Дождь, сопровождаемый ураганом, начался неожиданно и зловеще: мгновенно сделалось темно, яростный ветер отшвырнул меня к двери Музея современного искусства, с неба обрушился мощный водопад.
Я с трудом приоткрыл дверь музея и протиснулся внутрь. В вестибюле не было ни души. Поискав глазами билетную кассу и не найдя таковой, я решил, что вход бесплатный. "Молодцы музейщики, - подумал я, - воспитывают любовь к искусству у молодёжи". И раз уж непогода загнала меня в музей, я решил воспользоваться случаем и познакомиться с его экспозицией. Стыдно признаться, но я ни разу не был в этом музее, ни разу не посетил ни одной современной выставки, и не потому что я не разделял слишком своеобразные взгляды нынешних художников, а просто был вечно чем-то занят.
Руководствуясь указателем, я вошёл в зал, где предполагалось начало осмотра, и остановился, не решаясь продолжать свой путь. Боже! Куда я попал? Сначала я не хотел верить своим глазам и начал пристальнее всматриваться в предметы, наполнявшие помещение: в правом углу возвышалась груда консервных банок, украшенная чем-то, напоминающим женский халат; в левом стоял агрегат, похожий на древний ткацкий станок с набросанными на него нитками и тряпками и покрытый то ли мукой, то ли пылью; в центре в кружок стояли унитазы с приклеенными к сливному бочку фотографиями попсовых кумиров. На стенах были развешены портреты "художников" в причудливых одеждах или отвратительно голых. Я смотрел на портреты и у меня было чувство, что передо мною бурые грибы плесени в человеческом обличье.
- Ух ты! Клёво! - услышал я за спиной мальчишеский голос.
Я обернулся и увидел, что в музее появились, кроме меня, ещё двое промокших посетителей: молодая женщина с подростком лет десяти.
- Тебе нравится? - спросил я мальчика.
- Смотрите сколько клёвых банок, - ответил мальчик. - У меня были даже лучше, не такие ржавые, а мама выбросила.
Мама мальчика рассмеялась:
- Да, это была моя ошибка. Я и не подозревала, что у моего сына тяга к современному искусству.
Между тем, любителей современного искусства всё прибывало и прибывало. В основном это были молодые люди, застигнутые непогодой. Они с шумом и смехом рассматривали творения художников и их фотографии. Кто-то поддал ногой банку, кто-то попытался заставить двигаться "ткацкий" агрегат, кто-то уселся верхом на выставленные унитазы знаменитостей.
Из боковой двери выскочили две экстравагантные дамы в одеждах римских патрициев и бесстрашно бросились на любителей современного искусства.
- Дикари! Что вы вытворяете! - кричали они. - Вон из зала!
Но молодёжь продолжала свои "знакомства с прекрасным": банки летели направо и налево, кто-то "халатом" вытирал промокшие ботинки.
- Рабский народец! Нецивилизованные совки! - наперебой верещали защитницы выставленных шедевров.
- Что вы сказали?! - выскочил из толпы молодой мужчина. - Ах вы, фашистское племя! Как вы смеете оскорблять народ великой культуры?
Как вы смеете называть выброшенные на помойку консервные банки "современным искусством"? Это мошенничество! Вы занимаетесь жульничеством.
Толпа окружила спорщиков плотным кольцом:
- Ей вы, пугала огородные! Кому служите?! - кричали из толпы. - На что потратили выделенные заподняцкие миллионные гранты? Не могли нанять "художников" поумнее? Сэкономили! Сами сварганили "экспонаты"! Мы свяжемся с вашими хозяевами. Посоветуем вас заменить, - хохотала толпа. - Больно вы много хапнули!
- Уйдёмте отсюда, - сказала моя новая знакомая, прижимая к себе мальчика. - Он не должен этого видеть.
- Да, - согласился я. - Пойдёмте в буфет. - И я кивнул на указатель, показывающий дорогу к буфету.
Мы спустились вниз. В буфете было тихо и пустынно. Мы сели за столик и стали ждать официанта. Однако официант явно не торопился.
- Пойду узнаю, в чём дело, - сказал я.
Женщина молча кивнула. Я толкнул дверцу за барной стойкой. Дверь оказалась запертой. Я постучал. Дверь приоткрылась и чья-то рука, цепко схватив меня за рукав пиджака, втащила внутрь помещения. Три женщины в форменной одежде, окружили меня, оттесняя от двери.
- В чём дело, девушки? - спросил я. - Нам бы чего-нибудь перекусить…
- Вы видели, что там, наверху?
- Да. И что?
- Вы будете свидетелем.
- Свидетелем чего: какое здесь представлено современное искусство?
- Нет. Свидетелем разграбления музейных ценностей!
- Но этого я не видел. Ни ценностей, ни разграбления.
- Всё равно вам придётся здесь задержаться до прибытия милиции.
- С чего вы взяли, что я собираюсь здесь задерживаться?
- Тогда мы вас не выпустим.
- Что такое? - я попытался выйти из подсобки. Однако понял, что мне это сделать не удастся. Хорошо натренерованные девушки повисли на мне, как вериги, и сбросить их и освободиться можно было бы только с применением грубой силы.
- Ладно, - сказал я, - ваша взяла. Я дождусь милиции. А пока вы обслужите наш столик.
- Вот это другое дело, - сразу подобрели девушки. - Сейчас сюда приедут телевизионщики, и вы станете героем новостей.
Когда я вернулся к столику, мальчик и его мама испуганно уставились на меня.
- Что там случилось?
- Ничего особенного. Сейчас нас покормят.
- Но почему они так кричали?
- Просили, чтобы мы стали свидетелями нападения на консервные банки.
- Зачем им это?
- Догадаться не трудно: существование подобного "искусства" возможно только через скандал и провокации.
- Нечего себе! - удивился мальчик. - Это что, реклама такая?
- Умница! Будешь менеджером по рекламе.
К столику, наконец, подошла официантка.
- Что будете заказывать? - спросила она, как ни в чём не бывало.
Мы заказали горячий кофе, поскольку в промокшей одежде было прохладно, и бутерброды.
- Что ж, давайте хотя бы познакомимся, - сказала, мило улыбаясь, мама мальчика. - Меня зовут Ольга. Я специалист по ценным бумагам.
- А меня Гоша. Я специалист по баловству, - хихикнул мальчик.
Мальчик мне нравился. Впрочем, его мама тоже.
- Приятно познакомиться, - расшаркался я. - Дмитрий Борисович. Доцент социологического факультета МГУ.
А между тем скандал наверху разгорался: оттуда слышались крики "искусствоведов" и хохот весёлой толпы.
- Боюсь, разбросали все банки и осквернили все унитазы, - пряча улыбку сказала Ольга.
И тут в зале шедевров что-то произошло: хохот затих, послышались резкие мужские голоса, отдающие команды. Не было сомнений, что прибыла милиция.
Мы напряжённо смотрели на лестницу, ожидая стражей порядка. Однако, вместо этого, появились телевизионщики. Шустрый репортёр кинулся к нам со всей страстью неофита:
- Что тут произошло? - энергично обратился он к нам без всяких предисловий. Оператор нацелил на нас свою камеру.
- Мы не знаем, - ответила Ольга. - Мы были в буфете.
- То есть как? Вы не слышали шум и крики в зале?
- Слышали.
- И не узнали, что там произошло?
- Нет.
- Позвольте вам не поверить. Ведь это мог быть пожар…
- Оттуда доносился весёлый смех.
- Что вас так удивляет? - вклинился я в диалог. - Это же Музей современного искусства. Каков музей - такова и реакция посетителей.
Неудавшееся интервью прервал офицер милиции, возникший на всё той же лестнице:
- А-а-а, вот они, свидетели… - кинулся он к нам. Несомненно, мы пользовались всеобщим успехом. - Заканчивайте, - строго обратился он к телевизионщикам. - Мне нужно допросить свидетелей.
Телевизионщики поспешно ретировались.
Офицер сел за наш столик. Он не сводил глаз с Ольги, был любезен и предупредителен.
- Извините, что нарушил ваше уединение, - улыбался Ольге страж порядка, - но служба есть служба.
Ольга вымученно улыбнулась в ответ.
- Мне сказали, что вы были свидетелями разграбления экспонатов музея, - начал он, теперь уже глядя на всех ( и даже на Гошу ) по очереди.
- Экспонатов? - удивился я. - Но мы не видели здесь ни одного экспоната. Там наверху были брошены консервные банки и стояли старые унитазы, как в плохом туалете. А экспонатов там не было.
- Не принимайте меня за дурака, - разозлился офицер. - Это не имеет значения, какие именно экспонаты. Качество экспонатов не обсуждается. Главное, что их разграбили.
- Кому понадобились старые консервные банки? - удивилась Ольга.
- Экспонаты, - поправил Ольгу страж порядка.
- Господин офицер, - вдруг подал голос Гоша. - банки и унитазы нельзя называть экспонатами музея. Потому что их сделали не художники, а рабочие на заводе. А музей показывает только произведения, сделанные художниками.
Мы все, включая офицера, открыв рот, уставились на мальчика. Почувствовав искреннее внимание к себе, Гоша невозмутимо продолжал:
- "Искусствоведки" просто накололи всех нас: так они пиарят свой дурацкий музей.
Офицер смущённо кашлянул:
- Сколько тебе лет? Где ты набрался таких мудростей?
- Мне - одиннадцать. Мой папа много рассказывал об искусстве. Он художник. Мы обошли в Берлине все музеи: и современные и древние. И там ни один музей не показывает консервные банки.
- Устами младенца глаголит истина, - подытожил я Гошины показания.
- То есть вы хотите сказать, что грабить в музее было нечего, - повторил убитый наповал доводами Гоши милиционер.
- Именно так. Экспонатов не было. Если они и были когда-нибудь, то их разграбили задолго до нас, заменив унитазами и банками. Для простаков.
- Ну что ж, спасибо, - козырнул нам офицер. Но теперь он глядел не на Ольгу, а на Гошу.
Как только милиционер удалился, мы поспешно вышли из буфета на улицу. Ярость непогоды стихла, тучи расступились, открывая синюю глубь небосвода. По асфальту текла бурная река. Мы остановились на пороге, вдыхая свежий воздух, и я смущённо посмотрел на мою новую знакомую. Мысль о том, что сейчас мы расстанемся навсегда, вдруг пронзила меня страшным откровением. Я был убеждён, что она испытывала то же самое, потому что не торопилась со мной прощаться, а продолжала стоять у дверей музея, нерешительно поглядывая на меня и на сына. Я понимал, что в подобных случаях говорят что-то особенное, но никак не мог придумать, что именно.
И в этот момент в её сумочке засигналил мобильный телефон. Она поспешно вынула его и прижала к уху.
- Да, Гюнтер, - сказала она, - всё в порядке. Нас задержал ливень. Мы у музея современного искусства. Хорошо, подождём тебя у входа. Сейчас передам, - и она передала трубку Гоше:
- Это папа.
Гоша радостно схватил трубку и заговорил с отцом по-немецки. Внезапно лицо его омрачилось и он сказал по-русски:
- Но, папа, почему сегодня? Мы же хотели уехать завтра!- и он прибавил ещё несколько слов уже по-немецки. Потом, передавая Ольге телефон, просительно посмотрел на неё:
- Мамочка, ну, пожалуйста, поедем с нами. Папа будет рад. Он сказал мне это.
- Нет, милый, это невозможно. Я же работаю, - добавила она. - Но мы с папой договорились, что в следующем году ты пробудишь со мной весь мой отпуск.
- А почему не в этом году?
- Разве ты забыл, в этом году десятилетие со дня смерти твоей родной мамы. Ты должен быть на церемонии.
Мальчик умолк. Я чувствовал себя неловко, став невольным свидетелем семейных сцен. Поэтому начал поспешно прощаться. Однако Ольга меня задержала:
- Постойте. Гюнтер будет здесь через несколько минут. Он подбросит вас хотя бы до метро. Такси сейчас не поймать.
- Спасибо, - неуверенно пробормотал я, - это не совсем удобно…
- Папа будет рад, - поддержал Ольгу Гоша.
Гюнтер приехал на видавшем виды "фольксвагене" через несколько минут. Симпатичный и любезный, он выскочил из машины чмокнул Гошу, поцеловал Ольгу и мне показалось, что он собирается целоваться и со мной, но он вдруг затормозил свои порывистые движения и остановился передо мною, вопросительно взглянув на Ольгу.
- Познакомься, Гюнтер, - это доцент МГУ, Дмитрий Борисович.
- Очень приятно, - Гюнтер просто лучился любезной улыбкой. - Гюнтер, бывший муж Ольги. К сожалению, бывший - добавил он, крепко пожимая мою руку.
- Ты подбросишь Дмитрия Борисовича до ближайшего метро? Такси не найти, - сказала Ольга.
- Почему до метро? Я подброшу до дома. У нас до отъезда ещё много времени. Вы где живёте? - спросил меня Гюнтер.
Я назвал адрес.
- Это рядом. Нам по пути.
- Вы хорошо знаете Москву, - сказал я, чтобы что-нибудь сказать.
- Я учился в Москве. В Академии художеств, - добавил он. - А как вам понравился Музей современного искусства? - спросил Гюнтер, когда мы уселись в машину: я - впереди, Ольга с сыном - сзади.
Гоша взахлёб поведал отцу о наших приключениях. Гюнтер слушал, посмеиваясь.
- Так называемое современное искусство везде одинаковое. Оно не имеет индивидуальности. Оно стандартизировано.
- Но почему? Разве сейчас нет настоящих художников? - спросил Гоша.
- Искусство создаётся великими. Наш век их не родил. Художники потому и объявили, что искусство нуждается в обновлении, что они не способны выразить современность.
Гоша слушал отца с напряжённым вниманием:
- А почему, папа, ты не можешь выразить современность? - спросил он.
- Потому что самое трудно постижимое - день сегодняшний. Только гений может ощутить его суть и его движение.
В этот момент мы подъехали к моему дому.
- Может, зайдём ко мне, - предложил я, - отметим знакомство.
- Спасибо, Дмитрий Борисович, - откликнулся Гюнтер. - Сейчас мы торопимся, но в следующий раз - обязательно.
Я пожал его руку, потрепал по плечу Гошу и поцеловал руку Ольге, заглянув ей в глаза. Она ответила мне улыбкой, которая придавала её лицу оттенок печали.
Машина давно скрылась за поворотом, а я всё стоял и смотрел ей вслед, и меня не покидало ощущение, что я навсегда утратил что-то очень ценное в моей жизни.