Ящик моего старого письменного стола был полон не отправленных писем к нему. Это был своего рода мой дневник. До Степы, почему-то … Я писала Владу не ради того, чтобы узнать, как он, а чтобы рассказать, как я. Из всех писем я отправила, кажется, всего два. Он ответил только на первое. Его письмо тоже не было похоже на love letter – если не считать обращения «красавица» и слов «целую, обнимаю тебя» в конце. Кстати, от того, что он писал «обнимаю тебя», у меня тогда просто коленки подкашивались. Ах да, в его письме еще была пара слов о том, что ему якобы рассказывали (ума не приложу, кто бы), мол, я подросла и скоро буду, как фотомодель. И в конце: «С нетерпением жду встречи. Я, наверное, уже тебя и не узнаю». Тогда я была в восторге. И с еще большим энтузиазмом писала ему обо всех поклонниках. Наверное, ему было смешно это все читать… Хорошо, что я не отправляла ему больше писем после того, как он не ответил. Гордость иногда более чем полезная штука.
Может быть, Влад был той самой чертой, переступив которую, человек становится несчастным. И не переступив – тоже.
По моим расчетам Влад, как ненужный отросток, теперь должен был в моей новой жизни отмереть. Но так было бы слишком просто. Вместо этого что-то умерло во мне самой. Что-то светлое и чистое – было перечеркнуто. А Влад – он остался, застрял где-то в районе солнечного сплетения, и в нем это что-то хорошее от меня осталось, на нем налипшим, продолжало существовать, дразня и истязая меня своей оторванностью от меня.
Почти через год после той ночи Влад женился. Его жена – могла ли я ее не полюбить? Рыжие волосы – крашеные, кудри – бегудиные, густой хвост – наращенный. Я сколько себя помню - сулила ему в жены стерву, что подрежет ему крылья. За что боролся – она в лицо ему сказала, что его картины бездарны. (Он и теперь малюет исключительно своих птичек у замка, на продажу).
Она не всегда отвечала на его звонки и письма. Если он как-то испортил ей настроение, она неделю говорила с ним сквозь зубы. А потом была нежнее яблоневого цвета с ним, боготворила почти, захваливала – пока не надоедало ей. Она переспала с ним спустя месяц после знакомства (чего раньше не бывало, самый большой срок томления в жизни Влада – неделя), и призналась ему в любви в первый и последний раз. А утром ушла, и неделю он не мог ее найти. Пока сама не пришла. И Влад купился. Еще через пол года он возьми да и реши, что влюбился и пора жениться.
Они не венчались, просто пошли и расписались, пригласив только родителей. А через полгода после свадьбы она застала его с натурщицей. Швырнув в лицо девушки ее трусы, Мила сообщила Владу, что уже месяц беременна. И удалилась. Исчезла на две недели. Потом ее мама снизошла до того чтобы все-таки выдать Владу ее тайну: она лежала в больнице (по женской части, как выразилась ее мать). Когда обезумевший Влад потребовал выдать ему адрес больницы, ему ответили, что Мила решила выписаться, и она завтра вернется домой.
«Амур хулиганит с мишенью
Мужских неразумных сердец,
И стерва, зануда и шельма
Всех раньше идут под венец».
Игорь Губерман.
Ребенок родился спустя еще одиннадцать месяцев. Конечно, все всё быстро поняли, но Влад до сих пор печет Миле пирожки, чтоб не уходила от него мать его дочери.
Он не всегда был таким, это Арабелла виновата. Я знаю, зачем он ходил к любовницам: он за их юбки хотел спрятаться. Испытывая оргазм, он на мгновение оказывался на необитаемом острове, где все проблемы не имели значения. А еще ему важно было знать, что он тут доминирует, а не женщины. Думаю, так.
-Когда я узнал, что отец умер, я не думал ни о чем, кроме того, что мне страшно. Я не знал, чего боюсь. При маме плакать было нельзя. И вообще было стыдно. Все эти разводы на «поговорить» от родни – это полное фуфло, ты же знаешь. А девчонка та… Ей не надо было ничего объяснять. Думаю, мне надо было просто в кого-то спрятаться. Типа, парни не плачут – они трахают девчонок.
-Это дядя Ян тебе так сказал?
-Ты с ума сошла?
-А с чего ты это взял тогда?
-Ли, откуда я знаю. Просто так надо было. Я же не сам по себе жил, были эти друзья дворовые, шпана. Друган мой, кстати, мне потом крепко по шапке надавал за то, что я ту девчонку распечатал. Он-то сразу знал, что я ее брошу.
-А ты нет?
-А я нет.
-А она? Я имею в виду, она ведь тоже живая, не могла же она так просто взять и лечь под тебя, когда ты того захотел.
-Вот именно, что она тоже живая. Я знал, что она по мне сохнет, и она знала уже, что у меня отец умер: жили в одном доме. Подружки ее знали, что мы гуляем вместе, она считала меня своим парнем; я, кстати, не особо был против, тоже, наверное, что-то значит. Вот и все дела … Я весь день был как оглушенный, что-то маме там бормотал, чем-то кому-то помогал вроде. А к вечеру до меня наконец дошло, что произошло на самом деле.
Я был уже просто не в состоянии видеть, как мама плачет, утешать ее. Мне самому было так паршиво, что деваться некуда.
Я приперся к ней и с порога выпалил «Я люблю тебя». Она вышла на лестницу ко мне, а я зеленый, глаза красные. Она захватила куртку и мы пошли в старый парк. Сели на лавку под каштаном, там, знаешь, на дальней аллее?
-Знаю.
-Уже темно было. Она, наверное, ждала, что я буду говорить. А я только и мог, что целоваться. Сидел, сопел, и мучился, - Влад усмехнулся. - Короче, с час мы просидели так. Она уже плыла, разрешала трогать грудь. И я поплыл тоже. Когда она попыталась меня остановить, я только и мог, что уткнуться лбюм в ее шею и выдохнуть, что она должна меня понять. Сейчас самому стыдно… Но она… Не знаю, может, и правда поняла, а может – просто забила. Не знаю, короче. Вот на той лавке под каштаном все и произошло.
-А потом?
-Потом я ей звонил, но долго не звал гулять. Мы еще пару раз виделись, спали вместе. Я опять пропадал, звонил, пропадал. Если она пыталась выяснить отношения, я шутил. Или молчал. Я подавлял в себе любые чувства привязанности в то время. Не смогу объяснить, почему – не спрашивай. Она злилась. Но в конце концов все заканчивалось постелью. Иногда я говорил ей, что люблю ее. Я даже сам в это верил. А на самом деле просто искал тихий угол, куда можно забиться. Короче, трудно было. И мама чуть крышей не поехала.
Влад назвал свою дочку Ингой, это имя я хотела дать своей. Похоже на иволгу. Но крестить ее разрешили только под именем Божена. В свидетельстве о рождении записали Инга Божена Ковицки. Влад не верит в Бога, но, не сумев сделать меня матерью своего ребенка, он сделал меня крестной.
У Инги его глаза. Значит, такие же, как мои. Узкие, серые, холодные. И он назвал ее именем, которое я придумала для своей дочери. Но не в память о той ночи - это очередная его блажь, прихоть. Желание увековечить себя в моей жизни.
Он сильно балует дочь. При участии мамы она тоже будет стервой. Милое дитя.
Однако главный вывод заключается в следующем: Влад дал мне понять, что не важно, о ком мужчина думает. Не важно, кого он желает. Значение имеет лишь та, которую он не решается бросить или, бросив, будет мучиться. Вот за этой женщиной остается победа.