Люблю Абакан. Наслаждаюсь благоустройством его, бурлящей жизнью, вечной суетой, близостью и недоступностью соблазнов, яркостью неоновых огней…Люблю! Первые две неде-ли. Потом, как котенок в постель, некстати, забирается в душу тоска. Поначалу она тихая, даже уютная, урчит себе тихонько, но после, принаглев, впивается когтями.
Вот тогда и вспоминается:
– На чужой сторонушке рад родной воронушке… Да какая чужая сторона! Мне до дому 2 часа езды. Но мается сердце и вовсе нелепыми желаниями: хочу деревенского молока, хочу, чтобы петух пропел, хочу в баню – с паром, с веником, сосны хочу до неба, деревья нестри-женные, снега по пояс… В Таштып хо-чу-у-у!
Вот как раз на этой стадии ностальгии, моя квартирная хозяйка и взяла на постой Альку. Просто однажды, вернувшись с лекций, узрела я на кухне крепенькое чудо, лет 17, с глазища-ми в пол-лица.
– Как зовут? – без обиняков спросила.
– По-русски – Алька. А по-таджикски все равно не выговорите – без обиняков ответило «чудо».
Я плюхнула на стол пакеты с рисом, овощами и слоноподобным окорочком.
– Так ты с Таджикистана? О, черт, а я чуть плов готовить не начала.
Алька засмеялась:
– Нас угощали русским пловом. Каша с колбасой и морковкой. Это когда мы только в Абазу переехали…
– Куда?! – взревела душа в тяжком приступе ностальгии. Абаза – Таштып – это же рядом, это почти одно и тоже.
– Привет, землячка!
И даже не вспомнила об отделении шахтерского городка от Таштыпского района, ни о его нынешнем статусе – город республиканского подчинения, ни о той шумихе, которой отделение сопровождалось, ни о спорном вопросе, об административных границах. Поверьте, мысли о том, что в черте города, а не по перевалу должны проходить эти самые границы меня волнова-ло меньше всего! Господи, статусы, земли, дополнительные налоги в казну района – это такая мелочь, для озверевшей от тоски жительницы Таштыпа. И даже некая холодность между двумя соседствующими администрациями муниципалитетов…Да, о чём это я?
Альку, видать, тоже давила тоска по дому. И через полчаса, мы дружно резали на «пра-вильный» плов морковь, обсуждая общие новости, общих знакомых, общую погоду, и даже общие для двух, искусственно разделенных пунктов, проблемы.
Семью Альки кормил отец-дальнобойщик. («Туваасбест» знаете? – Знаю, туда уже пол-Таштыпа сбежало).
– В Таштыпском районе такая безработица – «по- взрослому» вздыхала девчонка.
– В Абазе, – поправляла ее я.
– Один фиг, – парировала Аля.
Говорить она могла обо всем. Меткость её выводов удивляла. О лицее, где училась:
– «Фазанка – фазанкой», только окна пластиковые!
Об Абазе:
– Большая деревня с принципами.
О принципах:
–Шубы норковые, а дома жрать нечего.
Училась Алька больше для «галочки». Да и в школе ближнего зарубежья, похоже, ни рос-сийскую литературу, ни историю, ни русский язык не жаловали, проходя факультативно. И безграмотность ее поначалу вызывала шок. С вялым интересом, полистав наши книги, кивнула на томик Пушкина:
– Это что, чтобы быть журналистом, надо всю эту фигню прочесть?
– Алька! – ахнула я, – Это же Пушкин! Понимаешь?! Это «солнце русской поэзии», это… но Альке до фени были небесные и литературные светила.
– Я читала его. Про колодец.
– Про колодец?! – в голове строки, строки, строки и… ничего про колодец… Может, это я Пушкина не знаю?
– Ну, не колодец, а этот… Бахчисарайский фонтан, да?
– Да, – вздыхаю с облегчением.
Выросшая в Азии, она мало напоминала восточную девушку. Разве что цветом густых волос, да черными, миндалевидными глазюками с «ресницами нет длинней». Не было в ней ни скромности, ни целомудренности, ни благоговения перед сильным полом. И все же, все же… Она ни разу не вошла в комнату без стука, не повысила голос, да и споров как-то избегала. Меня сразу и бесповоротно назвала тетя Наташа и обращалась строго на «Вы». Привычно первой подавала чашку чая за столом, пропускала вперед
Первое время это смущало.
– Алька, я тебе такой развалиной кажусь? – спросила однажды.
Густые брови ее метнулись изумленно вверх.
– Не-е-т. Но Вы же старше!
О традициях восточных она рассказывала много, охотно.
– Тоскуешь? – спросила ее.
Алька задумалась.
– Красиво там. Зелени много. Но что бы там со мной было? Я ни русская, ни таджичка… Здесь мне лучше.
– А друг у тебя есть?
– Друг? Да их у меня знаете сколько быть могло?! Я влюбиться хочу.
– В богатого? – поддразниваю девчонку.
– Ну… Только у богатых богатые есть. Познакомиться с ними легко, а замуж попробуй, выйди. Мне бы нормального, чтобы работал и детей любил.
В Альке мешанина темного и светлого, точно кто-то, шутя, соединил в ней грубоватость и тактичность, юношеский нигилизм и тягу к светлому, уважение к старшим, и острый, порою едкий цинизм.
Внимательно выслушав историю любви американки Кончиты и графа Рязанова, она по-жала плечами:
– Что так и ждала 30 лет?
– Ждала.
– Надо было им хоть ребёнка сделать.
Как-то, устав от любимых Алькой «Красной плесени» и «Ленинграда», робко спросила, есть ли другие кассеты. Землячка моя принесла еще одну:
– Здесь у меня всякая «шняга» – Бах, Моцарт. Понравилось мне, я с диска и записала.
Алька слушала музыку восторженно, точно растворялась в ней. Иная романтическая ком-позиция вызывала слезы.
– Это «Адажио» Альбинони, – прокомментировала я. Алька обрадовалась:
– Вы их всех знаете? – и перекрутила кассету на начало.
Все, что могла, насколько хватило моих знаний, я рассказала, объяснила, ответила. Опа-салась, что усилия тщетны, но Аля слушала, не перебивая и не смеясь, если память моя давала сбои. А это случалось. «Шутку» Баха я лихо обозвала Турецким маршем Моцарта. Потом ис-правилась, извиняясь перед Алькой и классикой.
Вот в чем нельзя было заподозрить Альку, так это в неискренности. Все порывы ее шли от сердца. Чем обычно питается студент, сидящий без «степухи»? Алька, в ожидании посылки от родных, перебивалась рисом с подсолнечным маслом. Но едва я появлялась на пороге, Аль-ка щедро отполовинивала свою порцию, не принимая отказов.
Однажды она попросила меня:
– Напишите мне сочинение о происхождении человека.
Скорее из озорства, взялась за ручку и написала об ушедшей под воду Атлантиде и гор-дых атлантах, разгневавших богов. Алька прочла, кивнула головой и… села писать свое. В ее сочинении были и атланты, и Адам и Ева, и обезьяны, и слова: «Человек, который не имеет своей веры, даже в то, что мы произошли от обезьяны, не может считаться человеком».
Алька, Алька, я поняла, что она хотела сказать. Она писала не столько о вере, сколько о собственном мнении, умении отстоять свое «Я». Где-то коряво, где-то нелепо, но ведь точно-то как!
И я вдруг поняла, почему же так приглянулась мне эта девчонка! Она не боится быть сама собой! Не страшится показаться несведущей и, попросту, глупой и впитывает в себя все, что удается узнать, услышать, спрашивая, спрашивая, спрашивая. Точно тесен ей круг ее знако-мых и интересов, которыми жила раньше. И изо всех сил тянется она к чему-то светлому.
За несколько дней до моего отъезда, Алька спросила:
– Чтобы мне почитать, тетя Наташа?
– «Унесенные ветром», – ответила я, не задумываясь.
Чем-то напомнила мне упрямая американка времен войны Севера и Юга, юное чудо, вы-росшее на территории постсоветского пространства. Тоненькие щепочки ломающихся дер-жав…
– А прочту?
– Не оторвешься, – заверила я. И добавила: – Люди, все-таки, произошли от атлантов. Алька, поэтому те, кто имеет силы – плывут к своему берегу, а кто нет – тонут. Мне кажется, ты не опустишься на дно.
Алька промолчала.
В день отъезда, уже у порога, я обернулась. Алька стояла у двери, прикоснувшись спиной к косяку.
– Вдруг не увидимся! – мелькнуло, и жаль стало терять это маленькое чудо с глазищами в пол-лица. – Запиши мой адрес и заезжай, землячка!
(Здесь, за тридевять земель от Таштыпа и Абазы 28 километров кажутся таким пустяком).
Алька обняла меня порывисто:
– Привет Абазе передавайте, тетя Наташа!
– Так я из Таштыпа…
– Один фиг – парировала Алька.
Слышишь, Абаза, привет тебе от моей землячки!