…и явственно видел в каждом ее движении печать ослепительной снисходительности – безошибочной приметы красоты, делающей юную девушку похожей на взрослую женщину.
Юкио Мисима «Исповедь маски»
Красота: прозаическая усредненность размеров. Милан Кундера.
Детство утекало сквозь ладони, как сироп, оставляя в память о себе легко смываемые следы и воспоминания.
Если бы меня-подростка попросили рассказать о себе, то в довольно скупых выражениях я попыталась бы передать примерно следующее:
«Я не читаю глянцевых журналов: там слишком навязчиво преподносят готовую систему ценностей Голливуда. Я равнодушна ко всем новинкам, не смотрю новости, не слушаю нотаций и не думаю о том, на чьей я стороне. Не слежу за модой, ненавижу всех смазливых и чересчур брутальных актеров и певцов поголовно, не стремлюсь походить ни на одну из прим, не слушаю попсу и не читаю современных авторов. Я вообще готова порвать ноздри любому, кто попробует всучить мне готовый маршрут для мышления. От нигилизма меня спасает только воспитание мамы – обработанное моим здравомыслием. Не сказала бы, что мои взгляды сильно отдают оригинальщиной. Но они часто отличаются от общепринятых – это факт. У меня своя современность, свои актуальные тенденции и точка отсчета. И не лезьте со своими замацанными идеалами». Примерно так, я думаю.
Рассказывая Гале о крутящем моменте в моей биографии, я начала именно с этой поры.
Когда я только познакомилась с Владом, мне было двенадцать, и он питал ко мне покровительскую, почти отеческую любовь. Он постоянно целовал меня в макушку или в лоб - вернее, в челку. Тогда я была похожа на рыжую пони: дурацкая кудрявая челка и хвостик. Ах, да, и пластинка во рту.
Тот год был очень трудным. На мои кривые зубы надо было срочно надеть железный намордник – а на это катастрофически не хватало маминой зарплаты. Она ныла об этом почти каждый день. Но деньги все-таки нашлись. Судя по цветам и тому, что я часто ночевала одна, помогал мамин мужчина. Которого я, кстати, никогда не видела, но ощущала его присутствие из-за того, что маме вечно не было до меня дела, пока не начинались проблемы в школе.
Это было неимоверно паршивое время. Меня раздражала скобка на зубах, раздражал престарелый (под пятьдесят, я думаю) стоматолог, который часами копался у меня во рту, а когда вылезал оттуда, вечно забывал свою руку у меня на груди, на слюнявчике. Как будто там ей и место. Но он всегда был со мной исключительно ласков, я проходила без очереди и так далее, - поэтому хамить ему было как-то неудобно. К тому же, кто его знает, может, так оно и надо. С мамой попробовала говорить об этом – она только наорала на меня, не забыв упомянуть, что она для меня в лепешку расшибается – а я еще и капризничать решила. А старый хрен называл меня исключительно солнышком – видимо, не помнил имени. Раздражал меня до ужаса своими плоскими шуточками, произнесенными гнусавым голосом прямо у меня перед носом, и тем, как сверкал его дурацкий золотой зуб, когда он лыбился. От этого его копания у меня во рту казались мне еще более унизительными.
Понял меня только Влад. Когда я рассказала ему про старого Зенека, он долго ругался и высмеивал его, а потом пообещал приехать и затолкать этому чертову сукину сыну пинцет в задницу и заставить его бегать по всей поликлинике с криками «кукареку!». И кстати однажды, после того, как Зенек предложил мне убедиться, что пластинка целоваться не мешает, я правда приехала с Владом. Конечно, обошлось без пинцета. Но братец зашел со мной в кабинет и внимательно молча следил за каждым движением старого Зенека. Больше я не видела того золотого зуба и не слышала плоских шуточек. Зенек затягивал мне петли сильнее, чем обычно – так, что я плакала от боли по ночам - но зато снял мне намордник на пару месяцев раньше. И пусть зубы были не идеально ровными – они меня устраивали. А мама была довольна, что меньше платила за визиты.
Когда мне перевалило за 13, я в очередной раз приехала летом к бабушке, аккурат на те дни, когда там гостил Влад. Вот тогда его привычка чмокать меня в лоб начала здорово меня бесить. Ведь я уже выросла, в конце-то концов!
В тот день он купил мне мороженое, снял обертку и вручил. Я никогда не доедала мороженое до конца: мне его было слишком много. К тому же, так как я лизала его очень медленно, то когда я доходила до середины, оно уже совсем таяло. Это раздражало. Я не кошка, чтобы слизывать липкие капли со своего подбородка, локтей, коленок и прочих прелестей.
Остатки мороженого я отдала Владу и сказала «спасибо». Потом сказала, что хочу вечером сходить на дискотеку в местный клуб. Но бабушка не пустит меня одну; кроме того, девушка, которая приходит на дискотеку одна, выглядит нелепо. Поэтому, если он мне брат, он должен пойти со мной. Влад улыбнулся и снова попытался поцеловать меня в лоб в знак того, что он исполнит мою прихоть, хотя она кажется ему глупостью. Я отступила на шаг назад:
- Надоело! Влад, поцелуй меня куда-нибудь еще!
Тогда он вдруг схватил мою руку и резким движением задрал мой рукав до самого локтя. На его лице не было ни единой эмоции. Так же резко он перевернул мою кисть ладонью к себе, и быстро взглянул мне в глаза. Он наклонился к моему запястью, и я сперва почувствовала его горячее дыхание, а потом прикосновение его ледяных от мороженого губ. В том месте, где под тонкой, почти прозрачной кожей запястья выступают вены, остался его сладковатый вкус и молочный запах.
Я густо покраснела, хихикнула, назвала его дураком и убежала. Он постоял немного, наблюдая за мной с самодовольной ухмылкой, рассмеялся и пошел следом.
Мне 14 лет. В школе у меня куча поклонников - и одноклассник. Не думайте обо мне плохо: я с ним не встречаюсь – встречаюсь я с парнем из десятого класса, Вова его зовут. Но Степа, одноклассник… Он новенький у нас в этом году – с сентября началась какая-то свистопляска... Дурак он, в общем. Ну совсем. На что он надеется? Сейчас вот перечитываю записи из своего дневника – смешно до слез просто!
Ну вот сами смотрите: с ним стало окончательно все понятно только зимой, аж в январе. Я только вернулась с каникул от бабушки (там были только девочки; Влад не приехал), началась третья четверть. Степа в первый день просто вертелся вокруг меня не переставая. Так раздражает! Бесит. На второй день дорвался до меня - я курила во дворе одна на переменке – и начал приставать с расспросами, был ли у меня кто-то на каникулах. Я ему ничего не говорила, но он уже в курсе: наверное, подслушал разговор каких-то шмар, всем же неймется обсудить Ковицки. Ненавижу сплетни! А Степа подлетает ко мне и говорит:
-Так ты с Вовой уже…?
-Степа, получишь.
-А че, ты у нас девушка быстрая.
-А в лицо? Слушай, не порти мне настроение: я только приехала.
-А я и не имел в виду ничего такого. Я ж не говорил, что ты доступная.
Ой, ну пупсик просто. Я даже злиться перестала.
Потом, 16 января, в дневнике:
«Я с Марьяной (подружка моя) опоздала на первый урок. Мы решили не идти совсем – и сидели в рекреации. Степа тоже опоздал, и когда мы столкнулись в коридоре, он был просто лапочкой. Такой милый! Марьяна истерила, что он потом обязательно заложит нас классной – когда та будет на него орать за прогул - но я ей не поверила. И оказалась права – Степа никому нас не выдал. Потом, после третьего урока он уехал с англичанкой на какую-то олимпиаду. А мне вдруг так захотелось его видеть. Вовки не было в школе весь день: гуляет, наверное, или заболел. Марьяна глупая, бесит своей болтовней. А Степа - я вовсе не хочу с ним встречаться, мне плевать, есть у него вообще девушка или нет – но меня прикалывает, когда он ошивается рядом, пока я в школе.
Вечером ходили гулять с Вовкой. А в субботу в бассейне мама заметила у меня на плече засос. Я было рассказала ей про дурацкую дверь сломанного шкафчика, но она заметила, что я покраснела. В сауне вымораживала мне мозг. Но вроде все малой кровью обошлось – без особых нотаций. Просто «засосы это свидетельство неуважительного отношения к девушке; нечего выставлять свою личную жизнь напоказ; и вообще я не хочу еще становиться бабушкой – так что умерь-ка свой пыл, дорогая, или борова своего успокой». Ненавижу, когда она называет Володю боровом. По ее мнению, мужчина мечты должен быть худосочным хлюпиком без мускулов совсем?!»
Но вообще мама у меня была нормальная. Не запрещала мне гулять и общаться с мальчиками. При условии, конечно, что она знала, где я и с кем. Честно говоря, большую часть своих интрижек я ей рассказывала. (Про Влада, конечно, ни слова). Она, кстати, часто давала нормальные советы. И к тому же, маме всегда нравились все мои ухажеры. Она всех их принимала, как родных, но раздражало только, что когда я воротила от них нос, она часто принимала их сторону. Она любила их как ценителей ее творения. И ей было плевать, хороший он или урод – она не чуралась никаких фанатов ее творчества.
Весь месяц ничего не менялось, в конце января Степа заболел, его не было полторы недели. Я чуть не свихнулась со скуки одна. Ну, не одна, само собой. Но… Ладно, короче. Видимо, к этому времени я уже привыкла к нему, как к домашнему животному: когда вдруг что-то перестает путаться под ногами и раздражать, так скучно становится сразу.
В феврале я бросила Вовку. Он слишком часто бил себя пяткой в грудь, что от него девушки не уходят, что от него все визжат. Три ха-ха!
Мама сказала, что я зря это сделала, потому что он меня по-настоящему любил и такими мальчиками не швыряются. Бред какой-то. Откуда она знает?!
-Мам, ты же знаешь его только по моим рассказам – ты даже не видела его никогда! Какие могут быть выводы, я не понимаю!
-Родная, я бы сказала, что ты умна не по годам, если бы ты не была такая дура. Как бы тебе объяснить попонятней? Жизнь…
-Ооох…
-…научила меня доверять не словам и сплетням, а поступкам. И только им. Когда ты дорастешь до этого, мы с тобой, девочка моя, поговорим об этом на равных. Если ты не натворишь к тому времени делов, конечно.
-А если натворю?
-Тогда, думаю, тебе не будет хотеться говорить об этом. Как мне, например.
-Мам?
-Просто подумай об этом, детка. Жизнь-то твоя, ошибки тоже должны быть твои.
«10 февраля. Сегодня понедельник, Степа опоздал на первый урок. А я сидела и шарила глазами по классу, искала его после звонка. Его нет… Как-то скучно и серо… Но вот в дверях появилась его длинная, худощавая фигура со смешной физиономией, детской натянутой улыбкой. Я снова задышала. Все хорошо… Стоп!! Мое настроение и тонус уже зависят от того, есть он в классе или нет?! Я прекрасно знаю, что он не достоин: самовлюбленный, пошлый, озабоченный, с ним невозможно нормально поговорить, он вечно дергает меня за все места и несет околесицу, позорит меня перед всем классом. Вообще невозможно его понять, его отношение ко мне, предугадать его действия и так далее. Он смеется над всеми подряд, пытаясь самоутвердиться, кричал, что выбьет Вовке зубы – и что?! Вообще он не умеет любить никого, кроме себя, может быть злым, грубым, подлым. Хорошие черты у него: целеустремленность, чувство юмора (правда сильно извращенное)… Да вот и все, собственно. Степа, конечно, имеет ко мне интерес, и не шуточный. Многие уже говорят, что я ему нравлюсь – но все равно это его очередная забава. Он ко всем нормальным девчонкам клеится – лишь бы себя куда-нибудь пристроить. Он не умеет себя вести с девушками и вообще смутно себе нас представляет. Но почему у меня сегодня сердце екнуло, когда он мне улыбнулся как-то особенно?! Он идиот, он почти полная противоположность тому, чего я хочу: я знаю четко, чего хочу – а он всему этому противоречит! Но он мне нравится… Стоп! Он меня бесит! Нет! Я от него без ума!!
Сегодня зареванная Машка жаловалась мне на перемене, что ее могут пнуть из школы за плохие оценки и курение в туалете. Я ее успокоила и подняла настроение. А потом, вернувшись в класс, я увидела Степу у своей парты. Подошла туда и спросила у него, могут ли ее выгнать за это. Плохо помню, что он там говорил – он стоял так близко, такой большой и высокий, прямо надо мной, и говорил, а я смотрела на него снизу вверх, и мои ресницы касались бровей. И я подумала: заткнись! И поцелуй меня! – А он все говорил, говорил, нес чушь какую-то. Ненавижу сопляков.
12 февраля. Степа ведет себя просто как влюбленный мальчишка! Я его не узнаю. Он споткнулся на лестнице, идя рядом со мной и всячески меня развлекая. Потом на перемене мы с Лилей поднимались по лестнице – а он с Димой нас догнал, опять что-то там начал дергать за юбку, дурачиться. Потом убежал вперед и у двери на третий этаж Дима сообщил мне, что я нравлюсь Степе. Я хохотала и спросила, кто он: Степин личный секретарь или просто почтовый лось? Мы уже подходили к кабинету алгебры, когда Степа выскочил из-за угла и напугал меня. Нет, ну не дурак, а? Потом мы с Марьяной ушли с последнего урока домой. Степа зачем-то провожал нас до дверей. Спускаемся по лестнице, он вдруг обнял меня за талию, пропищал на ухо «тю-тю-тю!» и умотал. Потом вернулся и шел рядом до ворот школы (без куртки). Ну идиот.
13 февраля. Сегодня все встало на свои места: Степа из вчерашнего влюбленного мальчика снова превратился обратно в Фимчика. Когда он такой, он не Степа – он Фимчик! На первом уроке он был солнышком, сел со мной, веселил и вообще радовал. Но потом – стал козлом. Пытался расстегнуть мне и Марьяне лифчик, опять отпускал какие-то сальные шуточки. Хотя он в курсе: я терпеть этого не могу! В общем, испортил мне настроение. После уроков поплелась с Марьяной в кафе, строить глазки официантам. Надо ж как-то себя развлекать.
14 февраля. День святого Валентина. Степа никак не отличился. Внимания было много, как всегда, но ни валентинки – ничего приятного! Тюфяк.
Наш класс был дежурным – пришлось разносить валентинки старшеклассникам. Ненавижу. Степа напросился разносить открытки для обоих десятых классов с нами с Марьяной в тройке. Когда Степа выбрал всю стопку для Вовы, он покрутил ею у меня перед носом и говорит:
-Смотри-ка, а Вова-то не обламывается, по ходу!
-Дай сюда.
Я отобрала у него дурацкие открытки, спрятала в сумку и отправилась в женский туалет напротив нашего класса. Все порвала на клочки, половину смыла в разные унитазы (чтобы не засорились), а половину оставила в сумке - дома выброшу. Вернулась в класс. Степа:
-Ого!
-Пошел вон.
-А что ты с ними сделала?
-Вручила лично.
-Я проверю?
-Отвали. Скажешь кому – получишь по ушам, понял?
-Да. Страшно.
-Степа, пожалуйста?
-Да наплевать мне.
Боже мой, я его люблю, честное слово!
А Вова пусть локти грызет.
19 февраля. Я поссорилась с мамой из-за двойки по алгебре. Мама устроила мне домашний арест. Я проплакала пол ночи, не выспалась. Выглядела утром просто ужасно. Степа спрашивал, что случилось. Не до него сейчас. Хочется кому-то пожаловаться, прижаться, чтобы меня поцеловали в лобик и надутые губы и щеки, а потом чтоб прижал к груди крепко-крепко кто-то большой и любимый, добрый и почти родной. Но это не Степа. Что ж он дурак-то такой, а?
Мне кажется, единственный человек, который мог бы меня внимательно выслушать и понять, - это Влад. У него тоже проблемы с мамой, и мы одна семья. С сестрами я говорить об этом не могу. Во-первых, мне с парнями в принципе общаться проще; а во-вторых, эти-то никогда не говорят о своих проблемах – только о чужих потом судачат… Вообще когда Влада нету рядом, я часто скучаю по нему. Мне часто хочется поговорить с ним, когда я сомневаюсь, когда мне плохо. Потому что он понимает. Мы ведь, кажется, одна сатана: уж больно похожи… Но когда он рядом, меньше всего мне хочется с ним разговаривать. Наоборот, мне хочется, чтобы он заткнулся и поцеловал меня. И все.
5 марта. У меня появился новый кавалер. Мирон, метр восемьдесят, девятый класс. Степа ревнует. Уже не знаю, куда его девать – его слишком много. У меня все больше и больше подруг по всей школе, которые целуют меня в щеку при встрече. Но все они фальшивки. Ни одна из них ничего обо мне не знает – и не узнает. Я доверяю только Марьяне – и то не особо откровенничаю с ней. А остальным важно оказываться все время поближе к парням. Ну и пусть их.
23 апреля. Все хорошо, в школе очень весело. Мирон душка. Степа ревнивый осел. Сегодня была замена двух уроков литературы. Я села одна: Марьяны не было. Ко мне подлетел Фимчик и уселся рядом. И понеслось. Сначала мне было с ним очень весело и не хотелось его убить. Но потом он опять стал намекать мне на мое «развязное» поведение с Мироном, и убить его захотелось очень-очень! Не-на-вижу (три раза!!!) его пошлость и манеру изображать из себя блюстителя моей нравственности. Когда я на него наорала, он сказал мне, что нечего мне обвинять его в пошлости и в том, что он ко мне пристает – потому что я даю повод так относиться ко мне из-за моего поведения с Мироном. Какого?! Кому и что я позволяю не его дело! Не было, не есть и никогда не будет, понятно??? И я обиделась. Очень-очень. Он начал травить плоские шуточки, и я сказала ему исчезнуть. Швырнула его портфель на соседнюю парту, чтоб он отсел, и отодвинула его стул (собственноручно, не поленилась). Он тогда вытащил моего маленького мишку из пенала и утянул его с собой. У меня не было никакого желания отвечать на его заигрывания, отбирать игрушку, ругаться с ним и так далее. Надоест – сам отдаст. И я сидела на месте ровно, не обращая на Степу ни малейшего внимания. Моему мишке пришлось не сладко – но думаю, он меня простит. За пять минут до начала перемены Степа все-таки заставил меня обернуться к нему и посмотреть, что он сделал с моей игрушкой. Я снизошла и посмотрела. Этот шут сделал моему мишке треуголку Наполеона и лодку с надписью «До острова св. Елены»… Ну как можно злиться на этого Степочку, когда он пол часа умолял меня посмотреть на это, а когда я улыбнулась, так обрадовался, что чуть не захлопал в ладоши? Но все равно его глупые шутки меня бесят».
В таком духе я прожила весь учебный год. В середине июня я умчалась к бабушке. Жаль, я никогда не беру с собой дневник в летние поездки: сестры если найдут, узнают обо мне слишком много. Впрочем, все приключения, связанные с Владом, я всегда помню во всех подробностях – поэтому не беда, что я их не записываю.
Еду к бабушке в деревню. С замиранием сердца предвкушаю встречу с Владом. В пути все представляю себе, как он приветствует меня. Даже чувствую его запах.
Он пахнет человеком. Смесь слабого запаха кожи и молодого пота, похожая на едва уловимый запах дыма от костра вдалеке. Он не стыдился своего тела, не закутывал его в пары духов. Как легендарный парфюмер, как гениальный и злой Гренуй, он источал свой запах с каким-то даже хвастовством. Только свой запах он не составил сам. Пахло именно его тело - тиран, забивший заключенную душу в самый дальний подвластный угол. Его молодое тело постоянно заявляло о себе – волосками над губой, этим запахом, его сильным голосом… И, казалось, никого не оставляло равнодушным.
Мне нравился голос Влада. Это был голос зла и в то же время – воплощенного выбора, ускользающего от простых смертных знания. Его голос не мог быть иным. Женин грудной, свидетельствующий о здоровье обладателя, громкий бас звучал, как добро – нескрываемое, грузное, чуждое заискиванию, умалчиванию и лжи. Он тоже мне нравился. Но зло как все запретное, не расслышанное и непознанное манит сильнее. Шепот Влада – шипение затаившейся перед броском змеи. Близость яда и вкус насилия.
Меня сводили с ума его волосы. Длинные прямые, удивительно мягкие волосы. Черные, на ощупь – детские. Тогда он постоянно собирал их в хвост. Узкие серые глаза с хитрым прищуром и смуглая кожа. Чувственные губы – в меру полные, всегда яркие. А может, просто я не видела их бледными.
Его светлые, даже блеклые, будто выцветшие, глаза всегда обдавали холодом. Они пронзали человека насквозь тонкой иголочкой зрачков. Как глаза волка.
Самое главное в нем – это его огромные ладони, всегда горячие. Его рукам была присуща какая-то неповторимая небрежность движений. При нечеловеческой грубости кожи его прикосновения были изумительно нежными. И в то же время он не был ласков… Кажется, я запуталась… Он просто приближал руку к поверхности моей кожи, не касаясь ее, долго смотрел на нее, водя ладонью над ней – и поверхность покрывалась пупырышками. Это заставляло меня нервничать: ничего не скрыть от него. Но он даже не касался меня!.. Просто… Это как дразнить кошку: попробуйте занести руку над ее головой и медленно приближать ладонь. Очень скоро зверь кинется на вашу руку и не успокоится, пока не расцарапает ее в кровь, в лохмотья…
В руках Влада была сосредоточена вся его сила. Им невозможно было противостоять. При среднем росте он казался огромным. Его широкие плечи придавали ему вид колоссальный. И когда он обрушивал свои руки на хрупкую жертву, она мечтала только об одном: чтобы он сжал ее сильнее, чтобы заставил даже все внутри сжиматься, чтобы он ее раздавил, заставил почувствовать, как треснет прозрачное стекло, из которого она вся состоит – когда он рядом.
В то лето он нарисовал мой портрет. Мои брови под его кистью стали похожи на взмах крыльев. Полюбовавшись на меня – изображенную на листе бумаги – он подошел, пригладил мои брови и поднял мой подбородок двумя пальцами. От подбородка падала тень на мою шею. Это он пояснил, не отводя пальцев от моего лица и пронзая меня взглядом. «Ты красивая», - молоточком стучало в моих висках, пока он медленно наклонялся к моим заалевшим губам. И вот он уже совсем близко, и его дыхание скользит по моему лицу и шее, но нет, он не целует меня. Он молча смотрит на мои губы, чуть раскрытые для поцелуя. Он чуть нахмурился, отстранился и произнес: «Твои губы очень трудно рисовать. Они постоянно подрагивают, я не могу нарисовать их так, чтобы они были как живые, - он вернулся на свое место и взял карандаш. - Это трудно передать на бумаге, если ты понимаешь, о чем я». «Да, да, я понимаю - тихо проговорила я, ощущая, что губы у меня дрожат так, что это просто невозможно скрыть. Тут я почувствовала, что на глаза предательски навернулись слезы, - Извини, я сейчас вернусь». И я убежала. Но, пожалуй, бежать было уже поздно.
Демонически красивый Влад рассуждал о красивых людях как о чем-то заурядном. Он был похож на турка. Сам о себе любил говорить «ошибка природы». По его меркам это было хвастовством, ибо в художественной школе его учили презирать стандарты и искать прекрасное лишь в отступлениях от нормы. А по законам биологии нормой является сочетание черных волос и карих глаз.
Однако, рисуя меня, он явно редактировал мои черты. Таким образом усредняя их. Когда я увидела свой портрет, мне стало действительно интересно: слова этого человека хоть иногда совпадают с его чувствами?
Все эти мысли метались в моей голове, пока я сидела в ванной, пытаясь успокоиться. Выпив три стакана воды, я вернулась на веранду к Владу и села на прежнее место, втягивая раздувшийся живот. Он наклонился ко мне и с улыбкой сказал: «Знаешь, мне кажется, ты само совершенство». Я молчала, еле дышала и не верила, даже улыбнулась. В голове шумело. Он зашел за мою спину и убрал волосы с моего плеча. Я ощутила влажный поцелуй на моей шее.
Я знала, зачем пользуюсь духами и распускаю ярко-рыжие кудри. Я знала, чего добиваюсь, но не знала, что добьюсь – а значит, не думала о том, что буду делать, когда доиграюсь.
Он продолжал ласкать мою шею. Неожиданно для самой себя и поднялась и встала лицом к лицу с ним. Он поцеловал меня в губы, я ответила. Не знаю, сколько это длилось. Стало трудно дышать. Я слабо оттолкнула его.
- О, Боже. Влад…
-У тебя дрожат коленки, - одна его рука по-прежнему поддерживала мой затылок, вторая обвивала талию. Он взглянул на меня и прижал к груди. Поцеловал в щеку и сказал, что такое иногда случается. До сих пор не знаю, что именно он имел в виду. Все так же обнимая меня, он почти шепотом сказал, чтобы я не волновалась: это больше не повторится. Мы ошиблись, и все. Теперь забудем. Подумаешь, его мама вообще учила целоваться свою родную сестру. А сестра потом повторяла урок со своим дядей. А сейчас они все дружат и со смехом вспоминают детство.
Мы договорились не продолжать. В итоге остаток лета мы провели, повторяя. Ну, чтобы не забыть, чего конкретно не должны делать кузины, понимаете?
Я обожала, когда он говорил мне вещи вроде таких:
-Мне нравится твоя расшатанная походочка и лукавый взгляд. И рыжие волосы, конечно. Никогда не стригись и забудь о кроссовках!
Он не называл больше меня по имени – только Ли и Лилит. Последняя мне особенно нравилась. Влад слышал о ней в академии: это какая-то рыжая богиня, покровительница женщин, жестокая к мужчинам и убивающая детей почему-то.