De non apparentibus et non existentibus eadem est ratio. (Когда никто не видит, как женщина краснеет, она не краснеет вовсе).
Мне пришлось прервать рассказ, потому что скоро должен был вернуться Женя, и Галя засобиралась домой.
-Я рада, что ты мне рассказала. Такие вещи трудно держать в себе.
-Хм… Откуда ты знаешь?
-Нетрудно догадаться.
-Да?.. Может быть, у тебя тоже есть скелеты в шкафу?
-В моем шкафу полно всяких мелочей. Но знаешь, ничего такого, за что бы я так казнила себя. Может быть, потому что я не верю в Бога – не знаю. Хотя если бы было, я бы рассказала тебе. А ты? Ну, в смысле, ты мне веришь? Верь мне, Полина, я правда никому не скажу. Честно!
И я расплакалась.
-Почему ты плачешь? – она обняла меня с улыбкой.
-Мне стало легче.
На самом деле, я поняла, что пропала. Мама всегда учила: не верь тому, кто клянется в верности, не верь тому, кто говорит тебе, что ты можешь ему доверять. Они пытаются уверить в этом только себя, только самих себя. Пытаются переубедить собственную совесть, которая знает: они предатели.
Женя задерживался, и после ухода моей так называемой «подруги» (по-моему, это слово лучше, чем "любовница") у меня оставалось еще время, чтобы успокоить мысли.
Не понимаю, почему у меня появилась такая острая необходимость кому-то рассказать о своем скелете в шкафу.
Галя первый человек, которому я доверилась. Более того, это первая в моей жизни подруга. У меня были приятельницы, но ни одной из них я не доверяла. Я твердо чтила один свой обет: «слушать, но не говорить». Потому, вероятно, все, с кем я общалась, считали меня своей лучшей подругой. Я же не признала таковой ни одну из них. Все свои мысли я откладывала до момента одиночества. Если в качестве собеседницы я проигрывала себе-рассказчице, я усаживалась за личный дневник. Тогда из собственного потока сознания мне удавалось даже выудить наиболее приемлемый план дальнейших действий – поняв, чего на самом деле я хочу.
Наверное, люди не способны жить, храня тайну в полном смысле этих слов. Это доводит до состояния, когда необходимо очистить душу от всего того, что тебя отравляет. Посоветоваться, может быть, услышать, что ты на самом деле не так уж плох…
Правда, есть одно «но». На этой земле все живут в первый раз. И это очень большая проблема. Никто жить не умеет, никто не знает наверняка, как жить правильно, как надо. Конечно, в какой-то мере это хорошо, потому что как раз в этом и есть суть свободы выбора. Но с другой стороны, как в этих условиях понять, чего ты хочешь? Как разобраться, что такое хорошо и что такое плохо? Допустим, в этом вопросе меня выручает религия. Но как понять, любишь или нет? Как отличить любовь от страсти? Кто скажет, где правда, а где ложь? И кто рассудит, кто прав и кто виноват?
Есть возраст, когда девушка чувствует себя обязанной любить. Он приходится где-то на 13-16 лет от роду. Днем и ночью барышня ткет рубашечку принца. Если попадается юноша, на которого девушка худо-бедно сможет ее натянуть, будет тут же решено, что он – любовь всей ее жизни. Ясное дело, скоро это проходит – и рубашечка переезжает на кого-нибудь еще. Девушка снова спокойна. Но рубашечка от этого, к несчастью, теряет в качестве – и настоящему принцу достается порой уже в состоянии не первой свежести. А девушка часто становится жестокой. И это не мы такие – жизнь такая.
Но пока никто не мешает, девушка является этаким Вальмоном – пишет послание любимому на спине подвернувшегося принцесуррогата. Или просто посвящает первые порывы и мечты юноше, который не должен иметь к ним никакого отношения. В лучшем случае, когда иллюзия дает брешь, девушка передает рубашечку в новые руки. В худшем случае она считает, что все в порядке, перед ней предел мечтаний и за него следует держаться зубами, даже если он сам активно сопротивляется.
Его величество Сартр говорил, что одно решение невозможно принять однажды – его, одно и то же, необходимо принимать постоянно. Женщины не принимают твердых решений. Даже встретившись, взаимно влюбившись и решив остаться со своим настоящим принцем, женщина снова и снова выбирает страстного подонка, недостойного и чаще всего даже не любимого по-настоящему мужчину-любовника. Мы изменяем направо и налево – в мыслях или наяву, днем или ночью, дерзко или с угрызениями совести – но мы не отказываем себе в удовольствии. Мы изменяем душой и/или телом, когда спим или представляем себе, что спим с чужим мужчиной. Мы примеряем на себя заветный образ Карменситы, прикрывая глаза от удовольствия. А утром (или когда настанет время вернуться в свой casual) мы снова и снова возвращаемся в лоно взаимной и надежной любви – к своему принцу. Мы возвращаемся искренне, душой и телом, и точно знаем, что только этого мужчину действительно любим и за него все на свете готовы отдать. (Ну, это все до появления детей, конечно). Что говорите? Мужчины не многим отличаются? Не знаю, никогда не была мужчиной. Но знаю, что про женщину не говорят, что она у кого-то под каблуком.
Если у женщины есть любимый любовник и ненавидимый муж, от которого она по каким-то причинам не может уйти, она никогда не жертва. Она не перестает наслаждаться этим бременем: она нужна своему несносному мужу. А любовник мучается ревностью, в нем играет рыцарство или ребяческая шкодливость. Не каждая признается в этом, но каждая знает: мученичество женщины подчинено ее честолюбивым или корыстным целям. Всегда.
Думаю, каждая девушка за жизнь переживала хотя бы несколько разрывов – или разочарований. А значит, жестокость уже выстроила себе дорогу в сердце каждой из нас.
День близился к концу. Я все время просидела безвылазно дома одна, уже одурела от этого. Звонила Жене на работу – его там нет. Мобильный не отвечает.
Уже ночью Женя позвонил. Привет, говорит, родная моя, извини, если заставил волноваться. На что я ему с металлом в голосе: «Ты вообще жив? Еще здоров?».
А в трубке – нежный смех, как над детским лепетом – ласково, как с идиоткой: «Еще здоров? То есть, стоит мне вернуться домой…»
-Да, Женя, твое здоровье сразу же прекратится, как только я тебя найду. Ты вообще нормальный? Это как понимать?
-Любимая моя, я так виноват (- с улыбкой - ). Прости меня, пожалуйста. Я люблю только тебя, ты прости дурака: не мог дозвониться. Сам переживал, что ты будешь волноваться. Но надеялся, что ты мне веришь. Ты ведь мне веришь?
А я уже расплавилась вся с трубкой в руках, стою, улыбаюсь, стараюсь отвечать недовольно, строго. Женя объяснил, что у его друга какие-то там ужасные проблемы, о которых долго рассказывать – да и это не Женина проблема, а друг просил не рассказывать никому, поэтому я должна простить и понять, Женя приедет утром. Очень любит меня, говорит. Останется там до утра, попросил не волноваться и ложиться спать. Вам это может показаться странным, но я успокоилась тут же. Потому что Жене действительно можно доверять – и я не раз убеждалась в этом.
Я заперла двери и окна, осталась в кухне одна. «Курю табак и кофий пью». Кофе с лимоном, корицей и сахаром, в коктейле с сигаретным дымом – такова моя жизнь на вкус. Горький, изысканный, кислый и где-то глубоко – сладкий, с привкусом убийственного дыма. Чистое сумасшествие.
Я похожа на средневекового трубадура или Наоко из «Норвежского леса» Мураками: она тоже все время мучительно подыскивала верные слова, пытаясь описать свои чувства в дневнике, и всю жизнь медленно сходила с ума. Но среди трубадуров не было женщин, и они, как Наоко, умирали от несчастной любви. Я не знаю несчастной любви, я женщина, и собираюсь жить. Так что я уникальна. Исписав пару страниц, сожгу свой дневник. Мысли упорядочены, цель достигнута, а прочитать это никто не должен. Открою форточку – и пусть с общественным запахом города смешается мой – уникальный.
«Курю табак и кофий пью» - у себя дома, оперевшись голой спиной о стену. Ноги на табуретке. Ужасно чернильная песня на повторе. Прямо как в то время, когда мне было 14. Акт гражданского неповиновения. Нарушение правил, которые я сама установила. Вдох… Глаза в потолок… Выдох. Медленно. На своей кухне. Где я не разрешаю курить никому: ни мужу, ни гостям. Это моя святыня – мне ее и осквернять.
Уже 4 утра. За окном светает. Асфальт мокрый. Пора спать.
Пять часов утра. Стоя на постели. Смотрю в окно. Поражена. Фонари спят. За окном ребенок опрокинул стакан воды, в который он макал кисточку, рисуя мой Петербург акварелью. Улочка под моим окном невероятно авангардна. Черно-белое фото. Классика. Моргающее око светофора. Холодный желтый. Я дымом вытягиваюсь через форточку. В город…
Хм. В детстве я летала во сне, теперь – в полусне, мечтая.
Смотрю в потолок. Моя комната – гитара. Я сижу в ее полости и не могу выбраться. Мне путь преграждают струны. Я задеваю их головой, и этот звон… Он заполняет меня всю, он сведет меня с ума.
Передо мной сидит Влад.
-Чего явился?
-Хочу поцеловать тебя.
-Зачем?
-По ощущениям это как лизать лезвие ножа. Привкус собственной крови возбуждает еще сильнее. Когда ты судорожно, но слабо сопротивляешься мне, а из твоей сдавленной груди вырывается чуть слышное «нельзя, нельзя…», мне хочется вскрыть свои вены и соединить с твоими… И вот мы лежим – мертвые от избытка собственной крови, слипшиеся в этой крови – неразъединимые – навсегда. Потому что никто не узнает о том, что мы сделали – и нас не найдет… Ты дрожишь. Боишься? – он ухмыляется,- Тебе идет жемчуг.
Мои алые губы дрожат от ярости. Мои волосы чернеют и выпрямляются. Резким движением руки я рву нитку жемчуга, которая обвивает мою шею – и душит – как змея. Его подарок с зловещим стрекотом рассыпается на скользком полу. Теперь на мне только черные туфли на порнографически высоких шпильках. Влад смотрит на меня – с вызовом. Я выдерживаю взгляд. Медленно - глаза в глаза – иду к нему. Каблуки громко и сладко стучат по белой плитке под ногами. Если наступлю на бусину, падение будет смертельным. Шаг за шагом – я все ближе. Его зрачки увеличиваются. Он следит за моими ногами. Нервно облизывает слипшиеся губы. Последний шаг – он на коленях. Наотмашь – удар! Пощечина. Капелька крови в уголке его губ.
Вдох!.. Что это, сон?
Простыни смяты. Мои по-прежнему рыжие волосы разметаны по подушке. Я в постели одна. Заснуть опять не получается. И снова в голову лезут мысли.
Помнится, в первые годы нашего знакомства с Владом я ужасно боялась его. Еще в детстве меня преследовал кошмар, что кто-то научился читать мои мысли, а я даже не подозреваю об этом. В жизни все было гораздо хуже. Влад говорил цитатами из моего дневника, который прочесть не мог, потому что я не привозила его с собой. Он исполнял мои мечты по пунктам, хотя я никогда их не озвучивала. Он произносил слова, которые вертелись в моей голове. И если я чего-то хотела, но не говорила ему об этом, он часто молча вставал и уходил. Возвращался с исполненным желанием еще до того, как я успевала начать думать о чем-то другом.
Чувствую себя шелковым платком. Соблазняя меня, он будто проверял свой только что купленный самурайский меч, как в фильме «Телохранитель». Он подбрасывает меня в небо. Я расправляюсь на фоне небесной лазури, меня пронизывает прозрачный воздух. Он проникает сквозь мои волокна, наполняя меня свежестью. Вдруг я беспечно касаюсь меча – и он разрывает меня на лоскуты. Зато теперь Влад уверен в остроте своей новой игрушки.
Дорогой враг, если ты до сих пор умеешь читать мои мысли, то слушай внимательно. Мы никогда больше не будем близки. Но я не забуду тебя. Не потому, что ты мне дорог. Нет. Просто учителей не забывают. Ты научил меня любить и ненавидеть. Ты обучил меня азам физической любви, но именно с тобой я осознала, что Любовь – это не механической движение тел. Я думала, что чувствую тепло духовное, но скоро - впрочем, поздно - поняла, что это не так. И поняла, что смогу принадлежать лишь одному человеку. Тому, кто заставит прекратить желать прикосновения твоих рук. Когда я встретила его, ты пытался возвратить свою власть. Ты держал меня. Ты довел мою слабость до падения. И научил меня ненавидеть. Саму себя. Потому что даже тогда ты безошибочно исполнял мое желание, идя на поводу у своего. Я презираю того, кого когда-то желала сильнее всех на свете. Того, кто дал мне обрести себя.
Ты открыл меня. Ты же меня и уничтожил. Я никогда не забуду – и не прощу – ни того, ни другого. И прошу, отомсти мне за ненависть. Ведь ты хочешь этого. Ты жив, пока можешь меряться силой со мной. Мы ненавидим друг друга много лет. Делаем больно себе и друг другу, рискуем потерять своих любимых. Но не просим прощения ни друг у друга, ни у них. Нас просто не за что прощать. Виноваты не ты и не я – а мы оба в равной степени. И едва ли это можно назвать виной. Ведь наши желания – это и есть мы сами. Это мы выбираем свой путь, совершая каждый новый шаг. Мы выбираем эту колкую ненависть друг к другу – чтобы чувствовать, что живы. Просто мы знаем: человек жив, пока ощущает боль. Не дольше.