Всем потерявшимся посвящается
Я родился очень далеко отсюда… Далеко и давно. По крайней мере мне кажется, что давно, так как точно я не знаю.
Я вообще ничего толком ни о себе, ни о мире не знаю. Мне известно только одно. Чувство, которое всегда со мной - я очень хочу домой.
Главная моя беда в том, что я не знаю, где мой дом. Я даже не помню, как он выглядит, просто знаю, что он есть и что там есть те, кто ждут меня…
Родился в глубинке. Кажется, давно. Детство свое помню плохо и очень смутно, как в тумане. Пожалуй, единственное более или менее четкое воспоминание, которое у меня имеется, это про то, как мне в лет десять дядя Михаэль подарил набор акварельных красок. Большой набор, на сорок восемь цветов и несколько кисточек.
Михаэль был художником, поэтому подарок преподнес дорогой – краски были для профессионалов, ровно как и кисти. Он же меня и отвел в изостудию, где меня научили рисовать. Учителя видели во мне перспективного мальчугана и пророчили карьеру известного художника, да я и сам всей душой полюбил свое новое занятие. Я рисовал постоянно, много и увлеченно. Частенько читал книги по рисованию, выискивал новые техники, постоянно экспериментировал… Именно с десяти лет я стал помнить себя.
Теперь Михаэль покупал мне хорошие краски постоянно, потому что я их вырисовывал с космической скоростью. Гуашь, акварель, темпера… Графику я никогда не любил и считал ее загоняющей в рамки. Зато краски давали полный простор и я упоенно работал с цветом. Когда мне стукнуло четырнадцать, дядя взялся меня учить писать маслом.
Именно тогда я стал замечать за собой, что как-то не ввязываюсь в компании. Я там был попросту лишним и всегда чувствовал себя одиноко. Меня многие любили и я частенько был недурным провокатором на всякие приключения, но я где-то в глубине души чувствовал, что я не на том месте, где должен быть.
Меня постоянно тянуло куда-то за горизонт и я частенько рисовал пейзажи. А еще я очень любил рисовать птиц, парящих в небе. Тогда мне казалось, что птицы могут рассказать мне хоть что-нибудь о том месте, которое я так хочу узнать. Михаэль, который нередко рисовал портреты прохожих и хорошо разбирался в людях, только качал головой: «Цыганская ты душа…». Но рисовать то, что мне нравится, не запрещал. Он любил говорить: «Художник должен вкладывать свои чувства в свои работы, неважно, какие они – светлые или темные. Ты должен быть искренним сам с собой, а холст – это посредник. Не бойся себя и не бойся быть честным сам с собой»
И я был честным.
Именно тогда я понял, что хочу домой.
Меня съедало изнутри жгучее чувство одиночества и ощущение ненужности. Я чувствовал себя одиноким постоянно, неважно в толпе ли или же сам с собой.
Мне бы хотелось убежать от самого себя, лишь бы избавиться от этой ледяной боли, которая пришла в мою душу. Меня что-то звало в даль, все сильнее и сильнее. Я не знал, что или кто меня зовет, но отчетливо понимал, что когда-нибудь отправлюсь искать то место, где я буду кому-нибудь нужен. Я буду искать свой дом. С тех пор я стал рисовать почти все в темных тонах. Во мне жила уверенность, что меня никто не поймет, но все получилось наоборот.
Мне было шестнадцать, когда Михаэль решил показать мои наработки на широкую публику. Он участвовал в выставке, которая проходила в Берлине и взял туда меня с собой. За день до того мы провели несколько часов в нашей мастерской, выбирая работы. Именно тогда дядя решил, что нужно взять что-то из последних наработков. Что-то темное. И на мой вопрос, а не подумают ли чего люди, он только пожал плечами и улыбнулся.
Ну да, я отрастил себе длинные волосы, покрасил их в черный цвет и одеваться стал преимущественно в черное. Я не мог радоваться жизни – меня съедало одиночество и боль. Именно поэтому мои работы были выполнены в темных тонах.
Меня заметили. Слишком уж ново было для окружающих моя манера передавать мысли на холсте, слишком уж взрослым для своих шестнадцати я был. Мне предложили учиться в Берлине, а академии художеств.
И через год я поехал.
Годы учебы были примерно одинаковы.
Я учился в престижном университете, получил стипендию, которой мне вполне хватало на жизнь. Будучи еще на первом курсе, и я еще трое приятелей устроили свою выставку. Несколько моих картин были проданы за большие деньги. На них я переехал из студенческого общежития в съемную двухкомнатную квартиру, одну комнату их которой я использовал как мастерскую. Теперь я творил, не боясь, что меня не поймут.
Я рисовал почти все свободное время, если не был на занятиях или не читал. Преподаватели отмечали мой талант и усердие, я постоянно участвовал во всевозможных университетских выставках и почти везде мои картины были замечены.
Наверное, это можно было бы назвать удачей, а, может быть, и счастьем. Я был удачлив, внешне красив, да и за счет периодически продаваемых картин, по студенческим меркам, богат. Я нравился девушкам, которые тоже пользовались популярностью. В них было все – умны, красивы, талантливы… И почти каждая из них хотела со мной быть. В компании я всегда был первым и почти сразу же после поступления меня стали звать на всяческие вечеринки.
Но счастлив я не был. Любимой у меня не было, а встречаться «просто так» мне не хотелось. У меня было все, но не было главного. Я хотел, чтобы меня любили.
Но не те популярные красавицы, а тот, кому я буду действительно нужен.
Боль по-прежнему не покидала меня. Я научился жить с постоянным чувством одиночества, которое терзало меня, словно голодный волк добычу. Каждую ночь ледяное чудовище во мне просыпалось и с равномерным бегом стрелки на часах мне становилось все хуже и хуже.
Утром боль отступала. До следующей ночи.
В двадцать пять у меня уже была собственная галерея, я крутился в богемном мире художников, писателей и музыкантов. Я был очень известен как в Берлине, так и по всей Германии. Деньги лились рекой, картины улетали, как свежие булочки и впринципе жизнь стала налаживаться. Моя мрачность немножечко рассеялась, я стал изредка рисовать что-то яркое и опять публика восприняла меня на ура. Время от времени я заводил недолгие романы, но, как правило, ничем серьезным это не заканчивалось.
Я уходил первым.
С кем бы я не был, сколько бы мне внимания не уделяла очередная пассия, я все равно не мог ей открыть свою душу. Я не мог почувствовать, что я кому-то нужен. По-настоящему нужен, а не как красивая игрушка, которой можно похвастаться перед подружками.
Я часто плакал по ночам. Просто не мог сдержать слез тоски и горечи, как ни старался. Рисование больше не помогало, хотя я работал все больше и больше.
Пришло отчаяние.
Публика же жаждала моей темноты. Несколько картин даже продались на аукционах за бешенные деньги. Дабы разнообразить свое существование (а жизнью этот холод я назвать никак не мог), я стал пробовать себя в дизайне и клипмейкерстве. Я начал сотрудничать с известной пиар-компанией и мы сняли несколько креативных клипов для Шварц сцены. Теперь ко мне стали поступать предложения работать с музыкантами.
А я по-прежнему был один. Мне было больно, тоскливо и дико одиноко. Я понимал, что еще чуть-чуть и я просто не смогу. Не смогу справиться с этой пустотой вокруг, не смогу больше держать это в себе. Я готов был выть как бешенный волк, я готов был сесть около дороги с табличкой «Отдамся в хорошие руки» Я и вправду все бы отдал, если бы я знал, что есть место, где меня рады видеть. Не за мои картины и клипы, не за деньги, а потому, что я такой, какой я есть.
Приходя домой, я ощущал гнетущее чувство ненужности и безысходности. Я все бы отдал за нежные руки, которые ночью бы стерли мои постоянные слезы. Да, мужчинам может и нельзя плакать, но что я мог поделать?
Я был дворняжкой, которая все бы отдала, лишь бы ее взяли в теплый дом, где будут жить заботливые хозяева.
Я очень хорошо помню тот день. Дождь не прекращался уже третьи сутки и я думал, что сойду с ума от безделья. Тоска отступила, но аська, как назло, была пуста, а звонить никому не хотелось. У меня было море знакомых и хороших приятелей, но не было друзей. Многие были бы рады моему звонку, но мне не нужен был никто.
Я надел длинный черный плащ с глубоким капюшоном и вышел на улицу.
Дождь стучал по мостовым, домам и многочисленным жителям Берлина, которые не испугавшись ливня, вышли на улицы по делам.
Я бродил по улицам долго, не помня себя и не чувствуя ничего. Все чувства словно бы отключились. Я знал, что через некоторое время я приду домой, а тем меня будет ждать тишина. Я был один, несмотря на толпы людей вокруг.
Меня захлестнула нестерпимая, жгучая, словно вулканическая лава, боль. Я зашел в какой-то безлюдный сквер, рухнул на лавочку и долго, горько плакал.
Я был один в этом мире и рядом не было никого, кому я бы понадобился. Хоть чуть-чуть, хоть самую малость. Не за заслуги перед отечеством, а просто так. Ни за что.
Я промок насквозь, но я не чувствовал ни холода, ни боли. Я просто хотел туда, где меня ждут. Я надеялся, что где-нибудь такое место обязательно есть. Мой дом.
Не помня себя я понесся куда глаза глядят. Не знаю, как меня не сбила машина или как я не сбил кого-то из прохожих, которые шарахались от меня, как от чумного.
Домой. Домой. Быстрее, убежать куда глаза глядят.
Обессилев, я остановился около озера, что было в нескольких кварталах от сквера, и поднял голову вверх. Сквозь слезы и моросящий дождь я увидел силуэт ворона, парящего над моей головой.
Друг мой… Ах, если бы только эта птица знала, что творилось в моей душе. Я мысленно умолял черного попутчика не улетать и хоть немного покружить надо мною. Но древняя птица сделала несколько кругов и унеслась в серую даль.
Как оказался на крыше, я не помню. Знаю только, что это был один из самых высоких небоскребов Берлина, на крыше которого мы снимали кадры для одного из клипов. Помню, что сел на серый бетон и долго смотрел на город, в котором так и не нашлось места для меня…
А потом встал и направился к краю. И когда бетон под ногами закончился, я полетел. Сначала очень долго и тяжело вниз, а потом, достигнув мостовой, стремительно и легко бросился вверх…
И сейчас я тоже лечу вперед. Я стал большой черной птицей, наверное, вороном. У меня на редкость большой размах крыльев и я частенько замечаю, как останавливаются люди и, задрав головы, долго смотрят мне в след.
Я провел много дней и ночей в небе, летя только вперед. Я не чувствую ни голода, не жажды, потому что очень спешу к тем, кто меня ждет, потому что знаю –где-то на земле обязательно есть место, где меня любят и ждут.
Я не помню, сколько уже прошло времени, но понимаю, что очень много. Я не знаю, какой сейчас год. Я знаю только одно – я лечу домой