В Манхеттене было где-то около полпервого дня. Почти столько же оказалось бы и в Бруклине, удаленном от Манхеттена ровно на расстояние одного Бруклинского моста, если бы Койфманы не зависли над рекой Ист-ривер в вагончике сабвэя именно в этот самый полдень.
Причина непредвиденной стоянки была объ¬яснена машинистом по внутренней трансляции, причем несколько раз. После чего мр.Сэмьюэл Петерсон, Jr., машинист, сочтя свой профессиональный перед Койфманами долг исполненным исключительно, закрыл африканского стиля гла¬за и поплыл хорошими джазовыми мечтами куда-нибудь на своем рабочем кресле на Юг.
Со слов мр.Петерсона, Jr., ждать предстояло минут пятнадцать как минимум. О чем Койфманы не догадывались. Вернее, мама-Койфман кое-что подозревала, поскольку за полгода до эмиграции пошла на курсы английского языка и теперь вся¬кий раз волновалась, обнаруживая в незнакомой речи туземцев известные ей слова.
Другое дело Койфман-папа. Во-первых, английского он не знал напрочь. А во-вторых, если бы даже и знал?! Второй с утра косяк марихуаны, раскуренный перед выходом из отеля всего минут тридцать назад, унес папу-Койфмана в такие перспективные дали, где и по-русски едва по¬нимают со словарем, а английский никакого отно¬шения к языкам вообще не имеет. Так, крик удода на болоте: "йес-йес" да "ноу-ноу".
В предыдущей своей московской жизни чета Койфманов, как это заве¬дено в компаниях их кру¬га, покуривала. Не часто, но вечерний косячок для баловства и утренний под видом компенсации зарядки — обязательно. Америка же предложила Койфманам такой вариант счастья, который пря¬мо на глазах преобразил¬ся в современный вари¬ант Рая.
Всю серьезную неделю после приезда в Нью-Йорк семья Койфманов не переставала ехать мозгами и удивляться: всего за двадцать долларов на любом, практически, углу можно было ку¬пить пакетик марихуаны. А зная места, травку можно было купить удивительную.
— Так ты не верила, да, — прослезился патри¬от Америки папа-Койфман, в первый же день передавая первый американский косяк маме-Койфман для первой затяжки.
Джойнт благоухал до того искренно, что все иммигрантские страхи улетучились моментально.
Если бы не кончились деньги. То есть едва со здоровьем наладилось, как возникла очередная неприятность. Дело в том, что Еврейская благотворительная организация, к удивлению Койфманов и по странному совпадению называвшаяся "Джойнт", выдавала деньги едва прибыв¬шим иммигрантам раз в месяц, просчитав затраты среднестатистической семьи на еду и проезд. При этом случай семьи Койфманов в расчет не прини¬мался, хотя синонимическое единство в названиях, по мнению папы-Койфмана, обязывало.
Спорить с евреями бесполезно. Деньги, выда¬ваемые на месяц вперед, закончились через неделю, несмотря на то, что в результате красивой жиз¬ни Койфманы почти отказались от пищи и общественного транспорта.
Все доходы уходили на траву и вернулись пол¬ным безденежьем. Оставалась единственная на¬дежда: институтский товарищ мамы-Койфман (по подозрению папы-Койфмана, вероятный в про¬шлом любовник), с характерно московским для конца пятидесятых именем Арнольд. Арнольд жил в Бруклине лет двенадцать, владел малопонятным для вновь прибывших бизнесом и уже на второй день после их приезда навестил Койфманов в гостинице. Сводил пообедать в испанский ресторан в Сохо, упился с папой-Койфманом пивом до крас¬ных рож и фиолетовой мочи, и теперь ждал всех троих с ответным визитом в Бруклин.
Пока были деньги, выбраться из Манхеттена не представлялось никакой возможности. Семь, в среднем, косяков в день не позволяли расслабляться и держали в отличной форме. И только сегодня утром папа-Койфман, растратившись на очередной пакетик, обнаружил, что денег осталось точно на переезд сабвэем из Манхеттена к Арнольду да еще на пару hot dogs к завтраку.
Надежда на то, что до следующего еврейского взноса Арнольд одолжит деньги, по подсчетам папы-Койфмана, не такие большие для работающе¬го в Америке человека, — эта надежда на Арнольда была достаточно велика и семья решила ехать немедленно.
Как отдавать деньги потом? Над этим папе-Койфману сейчас думать было лень. Справа, за ажурным пролетом Бруклинского моста, видне¬лась статуя Свободы величиной с зеленую шахматную фигурку; слева искрился на фоне полуденной Ист-ривер стремительный катерок, с высоты моста также казавшийся игрушечным, и в этом зачаро¬ванном пространстве между небом и медленной водой до самого горизонта, в этом майском, про¬зрачном от солнца вагончике сабвэя папа-Койфман ощутил такой силы духовный подъем, что не раскрыть пакетик с оставшейся травкой и не скрутить здесь же, на высоте парящего боинга косяк не было уже никакой возможности.
Первая затяжка превзошла всякие ожидания: мир вокруг запел. И зацвел. И закрутился кару¬селью.
Джойнт пошел по кругу. Мама-Койфман ми¬гом испытала такое, отчего откровенно и с наслаждением закашлялась, а шестнадцатилетний Даник, потянув косячок три раза подряд, сказал: "Кайф". После чего удовлетворенный папа-Койфман осто¬рожно взял переданный Даней джойнт.
Исторически обоснованная идея отъезда ради детей, ради их капиталистического будущего, здесь, в Нью-Йорке, получила реальное подтверждение: в такой стране за Даню можно было не волноваться.
Папу-Койфмана потянуло на лирику.
— Это статуя Свободы, сынок, — тепло и мечтательно произнес Койфман-старший, показывая вправо.
— Не ломай мне кайф, — произнес Койфман-младший с такими же мечтательными интонациями. Из чего можно было сделать вывод, что Америку в семье Койфманов понимают правильно.
В противоположном от Койфманов конце вагона сидел мистер Тони Чарлз Томсон. Он устало предложил на всеобщее обозрение рифленые подошвы "Nike", вытянув ноги вдоль нескольких соседних сидений.
Тони пребывал в состоянии глубочайшего сомнамбулизма. Все ночи его были бессонными, поэтому отсыпался Тони днем, в вагончиках сабвэя, где никто его не трогал и время текло строго по мар¬шруту выбранного им трэйна.
Ночью Тони искал жратву и приключений. Хотя основной при¬чиной ночных бдений был страх перед шэлтером, в котором бездом¬ные могли найти ночлег, но и запросто потерять жизнь: в шэлтерах царил вероломный беспредел.
Днем Тони отдыхал. Спокойный восьмичасовой сон в сабвэе был гарантирован и Тони, едва опустившись утром на сиденье, от¬ключался от суеты земной, как младенец.
В полпервого дня Тони как раз досматривал очередной сон — лу¬чезарный, африканский. В этом сне далекий прапрадед Тони, еще не будучи увезен из Африки в рабовладельческую Алабаму, охо¬тился на крокодила, тут же прода¬вал ценную шкуру заезжим белым туристам, а на вырученные деньги покупал у еврея-шинкаря бутылку рома и под музыку в ритме рэп развлекался с чернокожей мисс-Аф¬рика всю ночь до самого праздничного утра.
В эту минуту, когда папа-Койфман взял протянутый Даней джойнт и запустил его но второму кругу, Тони как раз наблюдал сво¬его прапрадеда, танцующего все тот же рэп на песчаном берегу безпредельного Океана, однако вместо обаятельной мисс-Африка рядом с прапрадедом выделывал древне-занзибарские "па" невесть откуда взявшийся, совершенно голый мр.Сэмьюэл Петерсон. Jr., машинист трэйна "Д" по маршруту Бронкс-Манхеттен-Бруклин.
Эта картинка не могла не по¬беспокоить Тони. Пока окончательно не просыпаясь, он целиком поразился, к чему бы здесь мр.Сэмьюэл Петерсон, Jr., кто он вообще и откуда, и не от него ли исходит такой удивительно знако¬мый запах.
"О, мама миа! — внезапно про¬будился Тони, еще не раскрывая глаз. — О, королева моих чресел, розовая лань в роще моих ноздрей! О, голубка над гнездом моей души, факер мазер факер! О, факир моего мяса и пуха, скользящая тень утренней розы, бесса мэ мучос, мазер факер факер! O-o, — приоткрыл Тони левый глаз, — о-о-о, мазер факер факер, факер мазер факер, факер факер мазер факер!.. You know, man!" — поднял Тони ноздри к потолку вагона и с восторгом подумал: "О, mother fucker".
Папа-Койфман уже передал джойнт вовсю кайфующей маме-Койфман, когда Тони поднялся со своего сиденья и отправился в про¬тивоположный конец вагона.
Ни слова не говоря, как бы без нужды в разъяснениях, ибо оказался в кругу своих, Тони скромно за¬нял место между мамой-Койфман и Даней, и с трепетной дрожью затянулся последовавшим от мамы косячком.
"Любовь моих туманов! Жар¬кое семя шуршаний и шелеста, сладкий ветер моих подмышек! — томился Тони, передавая джойнт расслабленному Койфману-младшему. — О, скип***р моих усилий," — медленно выдыхал Тони вместе с дымом марихуаны слова собственных молитв.
Сказать о том, что семья Койфманов не обратила на Тони никако¬го внимания, значило бы сказать глупость. Прежде всего Койфманы были людьми своего поколения и понимали гармонию PINK FLOYD, а следовательно, относи¬лись ко всему происходящему вок¬руг с присущей для Космоса невозмутимостью. Они были лишены популярного в среде русских им¬мигрантов мнения, будто все негры — сволочи. У Койфманов комплексов перед неграми не было.
И еще по одной причине приход Тони остался без внимания: каждый из семьи Койфманов отсутствовал в это время в вагоне сабвэя. Тела их, понятно, можно было обнаружить без труда, но духи... Дух папы-Койфмана уже с минуту непрестанно требовал что-то та¬кое, невесть откуда всплывшее, типа: "Айда, пацаны, на озеро!"; дух мамы-Койфман который час пчелкой перелетал от малиновых кругов к зеленым перышкам и обратно, а дух Койфмана-младшего плавно плелся туда, куда и призы¬вал дух любимого папы, а именно: на озеро, к пацанам.
До Тони вряд ли кому было дело.
Возникла неутомительная пауза.
Минут пять неутомительная пауза наслаждалась вкуснейшим дымком марихуаны; гремела катящимися по мосту машинами рядом с неподвижным вагоном; и застывала, уже напрочь неуловимая, в далеких всхрапах машиниста Петерсона, Jr., в голове состава.
— Do you speak English? — раскованно поинтересовался папа-Койфман, выходя из трогательного кайфа.
Тони активно замотал кудрявой головой.
— Конечно, — еще раз под¬твердил Тони для верности.
— Where are you from? — нео¬жиданно легко выскользнуло из папы-Койфмана, как из самого натурального американца.
— Нью-Арк, штат Нью-Джерси, — начал было издалека Тони, как вдруг его понесло: то ли под впечатлением от джойнта, то ли просто оттого, что давно уже никто не интересовался, откуда Тони и зачем, а скорее всего и от марихуаны, и от того, что давно никто не интересовался, но и еще от чего-то третьего, которому можно бы подыскать определение, только вряд ли оно сейчас того стоит.
— Ты знаешь, мэн, — обращался То¬ни исключительно к рыжеватой бороде папы-Койфмана, — нас пять братьев в семье и три сестры, мэн. И все они, ты знаешь, любят джаз, все мои сестры и братья, мэн, любят джаз, мэн...
— О, Jazz, — творчески подо¬шла к беседе мама-Койфман.
— Джаз, ты знаешь, — воодушевился Тони соучастием мамы-Койфман. — Хотя сам я, знаешь, больше люблю рэп, мэн. Это наша музыка, мэн, такая музыка город¬ских черных, знаешь. Знаешь Хэммера, мэн? Ну, Хэммер, "Паблик Энеми", мэн,"Блэк Шип", "Квин Латифа", "Йо-Йо", мэн,— Тони счастливо улыбнулся. — Там все о моей черной душе, мэн, в этой музыке, знаешь. Знаешь: джаз, рэп и баскетбол — это наше, мэн. Как ты к баскет¬болу, бэйби? — спросил Тони почти по-родственному.
— О, баскетбол, — подтвердил папа-Койфман. Он был завзятым фаном рижского "Жальгириса", но с восторгом оценивал и игру американских негров: один Майкл Джордан чего стоил!
— Один Майкл Джордан чего стоит, мэн, — Тони загадочно чмокнул губами. — Нет ни одного белого, мэн, которого, зна¬ешь, я бы поставил с Майклом. Ты знаешь, мэн, баскетбол — это наша игра, мэн. Это все равно как джаз и рэп, мэн. Наше, знаешь! И все такое на ритме, мэн, на черной энергии, мэн – это мы умеем, мэн. Белые, конечно, тоже, мэн. Только я скажу: был у меня близ¬кий друг, мэн. Он был белым. И я тебе скажу, брат, это не все равно, знаешь. Я скучал с ним, мэн. Знаешь, ничего у нас не получилось: другой ритм, ха, хотя oн нравился мне, этот белый, знаешь. Ритм, мэн, я говорю: наш — чер¬ный — ритм!, мэн, энергия, мэн, чувства и джаз, знаешь... Будь уверен, мэн: с Майклом Джорданом у меня было бы в порядке, ты знаешь.
— О, Майкл Джордан, — отдавая дань уважения супер-звезде американского баскетбола, папа-Койфман даже присвистнул.
— И это не потому, брат, что я черный и не люблю белых, ты зна¬ешь. Я люблю белых. Мне без раз¬ницы, мэн, какой ты: белый или черный, знаешь. Есть и среди белых хорошие, мэн, и среди желтых. Я всех белых люблю, мэн, как и черных, мэн. Может евре¬ев меньше люблю и корейцев, мэн. Но корейцы не такие белые, мэн, они даже не белые, мэн, они желтые, а о ев¬реях и говорить нечего, мэн, ты знаешь.
— О, Jewish, — дружески поддакнула мама-Койфман, представ¬ляя насколько, должно быть, совпадают ее мнение и мнение этого угнетенного негра в вопросах еврейства и антисемитизма.
— Я бы их, знаешь, вообще из Нью-Йорка гнал, жидов этих, мэн, — завершил мысль Тони. И резко замер: папа-Койфман доставал из джинсов пакетик для очередного, судя по количеству травы, завершающего косяка.
Все время удерживая нить разговора под контролем, папа-Кой¬фман уловил что, поскольку речь зашла о братстве, то настал черед трубки мира. Точнее, джойнта ми¬ра между неграми и евреями всех стран.
"Леди и джентльмены!" — раздалось по этому поводу из динами¬ков внутри вагона. Едва проснув¬шийся мр. Сэмьюэл Петерсон, Jr., машинист, прокашлявшись в микрофон, еще раз обратился церемо¬ниально:"Ladies and Gentleman," - после чего объяснил, что, слава Богу, дали разрешающий зеленый и теперь появилась стопроцентная возможность съехать, наконец, с этого чертова моста в сторону Бруклина.
"Спасибо за кооперацию," — дословно поняла мама-Койфман заключительную фразу машини¬ста. И вольно вздохнула: Америка ей все больше приходилась по душе.
— What is your name, my friend? — спросила мама-Койф¬ман у Тони очаровательно. И получив немедленный ответ, передала новому, приятному во всех отно¬шениях знакомому скрученный папой-Койфманом косяк.
И выдохнула марихуанный аромат через плечо, в сторону отъехавшего теперь на расстояние ровно одного Бруклинского моста Манхеттена.
Геннадий Кацов
www.gkatsov.com