Даже когда я встречаю ее в центре города, она кивает по привычке:
– Здравствуйте, проходите, раздевайтесь.
Я улыбаюсь. Смешная она. И она меня спасала – не один раз.
Казалось, даже не слушает. Кивает, а сама думает о чем-то своем, потом вдруг перебивает, словно проснувшись:
– Что вы говорите?
И снова нужно повторять рассказ о своих проблемах. Стыдно стыдиться доктора.
Я молчу. Она кивает, а я молчу. Потом она просыпается.
– Что вы говорите?
– Ничего.
Смотрит очень-очень внимательно.
– Если бы вы еще затянули… Хотя вы и так затянули.
Врачебной тайны, по-моему, для нее нет никакой. За три года нашего знакомства она рассказала мне тысячу печальных историй – о неизлечимых болезнях, о незаживающих ранах, о неустроенной жизни своих пациентов, о проблемах своих взрослых детей, а я ей – о разводе, потом снова о разводе, потом снова… Об одном разводе можно рассказать так много! Мы сидели друг напротив друга, как две глухие птицы, одна – в белом, другая – в черном, и токовали о том, что уже никак нельзя исправить. Птицы, для которых всегда осень.
Я благодарила ее слезно, хотя платила недешево. Она утешала меня тем, что ждать хорошего не нужно, что институт семьи разрушен, что вечные человеческие ценности поруганы, что мир катится в бездну, и никто его уже не остановит, а сама все спасала, лечила, возвращала к жизни подлых, несовершенных людей, поправших вечные ценности. И меня тоже спасла.