Посвящается Ей
и мудрому деревянному стулу
Он вошел в небольшой зал поставил поднос на стол и сел. В зале стояло еще несколько таких же деревянных столиков. Некоторые из них были заняты, то одинокими посетителями, то влюбленными или не очень парочками. По стенам были развешаны разнообразные предметы безымянного творчества, которые видимо, по мнению хозяев заведения должны были создавать атмосферу уюта с некоторой национальной ноткой. Выглядело все это так же как если бы на мужика одновременно одели килт, кирзовые сапоги, тюбетейку и рубаху косоворотку. Но кажется, это никого не смущало, все сидели, ели, разговаривали или молча жевали, и ничто не нарушало этого процесса, который казалось не прерывался здесь с начала времен.
Он тоже сел, поставил перед собой тарелку, на которой нагло вылеживались в сметане с вишневым сиропом блины с творогом. Рядом с тарелкой он поставил чашку зеленого чая с лимоном, оставив без внимания два кубика сахара на блюдце. Он отрезал первый кусок скрученного трубочкой блина, обвалял его в сметане и направил в рот. Рецепторы с благодарностью приняли этот щедрый, по меркам середины рабочего дня, дар, и эндорфины устремились на помощь к уже изрядно потрепанным нервам.
Он ел. Ровно напротив него за тем же столом стоял стул. Хотя правильнее было бы сказать, что он там жил. Стул тоже смотрел на него, и так же ничего не говорил. Стул многое знал, об этом свидетельствовала его благородная потертость. Он знал, но молчал.
Он не заметил, когда именно на потертом стуле появилась Она. Она сидела и ничего не делала, но казалось, что каждая ее часть разговаривает. Черные волосы местами задорно торчащие, рассуждали о непостоянстве характера хозяйки. Чуть вздернутый красивый нос, подтверждал туже гипотезу и добавлял от себя, что с Ней не соскучишься. Хорошо вычерченные скулы и подбородок жаловались на трудности с волевыми качествами их обладательницы. Чувственные губы совсем слегка намекали на спрятанную улыбку и хорошо замаскированные страсти. Но вся эта болтовня стихала, стоило только посмотреть ей в глаза. Два черных зеркала внимательно смотрели испод таких же черных ресниц и тонких дуг бровей. Казалось, что ты заглядываешь в черноту собственного подсознания. В голове начинали мелькать образы столь же древние, как и жуткая красота, родившая их из первобытного хаоса.
Она дышала, и плечи достойные античной богини лишь немного приподнимались под этим дыханием. Ее руки лежали на столе, тонкие немного смуглые с поющими пальцами. Они обещали с одинаковой готовностью неземную ласку и адскую муку. И от этого приковывали взгляд не меньше чем глаза пьющие его существо. Под свитером скрывались две невысокие возвышенности. Нет, это не была грудь пятого размера способная свести с ума новое воплощение Рембрандта или Ренуара. Это были два невысоких холма скрытые предрассветным туманом, окутанные тайной и грозящие полным забвением всякому кто рискнул хотя бы просто пройти между ними, не говоря о безумцах отважившихся на подъем к одной из вершин. Два холма медленно приподымались в такт дыханию живого божества. Картина была удивительно мирной, но таящийся под этим тихим образом огонь, заявлял о себе, то искрами в черноте зрачков, то легким изгибом в уголке губ, то как бы случайным движением пальца. Внутри этого видения жил Огонь. Жил Пламень облизывающий своими бесчисленными языками эту совершенную форму и готовый вот-вот вырваться наружу и поглотить весь мир.
Он положил последний кусок блина в рот. Прожевал и проглотил. Что-то благодарно шевельнулось в животе. Чашка зеленого чая с лимоном коснулась своим запахом рецепторов носа. Живительный напиток облизнул его губы и устремился в глубь к артериям и венам, чтобы порадовать каждую клетку принеся ей, кусочек китайского солнца, лоскуток ветра, каплю южного дождя и тепло чьих-то рук.
Он опустил чашку и поднял глаза. Стул был также первозданно пуст и молчалив. Но его пустота между сиденьем и спинкой кричала о Ней.
Он подумал: "Жизнь не терпит пустоты". Он встал и пошел. И он знал куда идет…
Уфа 2003 г.