Близнецы

Близнецы.

«карандашные эскизы... и по черно-бело-серому... зеленым... глаза.
играет музыка, а я придумываю семнадцатилетнего мальчишку в сером пальто-френче. он стоит на лестничной площадке прямо перед дверью в мою квартиру, оперся на перила и задумчиво закурил. мальчик с плоскими запястьями и тенями усталости под глазами. серые с зеленым и желтым радужки, разбитые четкими лучиками в бесконечные осколки. отросшие русые волосы, неряшливая челка, спадающая на лоб и закрывающая один из равнодушных с провалами зрачков. мальчик про себя придумывает, что сказать. у него сегодня кружится голова. /у меня сегодня кружится голова/ мальчик мнет в пальцах пустую из-под сигарет. он сегодня опять бросил курить. /я опять не смогла начать/ мальчик растерянно смотрит на дверь без номера. он сегодня забыл телефон дома. /мой вибрирует очередным бывшим/ мальчик расстегивает пальто, потому что ему жарко. под пальто прозрачно-кожая усталая шея, потом белый воротник рубашки, потом просвечивающая под ней черная футболка, потом черные брюки в серую модную клетку, потом видавшие уличную грязь кеды, потом надпись маркером по краю подошвы одного из. все фигня? fuck off? очередной молодежный слоган. реклама подросткового периода с его ожогами от сигарет на запястьях, чувствительными подушечками пальцев и поцелуями перед дверью подъезда.
семнадцатилетний мальчишка сегодня пил пиво с однокурсником, а потом провожал до дома тонконогую брюнетку в узких джинсах. она слюняво прощалась с ним напротив белой девятки с замызганными номерами. семнадцатилетний мальчишка сегодня ненавидел старушку в метро, оттолкнувшую его неуклюже перед раздвигающимися. и сегодня он презирал опухшего мужлана на проспекте, остановившего его желтой рукой, чтобы попросить пару рублей.
сейчас на улице уже вечер и темно. на лестничной клетке электрический свет. семнадцатилетний пахнет никотином и одеколоном. он вкусно пахнет. на этот запах манятся маленькие девочки-школьницы с жирно-подведенными глазами и уложенными на сильный лак неровными волосами. и еще однажды приманилась взрослая. у нее были тонкие и ломкие пальцы с золотыми кольцами, были деньги в портмоне из мягкой кожи, были визитки и кредитная, а еще у нее было это пальто с лисьим мехом и квартира, в которой она и он на диване разговаривали о Набокове, а потом целовались пухлыми и влажными с одной стороны и липкими помадными с другой.
никто из окружающих семнадцатилетнего людей никогда не думал о том, что он чем-то интересуется и о чем-то мечтает. они знают, что он любит девушек, носящих модные вещи, купленные на папимамины деньги. они знают, что он пьет светлое пиво и зимой пользуется гигиенической потому, что часто целуется на морозе. они знают, что он немного поигрывает на гитаре, и пророчат ему музыкально-андеграундное будущее в пропахших грязью и дешевыми сигаретами клубах. еще они знают, что он вроде бы самовлюблен и заносчив, что не любит слишком много разговаривать, но умеет пошло и в тему шутить, знают, что он может подтянуться тридцать раз и читал Шекспира, но наверняка не по своей воле, а "заставили". и да... конечно же они знают, что он спал с этой красивой шмарой, вокалисткой какой-то с непроизносимым названием.
но семнадцатилетний совсем не нуждается в этом их знании. потому что он-то, конечно, прекрасно понимает, что ни черта они не знают. у семнадцатилетнего есть сестра на час младше. они с ним не настолько похожи, как бывают близнецы, но когда они по ночам разговаривают часами, то осознают насколько представляют единое целое. у сестры такие же серые расколотые и русые непослушные. сестра тоже слушает со сложными гитарными и любит колу в прозрачных граненых. она тоже иногда опускает ненужные существительные потому, что всегда уверена, что он поймет ее с полуслова. у нее такие же мягкие и полные губы. и тонкая кожа, на легкий прикус отзывающаяся дрожью. у нее такие же сильные худые руки с уверенными пальцами, всегда находящими на его теле зоны повышенного риска. у его сестры нет друзей, она часами сидит дома, читая книги, она носит его старые рубашки на голое тело и, кутаясь в клетчатый плед, переписывается в компьютере с невидимыми лгунами. его сестра любит вишневое варенье и крепкий кофе. его сестра любит улыбаться в губы и растянутые свитера. и сестра любит его.
он стоит на этой дрянной лестничной площадке, и нервно дрожит сигарета в упрямых пальцах. он ощущает, что его самое пьяное и прекрасное счастье неправильно, и он ощущает, что помимо страха до безумия обожает эту самую неправильность.
догорит унылым огоньком сигарета и он откроет ключами дверь. бросит пальто на стул в коридоре, а рядом с пальто поставит сумку, которая сейчас у него через плечо. потом он снимет кеды и не влезая в тощие от носки тапки пройдет на кухню, чтобы поставить чайник. из кухни он проследует в комнату, где будет сидеть за компьютером она. он сядет на край своей кровати и посмотрит ей, полуобернувшейся на него, в глаза. босиком она переберется со стула на кровать и обнимет, а краешек закатанных рукавов его старой пройдется у него по щеке запахом стирального порошка и мандарина. он поцелует ее в мочку уха, захватив губами золотую мамину сережку и усмехнется всем тем, что думают, что приходя домой он смотрит телевизор, бренчит на гитаре, слушает музыку в плеере. но вот он, семнадцатилетний. осторожно касается нежных сестринских запястий, зарывается в мягкие русые, поглаживает остро выступающие лопатки. и они потом говорят обо всяком разном. она читает ему вслух всякие остроумные кусочки из книжек, которыми живет, пьют кофе, улыбаются, он курит в открытое окно, а она сзади обнимает его. и тот самый запах сигарет и одеколона… он столь заманчив лишь потому, что к нему примешивается запах ее мандаринового шампуня и шоколадных поцелуев, аромат курительных палочек, которые она обильно сжигает, и эта ничем не передаваемая нежность, тот запах, который не различают до конца рецепторы, приравнивая его к чему-то афродизиаковому.
а экран компьютера так нагло и мерцает, пока она улыбается ему в губы, а его голова кружится уже не только неудачной фазой луны, но и слишком откровенной позой смеющейся девчонки и этой ее атласной кожей в вороте рубашки.
а экран так нагло мерцает…
«играет музыка, а я придумываю семнадцатилетнего мальчишку…»
кнопка /сохранить/» ("Семнадцатилетний" 21.02.2008)


Когда продираешься сквозь толпу метрополитена, когда балансируешь с бутылкой пива, стиснутый фанатами модной рок-группы, ты отвратительно никто, ты безнадежно один из, единица в толпе индивидуальностей. Когда ты сидишь в комнате, посреди пустой мебели, в равнодушной квартире, ты больше чем кто-то, ты становишься всем, единственным живым существом, не частью мира, а его сутью. Поэтому я никогда и не любил толпы, не любил большое количество народа. Поэтому я всегда предпочитал обществу одиночество. Вы всегда замечали и, наверняка, даже за собой…Люди тянутся к одиночкам, к тем, кому они совершенно не нужны. Так ко мне тянется Крисс, так ко мне тянется Макс, именно поэтому я необходим Жеке. Я их зажигалка в темноте тамбура, красный уголек сердца Данко. Я не благодетель, я – режиссер, я решаю за других их жизни, потому что эти другие слишком доверчивы и слишком хотят ничего не выбирать. А я выбираю каждую секунду. И я еще ни разу не ошибся. Потому что нельзя выбрать неправильное направление, если в принципе не знаешь куда идешь.
Крисс курит ментол. Я вижу ее уже издалека. Она зажимает губами тонкую сигарету и на секунду расслабляет пальцы, делая затяжку, а потом размашистым жестом уносит сигарету куда-то вниз, левой рукой, обнимая себя за живот. У Крисс есть пушистый кот, которого зовут Альфред. Полосатая зверюга – мой сторонник в ее квартире. Крисс, Кристина, она красивая, я думаю. Все эти ее разноцветные бусинки браслетов, платок, заматывающий горло по самый подбородок, рваные короткие волосы, как у хорошенького мальчишки. К слову, она и напоминает мне двенадцатилетнего пацана. Эти ее узкие джинсы и кеды, эта ее привычка обгрызать лак на ногтях, ах да… и колечко с мордочкой микки мауса на пальце правой руки, она меня им поцарапала однажды. Крисс любит мои запястья, так она это говорит. Девочка вообще падка на всякие странные части тела. Мочки ушей там, или большие пальцы рук. Я был бы, если честно, счастлив, если бы она любила во мне только это, но она отчего-то иногда обобщает до «я люблю тебя», и мне становится неловко. Нет, она мне нравится. Мы, вроде как, сейчас даже встречаемся. Точнее, так говорят наши общие друзья. Это верно. Пару раз мы занимались сексом на раскладном диване в комнате её родителей, я обычно обнимаю ее за плечи, когда мы пьем пиво в компании, иногда хожу с ней за руку. Только вряд ли это что-то значит. И я, конечно же, знаю почему. Все дело во мне. И немного еще в одном человеке.
Но она уже положила руку мне на плечо, а я рассеянно перебираю пальцами складки ее кофты. На ощупь ткань сухая и грубая.
- Привет, - знаете, с ней каждый поцелуй, как лишение девственности. Она как будто вкладывает всю детскую неопытность пополам с еще не до конца осознанной страстью. Тело выгибается, а теплый язык ударяется о зубы, на задыхании находя партнера. Я немножко схожу с ума от этих поцелуев, мне начинает казаться, что я целую кого-то еще. В такие минуты я даже люблю тень за спиной Крисс, пропуская свою любовь через нее, но не оставляя в ней.
А я смотрю ей в переносицу, избегая взгляда в глаза. Я не люблю врать, и ей я вру постоянно. Особенно когда молча ухожу с утра из ее квартиры, когда на вопрос, вернусь ли, отвечаю тишиной. Мое молчание – моя самая опасная ложь. Знаете почему? Потому что я вру мысленно. И вру себе.
Это на самом деле совсем не важно, что мы будем сегодня делать с Крисс. Может, пить кофе и говорить о музыке, потом целоваться на набережной, потом у нее в квартире, закрывая прямо перед носом разочарованного кота дверь. Но, уткнувшись губами ей в ключицу, вдыхая аромат мандаринового геля для душа, исходящий от ее кожи, я все равно остаюсь тем, кто я есть. И все мое существование в данный момент времени будет заключено в том, что меня рядом с ней вовсе и нет.

Я люблю сигареты Lucky Strike. Не думайте, что это потому что они какие-то особенные. Просто пачка дешевых сигарет. Все дело в том, что люди, которыми я восхищаюсь, курят эту дрянь. И я курю эту дрянь. В подъезде вечером, носком кеда застревая и высвобождаясь между прутьями перил. Я курю и думаю о том, что на самом деле вся моя жизнь сосредоточена именно здесь. В этом пятиэтажном уродливом доме. Вся моя жизнь на этой лестнице, в этих исписанных маркером перилах. Затяжка. Выдох. Дверь обита деревом, темно-коричневая, глазок. Интересно, она хоть иногда выглядывает, чтобы посмотреть как я? Выглядывает. Я знаю. Но все равно постоянно задаю себе этот вопрос. Она носит мои старые рубашки и толстовки. Да и новые тоже носит. Сейчас, я оставил ее в комнате с книжкой. На ней розовые носки и короткий сарафанчик. Cпросите меня, есть ли человек, которого я любил бы больше всех на свете, я не замедлю с ответом. Вообще-то, я скорее всего промолчу, но это лишь потому, что вам совершенно необязательно знать о моей личной жизни. Сейчас, правда, уже не имеет никакого значения. Уже никакого. Потому-то мои пальцы и бродят по клавиатуре, как пьяные. Опечатываюсь и тут же возвращаюсь, стирая ошибку, перечитываю фразу, и стираю ее целиком. Мне не сложно подобрать слова. Мне просто невозможно это сделать.
Как-то раз я зашел в комнату, а она стояла у окна, подушечками пальцев упираясь в стекло. Я не знаю, что она там разглядывала, только… когда я подошел, она резко развернулась, испуганно улыбнувшись и потянулась к моим губам за поцелуем, но я проигнорировал ее намерение и поцеловал каждый след от ее пальчиков на стекле. На самом деле это не романтика, это маневр. Я недоверчив, я был уверен, что она высматривала кого-то там, во дворе. Но никого из соперников не увидел. На асфальте лежал размозженный шинами котенок, на одной из лавочек сидели два парня с пивом, на качелях качались по очереди малыши. А она снова нашла мои губы, поцеловав улыбку.
Я знаю, что вся вина на мне. Я никогда не имел права так с ней поступать, никогда не должен был следовать этому порыву. Но что случилось… Того уже не миновать. Сказать по правде, мы просто всегда были слишком красивыми и слишком похожими, чтобы желать любить еще кого-то кроме друг друга. Я помню бретельку еще детского лифчика, соскользавшую с ее худенького плеча в тот вечер. Помню ее непослушную челку, мешающуюся с моей непослушной. Мои волосы на пару тонов светлей. А глаза наоборот чуть более темные. У нее серые, как небо в пасмурный день. Мои, как мокрый от слабого кофе асфальт. Она младше на пятьдесят минут. Поэтому я всегда был ответственен за нее.
И вот сейчас, уже сегодня, когда она рядом, но не со мной… Я, наконец, начинаю осознавать, что она тоже всегда делала свой выбор сама. И я не виноват в том детском первом поцелуе, не виноват в обнаженности еще неоформившихся тел под ватным одеялом зимним днем, когда родители были на работе. Точнее виноват, но не один. Не только я хотел этого, она тоже. И я думал, что она счастлива, но как видимо положение ее не совсем устраивало. Одно не могу понять. В какой момент я начал терять ее, а вместе с ней и самого себя? До него, или еще раньше? Я потерял ее уже в тот момент, когда правый локоть ударился о деревянную ручку дивана, а левая рука оказалась между ее шеей и подушкой, когда я испуганно дернулся, оргазм страха длиной в самый совершенный и поцелуев. Я потерял ее уже тогда. Окончательно.

Бывает так, что существуют люди, которые притягивают к себе других, ничего особенного для этого и не делая. Я из таких людей. Зачастую я просто не понимаю, что находят во мне другие, зачем им я со своим вечным молчанием и мыслями внутрь себя, зачем им я, уставший на тренировке, идущий домой, перекинув через плечо спортивную сумку, зачем им подходить и знакомиться со мной, стесняться своей неуклюжести? Зачем они так хотят мне нравится, когда я не хочу нравиться им?
Как-то так я узнал о существовании Вики. Виктории, и на Вы. Но дело даже не в этом. Мне просто сложно осознать, как я оказался в один вечер в квартире этой тридцатилетней особы с умопомрачительной прической. Признаюсь, она мне вымотала нервы порядочно. Наверное, это потому что мне только семнадцать. А ей тридцать-два. По-началу, она пыталась уверять меня, что ей двадцать пять, но я заглянул в паспорт и она сдалась. Мы сидели на кухне. Она пила чай, я пиво. Накручивая прядь на палец, она как будто боролась с чем-то внутри себя.
- Я заплачу, - я так понял, что это у нее по этикету должно было вырваться, но она серьезно предлагала мне деньги, ясно за что.
Я не отказался. Она пахла духами, косметикой и тонкими ароматическими сигаретами. Буду честным, меня подташнивало от этого декоративного запаха так же, как от медикаментозного парфюма больниц.
Сестра в это время, наверняка, сидела в Интернете. А я обхаживал женщину, годящуюся мне в мамы, и даже чувствовал себя на высоте.
Успехи в этих делах – это то, за что меня больше всего уважает Макс.

Макс старше меня. Он студент-второкурсник технического вуза. Отличный парень, если не учитывать слабовольности. Катается на скейте, курит «парламент» и носит розовые рубашки. Он регулярно утверждает, что бисексуал, особенно перед девчонками, которым это отчего-то так нравится. Весь гомосексуальный опыт Макса заключается в сексе на пьяную голову с одним парнем из клуба. По словам друга, повторять он подобное не собирается, но с тех пор у него непонятное влечение к мужчинам. Хаха. Расписывает. И ко мне у него влечение, только вполне понятное. Эти девочки, перед которыми он распинается, они с удовольствием предпочтут меня ему, а врагов лучше держать близко…
Еще есть Жека. Он мой друг детства. Знаю его как свои пять пальцев. Он немножко псих и неудачник. Но в отличие от Макса он никогда мне не врет. Ему восемнадцать, а он еще девственник. Старше меня на год. Все свое свободное время тратит на работу в кофейне и потому всегда пахнет кофе и сигаретами. Правое ухо у него проколото и в нем сережка-хрусталик, над левой бровью темная точка родинки, отросшие блондинистые волосы. Жека – это мое все. На самом деле, я не помню еще ни раза, когда он отказал бы мне в какой-нибудь просьбе. Ах да, еще он влюблен в Крисс, хотя что он нашел в этой дуре, я не понимаю. Только не надо спрашивать, что я в ней нашел. Мне просто скучно. Мне надо забыть. А он. Он настоящий друг. Он ничем не показывает, что любит ее. Я и знаю-то об этом по секрету от Макса. И чувствую себя последней сволочью. Сглотнуть и пережить.
Наверное, возникает вопрос, зачем я все это пишу? Зачем трачу свое время? Зачем? Я и сам до конца не понимаю зачем. Она всегда писала обо мне в бесконечные дневники, мне кажется, я тоже должен что-то оставить. Дурацкое слово «должен».
А от воспоминаний во мне рвутся нервы. Я никогда не думал, что можно по нескольку минут приходить в себя, написав всего лишь пару строк.

Я помню тот солнечный день. Мы ездили в парк. Апрель. Берег Финского залива. Она сидела на спинке скамейки и смотрела сверху вниз на меня, сидящего в ее ногах. Было ветрено и ее волосы то и дело закрывали лицо. Я терял под собой землю. Странное сочетание страха и счастья. Сейчас тот день в моей голове – какая-то сплошная акварельная дымка, но тогда… Тогда по яркости солнце затмевало все. Слепило. А я, ослепший, доверял ей. Глупо не доверять человеку, который твоя вторая половинка от бога. Она смеялась чему-то. И опускала руки мне на плечи. И целовала меня, наклоняясь низко.
В ней всегда было свойство предельно романтизировать любую нашу прогулку. Чай в термосе. Сладкий. Ее волосы, упавшие челкой на мой лоб. Улыбчивое лицо. Во мне всегда было свойство предельно романтизировать любую нашу прогулку. Мне было шестнадцать. Я носил модную куртку и отращивал волосы, серебряное колечко из церкви на безымянном пальце, платок, как у американского гангстера, который она приспускала, целуя меня. Я не очень понимаю, в какую игру мы играли тогда. И играли ли. Просто я был ненормальным наполовину. А второй половиной моей ненормальности была она.
С неба шел серый дождь. Мы с ней сидели все на той же лавочке под зонтом. А она говорила мне на ухо, что она счастлива так, как не умеет никто быть счастливым. Пожалуй, она была права. Мало кто спит со своим собственным братом и при этом еще и счастлив.

Нам было пятнадцать, когда это произошло. Я тогда все время проводил с друзьями, курил траву, много пил, часто заваливался домой в неприличном состоянии. Мать и отец тогда еще бывали иногда дома. Она всегда защищала меня от них. Или прятала в своей комнате, укладывала спать.
В тот день я был пьян, но старался держаться. Она, наверное, немного понимала, что со мной не все в порядке. Родители были в Египте, а мы полулежали на диване в гостиной и смотрели фильм. Я помню, что во мне что-то клинило, и я всячески доставал ее, то накручивал прядь на палец, то залезал рукой под майку. Она сначала злилась. Потом вдруг прижалась ко мне крепко и обняла. Я, честное слово, я не знаю и не понимаю до сих пор, как это было. Я поцеловал ее в висок, потом в щеку, в уголок губ. А через пару секунд мы уже целовались. Знакомый туман перед глазами? У нее очень красивые плечи. Худенькие и детские. У нее небольшая грудь, плоский живот и выпирающие бедра.
Спросите меня, хотел ли я этого? Тогда да. Сейчас, я сомневаюсь. Наверное, это был алкоголь, но я всегда любил ее, как никто другой…
За все это время я ни разу не пожалел о том, что случилось. Я мало осознавал, что происходило. Бретелька лифчика у нее съезжала и она ее поправляла рукой. Мне, кажется, надоело, я расстегнул и снял его. И кожа у нее была такая… На самом деле было ощущение, что я целую самого себя. И я любил себя в ней, себя идеального, такого каким мечтал быть, но не являлся.
Она – добрая, доверчивая, невинная ли? Она да. А я виноват. Она чистая. Знаете, бывают чистые люди. Они улыбаются глазами в толпе метро, проходя мимо вас, и вы никогда уже не забываете эти глаза. Мы живем в мире, где все меньше ценится добро по отношению друг к другу. Я и сам не особо его ценю. Я вынужден приспосабливаться. Разве я не прав, когда отвечаю подлостью на подлость? Если я не прав, то какое право этот человек имеет так поступать со мной? Никакого. А единственный шанс выжить самому – это пользовать оружием противника. Я выживаю. Каждый день, каждую секунду. Выживаю, выбираю, решаю. Мне семнадцать. А могло и не быть.

Мы учились в восьмом классе. Этот парень вытащил перо на физкультуре. Носился, размахивал им. Прямо на уроке. Физрук сидел в своей комнатке и смотрел журнал. Мы играли в баскет. Преподу всегда было пофиг, присутствуем мы на уроке или нет, играем или нет. Он просто отмечал нас в начале, а потом пускал все на самотек.
Вот это «все» могло кончиться плачевно. Его звали Тоша. Ну, знаете, какими бывают гопники? Он был ярким примером: беспринципным, без будущего. Он сам поставил на себе крест. И чуть было не прибил этим же крестом и меня. Подозреваю, что это была шутка. Или такая попытка доказать свою власть. Я понял, что что-то не так, когда кофта была уже порвана, а бок засаднил. Нет, он не ударил меня ножем. Он просто махнул им в мою сторону, как бы отпугивая, но задел. На коже красовалась длинная царапина. Такие люди, как он, становятся настоящими зверьми, когда боятся. Ребята навалились на него, перо полетело куда-то. Я молча стоял и смотрел на то, что происходило. Они били его нещадно. Крики стояли невозможные. Преподаватель нас как будто не слышал. Наверное, думал, что разгар игры. Я помню. Тима и Руслан держали его, когда он мешком обвис между ними. «Ребят, вы чего?» - до сих пор в голове эта фраза. Они сказали мне, что теперь бить буду я. Честно? Мне казалось, что я убью этого идиота. Из-за него я мог лишиться жизни. Умереть. Еще ребенком. Какой бред. Я бил его самозабвенно. В какой-то момент ребята отпустили его, и он пустой куклой упал на пол. Я продолжал наносить удары. Меня оттащили. Они смотрели с таким удивлением. А мои кулаки были окровавлены. Меня мутило, тошнило, к горлу подкатывал ком. Бок болел. Я. Мог. Быть. Мертв. А эта тварь жила бы себе.
Ей я об этом, разумеется, никогда не рассказывал.

На самом деле, с этой своей любовью мы с ней палились постоянно. Помню, как на Макса бросился. Этот мм… Вроде, когда пишешь, ругаться все-таки как-то не особо удобно. В общем, мы сидели у меня. Макс с Жекой, Я, Крисс, она только начинала тогда с нами тусоваться, сестра, Тима, это мой одноклассник бывший, тоже неплохой человек, хоть и сволочная личность, и его девочка Лена. Макс на правах завсегдатая квартиры мучал мою сестренку. Не знаю уж чего сексуально-недозволенного я усмотрел в его притязаниях.
- Отстань от нее, - и это было хрипло-сдавленно. Я помню, что ударил его по руке. Она удивленно смотрела на меня. И все были удивлены не меньше. Тогда я сослался на то, что нервничаю перед соревнованием. Она была испугана и все искала моего ответного взгляда, но я не смотрел ей в глаза, боялся, не мог, точно не сформулирую. В общем, в тот момент и началась вся эта бодяга с Крисс. Не имея возможности нормально общаться с Максом и с ней, я все свое внимание сосредоточил на Кристине. Девочка, видимо, уже тогда на меня заглядывалась. Я, наверное, смутно понимал, что причиняю какое-то неудобство Жеке, который хмуро смотрел на нас. Я помню, что мне было все равно. Я больше всего боялся, что ребята заподозрят, что у нас с ней не все так просто, как бывает между обычными братом и сестрой. Страх был липкий. Он ползал по позвоночнику и подкрадывался к горлу.

Как-то раз мы попались в парке, когда целовались возле дерева. Жека шел по улице с каким-то своим приятелем-музыкантом. Я не думал, что он все понял, пока он сам не сказал. Когда все уже закончилось. Когда она ушла от меня. Отдалилась. Жека пришел ко мне и сказал, что все знал. Я должен был расстроиться от этой новости, удивиться ей, разозлиться, хоть как-то выразить свои эмоции, но у меня ничего уже не выходило. Чем больше она от меня отдалялась, тем больше я погружался в себя. Теряли смысл друзья, теряло смысл все. Терял смысл и я сам, потому что однажды позволил себе заключить весь свой смысл в ней.
Я хотел сначала забыть. Я сказал Жеке, что болен, что неисправимо болен. Говорил, что я гнилой, испорченный, подлый. Говорил, что я мертвый. Говорил, что не достоин даже кончика пальца ее касаться. Говорил, что хочу ей только счастья, а со мной ничего подобного быть не может. Кричал. Что я виноват перед ней. Только я. Что меня вообще быть не должно было. Что она была бы идеальной без меня. Что я – отрицательная половина.
А потом я вроде попытался с разбега сигануть в окно. Жека удержал меня за капюшон кофты, отчего у меня резко перехватило дыхание, рванул назад,и я повалился на пол, сел у двери и закрыл голову руками.
- Придурок ты, Даня, - сказал он. – Наделал дел. И она тоже хороша.

***

Мальчик стоял возле мамы, а девочка сидела у нее на коленях. Мне хотелось улыбаться. Кого-то я так хорошо узнавала в этой троице. Уж не я ли была такой же малышкой с глазами-блюдцами, и уж не мой ли братец так по-взрослому держался за поручень, еле стоя на коротеньких ногах, но уже заботливо поглядывая на своих женщин. Он всегда был чуть старше, чем мы думали. Или хотел быть. Наверное, все его несчастье и было в том, что он никогда не жил самим собой, а жил еще кем-то в совершенно другом времени и реальности.
В тот день я написала в интернет-дневник: «больше чем звериная и больше чем человеческая любовь, любовь Евы к Адаму, из плоти которого она была создана».
Все мое одиночество заключалось в том, что они всегда искали его во мне и проглядывали меня саму. Они – это наши друзья, одноклассники, родители. Слишком многое сосредотачивалось на нем и слишком малое на мне. Я любила читать и смотреть кино, любила своих старых кукол, свою единственную лучшую подругу Аньку. И в противовес всему этому была любовь к нему. Может быть, я хотела найти в нем все то, что находили они и забрать это себе. Постоянно убеждаю себя, что если бы я родилась парнем, то была бы такой же красивой, как он. Как девушка, я привыкла считать себя непривлекательной. Когда-то одноклассник пытался уверять меня в обратном. Классе в восьмом все напрашивался провожать меня домой. Даньку это беспокоило уже тогда. Не знаю на фоне чего они повздорили, но мне, кажется, была драка. Антон месяц потом не приходил в школу. Нет, он не был мне интересен, просто на нем завершились вообще все ухаживания парней за мной на тот период времени.
А потом был секс. Основанный на моей фальшивой любви, его пьяной эйфории, мне просто хотелось понять, что же такое привлекает всех в нем, но зашло слишком далеко. Своего брата можно любить и в своего брата можно влюбиться. В стольких книгах описывались ночи, когда «два безупречных тела соприкасались, его губы находили ее губы и…»
Я осознала две вещи в тот момент. Он действительно красив, а я на его фоне дурнушка. И он намного опытнее меня. Впрочем, потом он сказал мне, что это был первый в его жизни секс. Сомневаюсь, что он сказал правду.
В школе расползались слухи. Даже Анька верила, что я встречаюсь с каким-то взрослым студентом. Потом и Даня стал встречаться с Кристинкой. Я ревновала. Ни в какое сравнение не мог идти выдуманный бойфренд с реальной девчонкой, симпатичной и раскрепощенной. Иногда мне казалось, что она мне нравится. Я даже воображала себе, что по-лесбийски влюблена в нее. В Кристине было очарование. Я писала в блог:
«Когда она закуривает, мне хочется быть ее сигаретой, когда она пьет кофе, мне хочется быть чашкой, касающейся ее губ, когда она целует его, мне хочется быть ими обоими…»
Он открывал глаза, когда целовался с ней и смотрел на меня. У моего брата дрянной характер. У меня не лучше, я соучастник. Сначала воображала себя коварной соблазнительницей, потом жертвой, потом просто поняла безвыходность всей этой ситуации. Благодарю бога, что он не читал мои дневники.
Я хочу верить, что все это заварила от зависти. Мне нравилось видеть всех этих его друзей и знать, что он действительно только мой. Только мой…
И в то же время этой игрой я обрекла себя на одиночество. Из подружек, которые вертелись вокруг меня, чтобы иметь доступ к брату, осталась только Анька, ничем не лучше их, просто она иногда позволяла себе меня слушать. Жека, Данькин лучший друг, всегда относился ко мне хорошо, но все равно он был больше с братом, чем со мной, это и логично. Я читала, училась, носила его рубашки в школу, вызывая зависть всех этих девчонок, а в перерыве между нашими жизнями мы с ним становились единым целым.
Я прекрасно знаю, что никогда никого не полюблю так, как его. Вообще, все воспоминания какие-то разрозненные, как посты в дневниках:
«мне хочется расплакаться каждый раз, когда его губы проскальзывают по моей щеке, а попадают в ее губы, его рука касается моей и сплетается с ее рукой, и когда за ними захлопывается дверь самый родной голос еще звучит в ушах:
- Не скучай там без меня, крошка Мэри».
«я записываю его не потому что боюсь забыть то, что было, а потому, что он может это когда-нибудь забыть».
 « - Ми, я люблю тебя.
- Скажи, что просто хочешь еще.
- Сестренка не в настроении?
- Я не верю в любовь.
- «Отцов и детей» что ли проходите?»
« он целовал меня в ключицы, в виски, в запястья, кому еще в шестнадцать лет достается подобное счастье тайно ото всех, даже от накрытых покрывалом плюшевых медведей?»
«Saf:
эй, ты что спишь со своим братом-близнецом?
Mi:
это у меня такая извращенная мастурбация…»
Я всегда, говорю себе, всегда слишком много читала. Слишком много смотрела фильмов. Слишком много слушала музыку. Имела слишком одного любимого человека, пока…
Я не люблю Сашу так, как Даню. С Сашей я встречаюсь, с Сашей я хожу в кино и кафе. И ради этой вот рутинной идиллии взамен сумасшедшему инцесту, я предала наше мнимое счастье.
Саша был первым, кто заметил именно меня, не обратил никакого внимания на брата, а заинтересовался именно мной со всеми моими недостатками, тараканами и интеллектуальными вшами. Я запомнила его еще в тот первый раз, когда мельком увидела в метро. В переходе. Он шел мне навстречу, желто-блондинистые волосы, глаза светло-зеленые, полупрозрачные, большие наушники, куртка с пушистым мехом, и банка энергетика, зажатая покрасневшими на холоде пальцами. Он тогда поднял на меня глаза, и как прострелило. Подозреваю, что купидон мог бы прикурить от проскочившей между нами искры. Это было что-то особенное. И я прошла мимо, он был красивее меня, конечно же ничего мне не светило.
А потом…
- Сааааааш, поиграй со мной!!!!! – я отреагировала на крик и посмотрела на писклявую четырехлетку с густыми соломенными волосами. Как же округлились мои глаза оттого, что повелительный вопль адресовался именно ему, тому самому парнишке из метро. От удивления я даже книгу отложила. Он заметил мое замешательство и улыбнулся. Только тогда я поняла, что, видимо, он наблюдал за мной все это время, пока я читала. Я покраснела и спряталась за книгу. Вот это совпадение.
 - Сааааааш, освободи качели, - мелкая нашла себе каких-то сомнительной чистоты друзей и атаковала зеленоглазого с целью завоевать качели, которыми он самозабвенно скрипел. Связываться с подрастающей бандой ему явно не хотелось, он встал и потянулся, разминая конечности, потом огляделся и направился прямо к скамейке, на которой, к слову, сидела я.
- Можно?
- Садитесь.
Молчание.
- Меня Саша зовут.
- Я слышала.
Снова затишье.
- А тебя Маша, да?
- Мы знакомы?
- У тебя читательский билет выпал?
- А, спасибо…
Ти-ши-на.
- Знаешь, выяснится, что все умирали по-разному, убийств намеренных не было, просто слепой старик намазал страницы ядом, в библиотеке они прятали второй том поэтики Аристотеля, а потом монастырь сгорит.
-Блин, зачем ты рассказал конец???
- Считаю книгу терпимой жертвой, теперь мы сможем познакомиться…
И только тогда я улыбнулась в ответ.
Конечно, не было никакого сравнения с Даней. Конечно, я даже не думала о том, что Саша может встать между нами. Так или иначе произошло то, что произошло. Мы просто дружили. Гуляли. Много разговаривали друг с другом. Потом он меня первый раз поцеловал. Поцелуи в моей жизни – это вообще нечто особенное. Один раз я целовалась с Максом, странный был, неприятный, вульгарный поцелуй. Его язык был твердым и слишком властным, губы сухими. Он меня как изнасиловал этим поцелуем. Даня. Это было как целоваться с самой собой, видеть перед собой свое же лицо, свои губы. Мягко, влажно, задыхаясь. Природа поиздевалась над нами. Мы подходили друг другу идеально. Только вот жизнь, общество, правила были против. Мораль. Но кто у нас сегодня говорит о морали...
Сашка. Пишу и улыбаюсь, ухмыляюсь даже. Он меня любит больше чем я его. В поцелуях всегда присутствует эта наша неуравновешенность. Даже когда я являюсь инициатором, мне, кажется, что целует меня только он, а я отвечаю. Это всегда так. Все наши отношения – это один большой его вопрос и мой измятый, напряженный ответ.
Был момент, когда я отказала Дане в первый раз. Крошка Ми сдалась, она решила оборвать все нити, освободиться. На самом деле я боялась отсутствия будущего, считала себя достаточно некрасивой, чтобы думать, что Саша – это мой единственный шанс хоть какое-то будущее как-нибудь да обрести. Комплекс этот родился из-за того, что для всех я всегда была в тени брата. Наверное, меня это задевало больше, чем я привыкла думать.
Не то чтобы он после этого со мной не разговаривал. Не тот повод для обиды. Просто он стал как будто более погружен в себя, стал напряжен, а, что особенно поразило, осмотрителен. Все-таки он чувствует меня как никто другой, он понял, что есть кто-то еще. Все было интуитивно.
Мой брат подлец. Я это знаю. Знаю потому, что он всегда считал, что может быть с кем угодно, когда я просто обязана хранить ему верность. Меня это выбешивало, выливаясь в бесконечные буквенные истерики в блогах.
«я в клетке. в клетке этой квартиры, в клетке этого ноутбука, моего единственного безличного слушателя, в клетке своей запретной любви. я в клетке, которая привлекает меня наравне со свободой. и я не знаю, что выбрать. сладострастное рабство, или временную свободу».
Вообще забавно придавать так много значения телесной любви, но меня испортили, моя душа обезобразилась. Мы всегда были с братом духовно близки, но повязало нас слишком близкое родство тел. Чтобы окончательно перерезать путы, мне пришлось связать себя с кем-то другим.
Был день пятницы. Лето. На Сашке была футболка с какой-то яркой рожей. Две полупустые чашки чая стояли на журнальном столике. Я зарывалась пальцами в его волосы и изгоняла из себя все мысли о брате. Почти получилось. Джинсы податливо расстегивались, губы предательски откликались, а потом туман. Дождливый туман питерской бесподобной любви.
Вечером я заявила Дане, что между нами больше ничего быть не может, мы взрослые люди и детские глупости пора забыть. Я заявила ему это, а сама не смогла удержаться, когда он поцеловал меня, целовал долго, не отрываясь, а потом посмотрел на меня странным взглядом и ушел на кухню.
Я пошла за ним, разумеется.
- Ну, и как его зовут?
- Саша.
- Хорошее имя.
- Угу.
- И как давно?
- Полгода.
- Любишь его?
- Нет.
- Меня?
- Нет.
- Не верю тебе.
- А я тебе.
- Но доверяю.
- Как себе.
- Дура.
- Да пошел ты.
Мы не разговаривали сутками. Приехала из Москвы мать, жила с нами пару недель, пыталась выяснить, что произошло. Она второй раз выходила замуж и ждала в свои сорок четыре очередную двойню. На самом деле ей не было до нас дела. Звонил отец на мобильный. Много раз. Ни я, ни Даня не отвечали.
Это была Вавилонская башня, у основания которой был блуд. Она разрушилась, а мы стали говорить на разных языках. Я и мой брат.
Саша дарит мне ромашки и жасмин. Саша любит меня. Я пытаюсь любить его. Только на подсознательном мне всегда не хватает темных глаз брата, сложных губ брата, сильных рук брата. Он с Кристиной, им хорошо вместе, они превосходно разные. Мы с Сашей тоже превосходно разные. Все мы разные. Просто Бог над нами посмеялся, или Дьявол, или Природа.
Впрочем, я по-прежнему ношу рубашки брата, а он по-прежнему пьет кофе из моей кружки. Иногда мы даже улыбаемся друг другу. Просто рано или поздно, нам придется разъехаться по разным странам. Сила воли силой воли, а я никого и никогда так не любила и не полюблю, что и неудивительно.
***
- Я люблю тебя, - в зрачках Кристины отражались мои глаза и глаза Ми. «Я люблю тебя так же, как люблю себя, сестренка». Было девять часов утра. Было первое утро, когда я не ушел из ее квартиры. Впереди были еще выходные без родителей. Нет, больше. Теперь впереди нас была целая вечность… И такая же позади.
Но кому до них есть дело…
***
"я все так же люблю его рваную челку".
/удалить/
"я схожу с ума, целуя одного человека, а воображая другого".
/удалить/
"Двое в двух разных мирах. Я и Ты, которое было мы, а стало прошлое и будущее с нулевой точкой отсчета, настоящей секундой. Два человека на грани, падающие в противоположные стороны друг от друга, на траву и грязный асфальт, два человека, не удержавшие своего счастья.
Но кому до них есть дело..."
/сохранить/