Родионов – человек маленький и рыжий. Откуда он взялся здесь и почему целыми днями торчит на рынке, никто не спрашивал. Впрочем, он там не один такой – с какими-то значками на лацкане, с выглядывающей из нагрудного кармана картонкой: «Куплю часы, золото». Именно в таком порядке – часы, а потом золото. Это почти детское занятие – собирать значки, вертеть часики и верить, что к тебе приплывет золото.
… Золотое время – детство. Пионерлагерь на берегу реки, дощатые домики для мальчиков и девочек, утренний сигнальный горн на построение. «По порядку рассчитайсь!» Первый, второй, третий… Последним был Родионов. На нем замыкался строй. Все на месте Вожатая все время нас пересчитывала. Наш отряд был самый младший, и, наверное, мы для нее были похожи, как горошины. Кроме Родионова. Он хотя был самый мелкий, но жесткий и неуступчивый. Рыжий. Бегал на своих коротких ногах, как катился. Это когда играли в «догонялки». А когда мы разбежались прятаться, то его никто не нашел. Вернее, он заранее сказал мне, что его никто не найдет.
Рядом, сразу за оградой, был лес, куда нам запрещалось выходить, и где мы с мальчишками планировали зажечь маленький костер напоследок. Сначала Родионова искал тот, кто водил, потом те, кого уже нашли, потом все мы вместе, кто играл в прятки. Затем пришла вожатая, перепугалась, погнала нас в домик и расставила всех по углам. В знак наказания. Родионова так никто в итоге и не разыскал, он сам нашелся. Его даже не ругали – настолько все переполошились. И начальник лагеря, и старший пионервожатый, и даже старый сторож в форменной фуражке.
Родионов сам встал в угол. Заодно с нами. Только свободных мест в палате уже не было, и он занял дальний угол в коридоре. Там, где пожарное ведро висело рядом с красным топором и каким-то острым крюком. Это был самый темный угол, который и занял Родионов. И стоял рыжий мальчик не как мы, уткнувшись в стенку – он развернулся к нам лицом. Нет, веснушек не было видно, просто белело лицо. У рыжих бывает такое лицо – очень бледное. Настолько белое, что тогда, в полутьме, казалось, что оно светится. Фосфоресцирует. А глаза горят красным. Или мне тогда привиделось, когда нас всех отпустили. Только Родионов отказался выходить из своего пожарного угла. Он даже от ужина отказался.
А когда мы вернулись из столовой, то в темном углу никого не оказалось. Маленький Родионов пропал, исчез. Сохранилась только аккуратно заправленная кровать подле моей. И спички под его матрацем нашли, как если б он курил. Но он вовсе не курил! Ночью, когда я проснулся, на спинке соседней кровати белело его полотенце, почти вровень с лицом, кабы он там стоял.
Той же ночью случился пожар. Дощатый финский домик заполыхал, как прощальный пионерский костер. Сгорел вместе с моей парадной рубашкой, зашарпанной зубной щеткой в тумбочке, и чистым полотенцем Родионова на спинке его кровати. Мой младший отряд не дожил до конца первой смены несколько дней. Нас развезли по домам, а за рыжим Родионовым никто не приехал. Только в старших отрядах шептались про маленького мальчика, который по ночам стоит в дальнем углу, лицо такое белое-белое, а глаза горят красными угольками.
Вот что я вспомнил, когда увидел Родионова через столько лет на рынке. Почти такого же маленького как тогда, в пионерлагере. С немигающим взглядом. Он единственный из нашей смены мог, не отворачиваясь, смотреть на солнце. И я ему проиграл коробку спичек с надписью «Берегите лес от пожара!». С этикеткой, где дети бегут ночью от языков пламени. Похоже на кадр из фильма ужасов.
Мне хочется подойти к Родионову и дать прикурить из своих рук. От коробки спичек, которую я всегда ношу с собой. С этикеткой, где дети бегут в языках пламени. И в момент, когда фосфор вспыхнет, посмотреть, как пламя отразится в его немигающих глазах. Вдруг он знает, отчего пожар начался в том самом углу, где красный крюк висел.