В церковь я не пошла. Исповедоваться было нельзя: началась менструация. Хорошо хоть, не забеременела…
В Петербурге проливной дождь, ветер треплет волосы и плюет в лицо. Никто конечно не встречает. Скорее бы домой…
А где теперь мой дом?..
Я ждала автобус, стоя рядом со своим чемоданом – ехать на такси для меня теперь снова дорого.
Помню, как-то раз мы с Женей торопились куда-то, он поймал такси. Мы приехали, у водителя не оказалось сдачи, Женя побежал менять деньги. И зачем я это помню? В общем, водитель повернулся ко мне и сказал:
-Повезло тебе с кавалером. Хороший парень – не упусти его.
-Я слишком уважаю себя, чтобы держать его, если что.
-Будешь дура, если будешь думать так всю жизнь.
-Будь вы женщиной, я бы поговорила с вами об этом, - Я смотрела в окно, напускала на себя равнодушие, а он с иронией смотрел на меня в зеркало заднего вида.
-Да ладно, че ты – я ж не в обиду.
-На дураков не обижаются.
-Э, слышь, ты полегче.
После вздоха, снисходительно:
-Будь вы умным, вы бы допетрили: повезет той, кого он будет удерживать. А будь вы женщиной, вы бы знали, что если пришлось бы его привязывать, несчастней вас пришлось бы поискать, - Я повернула голову и посмотрела в его зеркало. Он улыбался неприязненно.
-Ну, черт его знает. Че такая злая-то?
-Я не со всеми такая, – Еще немного, и я вцеплюсь в него ногтями, честное слово.
-Короче, у тебя есть шанс – не упусти его.
-Спасибо. Учту.
В ответ он лишь усмехнулся, пытаясь продемонстрировать свое превосходство. На самом деле меня не то бесило, что он сует нос не в свое дело. Я готова была выбить ему все зубы до единого за то, что он не сказал мне, что Жене повезло с такой девушкой. А за то, что он, пожав Жене руку на прощание, не сказал ему: «Ты хороший парень – не упусти ее», - мне хотелось раздолбать его консервную банку на колесах бейсбольной битой, как в американских боевиках.
Я вышла на остановке. А дождь сыпался гроздьями, трогал мое лицо холодными мокрыми пальцами, мочил губы, ерошил волосы. Он сыпал в лужи бусины, потом притаился, не шел - крался, семенил бисером, потом бежал, уставал и снова крался. Вот уже капли ползут за шиворот, вдоль пробора на лоб стекает холодная вода, а я все иду, без зонтика, по улице вдоль Жениного дома. Который когда-то был нашим. И я думаю: кто теперь будет наливать ему какао? Неужели у него будет другая? Она будет трогать его волосы и носить его детей?! И уже не дождь, а льются слезы. Не могу, не верю! Верни меня! Разреши остаться! Прости… Но ведь это я все… Прости… Прости…
Женя не может просто так уйти. Он мой муж, он меня любит. Любил.
В квартиру по привычке вошла, как хозяйка. Привычной рукой нажала кнопку автоответчика, одернула шторы, открыла форточки, сразу полила цветы, потрогала пыль на подоконнике. Потом села в кресло у окна и стала жалеть себя, расплакалась. Какая же я дура. Как я могла предать все это? Я так хочу убирать в его доме, готовить ему еду, служить ему, греть его ночами. Целовать его в висок, пока он спит. Любить его, как героини Павича, трижды: как отца, как мужа, как сына. Как я всегда его любила. Да, мне не хватало страсти. Простил бы кто за эту жадность. За все по заслугам… Хотя… Разве я не была ему хорошей женой? Разве не научилась любить все, что имело к нему хоть малейшее отношение? Его родных, всех друзей, даже придурков, даже его бывших девушек, этих шавок – и то научилась с нежностью жалеть за то, что им не повезло, как мне. Виновата ли я, что он всю жизнь не додавал мне в ответ за это? Моих родных он не научился любить, из-за Гали мы ссорились, потому что она казалась ему похотливой стервой, Влада он просто терпеть не мог, к моей маме всегда относился подчеркнуто вежливо – демонстрируя, что это лишь дань мне, не больше. Гад, он всегда во всем был прав. Ненавидела его за это. Теперь не знаю, как буду жить без его непоколебимой уверенности в том, что такое хорошо и что такое плохо. А маме моей он тоже никогда не нравился. Она всегда говорила мне, что с этим рохлей мне жизнь не прожить: он меня сгноит заживо в своей примерной домостроевской жизни.
Он бы сгноил наверное, но не успел: я сама себя сгноила раньше. Теперь думаю, что не хочу жить так же весело, как мама. Прости, мама...
Битый час стоя под душем, я все думала об этом, думала. Меня будто в корсет зашили той ночью. Не вздохнуть до сих пор. Этот груз я чувствую даже телом.
Я просто думаю… За что меня так? Другие ведь не влюбляются в родню, не вынуждены бороться с собой, чтобы сохранять какой-то баланс. Им просто уютно в этих общепринятых рамках, и все. Я ведь не хотела никому зла, не мечтала причинить боль. Я просто хотела… Жить!
Я знаю, я не права. Конечно, сама во всем виновата, все заслужила…
А что я заслужила? Отца, который выкинул нас на улицу, как плешивую псину? Из-за которого я всю жизнь потом думала, что я хуже других, потому что так его достала, что он нас вытурил? И что маме я обуза. И что так мне и надо, я заслужила детство на смешную зарплату и подачки родных. Все детство в шмотках старших кузин! Или я заслужила вечно плачущую по ночам маму? Всегда раздражительную и до остервенения злую, когда у меня вдруг случалась взаимная влюбленность? Которой я вечно добивалась, стиснув зубы, иногда месяцами, потому что к Ковицки всегда относились с предубеждением? Или, может быть, я сама виновата в том, что мне так часто попадались самцы, которые никогда не научатся не спускать штаны, когда не надо? Которые волокли меня в койку, когда у меня еще грудь не выросла. Вы думаете, меня радовали взволнованные прикосновения сорокапятилетнего учителя физкультуры в школе, в седьмом классе, или приставания заботливых отцов моих подружек? Виновата ли я в том, что как они, тоже живу и чувствую – не пахну мертвичиной, как ханжи?
По нелепой случайности меня угораздило воспылать не к чужому, а к родственнику. А кто виноват, что мы не росли вместе, он был мне как чужой всегда.
Во всем этом я виновата?
Выйдя из душа и очистив себя от посторонних запахов, я расстелила нашу с Женей не стиранную постель и влезла в нее голая; накрылась с головой и закрыла глаза. Голова тяжелая, в ушах звенит и в глазах какое-то жжение. Здесь все пахнет, как он. Его подушка, она пахнет засушенными белыми розами, как его волосы. А я плачу в его подушку, и мои слезы разъедают следы его запаха, как кислота.
После короткого тяжелого сна я с трудом поднялась и надела Женину домашнюю рубашку. Он оставил ее висеть на стуле, мы опаздывали на поезд. Старая, выцветшая, его любимая, застиранная и мягкая. Обнимая его подушку сижу на полу и подпеваю его любимому певцу. Ну и что, я плачу как девочка-подросток. Ну и что?
Ошалело оглядывая Женину квартиру, я ощущала себя героиней фильма ужасов. Это было похоже на сбывшийся ночной кошмар. Тогда, там… Такой процент предательства на одно мгновение! Как же он, должно быть, теперь меня ненавидит. Он… Они! И Влад, и Женя, и Мила. А потом будут все остальные, если узнают.
Тишину пустой квартиры взрывал то мой хохот, то плач.
Я ощущаю, как растут волосы на моей голове.
Чувствую метания нейронов в моей голове.
Наверное, схожу с ума.
Всего пара секунд.
Все разорвало, как бомбой.
Моя твердыня.
Рухнула, как карточный домик.
Рассыпалась в пыль.
Задыхаюсь в клубах белой пыли.
Хожу по ровной земле.
Бывшей когда-то моим будущим…
Красивая получилась бы жизнь…
Да, безумно красивая получилась бы жизнь.
Целая жизнь – красивая!
Получилась… Бы.
Проблема лишь в том, что мы – живем, а не снимаем фильм. И титры пойдут не после красивой свадьбы и рождения розового младенца.
Настанет день, и Женя, и Влад тоже, устанут от красивых спецэффектов, начнут тоже жить по-честному. Захотят просто ходить под солнцем, чтобы была и тень, и ночь – без всяких софитов и режиссеров. И чтобы все любили тебя самого, а не чистенького героя, которого ты играешь. Даже если он лучше всех. Кто повесил на него такой ярлык? Я в них не верю.
Видишь, Влад, слова «навсегда» не существует. Помнишь, ты говорил, что наша связь – это навсегда, что ты всегда у меня будешь, что навсегда останешься моим верным другом, всегда будешь на моей стороне. Ты не сдержал слово по привычке. Ты теперь тоже против. И ты теперь за них, не за меня. И это, наверное, хэппи энд. Добрые победили злую. Ура.
Но я в ваших жизнях все равно останусь. Про меня уже не забудете. Пусть не радостью, вашей болью – я буду с вами до самой вашей смерти.
День тянулся за днем. Я читала, иногда до пяти утра. Пила снотворное, успокоительное. Просто пила. Курила, сидя на бачке унитаза и стряхивая пепел в слив между ног. Мучалась головной болью и менструацией. Спала до трех дня. Убивала время. Мылась, ела что-нибудь, снова читала. Удирала от всех мыслей в книги. Там иногда дела были еще хуже, чем у меня. Но такие истории я старалась добить скорее, чтобы взять с полки что-нибудь попроще и полегкомысленней, с хорошим концом, от которого не хотелось бы удавиться. И никаких детективов. Лучше что-нибудь про любовь, про детей или про море. Которого я ни разу не увидела. Из-за того, что изменила мужу.
Не знаю, сколько дней прошло после того, как я вернулась сюда. Видимо, не много, раз Женя еще не вернулся.
Целый день было душно, над Петербургом висел теплый пар, на желтых улицах было, как в теплице. К вечеру, то есть, к ночи, часам к 11, я уговорила себя выйти в город проветриться. Понимая, что скорее всего ночью будет дождь, я надела капроновые колготки и юбку по колено, накинула старую застиранную кофту, растянутую и в катышках, но все же самую любимую – мамину – и поехала на Петроградку.
Там есть одна крыша, на которую мы с Женей лазали как-то раз летом. Хорошо помню, как я ходила по склону, а он дергался, все норовил уберечь меня. В конце концов почти взмолился, чтобы я села рядом с ним и успокоилась. А я воображала себя кошкой и мурлыкающим голосом объясняла ему, что сейчас я в образе, я сама по себе, и его забота меня только тяготит. Он продолжал звать меня к себе и фотографировал меня. Я смотрела на семенящих человечков внизу и от счастья с трудом выдыхала, вся была переполнена…
Я говорила ему: «Любишь меня? Тогда айда со мной гулять по краю раскаленной крыши. Босиком! Мы будем балансировать до ночи, а когда объявится луна, я буду мурчать тебе в самое ухо, чтоб было щекотно. Будем вместе охотиться на шорохи, хочешь? И так каждую ночь, лето напролет! А когда наступит осень, ты закрой форточку плотнее, чтобы я не сбежала, и подставь мне свою живую плоть – для игр. Я буду свирепствовать и разминать об тебя коготки. Как станет больно – ты шикни на меня! Да так, чтоб я забилась под лавку и дрожала всем телом, боясь показать нос на свет. И тогда, как наступит зима – я осторожно выползу и свернусь калачиком на твоих коленях. Буду греть тебя своим теплом и ласкаться. Промурчу что-то про вечность и буду лизать тебе руки, заглядывая в глаза: хозяин, хозяин… Весной, конечно, снова засверкаю зрачками, и сигану за воробьем с балкона. Снизу позову тебя с собой. Гулять по крышам – до самого лета!».
Душное метро с вонючими подмышками, и вот я снова, здесь, на той же крыше. Пока я шла сюда пешком от Маяковской, на город спустились сумерки, небо нахмурилось.
Когда я забиралась на крышу, зацепилась за какой-то штырь и порвала колготки. Очень выразительная стрелка побежала от колена в обе стороны: вверх и вниз. Волосы от влажного воздуха стали жесткими, взъерошились, от поднявшегося ветра растрепались. Я вся в черном, сижу на крыше одна, курю сигареты – одну за другой. Голос хриплый.
Вдруг откуда ни возьмись - выполз старый сторож и решил поднять крик, чтобы меня согнать. Я долго сидела к нему спиной не обращая внимания, равнодушно затягивалась и выдыхала. Когда же он грозно затопал ко мне, я резко обернулась к нему и пригрозила, что прокляну. Не знаю, что именно его заставило остановиться – моя угроза или мой вид. А может, растекшаяся тушь под глазами пробудила сострадание? Не знаю.
-Опа! А ты часом прыгать отседа не собралася, а?
-Дедушка, учите русский, - я снова отвернулась от него и продолжила сосредоточенно курить.
-Тии! Хамка какая. Учить меня будет, соплячка. Пошла вон отсэд тогда! Пошла!
-Извините. Просто плохо… паршиво чуть-чуть, - Из носа текло, утиралась рукавом – перед кем позировать?
-Прыгать-то не будешь?
-Даже не мечтайте.
-А то тут все равно не разобьёсси – только кости поломаешь, хе. И то если повезет.
-Спасибо, учту.
-Ты слышь, это, не реви.
-А то что?
-Тьфу, дура! – Я только усмехнулась в ответ, - Пошли я те лучше водки налью. А то ты, ядрена вошь, еще шуму наделаешь, в ногу-в руку, – а потом мне же ишо и влетит, шо я тя тут сразу не согнал отседа.
-Да вы сами кричите громче, чем я тут сижу!
-От ядрена кочерыжка. Пшли, говорят, пока зову, - он слюняво сплюнул, по-молодецки не очень получилось махнуть рукой.
-А не жалко водки-то?
-А те че, мног над, что ль? – беззубый рот.
-Да нет. Два стакана – и можно выносить.
-О, нормально сё уже. Лан, не реви. Там у меня ишо Ефимыч сидит. На двоих сабражать не хорошо оно. А ты третьей посидишь, рюмку понюхаешь. Мног не дадим, не бось. Ну пошли, пошли.
-Вас как зовут, добродетель?
-А Семеныч.
-Ефимыч, Семеныч… Евреи что ли?
-Тии! Я вот тебе щас помежь глаз как дам, будешь мне! - Не на шутку дедок злиться собрался, похоже.
-Мне, дедушка, можно. Сама не русская, меня тоже бить можно.
-Во, и я хотел сказать. Сама-то вон из каких?
-А пес меня теперь разберет… из каких.
-Ну ты откуд родом-то?
-Полька я, наверное…
-Хе, а че ж не вальс-то?
-Да из Польши, дедушка.
-О, то-т я погляжу. Польские евреи. Рыжая вон, курчавая. Курносая тож. Сойдешь, бабачка. Ну, пошли, пошли.
Ходил дед Семеныч враскоряку, переваливаясь. Но смотрел и даже ругался по-доброму как-то. И я подумала, что не боюсь теперь совсем ничего: терять-то уже нечего. Так почему бы мне не посидеть на прокуренном вонючем чердаке с двумя бомжами, которые пока вот крышу сторожат? Уж больно очаровательным показался Семеныч. И хоть еврейских кровей во мне нет, мне той ночью хотелось, чтоб она у меня была. Ну, хоть чуточку. Чтоб не чужая я была – хотя бы им.
Ефимыч, оказалось, был дворником. Это он тут сторож и квартирант. А Семеныч ему брат или друг – для них без разницы. Да, жаль, что я никогда не была маленьким еврейским мальчиком. Сейчас бы…
-Ты кого привел, Семеныч?
-А вон ведьма там сидела, на крыше, проклясть меня грозилась.
-На кой припер сюда? Гля! А зареванная че? С метлы упала?
-Нет, господин Ефимыч. Я на самом деле просто так там сидела и себя жалела…
-А сюда че, пореветь пришла?
-Да лаан те, Ефимыч. Че расп… говорился? Даму обижаешь. На, сядь вот, - он придвинул к импровизированному столу расшатанную табуретку – для меня.
-Нет-нет, спасибо. Извините, мне правда не стоило спускаться. Можно, я там еще посижу тихонько и домой пойду?
-Да ты не бойся сразу. Он не со зла. Ефимыч?
-Ойй, сиди уж, - махнул рукой на меня.
Я собралась уходить. Дед Семеныч схватил меня за локоть.
-Да тут сиди, дура. Вон и колготки порваны. Куда пойдешь ночью? Сиди, глупая.
И я осталась. В жарко прогретом за день, пыльном и прокуренном, продуваемом всеми сквозняками доме двух братьев или друзей – какая, в сущности, разница? – они пили спирт и пытали меня, чего я «реву». Сама не знаю, как вышло. Наверное, из-за того, что выпила (помилуйте, как они могли предложить даме водку – чистый спирт, разводила я собственноручно – условно чистой водой). Я рассказала им вкратце о том, как у меня случился Влад. Правда, я не сказала, что он мне братом приходится. Но какая, в сущности, от этого была разница. Они ругали меня, конечно. Однако потом сошлись на мнении, что просто Женя мой был не мужик – вот оно меня и тянуло куда не попадя. Забавно было слушать их. Правда, немного испугалась, когда они стали рассуждать, что надо мне «показать, как бабу дерябить нада». Благо пойло к этому времени почти закончилось, да и утро во все щели брызгало солнечным светом. Их клонило ко сну.
Ночью, когда шел дождь, было прохладно, и дуло изо всех щелей. Я твердо решила днем вернуться и принести им сюда старое одеяло, которым мы с Женей прокладывали проемы между оконными рамами на зиму – пока не поставили стеклопакеты. Утром я поднялась на их крышу покурить в одиночестве. Когда спустилась, они похрапывали на полу. Не поверите: невероятно умиляющая картина, честное слово! И я решила, что люблю их. Оставила все деньги, что у меня были с собой, у них на столе, под пустым стаканом. Не много, всего 200 рублей с небольшим, но все же. Себе оставила только на маршрутку.
Я вернулась в квартиру, приняла душ, поела и поспала пару часов. Когда вернулась на их чердак, там снова никого не было – и денег под стаканом тоже. Я оставила одеяло на табуретке, а в него завернула записочку с гениальным текстом: СПАСИБО.
Ушла. Вернулась в Женину квартиру. Телефон по-прежнему молчит. Снова одна. Опять до утра нырнула в книжки.
Конечно, проще всего объяснить мои переживания, спихнув все на несколько перегретый юношеский максимализм. Но я все-таки склонна думать, что все дело во Владе. Он жил во мне, как бацилла. Пережитое в ночь под Рождество существовало в моей памяти, как спящий вулкан, и каждый раз, когда я сталкивалась с любым, даже косвенным напоминанием о нем, этот вулкан изрыгал тонны раскаленной лавы. И снова засыпал. Влад это мой ген непокоя. Он жил во мне всегда. Я росла и менялась, но раз за разом переносилась в больную атмосферу юности и безумия страстей, стоило мне только подумать о нем. О его тяжелых руках, вечно горячих до неприличия, - они жарили через одежду, так что я перед ним была все-все время абсолютно голая, а он ласкал каждым прикосновением – любое из которых, даже случайное, из-за горячести рук было слишком интимным. И этот круг надо было когда-то разорвать. Иначе однажды это свело бы меня с ума. Может, было бы еще хуже, чем сейчас.
Хотя куда там…
Впрочем нет, всегда может стать еще хуже.
Вы понимаете?
В С Е Г Д А!
В сущности, все не так уж плохо. Я молода и красива, в большом городе, у меня нет детей, и пока есть еще немного денег и желание работать. В крайнем случае, есть куда податься. Все будет в порядке. Я всегда была борцом, всегда была сильная. И это тоже я переживу. Нет, не загнусь – еще рано.
Мама всегда говорила мне: ни у одной проблемы в нашей жизни нет единственного решения. Их всегда много, к сожалению.
Думаете, она имела в виду, что верным является только одно из них? Да. Но это всегда именно то решение, которое ты в итоге принял. Даже если потом все пойдет совсем не так, как тебе хотелось изначально. Все будет так, как должно быть. Так что жизнь продолжается.
Продолжается…
Как странно, что мне за столько дней ни разу никто не позвонил. И я – никому.
Кажется, кроме красивого будущего я потеряла еще кое-что. Драгоценное осознание того, что ты никогда не один, - даже когда сидишь в абсолютной тишине и безвестности, и рядом физически нет никого.
Дни долгие, но они меняются.
Я знаю, что по-прежнему являюсь женой Жени: браки заключаются на небесах. Что с того, что мы не вместе? Странной и благодарной любовью я буду любить его всегда. Если не как мужчину, то хоть как идею.
Я в очередной раз найду в себе силы – и оставлю его в покое. Разорву эту связь. Не потому, что я сильная и смелая. Нет, конечно. Я слабая и трусливая. Раба собственных страстей. Простите за сопливость. Но это правда! Конечно, будете обвинять меня в том, что я сама всегда насмехалась над чужим пафосом, а теперь вот нюни распустила. Смейтесь. Ваша очередь.
Женя умел быть сильнее своего тела. Он всегда был мудрее и добрее меня. И таксист был прав, конечно. Это мне с ним повезло, надо было держаться за это. Не то слово. Надо было просто беречь любовь. Извините, когда сам кидаешься пафосными словами, - почему-то не смешно. Зато если вас в конце концов начнет тошнить, вы поймете, может быть, как у меня до сводило скулы от истеричных словесных излияний всех этих подруго-идиоток и отвергнуто-влюбленных. Тьфу, даже сейчас от одной мысли мутит.
О чем это я? О Жене, даже вспоминать бесполезно. Сейчас весь мой бред только о нем. Хм, наконец-то.
Вы, конечно, никогда не были подонками, вы ведь не то что я, вы сусально-положительные, помню-помню. Поверьте на слово:
Невероятно погано чувствуешь себя с тем, кого никогда не был достоин, и никогда не догонишь, даже если приспичит попытаться (что вряд ли).
Так что если вы подонок, ищите себе мерзавца под стать.
А если вы Женя – ищите себе Юзю какую-нибудь и протирайте друг другу нимбы регулярно.
Во Львове, рядом с домом, в котором мы с мамой жили раньше, есть старый парк. Еще совсем крошкой я гуляла в нем, крепко сжимая в кулачке мамин палец.
Однажды она купила мне воздушный шарик. Очень красивый! Трехцветный: желтый, синий, красный, и вытянутый, не круглый, не как у всех! Он постоянно рвался вверх, в небо, а я властной ручонкой тянула его вниз, к себе поближе.
Мама говорила намотать ниточку от шарика на пальчик, чтобы не упустить. Но мне не нравилось так. Шарик сильно рвался на волю, а от ветра с особенной силой, он пережимал подушечку пальца – и она становилась красной и горячей. От этого становилось не по себе: сразу вспоминались врачи, которые тоже сжимают подушечку, чтобы потом ткнуть ее иголкой и взять у меня кровь. Поэтому я не стала наматывать нитку на пальчик, мне казалось, я и так ее крепко держу.
Как вы понимаете, дальше по сценарию – я отвлеклась, а ветер вдруг подул очень сильно. И мой красивый трехцветных шарик не как у всех - вырвался из рук.
Я прыгала, тщетно пыталась догнать его, достать ручкой, вернуть его себе; прыгала мама, прохожие – пока шарик, будто дразня нас, кувыркался в воздухе, не далеко от земли. И каждый раз, когда кто-то его почти ловил, он вырывался снова. Наконец он застрял в ветках каштана, и какой-то мужчина даже попытался взобраться на дерево: уж больно громко я верещала. Но шарик был неумолим…
В этом парке было мое первое свидание. И второе, и третье, и четвертое, и все те, которым нет числа. Каждый раз, даже если мы условились встретиться в другом месте, я и мой кавалер неминуемо оказывались если не в самом парке, то хоть проходили мимо ограды.
А парк, похоже, заколдован. Каждый раз после свидания в нем я теряла интерес к мальчику, с которым там была. Не знаю почему. Мистика.
Этот парк напоминал мне детство, игры в песочнице с мамой, катание летом с деревянной горки и драные штанишки, любимые почти белые босоножки, полные песка, вкус любимого сливочного мороженого в бумажном стаканчике – зато красивом, - запах свежего хлеба, который мама покупала в булочной напротив входа, и половину которого я тут же скармливала уткам, а потом рыбам в пруду (которых там не было, но утки жрать хлеб уже не хотели, а мне все еще хотелось его бросать в воду, так что – рыбки съедят). И тот неуловимый шарик тоже вечно вспоминался...
На перилах мостика Андрей написал наши имена фломастером и обвел в сердечко. Фу, ужасно пошло. У ворот Паша рассказал мне про свою банальную любовь к красавице нашего класса (ко мне то есть), а Степа попытался поцеловать на первом свидании, Богдан почти признался, что он болван, Юра же рассказывал такие небылицы, что я поняла, что он врун… Ну, и так далее. Каждый раз, оказавшись с новым парнем в этом злосчастном парке, я сравнивала его с предыдущими неудачниками, я убеждалась: и этот тоже – опять никуда не годится.
Странное дело, с Женей мы тоже однажды забрели в этот парк. По-моему, я даже сделала это специально. Конечно же, он выдержал экзамен – он вообще оказался лучше всех. И в моей памяти потом возникал именно его образ, когда я заходила в этот парк. Все остальные лица и обещания потускнели после него раз навсегда и забылись так легко, будто их и не было никогда. Пожухли и разлетелись, как осенние листья, подхваченные ветром. И только Женя остался, один. И его слова. Только его. В этом парке я узнала, что у Жени тоже есть родинка на мочке левого уха, что у его мамы День рождения в того же числа, что и у моей, а у Коли того же числа, что у Зоси.
Но с Женей нам не быть уже в этом парке снова.
Женя говорил подчеркнуто небрежно, быстро, будто позвонил мне из кафе, где у него сейчас бизес-ланч, а я должна была ответить всего на один важный для дела вопрос – и не задерживать его личными разговорами: ему некогда.
-Здра.
-Привет, как ты? – Давно уже не было в моем голосе такой нежности, как сейчас.
-Нормально. Я по делу, – А в его голосе – столько твердости.
-Как Михаил Анатольевич?
-Спроси лучше, как семья Влада.
-…Как он?
-Он живет в своей студии. Инга у мамы, ну, у бабушки ее. Ты поняла, короче. Я разговаривал с Милой… - шумный выдох - …Не мог поверить, что говорим о тебе.
-Жень…
-Ладно, я не чтобы обсуждать, вырвалось. Я, собственно…
-Женя, как мне еще сказать: я раскаиваюсь в том, что сделала. Я не хотела…
-Что?
-Не хотела… чтобы так… Я не думала… Женя, я не знаю, что на меня нашло. Я…
-Все, хватит, закрыли тему. Я говорил с адвокатом.
-С Герой?
-Да. Он сказал, такие дела обычно затягивают. Я хотел попросить тебя… Полин, я тебя никогда ни о чем не просил. Но сейчас я очень прошу. Хоть раз подумай о других. Помоги мне решить все как можно скорей.
-… …Хорошо.
-Только не надо плакать в трубку, Полина, я устал. Ты если попробуешь хоть раз подумать о том, каково мне, сама все поймешь. Так что, пожалуйста…
-Я же ответила тебе: как скажешь.
-Хорошо. Пока. Да, вот еще что. Я не хочу ехать в Египет один. Но быть с тобой неделю до начала работы у меня тоже нет желания. Маме не надо пока знать ничего, так что я решил… Поедешь по этим путевкам сама? Может, найдешь себе кого…
-Женя, я виновата перед тобой, но ты перегибаешь палку.
-Извини. Поедешь?
-Что я там делать буду одна?
-Сейчас ты что делаешь?
-Хорошо.
-Не понял, это одолжение?
-Жень, как скажешь – так и сделаю.
-Вылет послезавтра из Москвы. Билетов, наверное, нет – поедешь с Андреем и Саней на машине, они не против. Им не говори, что разводимся – потом сам навру что-нибудь. Андрею позвонишь?
-Да, спасибо.
-Билеты в спальне, в моей тумбочке.
-Помню, спасибо.
-Я приеду не знаю когда, в холодильнике ничего не оставляй.
-Хорошо.
-Все теперь. А, деньги есть?
-Пока хватит.
-Перевести на карточку?
-Женя, спасибо.
-Смотри сама. Все, до свидания, - Повесил трубку.
-Пока… - Гудки в ответ.
Чудовищно. Сама не знаю что. Просто – чудовищно.