Под моими подошвами снова перрон. Я сам выбрал этот путь.I live my life the way I want and choose. Я вечный попутчик. Я – частица, перемещающаяся из пункта А в пункт Б. Я тот, который Wanted. Размеренность быта разменяна на размеренность стука колес. Мне стало казаться, запах шпал, изнасилованных миллионами поездов, уже въелся мне под кожу.
Я видел столько дорог. Но я так и не достиг горизонта.Не дошел до той точки, чтобы с размаху по ней рукой и сказать „Здесь. Дальше ничего нет и не будет!“. Это „дальше“ - все еще перед глазами, дразнит меня и я снова в прыжке на подножку очередного поезда.
Бесконечная череда новых соседей в пути. Моя жизнь похожа на отель, в котором со скоростью и многообразием калейдоскопа меняются постояльцы. А у меня пожизненный абонемент, зарезервированный номер. И только начинаешь привыкать к новому соседу, к его ночному храпу, шарканью домашних шлёпанцев или музыкальным пристрастиям (Боже, пусть это будет Вивальди! А не Вагнер, как у милейшего попутчика с демонической тоской в выцветшем взгляде. Не прошу – молю!). Только становишься, словно домашний доктор, посвящённым в медицинскую карту потрёпанных жизнью тел. Только входишь в столь разнообразный ритм их сексуальных игр и сопровождающих их звуковых эффектов, как приходит пора прощаться. Крепко схвачены ручки чемоданов и розданы вялые рукопожатия...
Кто они в этот раз? Пожилая чета, аккуратная до последнего уложенного волоска, до острой стрелки брюк, до выглаженных воротничков рубашек. Невольно представляю себе, что и чувства ровны, отглажены, размеренны и отлажены, словно старые, но все еще точно идущие, часы. Отточенным жестом она кладет свою морщинистую руку поверх его, другой разглаживая, одной ей заметную, складку на брюках.
Женщина, среднего возраста с двумя, разрывающимися энергией, цветами жизни. Лет 5-6 на вид. Игрушечным автомобилем проложено по моим коленям очередное шоссе. Женщина извиняется только глазами, давно проиграв эту битву с вечным двигателем, живущим в этих маленьких существах.
Она сидит у окна. Я вижу только профиль и на удивление чётко очерченные губы. Словно из мрамора высечены. Слегка поднимающиеся дыханием, аккуратные крылья носа. Длинные ресницы касаются кончиков челки, заставляя их вздрагивать, словно струны под пальцами арфистки. Мне кажется, я даже слышу музыку. Взгяд ее скользит по перрону. Никого не ища, ни с кем не прощаясь, ни о чем не жалея...Она не сказала ни слова. Она даже не оборачивается на дежурное „Добрый вечер“. Я боюсь, что она вдруг перестанет дышать...
Даже гонки, устроенные вокруг моих новых ботинок, не могут оторвать моего взгляда от этих губ. Мой стремительно несущийся мир вдруг остановился на полном ходу и замер, словно чья-та жестокая рука, играючи, дёрнула стоп-кран.
Она умела смеяться. Едва заметная линия у уголка ее рта помнит это. Она любила смеяться. Этих линий две.
Безуспешно пытаюсь читать. Вечный и преданный мне попутчик, таинственная вязь стихов и прозы, предает меня в первый раз в жизни. Строчки на моих глазах складываются в узор, в контур этих губ.
Краем глаза замечаю, как Она встаёт и плавно скользя сквозь, мимо, между переплетений ног, сумок, детей и игрушек, выходит из купе. Ничто и никто в этом мире не может остановить меня, как невозможно остановить, выбрасывающихся на земную твердь берега, китов, следующих одним только им понятным силам и приказам. Я иду за ней.
Захожу в тамбур и струйки вишнёвого табачного аромата забираются мне в ноздри двумя змейками. Это Она. Снова у окна. Это ее сигариллы. Что я скажу ей? Все слова неуклюжи, грубы, несовершенны по сравнению с линией ее губ.
Вдруг она поворачивается и спрашивает меня: „Знаешь, как по-немецки будет „поцелуй?“. „Нет“, говорю ей. Мог бы соврать. Если бы мог думать. У нее низкий голос, как будто слегка простужен. Только такой мог сорваться с таких губ. И вдруг я вижу их так близко, они – напротив. Она целует меня...
Я – избран. Допущен. Мне даровано. Я боюсь дышать и не боюсь умереть. Только не забирай их у меня...
Я не знаю цвета ее глаз. Но я знаю ее вкус. Он похож на вермут. В нем лёгкая горечь прошлых расставаний, сладкая нота неуловимого „может быть“, невесомость и тягучесть этого момента, жадность поцелуев ее „бывших“. В этом вкусе мое отчаянье. Вот он - конец моего бегства. Вот он - разрыв между А и Б. Вот оно - мое „Здесь. Дальше ничего нет и не будет!“. Вот он - мой горизонт...
Словно в замедленном кино за окном проносятся города, дороги, столетия. Проходят люди, вздыхая раздраженной завистью. Я живу этим поцелуем. Ее волосы ласкают мои пальцы и я снова слышу музыку. Я люблю ее. Я женюсь на ней. Она дарит мне два цветка жизни с вечным двигателем внутри. Я готов стать отшельником и далеко от всего человечества жить только этим поцелуем. Моя пища. Мой воздух. Моя жизнь...
Она проводит пальцем по моей щеке. „Поцелуй по-немецки будет „Kuss“. Ее тёплая ладонь выскальзывает из моей. Я не могу сдвинуться с места. Я не в силах вымолвить ни слова. Я не уверен, что я еще жив...
Она ушла и я бьюсь лбом о стекло окна. Словно слепой щенок, у которого отняли сосок его матери, единственно жизненно-важное, единственное, что он знает и желает в этой жизни...
Я не знаю ее имени. Я не помню цвет ее глаз. Но я знаю ее вкус, вкус моей любви. Вкус Женщины с которой у меня ничего не было и было все.
От любви не сбежать. Я – частица, перемещающаяся из пункта А в пункт Б. Я знаю, какой на вкус мой горизонт. Я знаю контуры моего „Здесь“. Мой вечный бег обрел смысл.
Я люблю Ее...