И вы, и я, мы оба порядочные люди, то есть, эгоисты: ни вам до меня, ни мне до вас ни малейшего дела…
И. Тургенев, «Гамлет Шигровского уезда»
Стены моей палаты белые. Над кроватью, прямо над моей головой, болтается на единственном гвозде какая-то картинка. На тумбочке стоят цветы, к ножке кровати кто-то привязал воздушный шарик с дурацким котеночком. Сразу чувствуется влияние Голливудских фильмов.
Кормят здесь отвратительно. Благо, Женя притаскивает фрукты. Мама приезжала на пару дней из Львова. Говорит, устроилась на новую работу, но скучает по старому коллективу и оперному театру. Теперь она в каком-то театрике – то ли комедии, то ли что-то такое… Видимо, очень маленький: раньше я не слышала, и не была там никогда. Знакомый актер ее туда устроил, она теперь помогает костюмеру. Веселее, наверное, чем сидеть кассиром. Не могу понять, почему она не может задержаться в Петербурге на неделю-другую. И почему ей надо работать. Понимаю, конечно, ей скучно там жить одной, ничего не делая… Переехала бы к нам. Так не хочет ведь. Неужели веселей жить одной? Я знаю, не может продать нашу квартиру, и в ее возрасте трудно круто менять свою жизнь, уезжать в другую страну… Но в чем проблема? Русский она знает, квартиру во Львове можно сдавать, подруг у нее никогда много не было – найдет здесь новых… Зато будет рядом со мной… С ума сойти, я ведь чуть не умерла!!!
День за днем протекал в больнице, пока я ждала выписки. За окном вечно белесое небо, похожее на треснувшую эмаль. Она будто треснула уже очень давно, в щелях накопилось много пыли, трещины потемнели. Голые ветки деревьев, растущих под окном моей палаты. Каждое утро, лежа в постели, я разглядываю их и это белесое небо, исчерченное ими. Потом приходит медсестра.
Есть среди всех медсестер в больнице одна молодая девушка, которая, похоже, положила глаз на моего мужа. А как еще объяснить тот факт, что она заискивает передо мной, и густо краснеет, когда наталкивается на Женю в моей палате?
Через четыре дня в этой с белыми стенами я поняла, что мне плевать, так это или нет. Я начинала сходить с ума в своей одиночной камере. Поэтому потихоньку становилась все более разговорчивой с этой Галей.
Кажется, ей тут так же одиноко, как и мне. Но в отличие от меня, она тут не прозябает, а спасается от тоски. Молодая женщина, любящая людей, без семьи, без мужа – и без кандидата - где же ей еще оказаться, как не в больнице? Так я думала о ней, глядя на нее с сочувствием, и осознавая, как щедро судьба одарила меня.
Не знаю, что с ней не так. Вроде бы, все при ней. Аккуратная спортивная грудь, упругая попа на месте, в меру худые ноги. Немного костистые руки, узловатые средней длины пальцы, ухоженные короткие ногти без лака - именно такими я представляла себе руки медика, так что тут тоже все в порядке. Стильная стрижка, синие глаза, вздернутые тонкие брови ниточкой. Пожалуй, брови выглядят несколько агрессивно. А так она вполне могла бы оказаться чьей-то милой. И еще окажется, я думаю. Голос низкий, может быть, прокуренный, Галя чуть сипит, простужена. И в этом, пожалуй, есть даже некоторый колючий шарм.
Моя мама всегда говорила мне, что добиться расположения очень легко. Просто в разговоре нужно стараться затронуть темы, на которые человеку было бы приятно распространяться. Похоже, она тонкий психолог. Галя спросила, откуда у меня такой пикантный акцент. Да, вот уж чем я действительно горжусь, так это своей Родиной.
Есть только одна нация, дочери которой способны стать мужчинам необходимыми, как вода. Польки, и только они. Лингвисты подтвердят. Вы когда-нибудь думали, сколько цыган живут во всем мире? Язык каждой страны, в которой они побывали, влиял на их наречия; так создавались сотни диалектов. Но есть несколько слов, объединяющих их все. Одно из них - «пани» - означает «вода». В языке ничего не бывает просто так. И не спроста так величают польских миссис, мадам, барынь, сеньор и так далее. Какая разница, на какой слог цыгане ставят ударение. Пани. Вода.
- Мой папа был русским. Хотел, чтобы и его ребенок был великороссом. Но ребенка он сделал польке, - рассказывала я, с удовольствием попивая ромашковый чай. – В то время он был в командировке, готовил очередной труд о Марине Мнишек. Во Львове ее отец, Юрий Мнишек, был воеводой… Впрочем, не это важно, - Я улыбнулась, Галя тоже. - Однако последним его трудом, вышедшим в свет, стала я, - Я следила за реакцией Гали. Она обнажила белоснежные зубы и улыбнулась слишком широко. Так делают люди, когда заискивают, - И вряд ли папа был бы доволен результатом. Его авторские права были сплошь нарушены моей матерью: у меня ее фамилия, ее национальность. От папы остались только кое-какие причиндалы: его отчество за спиной моего русского имени Апполинария. Полина, проще говоря. И в моем русском паспорте значится Полина Дмитриевна Ковицки. А, ну еще рыжие волосы. Больше от папы у меня не осталось ничего. За детство в России, а потом в Украине – и трудности перевода - я его не виню. Вряд ли он был рад, что через пять лет после моего зачатия он умер, - Галя сделала озабоченное лицо и тихонько, но резко втянула в себя воздух, выражая свое участие и удивление. Люблю наблюдать такую реакцию у женщин, с которыми говорю о своем отце. Каждая из них в этой ситуации показывает себя как кокетка, дипломат, любительница интересных историй и так далее. - Говорят, у него что-то с сердцем было. Но мне, в общем, все равно. Больше я ничего о нем не знаю.
- А как же Ваша мама? – заметно боясь моего ответа, спросила Галя. Любопытная девушка.
- Они познакомились во Львовском оперном театре, где она работала кассиром, – Галя практиковала на мне приемы «активного слушания»: кивала, внимательно смотрела в глаза, чуть вытянув губы вперед. Временами умиленно улыбнулась. Все как обычно – самый легкий способ добиться расположения – умиленно улыбаться, вне зависимости от контекста. И делать вид, что все в порядке, и это нормально, когда человек рассказывает постыдные подробности своего происхождения или жизни. Но Галя явно перебарщивала. Мне уже становилось неловко от того, как пристально она смотрела мне в глаза, и от того, как часто ее взгляд скользил по вырезу на моей пижаме. - Мама всегда с ума сходила от мужчин с проседью в густых волосах, если им еще и удавалось сохранить подтянутость форм. От мужчин с такой внешностью, посещавших оперный театр, она тогда просто тряслась. С ними было интересно, и они были галантны, красиво ухаживали, некоторые даже читали стихи. Моя мама была красивой до неприличия. Ну, она и сейчас ничего. Но тогда… Мужчины плавились, - Сказала я и улыбнулась в знак того, что мой рассказ на этом закончен.
Умная девушка Галя всерьез забеспокоилась. У русских не принято выносить сор из избы. Мне же было все равно, что она думает обо мне и моем ублюдочном происхождении. Во Львове я бы молчала или рассказывала что-нибудь более почетное. Но я в чужой стране, в месте, где пробуду недолго, с человеком, который в моей жизни не значит ничего. К тому же, здесь каждый третий незаконнорожденный, и эти люди считают аборт нормальным делом. Стоит ли мне стыдиться решения моей матери, которая решила не убить последствие своей влюбленности, а вырастить меня – и заставить чтить своего отца? Она всегда говорила, что была уверена: в ее жизни не было человека, который смог бы дать мне гены лучше, чем он. Ее красота, его ум – ребенок должен был получиться великолепным. И у меня хватает скромности полагать, что я оправдываю ее ожидания. К тому же, все не так уж плохо: отец, конечно, не женился на маме – это минус; но он взял ее к себе в Петербург, они жили вместе в первые годы моей жизни – и это плюс.
Единственное воспоминание о моем детстве в Петербурге – это моя первая любовь. Мне было три года, мальчика звали Коля. Я даже сейчас смутно помню его лицо, его маму – она была воспитательницей детского сада, в который мы оба ходили - помню его младшего брата, который вечно дергал меня за хвостики… Помню, как однажды во время тихого часа Коля, лежавший на соседней от меня кроватке, протянул руку – я сделала то же самое – мы тянулись друг к другу пальцами, но не могли достать: проход между кроватками был слишком широким. Тогда Коля подвинулся к самому краю своей кровати - я сделала то же самое – и мы коснулись кончиков пальцев друг друга. Лежали так и улыбались. Потом в комнату вошла воспитательница – и мы оба одернули ручки, притворились спящими.
Когда мне исполнилось четыре года, папа сказал маме, что ничего не выйдет, и попросил нас уехать. Потому что он решил жениться на другой женщине.
Я не думала о том, что папа нас выгнал. Я думала, что он потом приедет к нам. По дороге в бабушкин дом я плакала о том, что меня увозят от Коли. А мама смотрела на меня и плакала, думая о том, что увозит ребенка от отца.
Папу я больше никогда не видела. Но это ничего. Зато всю жизнь я знала русский и украинский языки одинаково хорошо, поскольку мама читала мне книжки на русском, иногда разговаривала со мной по-русски. Только вот писать по-русски без ошибок меня не научили.
Еще меня всегда радовало то, что мама никого не любила сильнее меня. Я была для нее всем, она отдавала мне больше, чем могла себе позволить. Впрочем, если бы в нашей семье был мужчина… А стоит ли об этом?
Я рассказала Гале лишь то немногое, что ей позволительно знать обо мне. Мне нравится моя жизнь. Не сказала бы, что я о чем-либо сожалею, и все же ни один человек в этом мире не знает обо мне всего. Мир играет по моим правилам. Все, все они знают лишь часть моей жизни. Кто-то большую, кто-то меньшую, но лишь часть. Ни мама, ни муж, ни лучшая подруга (хотя то, что я когда-либо доверяла своим «лучшим подругам» – блеф) не знают и половины того, что вертится в моей голове. Это мой способ экономить себя.
Вы спросите, зачем мне в таком случае понадобилось записать свою историю, а тем более доносить ее до вас? Секрет в том, что мы с вами никогда не были и не будем знакомы. Уж поверьте, у меня есть основания быть в этом уверенной. По крайней мере, - Боже вас упаси от знакомства со мной теперь.
Однажды Влад сказал мне, что и небольшим умом можно блистать, если его предварительно натереть о книги (уж не знаю, от кого он эту шутку услышал, но точно не сам сочинил). Я и натирала. В результате этого трения моего мозга о чужие слова, сопровождавшегося некоторыми переживаниями (вроде боли) я заработала большущий волдырь, наподобие мозоли. И рассказом о своих переживаниях я вовсе не пытаюсь вам сказать что-то новое. Я всего лишь стараюсь решить свою проблему. Вы читаете мое терапевтическое письмо к самой себе, так что мы никогда теперь не будем знакомы. Видите ли, я не позволю вам лезть ко мне со своими советами.