Об Артёме Киракосове пишут...
Авторский вариант текста статьи Веры Владимировны Калмыковой «Артём Киракосов: Счастье Жить», опубликованной в ``ежемесячном журнале о человеке, духовности, культуре`` «Истина и Жизнь» в 9 / 2005.
Адрес электронной редактированной версии статьи в Интернете:
http://www.istina.religare.ru/article135.html
Вера Калмыкова
Артём Киракосов: Счастье Жить
Когда Артём Киракосов занимался в Московском художественном училище памяти 1905 года, он слыл там «плохим мальчиком». Его педагог Юрий Георгиевич Седов, преподававший композицию и рисунок, ориентировал учащихся на творчество великих западных мастеров рубежа XIX – XX веков. Артём усваивал приёмы и работал в традициях модернизма. Тут же оказывалось, что изучать можно, а вот следовать изученному – нет. Артём пытался сделать «правильно», но ведь никто не знает – а что это такое, «правильная» живопись? Так отвечала ему на его вопрос любимица учащихся, Матильда Михайловна Булгакова, у которой Артём учился живописи. Матильде Михайловне иногда удавалось отстаивать для работ Артёма редкие «четвёрки». А в основном-то ему ставили «тройки» и «двойки», однажды попытались отчислить. На педсовет вызвали его отца, авиаконструктора, авиаиспытателя и профессионального боксёра. Выслушав претензии к сыну-«кубисту», Киракосов-старший сказал: «Мой сын встаёт в 5 часов утра и занимается по 12 часов в день. Если вы его отчислите, я разнесу всё ваше училище». Артёма оставили в покое.
Однако на долгие годы художник запомнил о себе – он «неправильный», гадкий утёнок. Одно время ему даже нравилась поза «антизвезды», «непризнанного художника»… Ещё бы: ведь в 15 лет из-за своего искусства он столкнулся с настоящей травлей. Это стало хорошей школой – на всю жизнь. С тех пор он совершенно по-особому относится ко всем, кто поддерживал и поддерживает его самого и его живопись.
А рисовал Артём всегда, сколько себя помнит. С раннего детства ощущал себя художником. С 1970 года ходил в студию Дворца пионеров на Ленинских горах. Это была лучшая студия в нашей стране: прекрасные педагоги, оборудование, застеклённые с двух сторон помещения, полные света и оптимальные для занятий изобразительным искусством. Всё настраивало на то, чтобы студийцы учились дальше. Так вышло, что с самых ранних лет Артём Киракосов был связан с замечательным скульптором Лазарем Тазеевичем Гадаевым («Истина и жизнь», 2004, № 9). И когда встал вопрос о профессиональном образовании, мнение Гадаева оказалось решающим: Артём поступил в МХУ.
Летом перед последним курсом училища Артём отправился в Армению. Он ощущал своей родиной всё Закавказье и Причерноморье, хотя родился и вырос в Москве. Много путешествовал пешком, один. В те дни ему исполнилось восемнадцать. Он рисовал и писал маслом, сделал совсем немного, но то, что сделал, открыло ему самому свой стиль, своё в;дение и свой принцип воплощения мира. За годы службы в армии это ощущение ушло, и до сих пор художник осуществляет свой путь к самом; себе – или к тому, что было тогда им постигнуто и найдено. В тех давних работах выразила себя его юность; но для художника юность как непосредственное восприятие мира и зрелость как всегда живое творчество – одно и то же. Время человеческой жизни благодаря творчеству стягивается в единое, нелинейное целое, начало рифмуется с окончанием. Недаром самые сильные работы у многих художников сделаны в ранней молодости и в глубокой старости – таковы Сарьян, Пикассо, Миро, Ренуар, Клод Моне и многие другие. Совершенное состояние человека, в котором сочетаются опыт и восторженность, знание и чистота восприятия, – неподвластно времени.
В 1980-1985 Артём Киракосов сделал цикл «путешествие Пером» – именно так: «путешествие» с маленькой буквы, «Пером» – с большой. Перо для него – символ творчества, точности графического решения как средства познания мира. Достигнутая художественная выразительность – наиболее короткий путь к этому познанию, но идёт к ней человек всю жизнь. Именно поэтому А. Киракосов чрезвычайно щепетилен в вопросах мастерства, внимателен к технике рисунка и живописи, всегда находится в личных отношениях с материалом, который использует. А путешествие он понимает метафорически: это и реальное передвижение во времени и в пространстве, и знакомство с душами и чувствами других людей, которое возникает из взаимодействия – реального человеческого и опосредованного, текстового. Любимое занятие художника – заглядывать в окна, причём окно опять-таки может быть любым, и книга тоже может восприниматься как «окно» – в чужие мысли. Как бы далеко ни отстоял во времени собеседник Артёма, литературный текст гарантирует им единое пространство общения. Это касается столько же литературы, сколько живописи, графики и музыки.
Цикл «путешествие Пером» – пятилетие поисков художника в области графического языка. Третья часть цикла, экспонированная в галерее журнала «Наше наследие» в 2001 году – итог, после которого А. Киракосов отошёл от работой перьями и монохромными составами туши. Он изучил выразительные возможности этого языка и исчерпал их для себя. Следующим этапом явился поиск в области цветной графики (уникальной печатной) и живописи, к которому он пришёл уже с наработанным багажом.
Графический и живописный язык противоположны, графика «быстрее, острее, метче…, шире и демократичнее живописи», она утверждает «самостоятельное бытие бумажной поверхности», стремится «к узору, а не к форме» (А. А. Сидоров). Графические листы Киракосова полны желанием художника выразить ритмические законы, лежащие в основе любой его композиции, и сделать их основой «узоров», если воспользоваться словами замечательного искусствоведа Алексея Алексеевича Сидорова. Логично, что следующим шагом была попытка освоить ритм как основу живописного объёма, а в далёкой перспективе – и преодолеть его, подчинить цветовой стихии.
Артём жил между двумя полюсами. С одной стороны, он понимал художественность как основу собственной личности. С другой – существовал в социуме, который стремится стереть, подчинив себе, любую индивидуальность. Не подчиняясь системе, художник в 1980-х годах не мог выйти к публике... Поэтому, поступив в Суриковский институт, А. Киракосов выбрал для себя модель двойного существования: честно рисуя натурщика в присутствии преподавателя, он тут же отвлекался от работы, стоило педагогу покинуть аудиторию, выхватывал клочки бумаги и делал на них что-то своё. А позже пошёл дальше: сознательно усложняя модель поведения, показывал в институте – одно, на выставках – другое, в кругу близких – третье, друзьям – ещё какое-то… Сам же работал над чем-то новым, уже не сверяя себя ни с чьим мнением. Так родился цикл «Шедевры на Уроках» (1985-1987).
Внутреннее, скрытое, трудно пробивающееся сквозь социальное поведение личности, но тем настойчивее требующее выражения нашло свой выход в цикле «Азия» (1983-1984). Это яркие, загадочные работы больших форматов, темперой, гуашью, акварелью по бумаге, картону, холстам. А ещё родились циклы «Поэт» (1981-1982) и «Из жизни писателя» (1984-1985): Артём настойчиво искал форму свободы, почему-то ему казалось, что слово даёт больше свободы, чем форма и цвет. Цикл «Поэт» - это лёгкие композиционные зарисовки «сыпучими» рисовальными цветными материалами по обёрточной бумаге – он собрал целую коллекция образцов такой бумаги. А «Из жизни писателя» – нарочито острое, сатирическое, иногда трагическое рисование… Артём представлял себя писателем. Ему казалось, что движение руки с ручкой по бумаге есть единственное, чем человек владеет – ведь всё остальное пространство жизни всегда чем-то занято. Вероятно, так отзывалось в его сознании пристрастие к графике…
Перестройка застала Артёма Киракосова вполне успешным студентом Суриковки. Староста группы, он был старше многих своих сокурсников. Однако краткая эпоха надежд, связанная с Перестройкой, стремительно закончилась. После резни в Сумгаите он пробрался в Нагорный Карабах, организовав и привезя с собой строительный отряд, ставивший домики для беженцев из этого небольшого азербайджанского города, пригорода Баку. На его глазах ещё не достроенный стройотрядом посёлок под Степанакертом был сожжён азербайджанской артиллерией Шуши. Началась война.
Социальные катастрофы страшно отозвались стихийными бедствиями. «Нас стало трясти», – говорил он тогда. На третий день после землетрясения 1988 года в Спитаке Артём Киракосов приехал в Армению в составе спасательного отряда. Мир для него разрушился: он видел горы трупов, долго не мог забыть запах пожара, сжигавшего людей. Под землёй взрывались шахты с ракетными химическими вооружениями. Была отравлена вода, воздух. Это был настоящий ужас. И художник утратил способность рисовать и писать красками.
Последняя работа А. Киракосова перед десятилетним молчанием – серия фотоплакатов «Землетрясение» (1989), который стал его дипломом в Суриковском институте. Это композиция из 24 фотоплакатов со стихами армянских поэтов Х – ХХ веков и комментариями автора.
Руководитель его дипломной работы и мастерской плаката Олег Михайлович Савостюк, видя состояние студента, вернувшегося из района бедствия, разрешил ему переменить тему. Артём уже начал к тому моменту серию рисованных плакатов с портретами любимых своих русских поэтов – Жуковского, Фета, Апухтина, Блока. Коллектив педагогов мастерской плаката поддержал Артёма в его поисках, не только предоставив ему полную свободу, но и встав на его защиту при показе перед дипломной комиссией.
Серия фотоплакатов явилась новаторской для института – до того момента выпускники представляли только рисованные плакаты. Артём передал трагедию народа как свою собственную, избрав своё лицо метафорой происшедшего. Вот его фотоизображение, разрезанное на множество частей-осколков… Вот по этому лицу идут трещины – и такие же прорезают громаду многоэтажного дома… Вот остановившиеся часы показывают без двадцати минут двенадцать – время начала трагедии… Вот человеческая тень – всё, что осталось от человека, но странным образом видно, как она закрывает лицо руками… Рука тянется к свету, но и эта рука уже – тоже тень… Горят свечи, много-много свечей, в разбитых колеях стоит вода, в ней отражается солнце – всё раздроблено, ничто не совмещается на изображении…
С большим трудом возвращаясь к жизни, художник стал искать смысл в отдельно взятых словах. Слово как символ свободы – не только внутренней, но и внешней, пространственной, – внушало ему хоть какую-то надежду. Он поверил в слова, в смысл, который они несут в себе. Через слово он пытался выйти в мир, где сохраняется ясность и человечность.
За десять лет, прожитые вне живописи, А. Киракосов написал тысячи страниц текста. Под руководством опытнейших в стране реставраторов масляной живописи Светланы Васильевны Близнюковой и Натальи Андреевны Маренниковой стал реставратором живописи. Легенда советской реставрации Наталья Андреевна Маренникова – одна из основателей мастерских им. И. Э. Грабаря, единственная, кто спасал картины Дрезденской галереи и до сих пор, уже почти 60 лет с успехом трудится в стенах мастерских, не только спасая картины, но и воспитывая и обучая музейных реставраторов нашей страны. С нею, с её моральной оценкой, мнением (теперь уже по телефону) Артём почти ежедневно сверяет свои художественные и жизненные шаги. Наталья Андреевна для него – камертон профессиональной и человеческой совести.
Музейная жизнь показалась ему наполненной смыслом и профессионализмом. Ведь даже вне живописного творчества Артём Киракосов продолжал воспринимать мир прежде всего эстетически, а единство этики и эстетики для него несомненно.
Он не разрывал связи с друзьями, сокурсниками и товарищами по выставкам. И довольно скоро пришёл к выводу, что художественный рынок в России далёк от постановки и решения творческих задач. Деньги здесь оказываются существенно более важной ценностью, чем, собственно, сами предметы продажи. Работы покупаются, связи расширяются, создаются новые художественные объединения, но живые человеческие отношения распадаются. Критерии общности в изобразительном искусстве рухнули, этические основы подхода к изобразительному искусству оказались девальвированы. Это было воспринято А. Киракосовым как личная трагедия. Жизнь ощущалась как катастрофа. Он не видел себя в этом мире.
И всё же он вырвался. К собственному сорокалетию волевым усилием решил написать сорок работ – и таким образом вернул себя к живописи, которая с тех пор его не оставляет. Примерно тогда возникла и неповторимая манера А. Киракосова, о которой он сам говорит так: «Я использую всё, что рисует, всё, чем можно писать, всё, что даёт красящий след». С первого взгляда эта техника напоминает «пуантиль» Ж. Сёра, П. Синьяка и Э. Кросса, поздних французских неоимпрессионистов, использовавших точечный мазок для создания изображений на своих полотнах. Однако Киракосов ставит перед собой и решает совсем другие задачи. Во-первых, его полотна многослойны. Он начинает с простого карандаша, очень небольшими – буквально миллиметровыми – штрихами, затем послойно наносит штрихи цветным карандашом, маркером, акварелью, гелиевыми и другими ручками, гуашью, темперой, акрилом, пастелью и маслом, используя различные гели, пасты, добавки, клеи, завершая картину лаковыми смесями. Во-вторых, художник использует активный приём сильного обобщения, поэтому далеко не всегда создаётся впечатление предметного изображения: может возникнуть ошибочное ощущение, что его живопись далека от фигуратива, тяготеет к беспредметному миру, к абстракции.
Важнейшую, пятую выставку своего цикла картин, стихов и фотографий «СЧАСТЬЕ ЖИТЬ», рассчитанного на десятилетие, Артём Киракосов назвал «август ПЕРЕМЕН. эскизы». Работа над выставкой была изначально рассчитана на год – надо сказать, что А. Киракосов вообще предпочитает определять некоторый временной промежуток на какую-то конкретную работу. Идея – создание пятидесяти холстов, посвящённых Священной Истории. «Эскиз» – определение скорее жанровое, чем имеющее отношение к степени завершённости работы. Художник по-прежнему ищет форму и формулу свободы, и принцип «эскизности», позволяющий в любой момент прервать работу над холстом, оставить какие-то вопросы открытыми, чтобы продолжить их в следующей картине, как нельзя лучше отвечает поставленной задаче. Размеры холстов – 50х40 и 40х50 – А. Киракосов полагает оптимальными и с точки зрения психо-физиологии человеческого восприятия, и с точки зрения удобства экспонирования в залах современных галерей. Количество – именно пятьдесят холстов – представляется ему наиболее рациональным в этих же смыслах.
Картины отсылают к тому или иному эпизоду Священной Истории, которая для Артёма осуществляется непосредственно в каждый момент жизни любого человека, вмещает в себя частное и общее бытие, никогда не прерывается и пространственно не ограничена. Она не «была», но есть; не «с кем-нибудь», а «со мной, с нами». Поэтому сюжеты воспринимаются самим художником не только так, как они изложены в Писании, но и так, как они были прочитаны до него другими людьми – великими художниками прошлого, поэтами, а также его современниками и друзьями. Путешествие по Священному Писанию является одновременно путешествием по всеобщей истории искусств.
Поэтому-то «август ПЕРЕМЕН» – не серия иллюстраций. Сам А. Киракосов предлагает термин «транскрипции».
Транскрипция:
1) запись устной речи любого языка с помощью специальных знаков для наиболее точной передачи звучания;
2) набор особых знаков для такой записи;
3) первый этап передачи по наследству информации, содержащейся в ДНК;
4) в музыке то же, что трактовка и аранжировка, т. е. свободная и виртуозная переработка музыкального произведения.
Во введении этого термина, не имеющего, казалось бы, отношения к живописи, – большой смысл. Удивительным образом понятие «транскрипции» соединяет генофонд, биологию человека, и звук, причём и речевой, и музыкальный. Штрих-мазок Киракосова, его «пуантиль», – это и квант информации, и квант звука, мельчайшая частица общего – как сам художник ощущает себя минимальной составляющей цельности, всеобщего бытия. Он пишет: «Пока не понял: Всё – живое…, живёт… с нами…, во мне…, я во всём… Я рисую – Всё. Всё, что я вижу и не вижу… Причастность – главное».
Генетически каждый художник наследует открытия всех предшествующих тысячелетий художественной культуры. Цвет связан со звуком так же тесно, как звук со смыслом. Неразделение функций органов чувств – путь к иной, чем существует ныне, модели восприятия мира и искусства. Прочитывая библейский сюжет через в;дение другого человека, А. Киракосов принципиально расширяет границы собственного восприятия мира и через это – границы собственной личности. Недаром он любит смотреть в окно: оно становится метафорой личностного существования, которое неконечно во времени.
«Зрением» А. Киракосова становятся Сарьян, Бажбеук-Меликян, Дионисий, Борисов-Мусатов, Леонардо да Винчи, Рембрандт, Тышлер, Тициан, Карзу, Джотто, Утрилло, неизвестный средневековый мастер, Клод Моне, Торос Рослин… Сюжет пишется и артикулируется, живописный жест становится звуком в пространстве. Произношение данного сюжета через чужое прочтение, через чужой стиль – через чужую личность. На холстах возникают храм Космы и Дамиана, поэтические произведения Наапета Кучака, Константина Гадаева… Художники и поэты – действующие лица Священной Истории, которая творится всегда здесь и сейчас.
Главная, завершающая работа «августа ПЕРЕМЕН» – «Царство Будущего» («Воскресение») – посвящена любимому художнику А. Киракосова, Клоду Моне. Среди последних полотен Моне выделяется пейзаж с японским мостиком, написанный художником в собственном саду, который он делал специально, чтобы и в глубокой старости писать натурные работы. Артём Киракосов воспринял этот предсмертный сад как метафору Воскресения – очистительно радостного, объединяющего, блаженного.
В следующей выставке цикла «СЧАСТЬЕ ЖИТЬ» А. Киракосова, «Праздники», также есть картина «Воскресение» («Всеобщее Воскресение»), посвящённая отцу Александру Меню и написанная к 70-летию со дня его рождения. Она решена в белом цвете, и это кажется очень важным. Белый объединяет все цвета цветового спектра. Одновременно он – символ чистоты, непорочности, катарсиса. Вероятно, это ещё и цвет свободы. Здесь применён тот же приём «транскрипции», что и в «августе ПЕРЕМЕН», но уже в более широком контексте – не кто-то отдельный, но все души вовлечены во всеобщее таинство очищения. Воспринимаемые как «беспредметные» холсты Киракосова ему самому представляются иконами, и это, безусловно, очень интересно в контексте сегодняшних дискуссий о современной форме иконописи.
«Плохой мальчик», «антизвезда», «неизвестный художник» Артём Киракосов через своё искусство пришёл к главному смыслу человеческой жизни – чувству единства собственной личности с Богом и миром, созданным Им. Жизнь его изменилась, поменялся её вектор. И произошло это тогда, когда он в 1993 году крестился в Армянской Апостольской Церкви Воскресения на московском армянском кладбище. А летом 1994 года в храме святых бессребреников Космы и Дамиана его и его жену Елену, уже не юных супругов, через десятилетие совместной жизни, встретил тогда ещё дьякон отец Георгий Чистяков, исповедал священник Владимир Лапшин и обвенчал настоятель отец Александр Борисов.
Художник говорит о себе: «Истина нашла меня САМА». Крещение он принял благодаря жене Елене, доверяя близким ему женщинам, педагогу Евгении Владимировне Завадской, духовной дочери, консультанту, другу и помощнику отца Александра Меня. У Евгении Владимировны, блистательного культуролога, востоковеда, автора сотен статей Артём учился истории искусств в Суриковском. Остался дружен с нею на многие годы и считает одним из духовных своих учителей.
Уникальная способность любить, отличавшая отца Александра, и после его смерти осталась с его духовными детьми, двигает ими, меняет жизнь – не только их, но и всех, с кем они взаимодействуют.
Артём Киракосов осознал свою живопись как форму благодарения. Христианская и живописная молитва – о великих художниках прошлого, о друзьях, о незнакомых людях, приходящих на выставки, об ушедших и живущих учителях: Евгении Владимировне Завадской и Юрии Георгиевиче Седове, Лазаре Тазеевиче Гадаеве, Матильде Михайловне Булгаковой, Олеге Михайловиче Савостюке, Светлане Васильевне Близнюковой и Наталье Андреевне Маренниковой.
С весны 1998 года Артём Киракосов возобновляет активную выставочную деятельность, спланировав свою жизнь так: ежегодно – по выставке живописи и фотографии, по одной ретроспекции и по одному сборнику текстов. Художник делает персональные выставки для своего дружеского круга и «друзей друзей», предпочитая эту форму художественного функционирования любым другим. Артём выступил также и как устроитель ряда коллективных выставок с близкими себе авторами: «ЦЕНТР @ периферия», «Слова о Живописи//Живопись о Словах» (совместно с Ниной Кибрик) (галерея «На Каширке», 2000) и две экспозиции ко дню рождения отца Александра Меня – «Рождественская выставка» в 2004 и «Двенадцать художников» в 2005 годах (Семхоз).
Основные персональные выставки А. Киракосова – «Шедевры на Уроках» в Центре детской творческой реабилитации (Зеленоград, 1998 г.), «Смешивать краски…» (галерея Карины Шаншиевой, ЦДХ, 1999 г.), «ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ» (галерея «РОСИЗО», 2000 г.), «путешествие Пером» (галерея журнала «Наше наследие», 2001), «Праздники» (храм Космы и Домиана, 2003 г.), «Осень после Армении» (Музей литературы Серебряного века, 2004 г.), «Три путешествия» (Всероссийский музей декоративно-прикладного и народного искусства, 2005 г.). С 2000 г. фотографическую часть своего цикла «СЧАСТЬЕ ЖИТЬ», посвящённую путешествиям Артёма и Елены по Европе, художник ежегодно экспонирует в Университете, основанном протоиереем Александром Менем, в Мемориальном комплексе Александра Меня в Семхозе, и в различных залах на Украине, совмещая показы фотоматериалов с концертами, которые готовит Елена, и с вечерами, посвящёнными определённой стране и теме.
Цикл выставок, которую делает Артём Киракосов вот уже пять лет, носит общее название «СЧАСТЬЕ ЖИТЬ». Ранний вариант чуть более подробен – «Счастье жить и смешивать краски». Этот цикл связан с новым состоянием его духовной жизни, основанном на ощущении радости, полноты счастья, полноты бытия. По-человечески состоявшись в любви, художник знает, что внутри его всё изменилось, и переносит это изменённое состояние вовне – посредством «всего, что рисует», нанося на холсты свои «пуантили»-кванты…