- Моя жена – это настоящий цветок, господин капитан. Любящая, верная, нежная, благочестивая, как и подобает настоящей мусульманке. Сын, хоть он молод, но уже готов на подвиги, как молодой лев.
- Я рад, Саид, искренне рад. Это действительно большое счастье и достижение. Особенно сейчас… Я постараюсь сделать все от меня зависящее. С вашей женой и сыном не случится ничего дурного. Даю вам слово французского офицера.
- Господь свидетель, я бы удавил вот этими руками любого, кто бы посмел причинить вред моему сыну и его матери. Я не допущу бесчестия, иншалла.
- Весьма похвально, Саид. Очень достойная позиция – и честно говоря, ничего иного я от вас и не ожидал. Вы – на самом деле благородный человек. Поверьте, мы вас не подведем.
Капитан Женсуль бросил косой взгляд в сторону костра, где его солдаты играли в маджонг и пили коньяк, стремясь избежать холода, поднимающегося из бескрайней алжирской пустыни. Ветра, конечно, еще не было, но теперь это было лишь вопросом нескольких часов. Завтра должно решить многое, подумал капитан, но кое-что уже придется решать сегодня.
- Саид, давайте просто обсудим наши действия. Мнения мнениями, слова – словами, а дело надо делать.
Старый проводник вздохнул и приподнялся со своей старой бараньей шкуры, будто собирался сказать нечто важное, но вдруг передумал. Француз, конечно, уловил его душевные колебания и усмехнулся по себя, не смея дать волю своим чувствам. Подвинувшись ближе, он почти прошептал, незаметно перейдя на ‘ты’:
- Я уже сказал, Саид, что с твоей семьей все будет в порядке. Я обещаю. Ну а теперь, пожалуйста, расскажи все что нужно – мне-то еще придется отдавать приказы своим людям, – и он указал в сторону костра, над которым постепенно раскрывались звонкие алжирские звезды.
Саид пристально взглянул на лицо своего собеседника, будто сошедшее со средневековых фресок и снова, на этот раз еле слышно, вздохнул.
-Хорошо, господин капитан. Раз так, значит так. Как говорится, услуга за услугу. Вчера вечером Мохаммед Аблах собрал своих людей в известном вам квартале и держал перед ними речь. Так мол и так…
- Сиддик был?
- Не могу точно сказать, капитан. Вроде бы как мог быть. Должен был быть. Но вот кто точно был, так это Абду Хафиз, и Расул там тоже сидел…
- К черту Расула! Но, впрочем, продолжайте, пожалуйста, - сказал Женсуль, почему-то снова переходя на ‘вы’.
Французская речь старого алжирца не отличалась особым изяществом, но капитана забавляли просторечные выражения, которыми Саид сознательно пользовался для создания более доверительной атмосферы во время беседы. Капитан медленно раскурил трубку и пустил в воздух клубы ароматного дыма. Ему были нужны не только истории и сведения, а Саид, по восточному обычаю, не спешил переходить к делу, хотя отлично знал, что от него требовалось. Но и Женсуль, впрочем, прекрасно понимал, как вести переговоры со своим агентом. Чертов де Голль, подумал он, а ведь если бы не он, я бы никогда не столкнулся с этим удивительным человеком. Саид и впрямь выглядел необычно – несмотря на морщинистую кожу и глубоко запавшие глаза, в свои шестьдесят с лишним лет он обладал осанкой двадцатилетнего юноши. В глазах же его таилась, как казалось Женсулю, некая неизбывная мудрость веков. Хорошо, что Алжир наш, а не перешел к англичанам, как Ближний Восток, пронеслось у него в уме. Хотя все в итоге достанется американцам, русским и евреям. Сухопарая фигура алжирца теперь едва выделялась на фоне гор и неба цвета индиго, лишь изредка освещаемая вспышками костра.
- Плохи наши дела, капитан. Люди Сиддика за эту неделю убили три семьи белых. Они изнасиловали их дочерей и служанок, а потом все одно убили. Ну и где-то шестнадцать арабов тоже.
У Женсуля и мускул на лице не дрогнул, и не только потому, что к подобным вестям он уже давно привык. Все же получать их от алжирца было и больно, и стыдно, хотя Саид был сама корректность, а в его голосе нельзя было прочесть ни насмешки, ни даже сострадания. В поддержке 1го полка Иностранного легиона Женсуль не сомневался, но вот от де Голлевских призывников и тем более от алжирских повстанцев ничего хорошего ждать не приходилось.
- Что ж, так как же нам найти теперь Сиддика? И какие планы у Аблаха?
- Аблах сказал, что с кафирами нужно расправляться прямо на месте. Он сказал: «Не жалейте их, ибо они не люди, и даже не животные. Господь покарает неверных…»
- Так, Саид, всю эту брехню я знаю наизусть. Давайте сконцентрируемся на главном. Первое: что планирует Аблах. Второе: где и как нам искать Сиддика. И, пожалуйста, будьте поконкретнее. Помните, ведь мы обеспечиваем безопасность не только Вашей семьи, но и жизни наших братьев, жен и детей. Для француза это прежде всего вопрос чести.
- Чести, говорите. А для нас это вопрос жизни и смерти, капитан.
- Бросьте говорить глупости, Саид. Дальше. Пожалуйста, продолжайте.
Саид снова вздохнул. Эта манера уже начала надоедать Женсулю, который понимал, что Саида мало устраивала роль осведомителя, но было похоже, что его озабоченность судьбой семьи перевешивала все. Теперь, когда противоречия между ОАС, организацией, поддерживающей французский колониальный режим в Алжире и метрополией по отношению к алжирским повстанцам, обострились, стало очевидно, что это лишь усугубит проблемы всех жителей страны.
Весенние дни 1961 остались в памяти многих белых жителей Алжира последними, когда у них еще оставалась надежда. С ними по-прежнему учтиво обходились в магазинах и кафе, но регулярные сообщения о найденных на окраинах города телах убитых европейцев усугубляли и без того пессимистические настроения.
Женсуль, начинавший еще мальчишкой в рядах «Свободной Франции», принимал участие в боевых действиях в Италии, в частности, в знаменитом сражении у Монте Кассино. Тогда он еще восторженно относился к де Голлю-генералу, но как политик он устраивал Женсуля гораздо меньше. Речь генерала от 29 января он воспринял сначала как проявление опасного популизма и не придал ей особого значения. Когда же выяснилось, что де Голль всерьез намеревался предоставить Алжиру независимость, Женсуль вдруг осознал, что его чувство принадлежности к европейской цивилизации и ;lan оказались куда сильнее политической лояльности. В феврале он вступил в ОАС, где его приняли с распростертыми объятиями, и вскоре он оказался в самой интересной и в то же самое время опасной компании. Помимо кадровых военных, он теперь много общался с ветеранами боев в Северной Африке и Сирии, сражавшихся как на стороне союзников, так и правительства Виши. Были и такие, кто добровольцами служили в немецких и итальянских частях. В рядах ОАС оказалось немало художников, писателей, спортсменов, журналистов и членов католических миссий. А еще были анархисты, чиновники и наркоманы, покинувшие Танжер – широкий спектр лиц, обеспокоенных судьбой европейской цивилизации в Африке, дни которой, как оказалось, были уже сочтены.
- И все же, Саид, давайте еще раз вернемся к Сиддику и Аблаху, хорошо?
- Как скажите, капитан. Позвольте напомнить позицию Сиддика: мы не верим в западную демократию, и открыто заявляем об этом. Однако, либералы и демократы, якобы защищающие равенство и свободу, не желают нам их предоставить. Наоборот, они готовы нас расстреливать во имя этих высоких идеалов. Поэтому у нас нет иного выхода, кроме как взяться за оружие.
- Да, слава Богу, что он, по крайней мере, не обвиняет нас в расизме, не то что наши американские и английские друзья, а, Саид?
- Нет, он занимает более благородную позицию.
- Конечно. Мы ему ближе. Можно сказать, мы практически говорим на одном языке, хотя смысл, Саид, наших слов, похоже, сильно разнится. И дело не только в том, что за нашей культурой стоят идеалы Великой Революции, а в том, что мы-то знаем, насколько разными могут быть люди и народы. Но не все так просто, Саид… Сиддик – он же служил в СС? А ты хоть знаешь, что такое СС? Нет? А я вот знаю, ясно? Самые жестокие ребята, но пойми, они – практически всегда – в основном, конечно – соблюдали некий кодекс воина. Саид, не эти Женевские конвенции, не эти вонючие протоколы с их слюнявым гуманизмом позволили нам – и тем же англичашкам, - завоевать полмира. А где эти полмира теперь? И почему? Ты слышал когда-нибудь о японском кодексе воина ‘бусидо’?
- Я слышал только, что япошки во время войны высаживались на Мадагаскаре. Там наши этим косоглазым ублюдкам задали перцу будь здоров.
Женсуль нахмурился. Информированность Саида о некоторых аспектах недавней военной истории настораживала. В том, что он умеет читать, капитан, естественно, не сомневался.
- Нет, Саид. Там уже были англичане. Они к тому времени заняли Мадагаскар, а японская высадка… господи, Саид, да их всего там было несколько человек! Вот это я понимаю народ, готовый идти на смерть во имя чести! Понимаешь? Не то что мы с тобой, а?
- Как не понимать. Во имя Аллаха и смерть принять не жалко… Простите, капитан.
- Да нет, ничего. Итак, возвращаясь к планам Аблаха и Сиддика. Где они планируют нанести следующий удар?
Саид как-то замялся и поплотнее закутался в свой поношенный бурнус. Порыв ветра вдруг принес из самого сердца пустыни кучу пыли и заставил солдат, сидевших у костра, прикрыть лица. Саид закашлялся. Сквозь дымку, поднятую холодным и пыльным ветром, к Женсулю приблизился лейтенант Бомбаччи, исполнявший в его подразделении должность начальника разведки. Он склонился над свом командиром и тихо сказал по-английски:
- We’ve checked all the data. He’s got nothing on Siddik and he didn’t even visit the meeting with Ablah. He’s their agent, 100% sure. It doesn’t make any sense talking to him any further. And don’t you think about paying him, captain.
Он выдержал паузу и добавил еще более тихим голосом:
- I’d better have him shot, just like this. I mean like now.
Джованни Бомбаччи приходился внучатым племянником Николе Бомбаччи, анархисту, коммунисту и фашисту, который общался с Лениным в 1920 и 1922, а в ноябре 1943 вместе с Алессандро Паволини помогал Муссолини разрабатывать «Веронский манифест». Манифест этот был принят в здании, где впоследствии судили членов квадрумвирата, обвиненных фашистами в предательстве. Никола Бомбаччи оставался с дуче до конца, а его родственники, оказавшись на юге Италии, эмигрировали в Англию, где Джованни учился сначала в Харроу, а потом в Сандхерсте, что открывало ему широкие перспективы для военной карьеры. Однако Джованни бросил учебу, и под влиянием какой-то романтической страсти переехал в Алжир, где и остался, а впоследствии примкнул к ОАС. Женсуль поднял на него свой взор и выпустил в небо очередные клубы дыма.
- Огромное спасибо, Бомбаччи. Я разберусь. Присаживайтесь, пожалуйста. Саид? Это все что вы можете сообщить?
- Да, капитан, - ответил алжирец будто из глубины какого-то колодца, - боюсь, что так.
- Воспрянь же духом и не унывай. Ты все время впадаешь в какой-то пессимизм, который некоторые, - и Женсуль красноречиво взглянул в сторону Бомбаччи, - склонны неверно истолковывать. Мне кажется, ты слишком часто думаешь о смерти, о каких-то жертвах, но мало думаешь о земном воздаянии. То, что тебя ожидает духовная награда, очевидно – ведь благодаря твоей помощи были спасены жизни десятков невинных людей, и не мне об этом говорить. Позволь же коснуться другого, более низкого уровня нашего бытия. Прими, пожалуйста, от меня в знак дружбы это скромное подношение, не откажи. Мы очень ценим твою помощь.
Саид с видимым трудом подавил негодование при виде пачки франков, завернутых в тонкий муслиновый платок. Джованни бросил удивленный взгляд на капитана, но тот продолжал спокойно курить трубку, а в его глазах отражалось пламя костра, вокруг которого сидели солдаты. Саид вздохнул и впервые за все время улыбнулся.
- Капитан, я не отказываюсь. Но я же просил, чтобы вся сумма была передана моему сыну Исмаилу.
- Вот ты и передашь ее сам, хорошо? Возьми, во имя своей семьи.
Саид молча спрятал деньги где-то в складках бурнуса. Было очевидно, что это не принесло ему никакого удовлетворения. Он оглянулся и вгляделся в безмолвную ночную пустыню.
- Приведите теперь мою жену, господин капитан.
- А это необходимо сделать прямо сейчас? Я же сказал…
- Приведите жену, пожалуйста. Время уходит.
- Джованни, пригласите сюда, пожалуйста, мадам Саид, она должна быть у кухни. Хотя я не вижу в этом никакой необходимости… and you know, Giovanni, I think you’re right, but we don’t need any complications. You just sort it out, he’s all yours.
Бомбаччи лишь улыбнулся и удалился, оставив Женсуля и Саида вдвоем у палатки, наедине с поднимающимся ветром. Костер постепенно догорал, бодрствовали лишь часовые и несколько особенно энергичных солдат, которые не могли заснуть перед решающим броском на Алжир. Звезды медленно совершали свой круг по небу. Прошло несколько тихих минут и из предрассветной мглы к палатке вышли две стройные фигуры, одна в военной форме, другая закутанная в широкую накидку.
- Ну вот, капитан, я готов. Спасибо. Позвольте представить вам мою жену, Марьям. Вы – первый европеец, которому дозволяется взглянуть на ее прекрасное лицо. Смотрите.
- Господи, Саид… Вот это да…
- Берегите ее, капитан. Я же говорил вам, что это настоящий цветок.
- Саид, прости меня… Господи, спасибо тебе. Неужели стоило столько лет скитаться по горам и пустыням, чтобы вдруг обрести такую драгоценность? Конечно, Саид, конечно.
- Марьям, это теперь твой хозяин. Капитан, берегите этот священный цветок. Прощайте.
- Безусловно, и да благословит тебя Бог. Giovanni, only don’t make any noise. Do everything outside and don’t come back for a couple of hours. And… all the money is yours.
- У меня были на уме лейтенанты Предо и Максимилиан…
- Только не надо все это афишировать. Нам еще предстоит налаживать отношения с этими ублюдками. Жаль, конечно, что Саид оказался не только практически бесполезным, но и определенно вредным элементом.
- Слушайте, капитан, может, нам следовало бы как-то предать гласности, что мусульманин, связанный с террористами, пытался продать свою жену французскому офицеру? Во-первых, нам нужно от него откреститься – мало ли какие сведения он сдал Аблаху, Сиддику и прочим? И во-вторых, надо поставить этих поганцев на место, с их дешевыми разговорами о «чести мусульманского мужчины» - сколько эта честь стоит, а?
- Не надо… я-то с удовольствием принял его подарок.
- Что ж, timeo Danaos, хотя победителей, конечно же, не судят.
- А кроме того, это не совсем красиво. Тем более, мы не знаем ни о его мотивах, ни о собственно действиях. Лучше поспешите, Джованни, возьмите с собой двух солдат и закроем это дело. Разбудите меня перед рассветом и доложите, как положено.
- Есть, ответил лейтенант и зашагал прочь от палатки, бросив быстрый взгляд на хрупкую девушку в накидке, закрывавшей не только всю ее фигуру, но и лицо, кроме огромных темных глаз. Уже отойдя на пару шагов, он обернулся и сказал:
- А вам сказочно повезло, капитан.
- Я знаю, - улыбнулся Женсуль, входя в палатку вслед за девушкой.
Спустя несколько часов глубокая ночь пустыни незаметно, но внезапно ожила, будто изнутри, и хотя ничего не изменилось, стало ясно, что откуда-то издалека уже приближается утро. Солдаты заканчивали приготовления, их голоса стали звонче и энергичнее. Джованни, как всегда бесшумно вынырнул из предрассветной мглы и обнаружил капитана, сидящего у палатки с неизменной трубкой, обратив свое безмятежное лицо к востоку. Джованни замялся.
- Не знаю, как даже сказать, капитан. Странные дела. Короче, этот сукин сын Саид перерезал себе горло буквально в двух шагах от лагеря. Мы нашли его еще теплым, но лишь испачкались в крови. Денег при нем не оказалось.
- Нашли?
- Да уж, поискали от души. Он выкинул всю пачку прямо в кусты справа от выхода – помните, там, у канавы? Почему он так сделал? Ведь он так беспокоился о своем сыне… Жену-то он пристроил, а вот сыну деньги отнюдь не помешали бы, если уж он сам такой гордый…
Женсуль ничего не сказал, и лишь затянулся трубкой, пустив в постепенно светлеющее небо клубы ароматного дыма.
- Передовые части уже вышли, капитан. И нам выходить через час… позвольте узнать, удачно ли прошла ночь?
Женсуль снова затянулся и медленно, будто делая внушение маленькому ребенку, сказал:
- Вполне. Знаете ли, Джованни, мы живем среди очень странных людей. Очень странных; со своими представлениями о мире и понятиями чести. Прожив здесь столько лет, я не уверен, что узнал их намного лучше. Интересно. У вас есть Коран на французском?
- Нет, капитан… кажется, был где-то на английском… но я не понимаю… что-то не так с Марьям?
- Не могу ничего сказать вам на этот счет, увы, Джованни.
Лейтенант нервно сглотнул. Ему в лицо дунул первый утренний ветер, а небо за спиной постепенно становилось похожим на нефритовый свод в сказочном павильоне.
- Увы, у меня нет никаких новостей о мадам Саид, мой друг. Та женщина, которую вы привели ко мне вчера вечером, не была женой Саида, и имя ее вовсе не Марьям. Поверите ли, нет, но это очаровательное личико с огромными, глубокими глазами, принадлежало юному, но весьма отважному мальчику. Это был его сын, Исмаил.
- Что?! Это был сын Саида?!
- Да, Джованни. Но самое интересное это, конечно, то, что он пытался меня убить.
- Убить… и что?
- Что, что. Ничего. Вот этим самым ножом.
Женсуль бросил нож в песок и снова замолчал. Потом он засунул трубку в кисет и одернул свой поношенный китель, будто не замечая потрясенного лейтенанта. Глядя на тонкую оранжевую полосу на горизонте, он спросил уже совсем другим тоном:
- Что с трупом?
- Вырыли могилу в песках за пределами лагеря и похоронили, капитан.
- Боюсь, что вашим солдатам придется проделать это упражнение еще раз. Пришлите кого-нибудь, чтобы убрали мою палатку.
- Слушаюсь, капитан, - таким же невозмутимым тоном ответил Джованни и повернулся кругом. До выступления оставалось уже совсем немного времени.
- Джованни!
- Да, капитан?
- Какие же они все-таки… молодцы, а?
- Скорей сволочи!
- Ну что ж, можно и так сказать.
Лейтенант бросился на поиски солдат, и когда сквозь пыль, поднятую его сапогами, ударили первые лучи солнца, Женсуль едва слышно произнес:
- Нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед – пророк его…
*