"Носите сами вашу форму!" - именно так я заявила родителям накануне похода на первосентябрьскую линейку. Далее «почти первоклассница» подняла истошный вой. Первой сообразила, что делать, бабушка: «Тише, внученька, тише… И не будем ее одевать. Вот лучше наденем синенькое платьице».
Так и стояла я на следующий день на линейке: цветное пятнышко среди почти однородной черно-белой массы…
Совсем не по форме!
Но, признаюсь честно, меня тогда напугал не только «страшный» внешний вид формы: коричневая такая, с фартуком из доисторических кружев… Она кололась! Причем не в определенном месте, как шарф, а везде. Поняла я это через пару секунд после примерки и, не желая быть закусанной насмерть, завопила свою сакраментальную фразу. Конечно, синенькое платьице после этого выиграло 1:0 в свою пользу. Оно было не только приятным на ощупь, но и удивительно красивым. Юбка состояла из мелких складочек, а на пояске вместо пряжки красовалась серебристая бабочка. Но самым чудесным был воротник: широкий, весь вышитый цветами и украшенный блестками. Поглядевшись в зеркало, я быстро перестала плакать и решила: «Ну, если я и не королева, то уж точно принцесса!»
А у принцесс обязательно должны быть хрустальные туфельки. Мои были не хрустальными, но лакированными и с бантиками. Вот только об одном я совсем забыла: Золушки их всегда теряют.
Так на следующий день и случилось. Торжественно прочитав в микрофон стишок:
Я боялась, волновалась,
За маму крепко я держалась.
Как без мамы буду жить?
Буду плакать и грустить! – я вместе с новоиспеченным 1 «В» стала подниматься в класс.
И тут случилось страшное: мама пропала! Я точно помнила, что она шла следом за мной и вдруг… Я резко остановилась и собралась ее позвать. Но не тут-то было: меня сбили бегущие одноклассники. А один хулиган-мальчишка (а в последствии – мой «жених») наступил мне на ногу. Туфелька расстегнулась и – о ужас! – упала в лестничный пролет. Пророчество стиха сбылось полностью. Вот я уже стою на пустом месте, «плачу и грущу».
Но мама вскоре нашлась вместе с туфелькой. Она, оказывается, ходила включать проигрыватель с песенкой «Учат в школе».
В общем, не смотря на отсутствие школьной формы, мое первое сентября было классическим: с цветами для первой учительницы, новенькой партой и вечным бестселлером – букварем.
Ведь я все это вполне заслужила. Я ведь поступала не в обычный, а в гимназический класс с гуманитарным уклоном. И для этого мне пришлось сдать кучу экзаменов. Но не каких-то там детских, вроде «Нарисуй человека» или «Скопируй фразу: Ей дан чай», а самых настоящих. Я разгадывала ребусы, решала задачи и даже рисовала натюрморт на мольберте.
Вот уж точно: совсем не по форме!
Школьник – это звучит… или нет
А ведь еще каких-то лет двадцать назад школьная форма была не просто одеждой. Это был некий социальный статус. Ученик, гордо шествующий по улице в отглаженном костюмчике с портфелем за спиной, вызывал уважение у взрослых и зависть у дошколят. Даже первоклассник ощущал себя старше и умнее. «Маленькая ты еще. Вот пойдешь в школу – узнаешь» - мог ответить старший брат сестренке-почемучке. А она втихую листала его «серьезные» книжки, примеряла ранец и считала дни до первого сентября.
Но уже в конце восьмидесятых что-то изменилось… Мальчики перестали хотеть быть похожими на ученых, а девочки… С девочками все было еще сложнее. Юбки резко укоротились, а из-под них выглянули заграничные высокие сапожки на каблуках-шпильках. В ушах заблестели золотые сережки внушительных размеров, а на губах заалела помада. Каждая желала отличаться от подружек и походить на фотомодель из «Бурда-моды». Быть школьницей больше не хотелось. Хотелось в Париж или в Америку. Но не за парту.
И тогда же сразу стало видно, кто беднее, а кто побогаче. Не каждая девочка могла позволить себе шикарную брошку или колечко с драгоценным камушком. А «серым мышкам» и «зубрилкам» пришлось и того хуже. Не сумев воспринять перестроечные ценности, они стали «белыми воронами» в квадрате. На эту тему в то время снималось много так называемых проблемных фильмов, но это не помогло привить детям отпавшие ценности.
А потом грянул августовский путч девяностого года… И некоторым стало не на что купить не то что дорогую кофточку, но и школьную форму. Теперь многие ее донашивали за братьями-сестрами, если было что донашивать.
Так и пошли в этот первый постсоветский сентябрь в школу разношерстные детки – кто в чем. За партами стало не мене пестро, чем в головах.
Зато по содержанию…
Я, отправившаяся учиться в девяносто третьем году, всегда была яркой. На новогодних утренниках у меня были самые оригинальные костюмы, а на уроках ИЗО я больше всех перемазывалась красками. Но моих косичках пестрели банты-заколки-резинки всех цветов радуги. Для меня уже в младших классах одежда была способом проявить свой характер.
Но вот со мной неожиданно случился подростковый возраст. Так уж вышло… Это не опишешь словами. Это – когда на День рождения просишь плеер вместо куклы, а мама почему-то вздыхает. А еще – когда не можешь доказать папе, что рок слушают только громко. Или когда ты и мир уже враги, а отражение в зеркале – чужое. С настроением вообще происходит что-то странное, оно будто бы катается на «американских горках»: поднимается и падает каждые пять-десять минут.
Я – еще в недавнем прошлом довольно миниатюрная красавица – за каких-то пару-тройку лет превратилась в долговязое чудовище. По крайней мере, на тот момент мне казалось именно так. Откуда-то появилась неуверенность, а комплексы неполноценности торчали из карманов пачками. Хотелось самоутвердиться, а говоря проще - стать «крутой».
Мне как-то сразу пришло в голову, что «крутые» не носят бантики-рюшечки. У меня даже в личном дневнике в двенадцать лет записано: « И надо наконец-то перестать ходить с этой дурацкой косичкой». Сказано – сделано. Вместо косы-красы – длинная грива, она же «хаер». Несложно догадаться, какой ну просто раскрутой музыкой это словечко навеяно…
Я навсегда запомню тот май девяносто восьмого года… Почти закончила шестой класс, иду сдавать учебники. Дикая, пьянящая жара. На мне – слегка потертые джинсы и черная футболка с мотоциклетной символикой «Харлей-Дэвидсон». Немного не по погоде, но ведь зато как круто! А на руках – массивный цепи. Ощущение такое, будто стоишь на краю бездны: и страшно и весело. Полет моих мыслей прерывается удивленным вопросом одноклассника: «Ленка, ты что, металлистка?». Гордый и чуть испуганный ответ: «Да!» Это «да» и отделило меня от детства. Теперь все новое: и форма, и содержание. А еще – предчувствие чего-то трудного и прекрасного (как оказалось – «всего лишь» драк). Но я знала, на что иду. А выходила я, в сущности, на встречную полосу движения общества.
Школа – это тоже микромир, где так же встречают людей по одежке и ищут смысл жизни. Это маленькая, но очень сложная модель общества, существующая по каким-то своим писаным законам и негласным правилам. Мой класс всегда считался диким, даже я свих называла монстриками. Мы совместно доводили как учителей, так и друг друга. Говорят, что при входе к нам директриса осеняла себя крестом, а при словах «7 «в» учителей охватывал некий трепет. Неудивительно, что классные руководители менялись у нас восемь раз. Потому и сохранялись у нас в памяти только их прозвища: Виннипуховна, Граммофон, Павлина… А зачем запоминать имена тех, кто все равно в скором времени сбежит? Жестоко, но так было.
Но при этом наш класс мог постоять за любого обиженного. Сначала ребята не одобрили мое увлечение «тяжелым металлом», но с помощи «разъяснительной беседы шваброй» я все уладила. Однажды одноклассники даже ходила «разбираться» за меня с рэпперами из параллельного класса.
Не смотря на всю нашу нахальность, мы достаточно хорошо учились. Я, например, ниже чем «четыре-пять», не получала. Были и отличницы. Но это не мешало «заучкам» так же прогуливать уроки и изрисовывать парты. А потом с сопением их оттирать.
Однажды мы на пару с Гусем исписали парты в кабинете музыки. Надписи были очень тематические: «Metallica» и «Nirvana». И написали-то, кажется, всего ничего – слов пять-шесть. Но на следующий день случился аврал: на парте не было живого места, она все посинела от пасты! Видно, человек семь успели оставить там свои мнения по поводу творчества наших любимых рок-групп. Лестные и не очень, но огромного размера. Узнали мы об этом от завуча. Я, увы, была оповещена первой (Гусак-то был умнее, вовремя «заболел»). Причем узнала я о происшествии в не очень удобном положении: меня при всем классе «нежно» взяли за ухо и со словами «У тебя один металл в голове!» повели к директору. По пути в кабинет я уже представляла себе гильотину и прочие «гуманные» средневековые казни, но… Директриса оказалась вполне милой тетенькой, меня не съела, а лишь посетовала, что «деткам негде рисовать». Затем пообещала выделить в коридоре место под малеванье, и выпроводила меня с миром. Места так и не нашлось, но я в благодарность ей в скором времени нарисовала натюрморт. Еще позднее, когда во мне проснулась муза, и стишки написала для школьного праздника. Позднее виршей набралось на несколько небольших книжечек. А на злую завучиху я не злюсь, а даже благодарна ей. Если б не эти ее обидные слова, то я бы и не задумалась о поступлении в университет.
Так что дело не в форме, а в содержании.
По моему тону, возможно, кажется, что я противница школьной формы. Но это не так. Я – против насилия над личностью, пусть даже еще не до конца сформировавшийся. Мне претит навязывание кому-либо чуждых ему форм существования. Но при этом я знаю многих ребят, которые считают, что школьная форма делает их старше на пару лет и дисциплинированнее. А некоторые девчонки чувствуют себя в ней актрисами черно-белого кино, и ни за что не расстанутся со своим черно-белым шармом.
Наверное, носить или не носить форму – решать самим детям. А они редко ошибаются.
28.10.2006.