В качестве иллюстрации использована картина А. Исачева "Лилит"
Дьявольское начало есть в каждом человеке; это беспокойство, побуждающее нас вырваться за пределы собственного «я», стремиться к бесконечному. Словно сама природа почерпнула из недр древнего хаоса неистребимый ген непокоя и заразила им нашу душу.
С. Цвейг
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, - то уничтожится возможность жизни.
Л. Толстой «Война и мир»
В 14.30 дверь красного автомобиля захлопнулась, и в 14.31 машина тронулась с места на набережной Карповки.
В это время я была где-то на Канале Грибоедова. Стоя на мосту, я разглядывала дом Зингера. Я всегда любила делать так. Замедлить шаг и просто отвлечься на город, обстоятельства, перемазанного мороженым ребенка, ощутить себя туристкой на отдыхе. Выдохнуть хоть на минуту и почувствовать себя полноправным участником жизни Вселенной.
В 15.00 автомобиль стоял в пробке на Троицком мосту, водитель нервничал. Я подходила к Эрмитажу и боролась с ветром с Невы: он сдувал мою прическу, мне на лицо. Солнце слепило глаза, от него мои рыжие волосы казались абсолютно апельсиновыми, и кроме них я не видела перед собой почти ничего, пока не справилась с ветром.
Через пол часа я уже шла по Университетской набережной мимо Меньшиковского дворца и разглядывала дома на том берегу. Их как будто нанизал на леску ребенок, выбиравший их из мешка не глядя, наобум, повинуясь капризу.
Слепящее солнце докучало водителю не меньше затора на Дворцовой набережной. Он опустил козырек, провел языком по зубам, глядя в зеркало заднего вида. Нервно постучал пальцами по рулю: встреча начнется через 25 минут.
Ветер поднял клуб пыли с асфальта, я открыла пудреницу, чтобы достать из глаза соринку. Каждый день я вижу в зеркале эту белую кожу и рыжие волосы, водянистые серые глаза. Каждый день я вынуждена делать с собой что-то, что позволит мне выглядеть более хрупкой. Это не так просто, учитывая мои наклонности и цыганский голос, доставшийся мне от бабки. Низкий, густой, как с песком… Какая уж тут хрупкость и нежность?
Водитель красного автомобиля с облегчением выдохнул, вывернув с Дворцового моста на Университетскую набережную. Движение по-прежнему было затруднено, и все же он уже ехал быстрее.
Около 16.00 я была на Второй линии…
Меня зовут Полина. Полина, полюс, полынь, половина. Полина из Польши…
Мне нравится, когда Женя произносит: «Моя жена полька». По-русски это звучит, как моя жена – танец. Быстрый, веселый, задорный, шальной. Хитрый. Но русские после этой фразы обычно начинают разговоры об особенностях польской или украинской национальной кухни - или о строгости моей религии на худой конец.
По сути, назвать меня полькой значит совершить нечто подобное округлению в арифметике. Я на половину русская. Впрочем, самого детства бабушка внушала мне, что моя родина - Львов (и точка.), а остальное - это так, нюансы географии. И должна сказать, меня такой расклад вполне устраивал.
Подъезжая к моему родному филологическому факультету СПбГУ, водитель красного автомобиля звонил коллеге, чтобы предупредить, что задержится.
Я люблю ходить по дому нагишом – или в одних только полосатых носках и трусах-парашютах. Ненавижу нижнее белье, но подчиняюсь общественному табу ходить на людях с торчащими сосками и блеском в глазах от того, что шов на джинсах во время ходьбы касается моего клитора. Прошли годы, прежде чем я стала смирной. Теперь я даже дома хожу полностью экипированная. Пока дома кто-то есть.
Едва оставшись одна, я принимаюсь с наслаждением себя убивать. Я много курю, люблю кофе и сладкое, нервничаю даже когда у меня просто не сложился пасьянс. У меня много свободного времени, поэтому у меня есть возможность копаться в себе, маяться от скуки и думать, кто в чем был не прав.
Кто-то называет это красивой жизнью. Я говорю, что это красивая смерть - длиною в жизнь.
Выехав на Кадетскую линию, красный автомобиль набрал скорость.
Виржиния Вулф писала, что смерть нам прописана почти как пилюля, чтобы мы могли вершить нелегкое дело жизни. Поэтому каждую ночь мы засыпаем. (Вернее, в среднем раз в сутки вынуждены на время умирать, чтобы после этого воскреснуть и продолжить начатое – то есть, свою жизнь). Если она права, то я своего рода подсела на колеса. Я расшифровываюсь, как псевдоним Юкио Мисима, – я тоже Зачарованный Смертью Дьявол. Для некоторых людей, само собой; не для всех.
На углу Третьей линии и Среднего проспекта есть удивительно красивая лютеранская, кажется, церковь. В 16.20 мимо нее мчался красный автомобиль, как раз когда я переходила дорогу.
И вот я умираю. Уже совсем не больно, только ужасно странно думать об этом. Жизнь – дело поправимое… Даже очень. Легко… А я так хотела, чтобы у меня когда-нибудь были дети… Такая кутерьма вокруг...
Темнота.
Жарким летним днем вся родня собралась в бабушкином доме. Завтра у нее День рождения, надо успеть все подготовить. Здесь все мои кузины, тети, дяди, мама. Кругом гул и веселая суета, отовсюду пар, запахи из кухни, беготня. Большой двор, сплошь заросший ромашкой и подорожником, переполнен людьми, здесь болтают о своем дети, то и дело бросаются врассыпную куры – в ужасе от хаотичной беготни взрослых с тарелками, тряпками, стульями, банками. Старый дом блестит чистыми окнами и недавно уложенной новой крышей. В покосившейся летней кухне со свежевыбеленными стенами и крошечными окошками - душно и довольно темно. Когда входишь сюда со двора, первые мгновения кажется, что тут ни зги не видно и удушливо жарко. Все шипит, кипит, коптит, пахнет и пенится. Над кастрюлями, тарелками, мисками и тазами колдуют тети, мама, бабушка, соседки и какие-то чужие женщины, возникающие и уходящие из ниоткуда в никуда.
Мы с девочками сидим во дворе на высокой лавочке и разговариваем, болтая в воздухе короткими ножками. Наталя говорит, что утром приехала тетка Арабелла с сыном, и скоро я наконец увижу нашего кузена Влада: он пока ушел куда-то.
Его папа, мамин брат, умер несколько лет назад, и после этого бабушка долго не приглашала их к себе. А когда они приезжали, мы с мамой были уже во Львове – вот так вышло, что до 12 лет я не знала своего кузена.
По двору бегает целая орава нарядно одетых девочек. Мы играем в салочки, временами наталкиваясь на снующих туда-сюда теть и дядь и не успевая слушать их ворчание. На нас еще не самые лучшие платья: надо дождаться завтрашнего праздника и прихода гостей, - и чтоб все ахнули! У бабушки в деревне я ни разу не надевала старую домашнюю одежду. Кажется, в этой деревне мама наряжает меня даже тщательнее, чем во Львове. Никогда не понимала этого принципа, но всегда с удовольствием ему подчинялась. Все должны видеть, что мы с мамой живем отлично, и все должны восхищаться нашей красотой. Вероятно, так же рассуждали мои кузины.
Мы сидим в бабушкином саду и поедаем неспелые яблоки, пока никто не видит. Все мои двоюродные и троюродные сестры уже познакомились с Владом и уже от него без ума, особенно Наталя. Она часами может трещать о том, как он красиво рисует, как она увидела его целующимся с какой-то девушкой, что все девочки в деревне на него заглядываются, а он ни глазочком на них, когда кузины рядом. А если с ним заговорит какая-нибудь, так он извиняется, и, мол, я сейчас не могу, красавица, с сестрами хочу побыть, они у меня самые дорогие девочки. И подмигивает. А девки глазки так и закатывают!
Ах, ну когда же придет этот загадочный Влад? Уже сгораю от любопытства!
Мама ругается, говорит, от недозрелых яблок будет болеть живот. Ничего мне не будет! Можно подумать, в первый раз ем зеленые яблоки! Вы мне еще про неспелый крыжовник расскажите! В прошлом году мы его весь оборвали, когда его было трудно раскусить, такой он был твердый, а не поморщиться после этого было еще сложнее – такой он был кислый! Но бабушка спелого крыжовника так и не видела, а мы ни разу не просидели весь день на горшке, как мама пугала.
День проходит, я с нетерпением жду знакомства с Владом. Представляю, как улыбнусь, скажу ему, ехидненько так: «Здравствуй, брат», - и обниму его. И я точно знаю, что понравлюсь ему сильнее этих орушек. Я буду самая любимая его кузина. Иначе и быть не может. Все говорят, я самая красивая. И уж поумнее этих провинциалок буду.
Его все нет.
Нечего сидеть и ждать его прихода – еще зазнается. Все должно быть естественно. Надо во что-то поиграть. В прятки.
Сижу на горячей печке в кухне, под грудой каких-то тряпок. Скорее бы нашли. Тетка, его мать, проворчала бабушке, что Влад опять где-то развлекается, нет бы помог.
Обидно как-то: неужели ему не интересно познакомится со мной? Ведь я самая близкая его сестра по отцовской линии!
Надо показать ему, что я вовсе не ждала его прихода. А когда он будет пытаться со мной познакомиться, я фыркну, мол, что пришел – я занята. Бабушка дала мне перемалывать мак. Сосредоточиться на растирании сизых крупинок деревянным пестиком в огромной глиняной ступке. Так, тереть, тереть… В кухне жарко. Мне обидно. Думать только о маке. На волосах косынка. (Пусть выбивается прядка. Всем парням нравится. Сельский шик). Левая ручка на конец пестика, правая над утолщением у основания. Крутить. Поворачивать. Тереть. Я с ним еще не знакома, но точно знаю: он не хороший человек.
Мы умыли личики, и нас уложили спать на двух сдвинутых кроватях. Там были все девочки: я, Наталя, Зося, Дана и Марыся. Дана рассказывает про своего одноклассника, который ее на днях поцеловал. Фу, Дана говорит, он засунул свой язык ей прямо в рот! Мы покатываемся со смеху, и вдруг открывается дверь. Все дружно делаем вид, что спим. Тут Марыся подскакивает и с разбегу кидается на шею вошедшему верзиле. Ей можно: она самая маленькая и не понимает, что он, Влад, поступил с нами нехорошо. Но что я вижу? Когда он поочередно наклоняется к Дане, Зосе и Натале, каждая обвивает его шею руками и целует на ночь, стараясь подольше не отпускать. Дошла очередь и до меня.
-Привет, маленькая. Спокойной ночи, – И у него хватает наглости улыбнуться и поцеловать меня в щеку! И обдать запахом духов. Точно, только что от девушки.
-Меня зовут Полина, и, если хочешь знать, я тут средняя. - Мои щеки пылают жаром. Девчонки хохочут, Дана громче всех. Она старшая, над нами она всегда смеется нарочито громко, и пока она смеется, хихикают и остальные.
-Спокойной ночи, средняя Полина,– Влад едва улыбается.
-Угу, – буркнула я и отвернулась к стене.
Просыпаться было трудно. Слепящий белый свет мешал открыть глаза. Кажется, так всегда описывали первые мгновения после смерти земные литераторы…
Рядом со мной сидит человек с таким же кольцом на безымянном пальце, как у меня. У Жени потухший взгляд. Мгновенный ужас заставил меня приподняться на постели.
-Я жива?
-Да, да, глупая, жива, - говорит он, улыбаясь. - Ты в порядке, слава богу. Все будет хорошо, полежишь только немного, - гладит мою руку.