В конце мая, перед поступлением в университет я гостила у мамы, когда Арабелле вздумалось собрать родственников на годовщину смерти дяди Янка. К обеду мы с мамой приехали в квартиру, куда Влад последние несколько лет, казалось, заходил только чтобы забрать постиранные вещи. Когда я переступила порог и увидела его, я лишь подумала: «Боже, как он красив! И не кончилось, до сих пор ничего не кончилось…» Но он не смотрел на меня в тот момент.
Моя мать единственная женщина, к которой я его всерьез ревную. Он приветствовал сначала ее: обнял, поцеловал в щеку – так, как я люблю: чуть потерся подбородком о ее шею, у нее побежали мурашки по всему телу – как бегут у меня; она смеялась, как смеюсь я; он улыбался ей, кажется, так же, как улыбался мне, - и лишь затем обнял меня. Мне достались только остатки его радости от нашего приезда.
Иногда меня радует, что в начале каждого визита люди считают необходимым обмениваться наборами дежурных фраз, разыгрывая по ролям спектакль про радушных хозяев и их гостей. У меня было немного времени, чтобы унять рябь в глазах, начать дышать немного ровнее, перестать краснеть и немного успокоить свою ревность. И когда это, наконец, кончится? Мне всегда мало этого Влада, с ним я ненасытна! Даже когда я была с ним по целой неделе у бабушки в деревне, я ощущала острый голод, мне его не хватало, было его недостаточно – даже когда он был рядом, в пределах видимости, чинил скамейку или косил траву в саду, когда ехал на велосипеде в магазин, даже когда отлучался на пару минут, - я голодала, я скучала по нему, судорожно и тщетно соображая, как себя остановить. Я ненавидела его друзей, которые звали его играть в футбол, ненавидела кур и аистов, когда он рисовал их, выполняя задание по учебе, я ненавидела даже наших сестер, которые долго не ложились спать и сидели с нами в летней кухне, не желая понимать, что мы не идем в дом во втором часу ночи лишь ожидая, что нас оставят одних. И тогда и теперь я со снисходительной улыбкой смотрела на наших кузин и всех его подружек, когда они вешались к нему на шею, лезли к нему с поцелуями, старались привлечь его внимание, перетянуть его на себя – я почти презирала их в эти моменты, хотя вообще своих кузин я очень люблю (когда Влад отдельно, а они отдельно), а к девушкам я не имею права его ревновать, потому что и сама встречалась с другими парнями. Но на маму никогда ничего не распространялось. С мамой я грешила, сильно грешила! В деревне у бабушки, например, я скучала по ней, и при том, что я вообще всю свою жизнь любила только ее одну во всем мире, я ревновала Влада к ней, до безумия ревновала! Хотела, чтобы она уехала, чтобы он не разговаривал с ней подолгу, чтоб не звал ее по имени, не приглашал с нами гулять…
Однажды он позвонил нам с мамой, чтобы поздравить меня с Днем рождения. Мы поговорили с ним минут двадцать, и он спросил, дома ли она. Я хохотнула и якобы в шутку сказала, что ревную его к ней. Он ответил: «И не зря. Но Поля, я тебя вообще ко всем ревную… И закончим этот разговор. Дашь мне ее на минутку?» Я шутила, смеялась его шуткам, пока мы прощались. Передав трубку маме, я заперлась в ванной и кусала губы до крови, думая о чем он с ней разговаривает. Ненавижу его, он даже при родных часто позволял себе заявить, что его тетя ему даже очень нравится как женщина. Подумать только, каков нахал!
Вот и в этот раз я сидела в его комнате, вела светскую беседу с Арабеллой, мучаясь мыслями о том, почему он так быстро выпустил меня из рук, когда обнимал, почему он сейчас не сидит возле меня, в каком углу квартиры он сейчас находится, почему моя мама смеется, и почему я ревную его к ней. Ведь он мой, давно только мой – и у нас есть секреты ото всех, но не друг от друга. Мы заодно, мы соучастники, он мой, он по мне скучал, он хочет сейчас быть рядом, я знаю! Но он смотрит мамины фотографии из отпуска, внимательно и с неподдельным интересом, не спеша, листает эти чертовы фотографии, рассматривая каждую из них даже внимательней, чем того требует вежливость, и слушает пояснения. Почему он не стремится остаться со мной наедине поскорее? Почему, почему так, я не понимаю!
Закончив разговаривать с моей мамой, он пошел резать хлеб на кухне. Я осталась в его комнате одна, ходила там взад вперед, кусая губы и неровно дыша, - пыталась придумать, чем бы себя пока занять, чтоб не видеть его. И почему каждый раз при встрече с ним я начинаю вести себя, как полная идиотка??? Стесняюсь, краснею, не знаю что сказать, теряюсь, становлюсь суетливой и неуклюжей! Ненавижу себя. Ненавижу его за все, что я делаю не так!
Наконец, мы сели за стол. Помянули дядю Янка, выпили. Домашнее вино Арабеллы обожгло горло и скользнуло в грудь, оставив за собой горячий след. Всего два маленьких глотка, но у меня кружится голова… Мне не спокойно, так не спокойно. Тревожно, при этом приятно. Мама рассказывает последние сплетни из ее театра, Арабелла смеется, Влад ковыряет вилкой в тарелке, я покусываю свой крестик. Мама, не прекращая рассказа и не поворачивая голову ко мне, своей рукой дергает цепочку у меня на шее, и крестик выскальзывает из моих губ. Только тогда я замечаю, что я грызла его, не отдавая себе отчета в том, что делаю. Опять покраснела. Смущенно улыбаюсь. Как дура, опять. С ума сойти. Допиваю вино в своем бокале, чувствую себя абсолютно пьяной. Влад украдкой смотрит на меня. Не улыбается. О чем он думает? Ох, я не хочу знать…
Ближе к вечеру к Арабелле приехали Дана с Марысей, Мирра и дядя Богдан. Оставив родителей с их кислыми разговорами о прошлом, мы вчетвером пошли гулять по вечернему Львову. Город благоухал и парился, было уже темно и тепло, как в летнюю ночь. Дана болтала без умолку, как радио. И слава Богу! Марыся почти все время молчала, я старалась поддерживать «беседу». Тем временем Влад обнимал меня за талию, идя рядом, и его рука то и дело скользила по моей спине к шее, от лопаток вниз, ниже, по бедрам и ягодицам. Дана говорила, шутила, смеялась шуткам Влада, задавала ему вопросы, а его горячая ладонь то и дело скользила по моему бедру вперед, он цеплялся пальцами за мой пояс, засовывал горячую ладонь в передний карман моих джинсов, так глубоко, что тепло его руки обжигало меня. Быстро шагая по давно исхоженным вдоль и поперек улицам, идя давно заученными наизусть маршрутами, я не ориентировалась на местности, понятия не имела, где я вообще нахожусь, что это за щебет, и почему Влад, шедший слева, не обернет меня сейчас к себе лицом и не поцелует. Я не пыталась даже бороться со своими желаниями, временами закрывала глаза – совершенно непроизвольно. Я наслаждалась этой незаметной для всех лаской, сгорая от желания, сходя с ума от того, что во время ходьбы он обвивал рукой весь мой стан, сильно прижимая мои бедра к своим, не стесняясь гладил меня, клал свои горячие пальцы прямо под мою грудь, держал меня так, что моя правая грудь нависала над его рукой, касалась его горячих пальцев, а вокруг сосков у меня становилось тепло, - так тепло, что это ощущение доходило в иные моменты до жжения.
Вы даже представить себе не можете, насколько мне всегда было все равно, что подумают люди, как меня будет мучить совесть, как я буду смотреть в глаза Жене, Миле, маме, что будет с моей душой после смерти, что будет дальше вообще – все это меня никогда ни капли не интересует в моменты, когда он проводит горячей грубой ладонью по любому участку моего тела. И мне плевать, как на нас смотрят наши родные, когда он идет со мной по улице, сомкнув свою ладонь с моей в замочек. Когда я ощущаю рельефы его линий на руке в то время, когда он касается моей ладони, все вообще теряет смысл, мои пальцы начинают нервно подрагивать, губы наливаются кровью, и я ощущаю, что между ног у меня стало влажно. То же самое происходит, когда мы сидим далеко друг от друга, Влад рассказывает что-либо и вдруг смотрит мне в глаза – как-то глубже, чем обычно, глубже и пристальней, чем умеют все другие люди; так, как только он может посмотреть - только в мои глаза. В этот момент мне становится все ясно; тогда я знаю: его помыслы сейчас ничуть не отличаются от моих.
Я шла и рассказывала байку за байкой, развивая тему, на которую в очередной раз перескочила Дана в своем редко прерывавшемся монологе, - при этом я боролась с подкашивающимися коленками: он сжимает кожу чуть ниже моего затылка, больно оттягивая мои волосы, от чего по всему телу у меня бегут мурашки. Я мечтала лишь о том, как мы останемся вдвоем хотя бы на минуту, чтобы он расцарапал мой подбородок своей щетиной, чтобы он мог кусать мою шею, чтоб целовал мои плечи и прижимал мою грудь к своей, сжимая меня так сильно, что мне будет больно, будет нечем дышать. А мы все шли, я все говорила, все слушала, все горела, все мучилась и наслаждалась. Этих ласк никто не видел – только прохожие, которым все равно. Я шла крайней справа, слева от меня шел Влад, дальше Дана, а за ней семенила вечно молчаливая Марыся. Благоговейно впитывая сестрины рассуждения и слова Влада, она готовилась к очередной летней встрече с Наталей, когда они будут вместе отдыхать у бабушки и часами ежедневно обсуждать Влада и его друзей.
Когда Влад рядом, я все про него знаю, читаю каждую его мысль в подрагивании его ладоней, в температуре его кожи, в дыхании, в голосе. Но как только он отходит от меня и не возвращается больше пяти минут, я уже ничего не знаю – ни о чем: ни о его мыслях, ни о том, как мне вести себя. Все его слова, каждое его действие, движение – как надписи на песке, которые море в момент слизывает. Но когда Влад возвращается, все становится на круги своя – и мне на все и на всех плевать. Все мои мысли сводятся всего к одной: как избавиться ото всех разом и остаться с ним вдвоем, чтобы он сжал меня сильно, но нежно, жадно, но бережно, с животным желанием и чистой любовью – так, как только он может сжать только меня.
Я бы все отдала за то, чтобы найти другого такого, чтоб эта связь не была кровосмесительной – я бы тогда на все глаза закрыла, забыла бы свое имя, свою семью, предала бы не только себя, но и всех, кто посмел бы встать на моем пути к нему, даже и всех родных, весь белый свет забыла бы в одночасье - за то, чтоб оказаться в безраздельной власти этого человека.
Это больше, чем просто страсть. Страсть бессильна перед настоящей любовью, она меркнет от любви. Хотите верьте, хотите нет – но я люблю Женю, искренне и сильно люблю, ни за что его не оставлю, и за другого замуж не хотела бы. Но эта любовь не может заставить меня побороть себя, когда Влад приближается ко мне. Эта любовь не интересует меня ничуть, когда Влад не целует меня по причинам, одному ему известным, но лишь дразнит меня, целуя шею, плечи, прижимая все мое тело к себе, дыханием обжигая меня. В эти моменты я не помню любви, я не знаю о существовании Жени на земле, я не помню, кто я, где я, зачем я здесь – я мечтаю лишь о том, чтоб это мучительное томление меня убило или разрешилось поцелуем.
Мы гуляем по родному городу майской ночью, Влад принюхивается к ветру, дующему с моей стороны, поворачивает голову так, чтоб его лицо было прямо над моей головой и ловит запах моих волос.
Мы провели Дану с Марысей, Мирра с дядей Богданом уже сидели в машине, ожидая их, и мы с Владом остались вдвоем. Было уже поздно, общественный транспорт не ходил, мама была пьяна, Арабелла уговорила ее остаться ночевать. Влад должен был лечь на полу в комнате Арабеллы, а мы с мамой – на его кровати в другой комнате. Но перед сном мы с Владом решили еще погулять. Мы снова вышли из коридора во тьму неосвещенного подъезда, в сырость и холод каменных старых стен, как в подземелье. На узкой старой лестнице ничего не было видно, сквозняк гулял по всему дому, а тусклый свет фонарей лишь иногда прорезал темень, заглядывая в круглые маленькие оконца на площадках. Медленно спускаясь по стертым ступенькам впереди Влада, я ощущала, как мурашки бегут по моей коже оттого, что я понимаю: теперь мы одни.
Мы снова оказались на улице, мощенной черной брусчаткой и вымазанной оранжевым светом фонарей. Влад обнял меня своей властной рукой, я втянула в себя теплый воздух города, и майская ночь закружила меня в своем пьяном угаре.
Меня возбуждает даже запах его пота, его тела, не мытого несколько дней, его засаленные футболки вызывают у меня не отвращение, а желание протереть ими лицо, чтобы дольше чувствовать его запах. Кожа его рук настолько толстая и грубая, что порой я ощущаю боль, когда он трет ладонью тонкую кожу на моей шее. Когда я с ним, я часто тереблю свой крестик, но Бога во мне в эти моменты нет. Он смотрит на меня со всех сторон, Он окружает меня, замыкает вокруг меня кольцо, а я старательно отворачиваюсь или закрываю глаза, стараясь сделать вид, что не замечаю Бога, осуждающего меня. И если я еще ни разу не поцеловала Влада на глазах у всей родни или хотя бы при друзьях, - то лишь потому, что это может потом затруднить мои встречи с ним: если нас в чем-то заподозрят, мы не сможем гулять вдвоем часами, он не сможет мучить меня бесконечными разговорами о нас, о том, как ему хорошо со мной, своими бесконечными уверениями в том, что ни с кем больше не чувствует того же, что со мной, своими извинениями за эти слова, за ту ночь… Теперь, когда мы оба обручены, наши ночные прогулки похожи на сладкую пытку. Он ласкает мое тело, мы идем, так тесно обнявшись, он часто останавливается, чтобы обнять меня, прижать к своей груди, поцеловать руки, плечи, шею, - но не целует в губы. И я знаю, что не станет целовать - до последнего, до того момента, когда останется пара минут до расставания. Тогда, когда я буду собираться уходить, мыть ему яблоки, которые он заберет к себе в квартиру, когда я буду гладить его постиранную одежду или пить воду на кухне перед выходом, - тогда в его глазах появится огонек мальчишеской шкодливости, он скажет что-то пошлое, вроде: «Скоро уедешь от меня, моя девочка», обнимает меня, как всегда, и как всегда быстро поцелует в губы, после чего, не выпуская меня и читая ответ в моих глазах, поцелует меня снова, и я почувствую влажное прикосновение его мягких губ, почувствую, как они приоткрываются, как по моим губам скользит его язык, как учащается его дыхание и как сжимаются мои пальцы. Влад будто украдет этот поцелуй, который я отдала бы ему даром – и не один, короткий, оборванный, а много, много, на много часов подряд – пока губы не заболят от ласк, как это бывало с нами раньше, когда нам было стыдно только перед Богом – но не перед Женей, Милой, родными… Это было так недавно, но вроде так давно. И ведь мы все еще не состарились, но я ощущаю себя вечно молодой и вечно пьяной лишь рядом с ним.
Желание нарастает быстро, но глазу не заметно, будто распускающийся цветок, постепенно выворачивающий внутренности своего бутона наружу. Я смотрю прямо перед собой, и вдруг понимаю, что мы с Владом молчим уже давно. Он единственный человек, с которым я не замечаю молчания, с которым оно не тяготит меня.
-Что Женя?
-Все по-прежнему. Только он иногда раздражает: пропадает на несколько дней, и не звонит, не пишет.
-А ты, конечно, не пишешь ему сама и злишься?
-Ну да. Конечно! А как?
-Я был в тебе уверен, - он усмехнулся. – Вот вы странные, девушки, я не понимаю: почему самой не написать, если ты хочешь с ним поговорить?
-Влад, что ты делаешь, когда теряешь к девушке интерес?
-Даю ей это понять.
-Как?
-Ну… - он надул щеки и выдохнул воздух с шумом, демонстрируя, что говорит нечто абсолютно очевидное, не требующее пояснения, - Я перестаю ей звонить.
-Но не говоришь ей прямым текстом: «Ты мне надоела»?
-Нет, ну ты что? Это ж больно слышать – и нам и вам.
-Вот видишь, Влад, я рассуждаю так же: если он не звонит и не пишет по нескольку дней, значит, не ощущает потребности в разговоре со мной. Так зачем я буду навязываться?
-Нет, ну у вас же все по-другому: вы-то с ним встречаетесь.
-Все твои подружки тоже думают, что вы встречаетесь.
-…
-Вот видишь, - я с улыбкой посмотрела на него.
-У меня такое ощущение, что ты просто сама не уверена, что тебе это надо.
-Влад, я люблю его. До истерики. Он иногда обижает меня, но я не долго это помню. Я говорю ему гадости иногда, я морщу лоб и даже кричу. Хотя скорее вякаю. Злиться на него я не умею. И хотела бы, а все равно не могу, понимаешь? Мне кажется, даже если бы он однажды отпинал меня ногами, я бы все равно не научилась его ненавидеть. Что с того, что он не скучает по мне так сильно, как я по нему? Знаешь, мне иногда даже думается, что я люблю его сильнее, чем он меня. Даже несмотря на все мои… Несмотря на все, что ты знаешь обо мне. Просто Женя… У него другой темперамент, его никуда не тянет. Он не изменяет мне не потому, что он такой святой – просто у него нет такой острой потребности в… Ну, ты понимаешь меня. Но, знаешь, я все равно не променяла бы его ни на кого другого. И, думаю, это и называется любовью.
-…И за что ты его так любишь?..
- С ним я не жестокая. Если у меня и возникает желание показать ему зубки, то чтобы заставить его обратить на меня внимание. Со всеми остальными по-другому: они меня интересуют лишь до тех пор, пока я не почувствую, что они влюбились, - вот тогда я моментально теряю к ним интерес и перестаю отвечать на звонки, отмазываюсь от встреч, отвечаю холодно и односложно, - все так же, как и у тебя, кажется. Это что-то вроде спорта или, - я хохотнула, - не знаю, охоты, что ли.
-Ну да, - он улыбнулся..
-Причем мне принципиально важно соблюсти одно условие: это я выбираю, а не меня выбирают. Думаю, в прошлой жизни я была мужчиной. Мне нравится добиваться.
-Ты веришь в реинкарнацию?
-Да неет, я не серьезно, конечно. И вообще, люди зря слишком серьезно воспринимают мои слова, - Мы оба засмеялись.
-Вот и я от того же мучаюсь!
-Знаешь, Влад, я не относилась настолько потребительски к мужчинам до той ночи.
-Для тебя она значила так много?
-А ты как думаешь? Влад, если хочешь знать правду… Ты хочешь знать правду?
-Конечно.
-Та ночь была четвертой в моей жизни ночью с мужчиной.
-… - он остановился и оторопело смотрел на меня.
-Да, Влад, четвертой за всю мою жизнь, - я продолжила идти, он последовал за мной. - И кроме Жени и тебя я ни с кем вообще не спала за всю свою жизнь. И первая, которую я провела не с Женей. Как ты думаешь, много ли она значила для меня? – я оглянулась и посмотрела ему в глаза.
-Боже мой, девочка, что же ты теперь творишь.
В ответ я только улыбнулась. Ничего не сказала.
-Вообще-то, у меня тоже многое изменилось с тех пор, - Он смотрел себе под ноги.
-Да? А у тебя-то почему?
-Помнишь, я тебе рассказывал о своих девушках тогда, и ты сказала, что я угадываю их желания, исполняю их, говорю, что они хотят услышать и так далее?
-Да.
-И забываю, чего хочу сам – тупо добиваюсь их и так растрачиваю себя.
-И я до сих пор так думаю.
-Меня это здорово злит.
-Что?
-То, что ты говоришь. Тем более, что ты сама сказала, что теперь ведешь себя так же.
-Ну, не то, чтобы я гордилась собой из-за этого.
-Но я перестал так делать после той ночи с тобой.
-Почему?
-Я не притронусь ни к одной из них, пока она сама не попросит меня или не поцелует первой. И никого специально не соблазняю.
Отлично, я сделала из этого монстра предмет еще более массового психоза девушек… Ой-ой…
-И?
-Что «и» ?
-И как будто у тебя от этого стало меньше любовниц? Или они перестали плакать из-за тебя и атаковать твою студию?
-Ннет… Их чуть ли не больше…
-Ой, Влад, а то ты не знал, как это цепляет? Ха! Можно подумать, ты не знал: «Чем меньше женщину мы любим…»
-Ну да… Ну да. Хотя я за свою жизнь говорил «люблю» (до Милы, само собой) только один раз…
-Ой ли? - я лукаво посмотрела на него.
-Ну… - он смешался.
-В общем, Влад, никогда не спи с теми, с кем ты был откровенен, окей? – Я улыбалась; он усмехнулся, обнял меня за шею и поцеловал в макушку. Я хотела высвободиться, но он обнял меня сильнее, – и я прижалась к нему, снова закрыла глаза, вдохнув его запах. Я подняла голову и в самое ухо слезливо зашептала ему: «Я боюсь тебя до паники, я не контролирую себя с тобой, - и мне это нравится, я ни с кем бы не изменила Жене – кроме тебя. Я постоянно ощущаю чувство вины пред ним. Но когда ты рядом, я ни о чем не жалею, я готова снова и снова становиться все на те же грабли, и это убивает меня».
Все это время Влад нежно гладил мои волосы, жадно вдыхая их запах.
-…Чем пахнут твои волосы?
-… … Шампунем?
-Нет, - он нахмурил брови и снова понюхал мои волосы.
-Ну, духами, я не знаю, мной, в конце концов.
Он улыбнулся:
-Ну, тобой-то понятно, что тобой. Но такой запах… интересный. Прости меня. - Он посмотрел мне в глаза, и мы пошли дальше быстрым шагом.
-Тебе не за что передо мной извиняться. Я даже не могу раскаяться в содеянном – и это моя вина настолько же, насколько и твоя.
-Меня задевает это, вообще-то, когда ты говоришь о нем такое. Кто он такой?
-Кто? Ты о ком?
-Женя.
-Что тебя задевает?
-Ты так говоришь о нем, будто он... Не знаю. Не важно.
Я остановилась и обняла его. Уткнулась носом в его плечо и закрыла глаза. Мы стояли так, неподвижно, посреди улицы, и молча обнимались. Он сглотнул слюну. Я улыбнулась. Хотелось целовать его, но я не решалась. Пусть он сделает это сам. Я тихо сказала ему: «И когда это, наконец, кончится? Я не могу тебе сопротивляться. Просто не умею и не хочу». Он ответил: «Это бесполезно». И поцеловал меня в щеку, потом добавил: «А я не хочу, чтобы это заканчивалось. Мне это не мешает». Его пальцы обхватили мой затылок, он быстро поцеловал мня в губы и вздохнул.
- Пойдем. Мамы уже волнуются, наверное.
Опять о маме. Никогда еще упоминание о ней не вызывало у меня такого раздражения!
-Да, пойдем, - сказала я и поджала пунцовые губы. Взяла его за руку, и мы медленно зашагали в направлении дома.
Пожалуй, он прав. Лучше вот так мучиться, чем просто существовать, как овощ.
-Знаешь, Влад, я никому не верю. Вообще никому, даже маме.
-А себе?
-А себе – меньше всех.
-Почему?
-Сам угадаешь?
-…- Он задумался. - Хорошо, а мама твоя в чем виновата?
-В детстве у меня был хомячок. Песочного цвета, пушистый, мягкий, с черными глазками, похожими на пуговки, и крошечными серыми ушками…
-Ну ладно, ладно, я его уже люблю. И что?
-Я кормила его морковкой и капустой, меняла ему опилки, однажды скопила денег и купила ему специальное колесико, чтобы он бегал. Позволяла ему ползать по мне, по моей комнате, по шкафам и столам… И вот после стольких месяцев дружбы он вдруг меня укусил, когда я хотела достать его из клетки. И все. И больше я его не любила.
-Быстро у тебя это.
-Понимаешь, это было предательство, и он был мне больше не друг. Я не хотела больше с ним играть – а только смотрела на него, пока он бегал в своем колесе. Пару раз я даже заплакала: мне было очень обидно из-за этого неблагодарного животного. Тогда мама отдала хомяка соседскому мальчишке. А через пару лет она рассказала мне, что мой хомячок, которого я любила и который со мной дружил, умер, но мама не хотела меня расстраивать и купила хомяка такого же окраса. Разместила самозванца в старой клетке и сделала вид, что в клетке все спокойно. Мама не учла, что хомяки тоже живые, и у каждого из них тоже есть свои особенности. Тогда я поняла, что настоящие друзья не предают, а ложь (даже во спасение) всегда выплывает наружу и все равно причиняет боль. Но на хомяка-самозванца я не в обиде: кое-чему хорошему он меня все-таки научил.
-Это чему, интересно?
-Не тяни руки к тому, кто может укусить. Всех, даже друзей, временами стоит проверять на вшивость. Потому что даже мама может обмануть. До сих пор не простила маме один эпизод, когда мы пришли с ней к зубному врачу. Я была вся белая от страха, кричала, что вырвать зуб не дам, и тащила маму домой. Тогда мама мне и сказала, что тетя просто посмотрит, а если что, то мы уйдем. Я поверила, села в кресло – и, как ты понимаешь, мне тут же вырвали этот зуб. Честное слово, до сих пор маме не простила!
-…Знаешь, за что я не могу простить мою маму?
-За что?
-Я был маленький еще, мы с папой и мамой приехали к бабушке в деревню. Папа где-то на чердаке нашел свою детскую книжку, мифы Древней Греции. Сказал, чтоб я прочитал. Делать в деревне все равно было нечего, вот я и прочитал.
-И как?
-Впечатлился.
-Мне тоже понравились. Ну и?
-В один день было очень жарко, и мы втроем пошли на озеро купаться. Мама в воду никогда не лезла, говорила, там грязно, а мы с папой строили замок из песка. Потом папа пошел к маме, а я продолжал сидеть в песке, строил Спарту и Афины. Но надо было их как-то друг от друга…
-Отгородить?
-Нет… Ну, чтоб они отличались, в общем…
-Аа.
-Ну вот, и я накопал там у камня, знаешь? – Я кивнула, - Накопал там болота. Ну как «накопал», нарыл руками. Перепачкался. Потом достроил, придумал свой миф про борьбу Спарты с Афинами, там как боги помогали то одним, то другим, а сам я в этом всем был титаном, - Я смеялась, Влад явно наслаждался воспоминаниями о детстве. – Закончил и побежал рассказывать папе с мамой свой миф, сам собой такой гордый. Папу не нашел, решил рассказать сначала маме. Надо ж было еще и показывать. Короче, ладно, пусть мама увидит, как греки бомбили спартанцев, а для папы я потом все заново отстрою. Я весь в войне, мечу от одной стены к другой камни, все на хрен рушится, а мама не смотрит, не слушает, иногда невпопад говорит «угу». При этом смотрит в сторону. Короче, в живых осталось всего три спартанца. И я такой - спросил у мамы, как ей.
-А она?
-Она начала на меня кричать за то, что я весь перепачкался в грязи. Когда спросила «почему ты такой грязный?», я ответил что-то вроде: «Титан пошел к морю поиграть с Посейдоном, но Посейдон играл не чисто, и титан испачкался. Хнык».
Я хохотала и готова был расцеловать его, как ребенка, когда он показывал все это!
- Вот, даже ты смеешься, а мама даже не улыбнулась. Сдвинула брови и потащила меня в озеро, мыться… Поверить не могу, что рассказал тебе об этом…
-А чего такого?
-Это всегда было слишком личное.
-Брось, Влад, я тебе всегда рассказывала вещи даже пооткровенней - и не стеснялась.
-Но теперь ты мне веришь, когда я говорю, что я с тобой откровенен?
-Влад, пойми, я верю в твою откровенность, но то, что ты мне сейчас рассказал, не поможет мне разобраться в твоем отношении ко мне и понять, имею ли я для тебя большое значение или нет.
-Ну хорошо, ты никому не веришь, а как же ты тогда собралась выходить замуж за Женю? Может, стоит подождать того, кому будешь доверять?
-Это не распространяется только на Женю и на тебя. Он ни при чем: я просто хочу ему верить – и верю, заставляю себя верить, даже когда точно знаю, что он врет. Но он врет по мелочам, так что это не страшно. А вот с тобой сложнее. Я безоговорочно верю тебе, когда ты рядом.
-А когда не рядом?
-Тогда все твои слова теряют цену. В моей голове будто колесо вертится: я тебе верю, вдруг начинаю что-то думать, понимать, и прихожу к выводу, что ты врешь, постоянно врешь и относишься ко мне, как ко всем твоим шлюхам. Просто… В общем, так…
Он обнял меня за талию и прислонил мою голову к своей груди. Поцеловал мою руку. Плевать, даже если он все всегда врет. Какое это имеет значение?
-Ли, ты особенная. Тебя все сначала воспринимают внешне – ты слишком красивая – высокая, стройная… гибкая, пышные волосы, рыжие к тому же. Но достаточно поговорить с тобой пять минут, и понимаешь, что ты интересная, особенная. Не пустышка.
-Влад, я не для того сказала об этом, чтоб ты сыпал мне тут затертыми комплиментами. С самооценкой у меня все в порядке, она даже скорее завышенная, так что…
-Да спрячь ты зубы свои уже. Ли, я скучаю по тебе. Думаю о том, не реже, чем ты. Иногда мне хочется, чтоб этого не было, но чаще мне это нравится. Я предпочитаю испытывать это, зная, что это неправильно, чем не знать этих ощущений вообще. И я уже перестал с собой бороться. Это жизнь. Мы такие, что поделаешь? Я даже хотел приехать к тебе так, чтобы никому не говорить, чтобы никто не знал - просто украсть тебя на пару дней и исчезнуть, от Милы, от мамы, от твоей мамы…
-Куда ты собирался приехать?
-Где ты была, туда и собирался. Думаешь, мне эта мысль один раз в голову пришла?
-…
-…
-Почему ж не приехал?
-…
-?
-Ты же знаешь, я не мог.
-Способ всегда есть. Просто… Моя мама всегда говорила: «Если мы хотим, мы ищем способ; если мы не хотим, - мы ищем причину».
-… - он отвел глаза и усмехнулся.
А потом снова заговорил.
-Малышка, это не соревнование. Ты правда дорога мне. Но ты же все понимаешь сама, ты все знаешь.
-Прости. Я не привыкла верить словам – только поступкам. Возможно, если бы ты рассуждал так же, ты бы меня понял. Тогда все, наверное, было бы иначе. Но ты прав. Этого действительно – нельзя, - Мы оба усмехнулись.
Мы стояли перед его домом. Я прищурилась и посмотрела в его глаза. Он стряпал фирменное лицо без эмоций. Интересно, тренировался перед зеркалом специально для таких моментов? Я потянула его за руку и мы молча начали подниматься по лестнице к его квартире. Звук наших шагов гулял между холодных стен и отдавался далеко вокруг. Все спало, лишь на третьем этаже у кого-то громко говорил телевизор. Мы поднимались молча, тяжело дыша, - и в зловещей холодной тишине темного подъезда каждый вздох казался преувеличенно громким, так что я даже стеснялась дышать. Наконец, мы поднялись. Влад тихо отомкнул замок и пропустил меня внутрь, сделав мне знак, что там все спят.
Зайдя в ванную, я сняла с себя одежду и остановилась на мгновение. Не было слышно ни звука. Казалось, шелест стягиваемой одежды мог бы разбудить всех обитателей квартиры. Я включила воду. Стояла неподвижно и смотрела, как искрящийся поток воды брызгает на стенки ванной. Крошечный паучок спасался бегством от брызг. Хотелось взять в руки душ и убить его, смыв в канализацию его легкое тельце, но я стояла неподвижно. Бабушка говорила, пауков нельзя убивать. Ах, бабушка, если бы ты только знала, что твоя любимая внучка… Я вдохнула глубже и сглотнула, чтобы унять душившие слезы. Я не жалела ни о чем. Кроме одного. Он меня так и не поцеловал. Когда я буду идти в свою спальню, я буду проходить мимо него. Но он уже будет спать и не проснется от моих шагов. Это ведь Влад. А его я знаю.
Все так и было. Я прошла мимо и увидела, что его веки крепко сомкнуты. Кашель Арабеллы не мог бы разбудить его. В другой комнате на кровати тихо спала моя мама и видела тревожные сны, судя по выражению ее лица. Я осторожно приподняла теплое одеяло и забралась под него. Мама пошевелилась. Я поцеловала ее и положила голову на подушку. Спать не хотелось: Влад спит у самой моей двери, меня преследуют нездоровые фантазии, сцены любви с моим двоюродным братом, я не могу отделаться от мыслей о том, как заставить его поцеловать меня первым. Иначе я еще долго не смогу спокойно спать, чувствуя это напряжение. Лежа на спине и глядя в стену, я вспомнила, что не помолилась на ночь. Но поднявшись, я разбудила бы маму. Поэтому я осталась так лежать до утра. Без сна и без покоя. Лишь когда совсем рассвело, я чуть забылась прозрачной дремотой.