КОНТРАКТ ЖУРНАЛИСТА
(Социальная комедия)
Мини-пьеса со световым сопровождением в трех сценах.
Действующие лица:
Режиссер: весел, материалистичен, но не чужд человечности.
Композитор: глубок, мрачен и просветленно драматичен.
****иктор: как обычно, ****ит, особенно не думая.
Персонаж: видный правительственный чиновник.
Голос за кадром: женщина-корреспондент.
Сцена 1
Композитор у себя дома, сидит с мрачным видом в кресле. Входит Режиссер, говоря что-то по сотовому телефону, выключает его и направляется к Композитору.
Режиссер (подходит к Композитору и пытается его поцеловать, а тот несколько отстраняется.)
Привет, привет, мой милый… а вот не дашь ли ты мне возможности воспользоваться твоей музыкой для благих целей, а?
Композитор. Пошел на ***.
Режиссер. Зря ты так…
Композитор. Иди в жопу. Закатай себе музон и ***чь себе. Отвали.
Режиссер. А вот зря ты так. Идеи рождаются порой совсем спонтанно… но ведь искусство в том и состоит, чтобы умножить наш талант на спрос… короче, мне нужна музыка для фильма, а тебе не повредит раскрутка.
Композитор. И в нашем королевстве оказался дефицит компашек, что продаются в магазинах, на базарах и прилавках, как будто всяк холуй и барин к искусству музыки вдруг воспылали страстью…
Режиссер. ОК, если тебя интересует баблос, то все просто: хочешь, чтобы твое имя появилось в маленьком вонючем фильме про суккуш, сбрось мне левый для себя музон, и жди.
Композитор. Господи, и ты снимаешь фильм про суккуш?! (Делает вид, что его сейчас вырвет) А про копрофагов ты ничего не снимаешь?
Режиссер. Во-первых, суккуш не говно, а наша народная еда, а во-вторых, тебе предлагаются конкретные, хай, небольшие бабки за пятиминутный саундтрек. Не надо? Найдем других.
Композитор. Надеюсь, ты не будешь снимать, из чего его готовят?
Режиссер. ****ись! У меня приличный клиент. Это просто пакистанская турфирма, и они готовы заплатить за музон, за картинку, вот и все.
Композитор. А сколько? И потом, ты так и не сказал, на кой *** им музон заказывать – знаешь же, у нас ни ноты без банкноты, слышал? (деланно смеется, ибо ясно, что это просто затасканный прикол музыкантов)
Режиссер. Ладно, они эту телегу пихать будут в Евросоюз, а там ****ец как строго с копирайтом, но это их проблемы. Короче – нужен жалобно-концептуальный, обязательно плюс-минус восточный музон с контрастами минут на пять. Найди что-нибудь похожее, у тебя же есть. Только мне это сейчас нужно. Начальный процент 2% от контракта. Идет?
Композитор. Идет! Только с нулем на конце, раз Евросоюз, и еще сверху двадцать пять дирхемов для достоверности.
Режиссер. Ни хера же себе! Пять процентов и два в откате, но с нас плюс десять.
Композитор. Пять без отката и еще двадцать.
Режиссер. Короче, пять процентов и все! Как можно быть таким меркантильным! Вот, смотри, контракт на семьсот дирхемов, так что, сколько это будет… десять процентов – семьдесят… значит, тридцать пять.
На протяжении всего разговора о деньгах на задний фон проецируются различные цифры, счета, балансовые отчеты и биржевые сводки.
Композитор (роется в своих дисках) И это ты меня упрекаешь в меркантильности! Всю сумму вперед и сейчас.
Режиссер. А ты уверен, что не хочешь подождать, пока я вернусь, мой Кифаред?
Композитор. Хватит ****еть, давай бабки или вали, …ну вот это, пожалуй, подойдет: Второй квартет для дудука, гиджака, сякухати и ирландской волынки. На. (передает диск) А кстати, где ты собрался эту гадость снимать?
Режиссер. Thanks. (отсчитывает деньги) Не знаю еще, кажется, где-то в Долине. Там мне обещали пару мест, где суккуш готовят на смеси углей и коровьего навоза, типа по-старинке.
Композитор (морщится) Ну и гадость… постой, а как они его едят, тоже будешь снимать!?
Режиссер. А то! В этом-то весь и смак. Народ, пойми, мой друг, не грязен. В чистоте своей невинности он почти что свят.
Композитор. Ох, и не нравится мне твоя эстетическая позиция – когда ты начинаешь эту ***ню про народ городить, я тебя просто убить готов. Честно. Отправляешься-то когда?
Режиссер (вставая) Одиннадцатого мая. Так что к концу месяца заскочу к тебе, покажу что к чему, приколемся. Ладно, побежал я. Звони если что. Давай. (уходит)
Композитор. Давай, пока… Если бы я еще телефон твой знал.
Сцена 2
Композитор у себя дома, беспокойно ходит взад-вперед. На заднем фоне невнятные цветовые пятна, перемежающиеся с фрагментами различных текстов и партитур.
Композитор. Высокому искусству подчиняясь, себя я часто ненавижу. Прозрение мое не может сострадание вызвать у тех, кто на страданья не способен. Необходимость творчество свое и звуки сфер обменивать на тлен и низость терзает душу мне, но что же делать? Подчиниться? Роптать? Забросить лиру и заняться делом, которое постыдным почитаю? О боги, дайте силы мне смириться с этим грубым миром и, стиснув зубы, продолжать то, что я начал…
Входит ****иктор.
****иктор. Здор;во! Слышал, что стало? В Долине народ помочили, говорят до ***.
Композитор. Что? О чем ты?
****иктор. Не знаешь!? Да говорю тебе, вице-король приказал джанджавиду расстрелять хунхузов, штурмующих резиденцию городского головы! А их там сотни!
Композитор. Где!?
****иктор. Не помню я! Где-то в Долине. Городишко там с каким-то двуапостольским английским именем… Маркпетр…нет, Томасджон… Петрбарт…
Композитор. Петербург!?
****иктор. Да какой еще Петербург!? Петербург где… а тут название такое простое – английские имена двух апостолов вместе… Андимарк… Филджон… не помню! А ты, что, телевизор не смотришь?
Композитор (с чувством собственного достоинства) Нет. Я музыку сочиняю.
****иктор. Брось ты, старина! Тут такое творится, а ты заперся в своем кабинете, мрачный, отгородился от всего. Проснись! Где у тебя пульт? (ищет пульт от телевизора)
Композитор. А когда все это случилось?
****иктор. Естественно, в пятницу тринадцатого… Что такое?
Композитор. Да нет, ничего. Вот пульт. Просто товарищ у меня в Долину уехал фильм про суккуш снимать.
****иктор. (его передергивает) Фу, гадость. Да и *** с ним. Смотри.
Композитор и ****иктор смотрят в телевизор, который стоит задней частью к сцене, так что экрана не видно. То, что показывается на экране, проецируется на задний фон. Сначала показывают Персонажа в торжественном наряде, расцвеченном золотом, в тюрбане с перьями, который излагает официальную позицию.
.
Персонаж. … и тогда его превосходительство обратился к вице-королю с просьбой прислать роту джанджавида к резиденции. Видя, что средства для мирного решения конфликта исчерпаны, Его Величество распорядился выделить батальон джанджавида из своей личной охраны и перебросить его на вертолетах к резиденции городского головы. В этот момент начался штурм резиденции, и передовым частям джанджавида пришлось вступать в бой с вооруженными до зубов хунхузами прямо с вертолетов…
Композитор (делает звук тише) Вот ****ит! Ой, прости…
****иктор. Ничего. Я уже привык. Говорят, боевики потеряли только убитыми человек двести. Всех остальных повязали, само собой. Джанджавид, ясное дело, потерь почти не понес.
Композитор. А это удивительно, ведь если это были вооруженные хунхузы, то…
****иктор. Да нам разве скажут! Слушай, у тебя же тарелка, давай, посмотрим, что голоса говорят, а?
Композитор. У меня дурные предчувствия. (переключает каналы)
На заднем фоне мелькают кадры новостей. Наконец возникают сцены правительственных войск разгоняющих демонстрацию. Танки, самолеты, взрывы, разрушенные здания.
****иктор. Вот! Вот! Ни *** же себе! Сделай громче!
Голос за кадром. … видеть эти кадры, подтверждающие, что все официальные сообщения о так называемом «штурме резиденции городского головы» являются полным вымыслом правительства, стремящегося ввести мировую общественность в заблуждение о характере и подлинных масштабах трагедии на Площади Свободы, которые были случайно сняты известным режиссером, имя которого мы не можем пока назвать, но который находится рядом с нами.
На экране возникает Режиссер, глаза которого прикрывает цифровая маска из квадратиков, но он превосходно узнаваем.
Композитор. Ох!
Режиссер. Да, это поистине ужасно. Все эти женщины, надевшие свои лучшие наряды и украшения, гибнущие под пулеметным огнем. Эти танки, едущие прямо по трупам. И головорезы из джанджавида, насилующие и женщин и мужчин прямо на улице, а потом убивающие их. Невозможно, просто невозможно представить себе весь этот ужас. Мы потом с ребятами оттаскивали эти трупы в морг…
На экране возникает кадр женской руки с кольцами и браслетами, залитыми кровью.
Голос за кадром. Скажите пожалуйста, как вам удалось оказаться в самой гуще событий с камерой и снять эти уникальные кадры? Насколько нам известно, крупнейшие телекомпании уже выразили свой живой интерес к этой пленке.
Режиссер. Да, это так. На самом деле я оказался здесь совершенно случайно – я ехал в отдаленные места Долины снимать обряды, связанные с приготовлением суккуш…
На экране снова возникают кадры насилия и трупов, сопровождающиеся заунывной музыкой.
****иктор (удивленно) Слушай, а это не твой, часом, товарищ!?
Композитор (закрывая глаза и откидываясь в кресле) Он самый. А еще это и моя музыка.
****иктор. Что!?
Композитор. Второй квартет для дудука, гиджака, сякухати и ирландской волынки, часть вторая.
****иктор вскакивает с кресла и в изумлении глядит на Композитора. Свет гаснет.
Сцена 3
Композитор у себя дома, беспокойно ходит взад-вперед. На заднем фоне – мрачные клубы дыма или чернил в воде, медленно колышущиеся бесформенной массой.
Композитор. Что ж, прогадал. Но ведь каков подлец! Сумел, создав невинности подобие, меня так гнусно обмануть! Теперь, конечно, он борец за справедливость и кумир всеобщий. Суккуш поехал он снимать за горсть дирхемов! Как бы не так! Что же теперь? Как отмстить, как защитить Искусство, поруганное столь безыскусно и столь грубо? Суд чести? Дуэль? Нет, не гоже к благородству прибегать, коль противник твой понятия о чести не имеет. Набив кошель свой грязным златом, он почивает в эмпиреях, сука. А про меня, поди, не вспоминает, так вот уж я ему напомню. Но как? Найти его и пригрозить разоблачением? Возмездием богов и муз? Какой же я глупец: «всю сумму здесь и сразу», и ведь надо было так тому случиться, что он мне бросил деньги те как кость, которую бросают псу, чтоб тот не лаял, пока вор в доме чужим добром овладевает. Искусство музыки святое! Возможно, недостоин боле быть твоим слугой я, нечестивый… Цикуты чашу, и конец. Конец, конец всему, о, как он близок!
Раздается телефонный звонок. Композитор берет трубку и говорит уже совсем иным тоном.
Композитор. Да. Хорошо. Значит, завтра я должен написать исковое заявление и встретиться с нотариусом? Почему? Нет, в том-то и дело, что никакого контракта я не подписывал, просто он мне отсчитал тридцать пять дирхемов и… да, да. Конечно, могу доказать! Я его еще написал два года назад! Что!? Послушайте, а на чьей вы стороне? Что!? (бросает трубку) Еще один пройдоха и подлец.
Композитор становится все более агрессивным. Он внезапно хватает с полки чугунный бюст Бетховена и швыряет его в дальний угол, отходит в другую сторону, стоит там немного, потом возвращается, поднимает бюст и ставит его рядом с телефоном.
Композитор. Неужто я совсем безумен? Возможно, но и не подл – так, как подл этот мир!
Шум за кулисами. Входит Режиссер, с саквояжем в руке, сияющий, буквально с нимбом над головой.
Режиссер. Здравствуй, брат. Не ждал меня? Как сам? Подойди, я тебя обниму. (обнимает потрясенного Композитора)
Композитор. Неужели это ты? А я-то думал, что ты меня совсем теперь позабудешь… Стал знаменитостью, а я что…
Режиссер. Да что ты говоришь тут! Знаешь, я совсем переменился с тех пор, как мы последний раз виделись.
Композитор. Понимаю, понимаю… такое пережить. Чаю будешь?
Режиссер. Да нет, спасибо. Я вот тут ****иктора встретил, он мне рассказал, как вы с ним мой фильм впервые по ящику смотрели. А музыка-то твоя просто идеально подошла! Спасибо тебе, дружище!
Композитор. (сухо) Это тебе спасибо, выручил.
Режиссер. О чем ты опять говоришь! Я ведь тогда, когда материал весь отснял, - это потом, уже после морга, - когда стал его просматривать, поставил твой диск – и сначала как-то не въехал, а потом, вдруг что-то внутри щелкнуло и поехало, поехало – смотрю, просто идеальное совпадение. Так и закатал на диск.
Композитор. Я слышал, CNN отвалила тебе кругленькую сумму.
Режиссер. Да, только это была BBC – представь себе, целый миллион и еще четыреста тысяч дирхемов. Ну я, ясен перец, семьсот дирхемов тут же своим пакистанцам вернул.
Композитор. Представляю себе, как они там локти себе кусали.
Режиссер. Уж это точно, да ведь фильм-то мой, не контрактный. Даже вот штрафа удалось избежать – просто вернул им всю контрактную стоимость заказа… Да что с тобой?
Композитор. Нет, ничего.
Режиссер. Короче, помнишь, я с тобой тогда за музыку сразу рассчитался?
Композитор. Помню. И что?
Режиссер. Да расслабься ты! В общем, формально я тебе ничего не должен, так ведь? Так… но, понимаешь, после всего этого я как-то по-другому стал воспринимать мир. Я посмотрел на себя со стороны. Пришло какое-то новое осознание нравственности, ее границ и того, что происходит с человеком, если он эти границы переступает…
Композитор. (иронично) Ты что, стал святым?
Режиссер. Каким там святым! Как раз наоборот – я впервые осознал, насколько глубоко все человечество погрязло в грехе, в черном, несмываемом и неизгладимом пороке. И я тоже. Но потом мне пришло какое-то просветление, освобождение даже… Ну, мне трудно объяснить.
На заднем фоне снова начинают вспыхивать цифры, колонки, счета и отчеты.
Режиссер. Короче, помнишь, мы с тобой тогда договорились на пять процентов?
Композитор. Да. Да, конечно!
Режиссер. Вот я и должен доплатить тебе оставшуюся сумму…
Композитор. Что!? Ах, да, да, пожалуйста, то есть…я имею в виду спасибо…
Режиссер. Эй, братушка, успокойся! У нас все будет чики-пики. Давай посчитаем, сколько это будет…
Композитор. Да, да, сейчас, у меня тут все записано… сейчас… вот, пять процентов от миллиона четырехсот тысяч будет семьдесят тысяч, и за вычетом полученных тридцати пяти дирхемов выходит ровно шестьдесят девять тысяч девятьсот шестьдесят пять дирхемов!
Режиссер. Э-э, подожди. Я-то пакам вернул семьсот дирхемов, так что по идее, и ты должен им вернуть свою долю, но их можно просто вычесть из итоговой суммы – итак, пять процентов от одного миллиона триста девяносто девяти тысяч и триста дирхемов будет… будет…
Композитор. Ну вот и получается опять шестьдесят девять тысяч девятьсот шестьдесят пять дирхемов!
Режиссер. Хитришь, брат! А вот теперь вычитаем из этой суммы тридцать пять, которые ты уже получил, и выходит шестьдесят девять тысяч девятьсот тридцать дирхемов. Согласен?
Композитор (широко улыбаясь) На все сто!
Режиссер. Ну вот и замечательно! Только все это, разумеется, шутка.
Композитор. Как шутка!?
Режиссер. Ха-ха, опять напрягся! Не бзди! Шутка – потому, что я хочу дать тебе нечто большее.
Композитор (недоверчиво) Что именно?
Режиссер. Сюрприз! Подай-ка, пожалуйста, сюда мой саквояж.
На заднем фоне возникают кадры саквояжа, который Композитор передает Режиссеру, снятые сверху.
Режиссер. Смотри! (открывает саквояж) Это все твое!
Композитор. ****ый стыд! Ни *** себе!
На заднем фоне – крупный план открытого саквояжа, забитого золотыми изделиями – кольцами, браслетами, кулонами, пекторалями и диадемами. Ненавязчиво звучит песня группы ВИА Гра «Лучшие друзья девушек – это бриллианты».
Композитор. Вот это да… нет, ты серьезно,… что это все – мне?
Режиссер. Сто процентов. Хык даю.
Композитор. Просто ****ец… спасибо, конечно…
Режиссер. Не за что.
Несколько секунд они сидят молча.
Композитор. И все же, расскажи, что там с тобой произошло… я просто хочу понять…
Режиссер. Не легко, не легко это, пойми. Просто когда ты вот так едешь снимать этот ****ый суккуш, ни о чем таком не думаешь, и вдруг попадаешь – совершенно случайно – в праздничную демонстрацию, где все эти разодетые дуры и мужики с ними – все идут с какими-то петициями к городскому голове, кажется, что находишься на карнавале, где вдруг неизвестно откуда появившиеся солдаты джанджавида тоже, понимаешь – тоже выглядят как участники этого дикого карнавала. И потом начинаются крики, стрельба, в общем все совершенно нереальное. Ты бежишь, как будто сквозь сон или какую-то вату, будто пьяный… Падаешь. И вдруг эта реальность доходит до тебя, как шок, но ты уже другой. Знаешь, как это страшно? Ты берешь камеру и начинаешь все это снимать, уже не думая ни о чем. Эту кровь, пыль, разорванные пулями тела и нарядные ткани… Но ты-то сам уже находишься за гранью! Хотя пока этого не осознаешь…
По мере того как он говорит, Режиссер все более замыкается в себе, практически говоря сам с собой. Звонит телефон. Композитор встает и идет к телефону в другом конце комнаты, где и остается после краткого разговора.
Композитор (Режиссеру) Прости.
Режиссер. А? Да, да…
Композитор. Алло. Нет. Спасибо. Уже не надо. Я думаю я все решу сам. (Режиссеру) Да, я слушаю.
Режиссер. Да, так вот, когда ты оказываешься за гранью… это все будто в холодном кольце или колодце, где вместо стен – люди, вперемешку живые, раненые и мертвые. И, несмотря на всю эту суету, весь этот ужас, к тебе медленно приходит понимание того, что за этим всем стоит нечто вечное, не имеющее отношение к тому, жив ли ты или мертв, понимаешь? Не важно уже, кто прав – вот эта женщина, бьющаяся в агонии, или джанджавид, растоптанный толпой… ты просто продолжаешь снимать, потом механически хватаешь с земли автомат, куда-то бежишь, но все это время внутри тебя растет какое-то холодное и светлое понимание простого факта, что это – лишь часть того, что мы называем «Искусство» - в религиозном смысле слова, конечно… смерти как бы нет… Ну и потом в морге, я смотрю на этих мародеров, а у меня заряженный автомат… ну и я вдруг чувствую себя совершенно свободным от всех этих условностей…
На протяжении этой речи фоновой кадр открытого саквояжа медленно переходит в кадр руки мертвой женщины с кольцами и браслетами, залитыми кровью. Композитор в ужасе смотрит в спину Режиссеру, также медленно берет с полки бюст Бетховена и начинает неслышно подкрадываться сзади.
Режиссер. И тут я отчетливо понимаю, насколько пустой, грязной и бессмысленной жизнью мы все живем – и я, и эти пацаны, обирающие мертвых, и эти глупые женщины, оставившие на произвол судьбы сотни столь же никчемных детей… наверное, это сложно объяснить, но я настолько пронзительно ощутил тогда Красоту и нетленность Искусства, что совершенно свободно и легко выпустил весь магазин в этих дураков… некоторые пули попали в уже мертвые тела… и оцарапали парочку колец… так что не обессудь…а еще какой-то доктор там забыл вот этот саквояж… Но ведь Красота-то не обитает на Земле, она выше, а вот мы …
Композитор (с силой опуская бюст Бетховена на череп Режиссера) Пидораз!
Режиссер падает. На фоне кадр с рукой женщины замещается кадром волн, медленно накатывающихся на берег.
Композитор. Служение Искусству не терпит суеты и пошлости, и не тебе, мой друг, вещать об этом с умным видом. Что Красота Морали неподвластна, о том мы сами знаем как-нибудь. Обрадовался было я, тебя увидев, но ты меня вконец разочаровал. Какая шелупонь! Не лгал тогда я, видят боги, что эстетизм вульгарный твой мне чужд. Ты был бы жив, кабы не поднимал своих рук грязных на Искусство всеблагое. Снимать суккуш теперь ты обречен навеки, смерд похабный, и поделом: высоких истин свет тебя не осенит. За саквояж, однако же, спасибо. Прощай, нелепость.
Композитор подхватывает саквояж, и, по-прежнему держа в руке бюст Бетховена, движется к выходу, но вдруг спохватывается и глядит на зрителей.
Композитор. А вы что тут пялитесь, ***сосы!?
Композитор швыряет бюст Бетховена в зал. Стеклянный экран между сценой и залом пробивается, на фоне образуется кадр разбитого стекла, сопровождаемый соответствующим звуком, через мгновение бюст Бетховена взрывается в зале, гаснет свет, гибнут несколько зрителей, крики, паника, и в образовавшейся суете Композитор исчезает. Занавес.
*