лейпцига была напечатана книга Меркеля «Латыши, особливо в Видземе, в конце философского века».13 Автор получил ничтожнейший из ничтожнейших гонораров – 1 дукат за печатный лист, но зато стал известен в Западной Европе, как литератор, и на вечные времена занял свое, значительное, место в латышской культуре.
К сожалению, балтийские дворяне, даже не проанализировав «Латышей», поступили также, как, порой, поступают и в наши дни, -- когда публицист обращает свое критическое внимание на какие-либо проблемы в обществе, -- не вникнув в сущность поднятых «Латышами» проблем, набросились на Меркеля, обзывая его «врагом общества» и «якобинцем».
Чем Меркель заслужил столь презрительные обвинения? Лишь тем, что написал об условиях жизни латышей. О том, что нам приходилось работать в пользу немецкого дворянства. О том, что в возникновении подобных нечеловеческих условий были повинны именно они, помещики. Сделал вывод, что экономическая отсталость идет рука об руку с социальными проблемами, и не только. Как будто в кузнице, -- где молот дан в неумелые руки, -- ковали латышей. И выковали -- как тупые ножи, кривые плуги и полозья…
Как тут не засомневаться в точности высказывания: «Каждый сам кузнец своего счастья», -- если ты, латыш, еще более бесправен, нежели мужик в России, платящий оброк?
«И сейчас крестьянские жилища в Видземе – рассеяны в густых чащобах, нередко в полной изоляции. Обычно, это овины или крытые соломой лачуги без дымовых труб и окон, со столь низкими дверьми, что, только согнувшись, можно войти в них. В комнате полной дыма, в котором можно задохнуться, что-то копошится и шевелится. В свете воткнутых в стенные щели лучин суетятся: хозяин со своей семьей, работник со своей, здесь же куры, свиньи, собаки. Вглядитесь в их лица! Изменившиеся, помрачневшие, они вам сквозь зубы расскажут про голод, про бесчувственную и нерешительную холопью натуру. Эти люди, от чьего труда как дворянство, так и духовенство живут в полном достатке, эти люди вынуждены в летнюю пору оставлять собственные поля необработанными.
Если примем во внимание, что разоренные крестьяне еще и абсолютно подчинены неограниченной власти, которая утверждает и изменяет даже их домашние обычаи, влияет на их отношения с женами и детьми, на их хозяйственные действия, и которая может накладывать какие угодно наказания; если учтем, что все другие общественные сословия смотрят на них сверху вниз и с презрением; если учтем, что никоим образом, ни высочайшей своей добропорядочностью, ни расторопностью, ни огромнейшим прилежанием, они не в силах изменить своей судьбы, не в состоянии дослужиться до более высокого положения, не смогут даже смягчить свое зависимое положение – тогда поймем, что последствиями такой жизни может быть, единственно: притупление всех чувств и ослабление духа, безвольное и трусливое преклонение перед любым пороком, что ни встретится на их пути, отвращение к любому знанию, чернейшее суеверие и темнота. Вот, какие явления в человеческой душе порождает не сброшенное ярмо, угнетение». – заключает Гарлиб Меркель.
Как ярчайшие свойства характера видземского крестьянина-латыша, Меркель упоминает две – рабскую боязливость и недоверчивость. Проходя мимо господского дома, латыш, съежившись в комочек, скидывает шапку. Если хозяин ему что скажет, латыш тащится к нему, целует подол господского сюртука или ногу. Если что спросят, отвечает скрытно и уклончиво. Почему? Потому как все, что латыш считает своею собственностью, немец-хозяин может у него отобрать. Поэтому заранее уже изображает из себя дурачка бедненького. (Правда, подобные проявления инстинкта самосохранения так по-человечески понятны!)
А латышские дети? Они неизбежно станут рабами, как и их отцы, и не верится, что дети унаследуют нажитое отцами. Зачем же стараться?
Уже родиться латышом означало -- несчастье. Во времена, когда жизнь, человеческая жизнь, могла ничего не стоить. Рождающиеся дети всегда -- как лишние рты. Не удивительно, что многие матери, только прослышав о заболевших оспой, спешили с младенцами к больному, давали малышам есть его коросту. Допытывались, почему они так делают, а ответ потряс бы и спартанку: «Лучше, если ребенок умрет сейчас, если суждено ему умереть, нежели потом он много хлеба съест и все равно уйдет!»14
Латыши считаются людьми по натуре спокойными, и, пока мы были крепостными, никаких проявлений чувства национальной гордости от нас нельзя было ожидать. Меркель даже констатировал – если кому-то из латышей все же удается получить свободу и утвердиться в каком-либо ином сословии, то он считает за величайшую для себя обиду, если ему напомнят, что он – из латышей. Он тогда стремится отдалиться от своих братьев, притворяется, что больше не понимает их речи, и, если удается ему получить власть над некоторыми из них, например, стать старостой , тогда он оказывается еще более безжалостен и корыстолюбив, чем сами немцы.
Расскажу, как притчу, один современный анекдот. В ад заявилась трудовая инспекция. Смотрят, изучают, оценивают работу – какова производительность труда, как обстоят дела с трудовой дисциплиной и техникой безопасности. Инспекторы видят: к одному котлу дровишки доставляются нерегулярно, один полусонный охранник наблюдает за порядком, время от времени какой-нибудь грешник радостно прыгает в котел. Комиссия требует сказать, кто тут варится? А! Здесь русские варятся – даже в ад ввергнутые, они хорошо себя чувствуют, и своих сюда зовут.
Идут ко второму котлу. Там вокруг охрана выставлена нешуточная: маленькие «узи», «калашниковы» взяты наизготовку, гранаты в руках, все очень серьезно. Комиссия спрашивает, а кто же тут варится, если такое к ним внимание? А, здесь евреи! Если какому еврею удается из ада сбежать на волю, так он всю толпу за собой тащит. Потому так и внимательны, чтоб не бегали.
Подходят к третьему котлу. Охраны нет, время от времени высовывается из котла какой-нибудь грешник, сам подбрасывает дрова и шустро ныряет обратно. Инспекторы удивляются: йохайды! Кто же здесь варится! Эх, здесь латыши. Если один латыш хочет из ада сбежать, то они сами своего обратно в котел затаскивают, на свежий воздух не пуская.
Я не знаю, о чем Бог на самом деле думал, пуская в этот мир латышей?..
Почему он восемьсот лет нуждался в этих рабских душах? Действительно ли и сам он такой же – если даже в Библии сказано, что создал нас по образу и подобию своему.
Представьте только, каков Этого Господа облик, если его подобие – крепостной латыш: «…в образе нет ничего славного. Неразвитые, отупелые, большинство из них блуждает по жизни, и не знают они большего счастья, чем наесться до отвала хлеба из половы, не знают другого подвига, как только поднять глаза на господина, не знают другой мудрости, как только не дать себя поймать на воровстве. По-скотски напиться в воскресенье – закон для них, не быть поротым – для них, это честь. Правду говоря: они такие, каким может стать народ, в котором все человеческое уже шесть веков пережевывают драконьими зубами».15
Господи, действительно ль таков ты – латыш?
Но теперь, мой читатель, забудь о том, что ранее, обрыдавшись, я тут понаписала! Прочь! Как и не было!
Возможно ли, что для современного латыша типично качество – самосохранения ради все еще продолжать изображать из себя бедняжечку, посыпать голову пеплом, чтобы разжалобить собеседника. Посетовать, что нищие мы сиротинушки. Одно время вести себя именно так было особенным шиком. Доказывать свою бедность и, более того, гордиться ею, было даже рекомендовано, ибо действуя подобными методами, многие смогли получить новую квартиру, вернуть денационализированное наследное имущество. И получали!
В такие моменты латыш демонстрировал свое тяжелое прошлое, как бродяга – костыли. Шатаясь, ковылял по дороге, продолжая вопить, хотя на самом деле с походкой у него все в порядке. Ну, ладно, были под ярмом у немецкого дворянства восемьсот лет, но какой смысл нам без конца напоминать об этом всему миру, и самим при этом не меняться.
Проявляется холопья натура, ой, как проявляется. Не волчьи зубы блестят, но овечьи рефлексы срабатывают. Представьте, депортация советского времени, когда, 14 июня 1941 года, тысячи людей загрузили в телячьи вагоны и повезли на «скотобойни». Единственное возражение, которое эти тысячи латышей выставляли как аргумент, было святой правдой: «Я не сделал ничего плохого…»
И это было истинно, но такое могла говорить моя бабушка, владелица земли и отличных молочных хозяйств в сельской местности. Мне же остается лишь удивляться близорукости латвийских политиков того времени. Они все были люди старой закалки – офицеры царской армии, которые не могли не знать, что творится за границей, в России.
Еще тогда многие задавали вопрос: почему латыши не сражались? Почему поддались на обещания западных стран защитить Латвию в случае конфликта? Действительно ли такова была историческая необходимость? Финны ведь смогли.
В такие моменты я тоскую. Вот бы и у наших боевой дух был бы покрепче!
Самое лучшее качество латышей, это умение гордиться своим имуществом, нажитым тяжким трудом. Это не какой-нибудь истерически-романтический вздор о «о своем кусочке земли», о котором так ярко писал Андриевс Ниедра. Что происходит, если латышу в собственность достается имущество? Ого! Тогда он старается, заботится, хлопочет и хозяйство поднимает, пока хватает сил. Этому есть доказательства – в истории предвоенного времени. [Автор, очевидно, имеет в виду время перед Второй мировой, когда независимая Латвийская Республика добилась выдающихся экономических успехов. Прим. пер.] Хотя есть и некоторые минусы. Латыш не умеет своему богатству радоваться, ибо он большую часть времени это имущество собирает, обихаживает, чинит, но не умеет расслабляться. Скажет только, что детям дом строит. Живет не для себя, а как-то так, для кого-то, кто потом… Наиболее частое явление – детям этот домик потом и не нужен вовсе. У них своя жизнь. Если только это не кирпичный доходный дом в Риге. Или в состав наследства не входит еще и ближайший лесок. И т. п.
Когда слышу такие речи, всегда чувствую – бегут мурашки. Вспоминается виденное на селе, когда латыши/родственники из-за ветхих лачуг готовы были не только совершать магические ритуалы, насылая порчу, но действовать и сугубо практически. Бросать какашки в общий колодец, чтобы испортить воду – этим – а самим воду покупать или черпать из ручья; подсыпать курочкам крысиный яд; замуровывать в стены разбитые яйца, которые через некоторое время начинали так смердеть, что этим приходилось бежать из наследных владений без оглядки. Латыши – строптивые самодуры. Если у меня нет, то пусть и у тебя не будет, -- вот так мы и шаманим. И ведь исполняется!
В своем доме латыш желает действовать с размахом. И действует же! Но – только до границы. Происходящее за плетнем латыша мало волнует. Ему безразлична судьба соседа. Если сам он свое поле уже унавозил, то он не пойдет к соседу первым, поинтересоваться, надо ли землю помочь удобрить или зерно собрать, но еще и подождет, пока сосед придет и униженно о помощи попросит.
Не сравним талант латыша как интригана. Чтобы ухватить кусок помясистей, латыш готов, вместо того, чтобы собрать команду единомышленников, рвать куски единолично. Тихонько порадуется, что другому не везет, но, встретившись с глазу на глаз, мило улыбнется.
Опомнилась, что пишу-то о современных латышах. Что-то подозрительно похоже на то, что писали Меркелис, Апсесделс.
Надо опомниться. Где мои ранние гордые заявления о прилежности латышей? Расскажу о случае из жизни – для красоты. У меня была возможность собрать материал для книги, живя далеко за пределами Латвии. Далеко, за тридевять земель, тридевять морей -- на ирландских островах. Для ищущих работу кельтские земли очень гостеприимны. Не так, как в Англии, ключи к которой по-гестаповски ломает иммиграционная служба. Я работала на грибной ферме. Собирала шампиньоны вместе с десятью другими латышами. Можно было предположить, что, попав на чужбину, мы объединимся в некое товарищество, на основе национального самосознания объединимся, будем совершать поднимающие наш латышский дух поступки? К сожалению, нет.
Так жили те латыши, которые после мытарств Второй мировой сами бежали из Латвии, от советского режима. В изгнании старшее поколение латышей, большая часть из которых имела высшее образование, могло отвоевать себе место под солнцем, лишь работая на менее престижных должностях, чем в Латвии. Большинству пришлось служить в пансионатах для престарелых, в садоводческих хозяйствах, на фабриках, в столярных мастерских, в библиотеках и кафе. В свободное от работы время они собирались вместе, вспоминая лучшие времена, когда даже ливни хлестали сильнее и блохи скакали выше. И все вместе они поддерживали «латышский дух».
Но мы, одиннадцать латышей, которых экономическая ситуация в стране вынудила ехать за куском хлеба на чужбину, принципов жизни в латышском стиле не придерживались. Латышскость даже была осуждаема. Какое могло там быть празднование Янова дня или Рождества, если никто не хотел быть тем дурачком, который собственные деньги потратил бы на елочку? Дорого. Почему же не могли скинуться и купить елочку сообща? А потому что «мне это не нужно», был типичный ответ латышей.
Мне не нужно, -- я слышала все чаще. Не нужно прикрепить к стене вешалку, чтоб было куда вешать мокрую одежду. Не нужен и уголь для камина. Зачем нужна вешалка, если мы здесь, в Ирландии, -- временно? Зачем устраиваться уютно, как кабаны в грязной жиже, если настоящая жизнь у нас начнется, когда вернемся в Латвию? И зачем этот faking уголь нужен, если в камине можно разжечь хороший огонь, используя наши отходы: бумагу, бутылки из под кока-колы, одноразовые упаковки? И вообще – свечки на елках зажигают для детишек, лучше посмотреть телевизор.
Я поняла, что латыши, это народ, который не вдыхает сегодняшний день полной грудью, а трещит о руинах прошлых времен и, одновременно, возводит Замок Света. Не наслаждается тем, что проживаемый день дает, но, как лешим закруженный, все время возвращается к начальному пункту и мечтает, что наступят лучшие времена. Вплоть до курьезов!
Вплоть до абсурда! Перескажу сценарий короткометражного кинофильма «Как латышка рыбу жарила». Места, где должен, как подпевки back-vokal, звучать смех публики, отмечу особо.
Жил-был в Ирландии один латышский мужчина с латышской… партнершей. Вместе они собирали шампиньоны на одной из farms. Однажды мужчине из родного дома пришло письмо от законной жены (одобрительный гогот). Отписала, как их сыночек в местном пруду щуку изловил. Ели ее целую неделю, да притом еще и разными способами приготовленную. Мужчина, письмо читая, чуть слюной не захлебнулся. Тогда у него и родилась идея!
Совсем как в романе латышского писателя Аншлава Эглитиса о госпоже Омартии, где старый изгнанник, ностальгирующий по родине латыш, скучал по ржаному хлебу, квашеной капусте и скабпутре [Блюдо из ячменя и простокваши. Прим пер.], так и в Ирландии -- наш латышский мужчина. Велел он своей партнерше принести из супермаркета рыбу/щуку и приготовить ее в соусе из сметаны с укропчиком. (Одобрительные, ликующие возгласы).
Партнерша латыша покорно отправилась в супермаркет, смотрит, а там – только лосось и форель. Где щуки? И как сказать «щука» по-английски? Нет!.. (Угрюмое ворчание)
Так как латыш оплачивал своей партнерше телефонные счета, рассеивал ее одиночество длинными ночами и после этого называл киской, она решила не посылать латыша к дьяволу со всеми его щуками, а купить… форель. (Краткие ликующие возгласы).
Также у ирландцев не оказалось и этих самых «кислых сливок». Исконно латышская технология?! Ну, тогда, проявляя латышское смирение, она выбрала молочные продукты в двух номинациях: «сладкие сливки», которые решила посолить, добавив йогурта без сахара, с приправами. Майонез купила! (Аплодисменты!)
Укроп в Ирландии продается в удивительных магазинах, куда вегетарианские деликатесы доставляют из стран третьего мира. Ирландцы же традиционно употребляют петрушку. Тут латышка себя взбодрила! Обежала весь городок ради этого домоседа и добыла как укроп, так и петрушку. (Восхищенные возгласы. Латышки очень заботливые домохозяйки).
Вернулась домой, а этот оказался из тех латышей, которых воспитывают как настоящих мужиков. Его уважаемая мама дрессировала: «Настоящие мужчины на кухне у женщин под ногами не путаются!» Ну, тут же он отдал приказания, как бывало его отец -- в патриархальной Латвии. (За кадром мужчины кричат «Ура!», женщины – ворчат).
Узнав только, что щук нет в продаже, он обвинил весь женский род в лености – не отыскать настоящую вещь! – а ирландских рыботорговцев – в недостаточном рвении к работе. Перед тем, как отправиться смотреть телевизор, он голосом умирающего от голода кукушонка заявил, что «ничего не получится!» Сказал, ни настоящей щуки нет, ни настоящей сметаны… (С вопросительной интонацией).
Старалась услужливая латышка сделать все по-своему: и чесночок покрошила, и сливки подогрела, перца добавив, и лук спассировала. Она старалась. Готовила рыбу два часа. Весь дом пропах. Все Ирландия носами шевелила: «Скажи, чем это таким вкусным на наших островах так чудесно вдруг запахло?» (Звучит нечто типа ням-ням и хрум-хрум…)
Что же произошло, когда только перед одним, латышским, мужчиной легла на стол зажаренная с укропом и петрушкой рыба?
Откуда вы знаете, что вся затея потерпела фиаско? (Бормотание. Почему никто не смеется, а?)
Латыш как мешок шмякнулся на стул, поковырял вилкой рыбу, понюхал ее так, как будто это падаль какая:
-- Ну! Разве не говорил я, что из этой ирландской рыбы ничего путного нельзя приготовить?
-- Да, но это совсем не плохо…
-- Ну! Не говорил ли я, что ничего не выйдет, если нет настоящей сметаны!
-- Да, но это с майонезом…
-- Ну! Не просил ли я, чтобы ты приготовила рыбу, как ее моя жена готовит!
Произнеся эту хрестоматийную фразу, латышский мужчина выбросил рыбу в мусорное ведро! (Тишина, почему никто не хочет смеяться над этой латышкой, как предусмотрено сценаристом фильма? Видите, он показал, что нельзя рекомендовать к воплощению никакие новаторские идеи, ибо они заранее обречены на провал? Еще – уже Меркель заметил, что крестьяне никакие помещиковы новшества не желали в свое хозяйство вводить только потому, что это советует сделать немец. Если господин говорил, что деревья лучше сплавлять по реке, а не возить на запряженных конями телегах, крестьяне его не слушали).
Самое сладкое блюдо для латыша – другой латыш? И еще лучше, если ближнего своего можно разгрызть по маленьким кусочкам, по перышку расщипать. Желательно, чужими руками. Услужливых подлиз среди нас, латышей, -- целая стая.
Какие бы факты упомянуть в доказательство склонности латышей к хамелеонству? Например, если беседуют два латыша, и к ним присоединится русский, знаете ли, на каком языке эта троица продолжит разговор? Садитесь, «пять», -- на русском! Уважение к другому? Или страх перед ним, чтобы только этот не-латыш вдруг не обиделся?
Меня раздражает свойственная латышам привычка тащить свое прошлое за собой, как ревнивая жена таскает всюду доказательства мужниной неверности. Время от времени латыши посматривают назад и взбаламучивают песок со дна уже вроде бы начавшего зарастать тиной озера под названием Прошлое. Вытаскивают запрятанные в шкафы скелеты наружу и с мазохистской радостью вновь наслаждаются пережитыми в прошлом ощущениями. Безразлично, какова причина, -- старые междуусобицы, непокрытые долги или давние обиды.
О, да! Неумение переваривать обиды – одно из главных латышских свойств.
Я согласна, что знать историю – дело чести. Это предохраняет от ошибок в будущем, позволяет их предвидеть. Но самоистязать себя, подобно католическим монахам, которым вдруг бабу захотелось, необходимости нет. А латыши этим занимаются.
Поскольку все время мы жили одним латышским коллективом, то не могли выучиться говорить по-английски. Все время толкаясь среди латышей, я чувствовала, что стираюсь, как медный неразменный грошик. Тогда я и ощутила, сколь латыши интровертны. Скорее меланхолики, нежели сангвиники. Скорее, дверь запрут, чем другого в эту дверь впустят. Чужака не примут. Чужого мнения не услышат.
Существует только одна правда, думает латыш. Моя!
Мы жили под одной крышей, но не могли договориться ни по одному из общих дел. Различие точек зрения имело столь широкий диапазон, что часто мне казалось – лучше промолчать, лишь бы избежать этих гусиных войн. И теперь я с гордостью, имея определенный опыт, могу заявить: если позволить латышу быть таким, каким он сам себя вообразил, если позволить ему поступать по собственной прихоти, тогда не будет человека лучше его! Тогда ужиться с латышом будет очень легко. Как с самим собой.
И странно – все мы, кто там был, вели себя точно как Спридитис. [Герой латышских сказок. Аналогичен Мальчику-с-пальчик. Прим. пер.] Есть у нас такая фигура в сказках. Мы знали, что едем за границу зарабатывать деньги. Желательно, большие. Но мечты наши были мечтами Мальчика-с-пальчик. Этот крохотный мальчонка тоже отравился в большой мир счастья искать. В сказке Спридитис с Лутаусисом-великаном боролся, выдержал пытки Сикстулиса, скряги-кровососа, выполнил трудные задания Матери Леса, из когтей Черта вырвал принцессу Златовласку, и тогда… тогда он взял свою лопатку, уселся на белого голубя и произнес хрестоматийную фразу: «Неси меня в страну, где счастья больше!»
Спридитису уже не нужен был боле дворец принцессы со всем королевством. Никаких больше планов, которым и Ротшильд бы позавидовал. Ни о каком Голливуде или еще о какой, более далекой, цели он не мечтал. Он вернулся на свой хутор.
Letticus vulgaris16, хуторянин-одиночка, хотя у него и достаточно потенциала – взобраться на Стеклянную гору. Даже в двадцать первом веке. Он это уже делал! У меня есть доказательства, что латыш может быть не только завистливым пресмыкающим. Нам давали работу, от которой сами ирландские рабочие отказывались, уверяя, что работа невыполнима. Мы, латыши, глазом не моргнув, ее выполняли. Перевыполнили все возможные планы пятилеток и, под нос себе ворча, брались за наитяжелейшие сельскохозяйственные работы. We did it!17
Может, это генетически унаследованная способность – даже в господском овине работать хорошо, так же, как в своем? И что же потом, когда работа завершена?
Райнис это изобразил в своей длинной пьесе «Золотой конь». Забравшись на Стеклянную гору, третий сын не закрепился, как альпинист, на позиции. Он послушно собрал свои вещички и, скромный, остался доволен и малым. Вернулся на начальную позицию, откуда вышел.
О чем Бог думал, помогая латышам бороться за свободу?
Как вы думаете, почему латышские стрелки, как черти, бились и против Деникина, Колчака, Царя и против немецкой армии? Я разговаривала со старым стрелком, который сейчас уже в лучшем мире. «Потому, девочка, -- он мне отвечал, -- что нам была обещана своя земля, свой дом, свой двор, свой угол».
Ну, да, желательно, хутор. Завоевывали победы, получали Георгиевские кресты в царской армии, ордена Лачплесиса в армии латвийской [Лачплесис – герой латышских сказок и литературных произведений. Имя можно перевести как Раздирающий Медведей. Награда Орден Лачплесиса учреждена после обретения Латвией независимости, и вручается за военные заслуги. Прим. пер] и возвращались домой. А дома их ждали. Награды прятали в шкатулки. Забывали, что на самом-то деле они – герои войны, эти аккуратные латыши.
Сегодня мы по всему миру -- работаем на самых тяжелых работах, не только на сборе грибов: на скотобойнях, на строительстве дорог, горничными в гостиницах, санитарами в больницах для престарелых etc, etс… Но только редко, кто, работая в швейцарском банке, опустошая себя энергетически, как мантру, повторяет: «У меня будет свой банк, у меня будет свой банк…» Не слышала, чтобы кто-то из писателей мечтал бы сочинить такой бестселлер, чтобы получить за него Пулитцеровскую премию. Наши хорошенькие латышские барышни, попав на обложку какого-нибудь престижного журнала мод, собирают чемоданы и возвращаются в какую-нибудь латвийскую волость, строить глазки зеркальцу -- на собственном хуторе.
Дюжина гробовых гвоздей, которыми латыши сами себя пригвождают к позорному столбу .
; Для латыша хороший тон – не быть богатым. (Слышите, как глупо звучит?)
; Хороший стиль – намехаться над теми, кто делает карьеру на Стеклянной горе.
; Хуторской обычай – это довольствоваться малым.
; Следует усмирять пламенные страсти.
; Латышскому мужчине легче умереть, чем открыть свои чувства.
; В случае своей неудачи -- делать язвительные замечания другим.
; Уметь гладко выражаться, несмотря на явную неправоту.
; Не защищать ближнего, если это не принесет выгоды.
; Не вмешиваться в чужие дела, если они не находятся в сфере интересов латыша.
; …
; …
; … допишите сами в том же духе, и ничто не будет ложью…
Исключением могли бы стать латгальцы!
Поэтому я всерьез спрашиваю у Бога: «Скажи, Создатель, для чего мы, латыши, Тебе понадобились? Какими станем мы, сжавшиеся в комочек завистники, в будущем?»
Сейчас, читатели, мне нужно сообщить вам кое-какие вещи, которые от посторонних держались в секрете. Да, мы христиане: католики, лютеране, православные. Но не лучше ли рассказать о тех богах, которые правят нашим подсознанием, существуя рядом, помогая ежедневно?
Ну, тогда рассказываю дальше. Как только погода становится потеплее, мы, латыши, все как один, едем к родственникам, которые живут на хуторах, у которых в хлеву есть пара коров, поросенок, куры. И поле картошки.
Ива у пруда.
Яблоневый сад.
Заговоренные камни разложены во дворе как некие знаки.
Мы до сих пор знаем, где ближайшая священная березовая роща, где находятся жертвенные камни, деревья-идолы. Ужей нельзя убивать -- молоко иссякнет, это нам в головы вбито. Мы не бьем змей, сажаем деревья. Сыновей рожаем помаленьку.
Мы помогаем родной тетушке, наслаждаясь простыми радостями полевых работ, и, в тоже время, ей мешаем. Сгребаем листья и помогаем выпалывать сорняки. Высаживаем георгины под окнами и рябину при дороге. Тетушка нами командует и, улыбчивая, растирает в блюде манну небесную, розовую, из клюквы.
Есть множество вещей, которых не делаем, потому как знаем, -- нельзя.
Мы не садимся голой задницей на порог, ибо знаем, что под ним притаилась Лайма, вершительница судеб [Лайма, буквально «счасливая» -- богиня счастья в латышской мифологии. Прим. пер.] Нельзя вертеть нож на столе, как пропеллер, ибо тогда Черту, который прикован в аду, перепилим цепи.
Маленького черного жучка, который ползет по руке, мы считаем маровым посланцем. Мы знаем, но молчим о том, что покровительница скота, зовущаяся Марой, намазав руки сливочным маслом, подметает дороги на пути скота ивовыми ветвями. [В латышском языческом пантеоне богиня Мара, отвечающая за материальную сторону жизни, занимает позицию, противоположную позиции Лаймы, отвечающую за все духовное. Прим. пер.]
Мы работаем усердно и хлеба с маслом нам хватает.
Всюду, вокруг нас и вокруг нашего двора, чуем природу. Персонифицированную природу, где божествам присущи человеческие черты. Иногда я о том забываю и удивляюсь, что поздней осенью собаки становятся унылы, что кот, у ноги ластящийся, ведет себя так, будто видит невидимые для меня явления. Животные, способные разглядеть нечто в невидимом для нас мире, молча наблюдают, как вели [Души предков. Прим. пер.] прогуливаются по старым дворам. И вели приходят сюда каждую осень.
Для нашей тетушки первое лекарство против коровьих болезней – отвар из дубового венка, что сплели на Янов день.
Мы из-за нашей латышской скромности не можем громко заявить, что мы – синтоисты [Синто – традиционная, добуддистская религия японцев-язычников. Прим пер.] Ограда нам всегда нужна, чтобы разграничить внешний и внутренний миры. Потому и молчим. Оградившись, мы всегда сумеем сохранить неделимой целостность своего микрокосма. Потому и рябину высаживаем при дороге – чтобы ведьмы не смогли нам навредить.
Латыши сравнимы с ветрами:
Восточный ветер (чертячий хвостик в душе) = латгальцы. Хотя и наибеднейшее из латышских племен, все-таки именно материальная бедность развила в латгальцах щедрость, способность поделиться с ближним в его несчастье и судорожную жизнерадостность.
С западным ветром (как новая метла, «перестройщик») сравнимы курземцы. Их мы, прочие латыши, считаем молчаливыми, обособленными гордецами, которые не пустят на ветер лишнего слова и щепотку соли одолжат только под проценты, но, если какая девушка выйдет за курземца, то черствый хлеб ей грызть не придется.
Южный ветер (мягко только название) соответствует земгальцам, которые всех прочих мерят по своей мерке. А что мы, все прочие, против них можем выставить – земля у них жирнее, денег и величавости больше. Земгальцы всегда держались гордо и обособленно.
Северный ветер (работник, слов не бросает, а работает) – синоним видземца. Видземцев мы все еще держим за выдающихся колдунов. «В старые времена чужеземные писатели считали Видземе настоящей родиной оборотней».18
Чтобы свой микромир мы могли уберечь в целости и сохранности, для того свои эмоции, мысли, слова и держим при себе.
Если я сама буду неуязвима, крепка в своей уверенности, то ни один завистник меня не сглазит.
Мы знаем, что наш Диевс может принимать любой облик [«dievs» переводится как «бог», но латыши так называют не только монотеистического Бога; имя Диевс носит также языческое верховное божество-абсолют. Прим. пер.] Может встретиться на дороге в образе старичка. На твой вопрос Он может ответить устами старого пьяницы, одетого в обноски, -- вовремя и с толком. Может, как странник, попросить воды. Конечно, кто из латышей тут же станет вести разговоры за жизнь? Никто! Я тоже – с кое-какими подозрениями изучала чужого, пришедшего ко двору старика. Если бы по крайней мере у него были хоть какие-то божественные атрибуты. По крайней мере, хоть обращенный вдаль всезамечающий взгляд, суровый голос, какая-нибудь примета, которая доказывала бы его власть над небом и землей. Нет, ничего!
Мне теперь знакомы чувства той ленивой матери, которая Бога не узнала. Была такая. Однажды у некой женщины родилась дочь. А раньше было так, что дети, тотчас после рождения, уже умели ходить. Мать в один из вечеров валялась на кровати. Вдруг слышит – кто-то стучит. Матери не хотелось подниматься с теплых перин, и она послала открыть двери свою маленькую новорожденную. Младенец вылезла из люльки, подбежала к дверям, отодвинула засов, открыла дверь. Перед ней стоял старец, и он просил ночлега. Ленивая женщина указала ему на скамью у дверей. На следующее утро странник перед уходом сказал: «Из-за того, что, имея маленького ребенка, бьешь баклуши, повелеваю, чтоб впредь было так: новорожденные пусть целый год ножками не ходят!» Ну, так и есть, как старый мужичок сказал. Только после этого женщина догадалась, что это был сам Господь.
Со мной произошло почти то же самое. Чуть ли не произошло.
Представьте, весна. Работы столько, что не хватает рук – луковицы надо сажать, цветочки в клумбах пересаживать, еще и текст про латышей как вид надо переработать, а тут приходит эдакий типичный сельский мужичок с фуражкой на макушке, в изношенном, выцветшем холщовом плащике, из кармана предательски высовывается горлышко бутылки-поллитровки.
-- Бог в помощь! Доча, иди, поболтаем! – старичок зовет, стоя на дороге. Уже, видно, успел принять на грудь. Сама галантность.
-- Чего зря время тратить, работы навалом!
-- Иди, о жизни поговорим!
-- Времени нет, или не видишь?
-- Если подойдешь поговорить, помогу сложить дрова… -- понимаете, как он меня соблазнял.
Чтобы освободиться от него, сохранив мир и спокойствие, вышла за ограду. Уселись на камень. Он вытащил бутылку, пластмассовые стаканчики, все культурно. Разлил водку.
-- Ну, за что выпьем?
-- Чудной дядька! У меня времени нет с тобой болтать! Еще пироги надо печь, а тебе все равно, что делать, только время от дел отнимаешь! – и я встала на ноги.
-- Погоди, погоди, не так горячо! Работа дураков любит! – он улыбнулся. – За латышей!
Ого! Как он, скажите, узнал, что более месяца я ко всем пристаю с вопросом, что думаешь, какие мы есть, латыши? Почему нас называют скупцами, завистниками, овечьими душами, бомбами замедленного действия? Почему латышским же женщинами введен термин «латыш», который имеет следующие значения: 1) нетворческий, скрывающий чувства любовник, 2) прилежный работник, 3) дитя природы? Чего ради мы способны сражаться в чужих армиях брат против брата? Почему мы лучше чувствуем себя в полях и лесах, а имея дело со счетами и деньгами чересчур щепетильны? Если воруем, то самую малость, а если чувствуем, что назревает конфликт, то редко когда начинаем драться первыми!
Скажите, как этот желающий поболтать о жизни дядька узнал о том, что творится в моей голове?
-- Что же будет с латышами? – настороженно спрашиваю, понимая, что все сказанное этим старичком, будет правдой.
-- Доча, ты плачешь о куршах, селах, земгалах и летах – об этих племенах, которые образовали латышский народ? Были у нас такие предки. Ого! В Дании до сих пор стоит церковь, на стене которой выбито: «Боже, храни нас от чумы и от куршей!» [Племя куршей, населявшее западное побережье, жило, в основном, морским разбоем. Прим. пер.] Знай, что эти непобедимые викинги боялись куршских грабителей. Помни о том и гордись!
-- Были такие времена, были…
-- Теперь смотри – мир кормит, беспорядки раззоряют. Там, где другие совершают безумства, там латыши все приводят в порядок. Латыш устоит на краю, согнется, но выживет, примет любой облик и легко приспособится к любым условиям. И это значит, что латыш – мастер по выживанию. Ну, а значит, с богом! – сказав это, старичок выпил водки, закрутил крышку на бутылке, положил ее в сумку и молча зашагал прочь.
-- Ты же обещал дрова сложить? – воскликнула я смущенно.
Ответ прозорливца открыл мне глаза:
-- Толока будет!
И лишь тогда я вспомнила, что время от времени по Латвии все еще бродит Господь:
Подняла свой стаканчик и пробормотала: «Ну, за латышей, с богом!»
Знаете, что было дальше!
Как и каждую субботу, съехались родственники, и сложили дрова, как принято у латышей, – аккуратно! Как и было Богом обещано.
«…надлежит исполниться всему…»
1 «Латвиешу Авизес» (Латышская Газета). 1868. 124
2 Апсесделс – (наст. Им. Аугустс Апситис, 1880 – 1932), прозаик, поэт, публицист
3 J. Petri, Neuestes Gemald von Lief – und Ehstland. 1809, 467
4 J. Kohl, Ostseepr. I. 1841, 193 - 201
5 Bescherreibung der Provinz Kurland, 1805, 188
6 «Латвиешу Авизес», 1868ю 125
7 К. Янсонс. Латышские народные поверья. Р., 1940
9 …. книга Ленца, 1764. 1205
11 строчка из стихотворения Александра Чака (наст. им. Александр Чадарайнис, 1901 – 1950) «В тумане плачет окно», которое литературоведа поместили в золотой фонд латышской любовной лирики.
12 J. Niedre. Raksti. R., 1978.
13 в оригинале – «Die Letten, vorzuglich in Liefland, am Ende des philosophishen Jahrhunderts», Leipzig, 1797
14 Г. Меркель. «Латыши», Р., 1953, 44
15 Там же, 52
16 латыш обыкновенный (латин. яз.)
17 Мы это сделали! (англ. яз.)
18 L. Arbuzov. Rigascher Almanach. 1911