Я всегда с опаской относилась к людям, которые испытывают боль. Душевную или физическую. Они всегда готовы увлечь тебя за собой в пучину своего несчастья. И - да, им становится легче от этого: тонущий всегда хватается за ближнего, даже если знает, что тот не вытащит его наружу, а только погибнет сам. Гибнуть и страдать в одиночестве совсем плохо, наверное. Мне всегда было это не понятно в людях.
Я смотрела, как татуировщик вонзает в ее хрупкую ручку иглу – и вводит под ее нежную кожу черную краску. Она курила, смотря в стену прямо перед собой, и кусала губы между затяжками. Наверное, ей было больно. Я прикрывала глаза от удовольствия, когда мастер нажимал на кнопку и под ее кожей начинали чернеть угольки. Это инъекция зла, вводимая с ужасающим жужжанием. Девушки настолько нежны, что под их кожей эта не затаенная агрессия на фоне красной крови, выступающей от раздражения, выглядит как оксюморон. Он нежно сводит с ума.
Когда все было кончено, она поцеловала меня в губы и лукаво улыбнулась. Я выбросила сигарету и впилась в ее еще искаженное болью личико со всей страстью. Мастер не был в шоке, но присвистнул. Галя единственный человек, с которым мне хочется иногда поиграть на публику.
На Галином плече появилось изображение бабочки.
И я подумала: а почему я, собственно, послушала Женю и отказалась от намерения сделать себе татуировку? Ведь я так давно о ней мечтала!
Это похоже на меня. Всплеск! Бред! Импульс! Поддаться - и нет пути назад. Уже не могу отказаться от задуманного. Это так приятно, говорить себе: "Да, все что хочешь".
Я выбрала рисунок. Галя отговаривала меня: это скорее мужской символ, он злой, его часто рисуют, он не особенный. Но я уже все решила. Я хотела, чтобы он был на запястье, в том месте, куда однажды меня поцеловал Влад. После часа уговоров я согласилась, что лучше сместить рисунок ближе к локтю. И на внутренней стороне моей руки, чуть ниже места, где рука сгибается, появился крошечный скорпион. Острое сухое тельце и миллиардом мелких черточек, точечек, зазубринок, в нем столько яда... Прелесть что такое. И никогда не промахивается.
Пока мастер, весь изрешеченный пирсингом, наносил рисунок, было так больно, что я кусала губы и едва сдерживала слезы. Галя стояла в стороне, выбирая из кучи дисков с каким-то немилосердным шумом хоть что-то более пригодное для нас с ней. Выбрала какой-то англоязычный лай, пританцовывала. Девочка моя, ну что за бред ты слушаешь и даже знаешь слова. Она смотрела на меня своим фирменным взглядом отъявленной шлюхи и вытворяла что-то несусветное за спиной у мастера, который с увлечением выводил машинкой на моей руке злющего уродца с клешнями и смертоносным жалом.
Кирпичные стены, подвальное помещение, напоминающее какой-то глухой бункер, этот лай из колонок, Галины телодвижения, жужжание, похожее на щелчки электрошокера, острая боль, расплывшаяся по моей руке, воспоминание о Владе, привычка изображать, что совсем не больно, а только смешно. Все это так похоже...
Родственники, конечно, не одобрят. Это меня радует больше всего. Впрочем, не подумайте, что эпатаж был главной целью. Нет. Просто этот рисунок должен был появиться именно на моем теле, именно на том месте, именно в таких условиях. Он неимоверно мой, как будто был там с самого рождения - вместо родимого пятна. Только не все были в курсе. Теперь я считаю, что стала намного честней с этим миром.
Увидев повязку у меня на руке, Женя испугался. Увидев рисунок, он разозлился. По его мнению, я поступила не рационально. Он не мог объяснить мои действия и счел это повторением моей «взбалмошной выходки», когда я ни с того ни с сего отказалась провести Рождество с ним. Он тогда не на шутку обиделся на меня. Впрочем, он имел право обидеться еще сильней.