ЧЕРНАЯ ПАПКА, С ЧЕРНЫМИ ФАЙЛАМИ.
Примечание. Людям с тонкой и ранимой психикой – этого лучше не читать.
1
Когда полночь заливает своим мраком всё вокруг – я открываю чёрную папку.
Давайте не будем лукавить: почти у каждого из нас – есть своя чёрная папка. В ней лежат файлы. Много файлов…. Это файлы-воспоминания – о самом чёрном, самом мрачном, самом тёмном…. И – самом грустном.
Таких папок – у меня несколько. Одна жёлтая, другая – зелёная, третья – синяя…. За ними следуют: оранжевая, красная, сиреневая и пурпурная. Нет только коричневой. Я не люблю коричневый цвет. Не знаю почему, но не люблю. Наверное, потому, что коричневого цвета – предостаточно и в чёрной. Я его – туда складываю. Хотя нет, это – немножко не так: он сам туда складывается. Помимо моей воли. Чёрная папка потому и чёрная, что она сама вбирает в себя то, от чего, по логике, следовало бы избавиться.
Но логика, в иных случаях, незаметно роднится с предательством. Это ведь – мое прошлое…. Оно пережито мною, оно хранится внутри меня, и, даже если я попытаюсь от него избавиться – оно, неотвязной тенью – будет бродить за мною по пятам…. Со своими мертвецами и могилами, и – с рассохшимися на ветру крестами. И с выгоревшими на солнце табличками на них. И даже теми могилами, которых – уже нет. Их холмики давно развеяны ветром, кресты на них давно сгнили, и серый пыльный бурьян навсегда скрыл от людского взора то место, где, когда-то – нашёл свой последний приют – спящий в холодной земле человек. Человек, который вместе с тобой смеялся, ел из одной чашки, и отламывал тебе – чёрную краюху хлеба.
Эти файлы нельзя выкинуть. Можно, конечно, попытаться, но это вряд ли удастся. Хотя, как я знаю, – кому-то это удается. А кому-то – нет. Можно срезать гриб, растущий на поверхности, но скрытая корневая система, плодящая грибы на поверхности – всё равно сохранится. И тогда, во многих местах поблизости – прорастут новые сыроежки и волнушки. Они будут есть вашу сырую память и заставят поволноваться.
Эту мысль легко отследить по следам древних цивилизаций. Время может засыпать, смыть с лица всё, кроме заброшенных следов древних религий: их храмов, их могил и надгробий, их орнаментов и фресок. И они все равно отыскиваются, – через сотни, через тысячи лет. Если над землею пронесется Апокалипсис, и слизнёт, с лица Земли, своим беснующимся огнём, всё живое, то, всё равно, через тысячи или через миллионы лет – на Землю, пусть и пустынную, прилетят другие люди, и они найдут всё, что было неразрывно связано с нами.
В космосе существует бесконечное множество вариаций. Космос бесконечен, и оттого несложно предположить, что любой, абсолютно любой вариант, увиденный или прочувствованный тобою на земле – обязательно где-то и когда-нибудь повторится. Ещё не раз улетит в свой последний полёт военный летчик Экзюпери и, на этот раз, – этот полёт окажется вовсе не последним, и он обязательно – из него вернётся…. А где-то, в иных мирах, сейчас грохочут танки фельдмаршала Гудериана, вспахивающие мирные пашни своими гусеницами. А там, дальше, в двухстах семидесяти трех миллионах световых лет от нас – скачет по другой, неведомой нам земле, скифский вождь Атилла, и вздымаются тонны пыльного песка, вперемешку со степными колючками, поднятые в небо бешеными всадниками его войска. Всё это есть, это было, и это – будет. Проблема лишь в расстоянии и во времени. И каждый встретит там – свою мать, своего брата, свою утраченную невесту. Тот, кто болел здесь – будет здоровым там, тот, кто полыхал недюжинною силою здесь – испытает тихую, тайную немощь.
Вся проблема вовсе в том, что мы обделены памятью. В этом и наше горе, и наше спасение. Если нас наделить полноценною, правильной памятью – мы вскоре все сойдем с ума. Скажите, скажите себе честно: разве вы не слышите, если глубоко задумаетесь, – далёкий топот копыт взмыленных скифских лошадей? А лязганье танковых гусениц армии фельдмаршала Гудериана? А рокот первого аэроплана, привезшего почту, в ваш маленький уездный городок? Убежден, слышите…. А может быть вы, если напряжетесь, увидите, тревожащее вашу память – синее-пресинее небо над остовом Цейлон? Наверное, видите… Просто – не хотите, или боитесь – в этом себе признаться.
2
«Tantum sciemus, quantum memoria tenebimus». Это древнелатинское выражение. Оно означает: «Мы столько будем знать, сколько запомним». А вам никогда не казалось, что вы знаете гораздо больше, чем смогли бы запомнить, находясь в этой быстротечной жизни? Мы ведь пролетаем её, словно на скаку, ничего особенно-то и не запоминая. А иногда ночью, если в глухом лесу, да ещё в сентябре, когда небо сплошь усеяно звездами – достаточно всего полчаса посмотреть туда в ночную бесконечность, ты отчетливо понимаешь, что знаешь гораздо больше о мироздании, нежели тебе может дать – твоя земная жизнь…. Странно, не правда ли?
Между тем, то расстояние, которое разделяет нас с так называемой древностью – смехотворно мало. Во всех отношениях. Вы думаете, Петр Великий – был очень давно? Давным-давно? Да не смешите меня! Петр Первый жил – всего лишь триста лет назад. Всего пять-шесть поколений. Ну, пусть семь-восемь…. Разве это много? А вы сильно чувствуете свою жизнь, ту, что летит, словно экспресс, мимо вас? Вспомните, давно ли вы перешагнули впервые порог школы, в качестве новобранца первого класса? А давно ли отзвенел ваш прощальный школьный звонок? Зайдите на кладбище маленького городка, и вы увидите – у вас там гораздо больше знакомых, нежели на улицах – этого самого города. И, что б вам прикоснутся ко лбу вашей прабабушки – вам нужно поработать всего пятнадцать минут и преодолеть два метра относительно мягкого грунта. Покажите мне, где лежит ваша прабабушка, и я вам докажу, что всё – именно так и обстоит. Вам просто – не нужны доказательства. Вы иллюзорно продлеваете свою жизнь. Вам этого хочется. Так она – становится весомее и значимей для вас. Вы хотите растянуть её – как резиновый бинт, купленный позавчера в аптеке. Но это – напрасно. Время не растягивается, и не сужается, оно не разрастается вширь и не замораживается в холодильнике. Его, как такового – вообще нет. Это утверждение покажется вам довольно диким, странным, но если глубже задуматься, его ведь – и в самом деле –нет! Есть только мы, придумавшиеся для себя – эту странную линейку, с не менее странной шкалой. О том, что она, эта шкала – и в самом деле очень странная существует масса доказательств.
Во-первых, где вы видели, чтобы что-то вообще измерялось каким-то странным тиканьем и неуловимым пощелкиванием маятника? Во-вторых, что это за измерение, где все замеряется монотонными однообразными кругами, с какими-то чисто условными, абсолютно надуманными символами?
Начнём с того, что все эти символы, сами по себе – вещь довольно шаткая, и об этом свидетельствует масса различных календарей с разными точками отсчёта: Юлианский, Григорианский, Восточный и т.д. и т.п. И все они существую параллельно, независимо друг от друга, один человек, ведущий отсчёт по своему календарю, может абсолютно не понимать другого, живущего – по другому…. Господи, ну неужели вы – во всё это верите? А верите, потому что многого не знаете. И некоторые простые вещи могут поставить вас в тупик. А вы знаете, например, о том, что Пушкин пролежал под снегом, почти два месяца, так и не похороненным, после дуэли? А вы не задумывались о том, почему масса, огромная масса людей слишком рано заканчивала свой земной путь, не полагаясь на все эти стуки, «тики», и сомнительные календарные листочки? А вы знаете – какое расстояние до лба Пушкина от поверхности земли? Да те же самые – всего полтора метра…. Нет, вы только подумайте: всего полтора метра – и вы можете потрогать лоб самого Пушкина. Тот самый, в недрах которого родилось: «Я ехал к вам: живые сны….»
Только учтите – сверху вы к нему не пробьетесь. Во-первых, там есть другие подзахоронения. Во-вторых, он лежит на очень высокой горе, и, если вы всё же надумаете, то вам надо будет двигаться по диагонали. Но лучше – вам этого не делать…. Тут же главное – смысл: Пушкин находится в пяти поколениях от вас и всего лишь – в полутора метрах…. Господи, да он, можно сказать – буквально вчера жил…. Полтора метра назад. Или на уровне – дедушки вашего дедушки…. Ну, хорошо – прадедушки вашего прадедушки. Хотя, по сути, что это меняет? Это все равно – совсем рядом.
3
Вот видите, как много любопытного в моей черной папке. В ней – больше тысячи файлов. И почти все они – посвящены смерти. Ну, это и неудивительно, папка-то ведь – черная…. Хотя, как я вам уже сказал – в ней немало и коричневого…. Это – земля…. Земля с безымянных, безродных могил…. Она – темно-коричневая…. А вот эта, справа – серая….Впрочем, какая разница? Мертвым, по сути, всё равно – какого цвета над ними земля. Но это, так – общее место. А, если же посмотреть поглубже, то некоторые люди очень щепетильны – где и как им доведётся лежать – в их вечным сне. Да и вам, положа руку на сердце, тоже ведь – не все равно: куда и как – вас положат? Многим интересно: сколько раз в году их будут навещать, какие цветы над вами поставят…. А вам?
* * *
Моя бабушка попросила обложить стенки её могилы досками, чтобы земля не осыпалась на гроб. Она похоронена в Сибири, в Хакасии, где светлые ветра и сухая, с мелким серым гравием, земля…. И ещё там есть горы – Саяны и Кузнецкие Алатау. И еще – огромная гора Сикачуль, напоминающая – кому орла, широко распростёршему свои крылья, а кому – лихого вздыбленного всадника в бурке, который вот-вот выхватит свою острую саблю – и рассечет тебя пополам. И одна половина тебя – останется здесь, меж светло-синих хакасских озер, а другая улетит туда, в небо, – к тёмно-синим безднам.
А вот Савелий Крамаров был несказанно рад, что он уснул навеки там, в далекой и сказочной Америке. Он уехал к берегам Нового Света буквально накануне своей смерти, и встречал утро каждого – из оставшихся ему немногих дней – радуясь жизни…. Как маленький ребёнок.
Видимо, и здесь срабатывает старая формула: каждому – своё. А где бы вы – хотели быть похороненным? В глухом и тенистом лесу? Или, напротив, в каменистой и выжженной солнцем пустыне? Впрочем, можете не отвечать…. Это ведь черная папка…. Это единственная папка из моего стола – не требующая ответа… Черный свет – он поглощает всё. Поэтому – можете не отвечать. Всё равно, чернота проглотит ваш ответ. Как она поглотила – многое из сущего – задолго до нас….
Самым значимым является именно вот этот самый момент поглощения. Это те секунды, когда вы обращаетесь в вечность. И именно они – мгновения этого превращения – и являются для нас самыми загадочными. И никогда, никогда – мы их не разгадаем. Да, наверное – это и незачем. Там далеко на Севере, есть глухая чёрная тайга. Она называется урман. Там всё живет глухими, неразгаданными поверьями, а в синем вечернем тумане по болотам бродят незримые древние духи. Они пришли на Землю – вместе с её рождением. Я чуть было не сказал: миллионы и миллионы лет назад…. Но это было б – неправильно…. Миллионы – это у нас…. У них – нет миллионов… Они просто пришли, и живут там, в своих черных и глухих зарослях…. Кто-то в них верит, а кто-то – нет….
Но они, эти духи, – вовсе и не нуждаютсяв этом: чтобы в них – кто-то верил…. Они есть – и всё. Если вы не можете потрогать Плутон или Меркурий это вовсе не означает, что этих планет – нет…. Они есть, и они вовсе не нуждаются в вашем ощупывании…. Они были до вас, они так же вечно будут висеть в безмолвном мраке – и после вас…. И не надо лезть к ним со своею линейкою… Они – этого не любят. И древние таёжные духи, тоже – этого не любят…. Они бродят по сизой мансийской тайге и, вместе с полуночным декабрьским ветром, завывают свои древние вогульские напевы. И горе тому, кто проникнется к ним неуважением. Они тут – настоящие хозяева…. Это их царство, и царствие, стены которого воздымаются – до самых звёзд, до самого космоса…. И всякий кто захочет оспорить их главенство, кто преступит их священные законы – тот исчезает навсегда…. Иногда – бесследно, иногда, напротив, возвращается – жутким знаком, знамением, напоминающим всем: и – живущим здесь, и – случайным гостям этого царства, что в этом мире правят свои незримые, небесные законы…. И, что их – не дозволено нарушать никому…. В моей черной папке лежит много файлов, с именами людей, исчезнувших навсегда…. Где они сейчас? Ответ знает только ветер, да пряная, янтарная морошка на болотах, вобравшая в себя их последний крик, так и застывший навсегда – посреди безмолвных и бесконечных ковров желтого мха и дурманящего ум багульника….
Духи крайне редко оставляют свои следы. Только иногда. Только в назидание нам и нашим потомкам. И – никак иначе. И тогда, изредка, в тайге находят страшные, искорёженные и обезображенные какой-то необъяснимою силою трупы. И люди годами бьются над разгадкою этих страшных тайн, но они, по существу, так и остаются – навсегда неразгаданными. Как великие тайны океанов и морей, тоже, изредка – посылающими людям знак своего неизъяснимого гнева, своего вселенского негодования – попыткой усомниться в их величии.
Если же блюсти неписанные правила урмана, как впрочем, и иных земных, напрямую связанных с Космосом, пространств, то невидимые бездны – словно опекают вошедшего. Поэтому – страшная тайга гораздо миролюбивее и человечнее, нежели насыщенные людьми города. Именно там свершаются самые чудовищные, душераздирающие оргии, несущие зло массам людей. Детей, потерявшихся в огромных, бездонных зарослях вековой тайги, находят живыми и невредимыми гораздо чаще, нежели малышей, пропавших в джунглях больших городов. Город почти всегда убивает отбившегося от стада, а тайга, напротив, спасает его. Дети безвинны, и тайга не хочет брать на себя грех, за их сломанную судьбу. Недаром, многие старики – гораздо охотнее и уверенней – ходят в глухую тайгу, нежели в безжалостные дебри мегаполисов.
4
Есть просто мертвецы, есть живые мертвецы и есть мертвые мертвецы. В моей черной папке их много, и все они – разные. Некоторые молчат, а некоторые – изредка разговаривают со мною. Огромное преимущество мертвецов перед живыми в том, что они разговаривают только тогда, когда они сами этого захотят. Ни у кого из живых – нет такой привилегии. И ни у кого, из живущих – такого не получится.
Отгадок этому явлению множество, но главной является та, что мертвым ничего уже не нужно. Лишь изредка, когда они затоскуют о нас, или когда им захочется, чтоб мы о них вспомнили, чтоб пришли и поправили им – их намогильный холмик – они сами придут к нам…. И, сами, напомнят нам – об этом. А вот самим – их искать – не надо. Это ни к чему. Это дозволено – только матерям, разыскивающим в тумане своих сгинувших младенцев, или детям, оплакивающим своих матерей…. Есть люди, которые пытаются найти ушедших меж звёзд или между двух зеркал. Этого – тоже делать не нужно; если им понадобится – они сами к вам придут, и сами – о себе напомнят.
Существует много знаков, передающих вам привет Оттуда. Но вам не следует разучивать или разгадывать их – они сами придут, они сами подадут – вполне читаемый и ясный знак…. Они не нуждаются – ни в переводчиках, ни в вашей прозорливости. Проницательность – это не ваш удел. Каждому – своё.
…Давайте я выну ещё один чёрный файл из своей чёрной папки. Он настолько темён, что мне приходится долго вглядываться в его глухую матовую поверхность, прежде чем я начинаю разгадывать на нём – едва различимые силуэты. Это – силуэты черных птиц. Они первые вестники последнего колокола. Сквозь взмахи их крыльев читается судьба почти каждого из нас. Но это – особенные птицы. Они прилетают к человеку незадолго перед его кончиной. Поэтому многие люди заранее знают о своем конце. Просто, они стараются не говорить об этом вслух, суеверно полагаясь на своё умолчание…. Это очень типичная попытка обмануть природу….
Но, если вы внимательнее приглядитесь к прошедшим, накануне смерти кого-то, словам и ситуациям, то вы увидите – они знали…. И было множество знаков того, что они – знали…. Если вы прочтете последние стихотворения многих гениев, вы отчетливо постигнете это: и они – знали…. Если вы вспомните, что говорил ваш сосед перед своей смертью, если вы задумаетесь над мелкими оговорками и деталями, то неизбежно поймёте: и он – знал… Чем необъяснимее смерть – тем яснее – её, проступающее вокруг избранника, предначертание…. Вы думаете, никто не знал, что Пушкин – вот-вот погибнет?
* * *
…Первую смерть я увидел маленьким семилетним мальчишкой…. Подождите, давайте я достану свой чёрный файл…. Да, это было в Игарке, в Заполярье….
Молодой парень, одноклассник моей сестры, выйдя в тундру поохотиться, сгоряча ударил рукояткою ножа по – застрявшему, в стволе его ружья, – патрону. Патрон с грохотом разорвался, и нож, с бешеною силой, вошел своим широким лезвием – парню прямо в глаз. По самую рукоятку. Его так и нашли – лежащим на снегу, с торчащей из глаза, рукояткою ножа. А около него истошно выла осиротевшая собака.
Собаки сиротеют гораздо больше людей. Люди находят новых невест, новых женихов, новых жён, и новых мужей. Они могут найти себе – даже новых детей. А собаки, те – уже никого не найдут. Поэтому они воют так жутко и сиротливо.
Собака никогда не найдет себе новый дом, новую судьбу, нового хозяина.
Поэтому – никто так, как собака – не понимает цену вселенского одиночества.
Человек выбирает себе одиночество сам. А на собаку оно – обрушивается. Всею огромною массою своей исполинской безысходности. И собака, в отличие от человека – отныне будет жить в своём студёном Одиночестве. А это – в принципе невозможно: жить с огромным куском льда в груди. Собака не лебедь, и ей невдомёк, как это можно – броситься с огромной высоты – на скалу, что бы разом покончить с этим – с разрывающею изнутри её душу – невыносимою болью.
Поэтому – она просто сдыхает от одиночества. Это самое страшное – подыхать от одиночества. Тут тебе – никакие зарубки на дереве не помогут. Оттого так истошно и воет собака. Оттого так подкашиваются, надламываются её собачьи ноги.
И вообще – животные тоскуют ничуть не меньше людей. Ведь у животных нет ни кабаков, ни проституток, куда можно пойти, чтобы, хоть на время, обмануть самого себя. Оттого им и некуда кинуться, когда боль разрывает их сердце. Поэтому, оно у них – просто разрывается…. С грохотом лопается, как отжившая своё, галактика.
5
Каждый умерший – был нами – в чём-то предан. Мы всегда – чего-то ему недодали. Даже – если он об этом и не просил. Мы всегда ему больше недодаём, чем он нам. Он…ладно не буду….
Мы, почти всегда, могли спасти кого-то. И он мог прожить – на год больше. Или – на месяц. Или – на час. Если кому-то это покажется незначительным – попробуйте умереть на час раньше. Ведь этот час, последний час – это же целая вечность. Но мы – не спасли. Украли – целый час – его Вечности.
Мы могли лишний раз позвонить, лишний раз улыбнуться, лишний раз – ободряюще похлопать по плечу…. И все бы – сложилось иначе, хоть чуть-чуть – но иначе, а может быть – и совсем по-другому. Главное отличие смерти от жизни в том, что там, за этой чертой – чуть-чуть по-другому – уже не бывает. Там уже всё так, как есть. На-все-гда! Это жизнь напоминает некую произвольную программу с миллиардами многовекторных ситуаций. Миллион комбинаций в секунду, когда совершенно незнакомые, идущие навстречу друг другу люди – формируют жизни и судьбы других, совершенно неведомых им людей. Неизвестный водитель, вернувшись домой, за забытой второпях курткой, выезжает из дома на пять минут позже, и вот, уже спустя два часа, на асфальте, вокруг его машины – недвижимо лежат трупы людей, чья жизнь так внезапно и так синхронно –столкнулась с его жизнью… И оно, это предначертанное столкновение, произошло, по воле судьбы, в это раннее утро….. Я сам видел такую картину…. Подождите, я найду нужный файл…. Да, вот он…. Сейчас, подождите, мне надо вглядеться…. Да, вот они, лежат – разбросанные на утренней, пепельно-серой дороге….
* * *
Это было раннее-раннее утро…. Мы ехали в Курганскую область. Наш белый «москвичонок» споро летел по разухабистой дороге, выжимая почти сотню километров в час. Кто ездил на «Москвичах» тот знает: мелкие ухабы он попросту не замечает. Плюс – сиденья у него толстые и упругие, как старые довоенные диваны….. Вспомните, вспомните, постарайтесь – эти кожаные довоенные диваны…. Вот видите, я же вам говорил – человек часто вспоминает то, чего с ним, в принципе, не было…. Или у вас был – старый довоенный диван? Да, да, был, вы тогда работали в Совнархозе…. Вспомнили?
…Мы вылетели из-за поворота и едва не налетели на первый труп. Тело человека лежало прямо посередине дороги. Это была женщина лет тридцати-тридцати пяти. Но это мы поняли позже, когда съехали на обочину и остановились…. Чуть поодаль, по разным сторонам машины – лежали ещё два трупа. Мужчина и женщина. И, словно нависая над ними, их невольный убийца – немо стоял огромный грузовик.
Меня поразили тогда три вещи. Нет не трупы, – они были настолько непривычны, что даже не могли поразить. Поражает лишь то, что можешь осознать. Расстояние до туманности Андромеды не может поразить вас, ибо вы его попросту – не осознаете…. Вы его не поймёте, не ощутите, не прочувствуете.
Меня поразила их машина. Это была небольшая легковушка, вроде бы, украинская «Таврия». Подождите, я ещё раз взгляну на файл…. Да, «Таврия»…. Что меня поразило? То, что она, покосившаяся набок, немного скукоженная, была практически целой! Да чуть-чуть измятый капот, да – немного изменившаяся геометрия кузова…. Ну, и, – разом вылетевшие, и рассыпанные по дороге стекла…. Но сама-то, сама-то машина – была практически цела. И, рядом с нею – три необъяснимых, непостижимых и ещё теплых – трупа!
Как мы поняли – «Таврия», на огромной скорости – вошла прямо в огромный баллон грузовика. Его водитель, в полной прострации, прогуливался тут же, неподалёку, возле своей исполинской машины-убйцы. Получалось дико, невообразимо дико: обе машины – практически целы, и вот – три трупа…. Это было страшно и противоестественно – как и сама, незрима царящая над нами Смерть. Да, да – в этом и есть величие Смерти – что она и естественна, и противоестественна…. Одновременно. Именно в этом великом противоречии и есть – неразрешимая загадка смерти.
* * *
Самым сложным, самым необъяснимым было то, что ещё каких-нибудь полчаса назад – каждый из этих людей – собирался что-то сделать. Водитель думал, что у него кончаются сигареты и надо б заехать в ближайший придорожный магазинчик, где купить сразу две-три пачки, чтобы потом, до самого Долматово – ехать не останавливаясь.
Женщина помоложе вспомнила, что через две недели, начинается новый учебный год, а у младшей дочери – всего одни белые колготки «на выход». И она, вытащив из кошелька купюры, сбиваясь, пересчитывала их, мучительно раздумывая – хватит ли денег на две пары, или надо будет перезанять у соседки, сидящей справа от неё. Сама же соседка, Валентина, наклонив голову вбок, мирно дремала, и сквозь сон ей чудилось, что надо купить серебристое оцинкованное ведро для молока, и подарить его невестке. Молоко – в таком ведре – будет дольше храниться и, даже в жаркую погоду – закиснет не сразу. Открыла она глаза – за секунду до удара…. За секунду до удара – все просыпаются. Даже те, чьи глаза – наглухо завязаны.
6
Кстати, о завязанных глазах. И о тех, кому их обычно завязывают….
Через дорогу от нашего железнодорожного батальона, располагалась соседская воинская часть. Там находился штаб конвойной бригады. Офицеры-конвойники частенько забегали в гости к нашим командирам, а наши, в порядке культурного обмена – наносили визиты к ним.
Мне, как полковому художнику, нередко давали поручения – помочь соседям, и нарисовать им какой-нибудь плакат или лозунг к Первомаю или 7-му Ноября. Меня передавали с рук на руки как крепостного художника, и я кочевал по воинским частям и гарнизонам, как аккумулятор для «прикуривания» - по морозным сибирским стоянкам.
В этом кочевом положении было больше плюсов нежели минусов, ибо каждый солдат знает, что чем меньше дисциплины, тем легче и быстрее несутся дни нелёгкой воинской службы. Хотя, по справедливости, редко какая служба «несётся»…. Чаще всего – она ползёт. Медленно, тяжело, надсадно…. Как старая, издыхающая змея…. Ведь любая несвобода, кроме помещения в гроб, воспринимается болезненно….
* * *
Иногда мне, да и всей нашей части, нужны были какие-то материалы для оформления, строительства, или монтажа, а именно – пластик, клей ПВА, доски…. Пилорамы были почти во всех колониях поблизости, а вот клей ПВА выпускался только в одной из них. В свободной продаже его было днём с огнем не найти – в канцтоварах торговали только неважным, силикатным. Зато в колонии, если поехать в караул с «конвойниками», могли свободно налить – и трёхлитровую банку, и целое ведро.
Мой командир взвода отправлял меня в конвойную роту, и я, усевшись с солдатами из соседней части, уезжал на закрытой машине со странным названием «автозак». Он двигался по определённому маршруту, по пути объезжая несколько колоний сразу.
Таков был цикл их экспедиции, называвшийся «караул».
Их, этих солдат, накануне поездки, выстраивали перед казармою, и отдавали им – так называемый «приказ»…. После чего – караул грузился в машины и отправлялся в свой двухчасовой вояж.
Старший караула, сержант, обычно сидел в кабине, но, когда его место – в особо ответственных случаях – занимал дежурный офицер, то сержант перемещался к нам, в глухой фургон, с маленькими зарешеченными окошками. В руках он держал десяток-другой папок светло-коричневого цвета, из папье-маше, с наклеенными поверх обложки фотографиями. Это были личные дела заключенных, которых им предстояло этапировать – из одной колонии в другую. Иногда машины подъезжали к железнодорожному вокзалу, и где-то на отшибе, вдалеке от людских глаз, забирали с проходящего поезда – нескольких заключённых.
О заездах на вокзал можно было догадаться заранее – во-первых, весь маршрут – заранее озвучивался в «приказе», но главное – было даже не в этом. Главное было в том, что, в этих случаях, в машину, забирались – невесть откуда взявшиеся одна или две огромные овчарки.
Самое любопытное, что во время отдачи приказа, собаки тоже находились – как бы в строю, и их морды, вслушивающиеся в слова офицера, по своей вдумчивой серьёзности ничуть не уступали нахмуренным лицам – солдат и сержантов.
Это были солдаты так называемой первой роты, в реальной охране колоний – они не участвовали. Их задачею было именно это – разовое и важное этапирование. Как они мне рассказывали, им приходилось летать даже на самолётах.
7
Приехав в колонию или СИЗО, они, в обязательном порядке, сдавали на проходной своё оружие, после чего проходили вовнутрь и там передавали, с рук на руки – привезённых заключенных – персоналу тюрьмы.
- Вот, хочешь на смертника поглядеть? – Спросил меня однажды, сидевший рядом сержант.
Я взял из его рук папку, перечеркнутую по диагонали – широченною красною полосой. Через мелкий печатный шрифт, сообщающий – о дате и месте рождения заключённого, статье, по которой он осуждён, а также – прочие его, одному ему принадлежащие характеристики, толстыми жирными буквами было начертано «ИМН» (исключительная мера наказания).
Позднее, я ещё пару раз видел такие папки. Почти на всех стояла одна и та же статья – 102-я, и, лишь иногда, менялась первая буква этой страшной триады: вместо «ИМН» было написано «ВМН» (высшая мера наказания)…. Что, по сути, было одно и то же. Как объяснил мне сержант, – «смертников» должны перевозить строго в наручниках, хотя солдаты относились к этому безалаберно, позволяя несчастным осужденным несколько раз курнуть по дороге.
Сходив в цех, где изготавливают клей, и наполнив доверху им ведро, я вернулся к собравшимся солдатам, уже передавших своих подопечных персоналу тюрьмы, и оживленно болтающих возле крыльца. Серый автозак стоял тут же, рядом.
Я подошел к сержанту и попросил сводить меня к смертнику. На личном деле того стояла надпись, что он родом из Сибири, и мне хотелось – посмотреть на земляка.
Сержант пожал плечами, и, кивнув, распахнул одну из дверей тюремного здания. Он зашел вовнутрь, пригласив меня следовать за ним. Главной причиной его лояльности было предстоящее изготовление дембельского альбома. По этой причине художникам редко кто отказывает в их просьбе – даже повара и работники хлеборезки.
Все заключенные размещались по камерам, соответственно тому режиму, к которому они были приговорены, и который был отмечен на их папках.
Сержант подошёл к «дубаку» - гражданскому военнослужащему и попросил того – открыть камеру со смертником. Тот, покопавшись в карманах, дал нам ключ, и сержант пройдя в небольшой коридорный закуток, открыл мне дверь одной из камер, расположенных недалеко от входа в здание. Это была маленькая одиночная камера, предназначенная для недолгого пребывания. Мы зашли в неё.
Смертник сидел на коротенькой лавочке, подогнув под лавку ноги. Отперевшись локтями на колени, он сидел, безмолвно согнувшись, как древние восточные старики, хранящие вечное молчание. Он был одет в фиолетовую болоньевую куртку и обычную лыжную шапочку тёмно-синего цвета. Это был мужик как мужик, и встреть я его где-нибудь на улице, я б ни за что не подумал, что этот человек может балансировать на грани – между жизнью и смертью – в столь зловещем статусе и месте.
В камере пахло странноватой едкою смесью из мочи и махорки, и ещё – непостижимого чего-то, причем резкий табачный запах – превалировал над всем остальным.
8
Когда мы вошли, человек даже не поднял головы, и не повернул в нашу сторону взгляда. Он, не двигаясь, сидел, отрешенно глядя перед собою в стену.
«Господи, - подумал я, - вот сидит человек, живой человек, а ведь он, по существу, уже на девяносто пять процентов – ТАМ!»
Да, он сумрачно сидел перед нами, не поднимая своих, уже омертвелых глаз…. А душа его, наверное, уже стучалась в двери к Господу.
И лишь его взгляд, которого, по существу уже и не было, неоспоримо указывал, что тело его, почти оставлено – улетевшей вперед, в качестве дозорного – душой…. А тут, перед нами, остался лишь робот, клон того, что ещё недавно было полноценным человеком, и он, этот клон, отныне регулируется лишь набором скудного списка команд, занесённых на его внутренний микрочип: «Встать! Идти! Направо! Налево!» И – всё.
Этим небывалым ощущением – отсутствующей в человеке души – и характеризовалось – его отрешенность, и его Великое Безмолвие.
Я вынул из пачки «Примы» несколько сигарет и неслышно положил рядом с ним, на лавку. Даже не поворачивая головы, он сделал легкое неуловимое движение – благодарную полуконвульсию-полукивок – и вновь замер, словно скульптурное изваяние. Я ещё раз бросил на него продолжительный взгляд, так и не в силах осознать, что буквально через месяц, а может быть, и ещё меньше – этого сутулящегося, дышащего, и думающего человека – уже не будет…. Не будет ни-ко-гда…. А его мать, или жена – будут надеяться, что он жив, что их обманули, что все это случилось вовсе не с ними, и через год-другой – он постучится, в их покосившуюся, без мужской руки, дверь и скажет, сдёргивая с плеча рюкзак: «Ну, что, встречайте! Вот он, и я…. Я ж вам говорил, ещё тогда, ещё на суде – это ошибка….»
Мы, тяжело вздохнув, вышли и затворили за собой – эту толстенную, окованную железом дверь – в этот зловещий, такой бесконечно далёкий и такой несказанно близкий мир…. Длинный, словно медицинская спица, ключ гулко захрустел в замочной скважине…..
* * *
Второго смертника мне довелось увидеть через пару месяцев. Конвойники так же поехали по колониям, а мне в этот раз понадобились то ли гвозди, то ли шурупы, выпуском которых, также занималась одна из «попутных» колоний.
Как обычно, по дороге, наша машина заехала в СИЗО. Сдвинув в угол кузова ящики с гвоздями, я спрыгнул на землю и встал рядом с «официальными лицами», иначе говоря – с солдатами караула.
Они как обычно, стояли и курили, болтая меж собой и ожидая от старшего команду – грузиться в автозак.
В этот момент, к толпе солдат подошёл прапорщик из «дубаков» и попросил выделить ему двух «бойцов». В разговоре прозвучало слово: «Ворона….»
«Ворона», судя по шепоткам, был знаменитый смертник, совершивший несколько убийств и приговоренный судом к смерти. Но его мрачная популярность, объяснялась не только этим.
Шепотки, главным образом, происходили от жуткого происшествия, случившегося недавно, с одною женщиной-надзирателем, открывавшей дверь в камеру Вороны…. Помимо огромной кованой двери отделяющей «одиночку» смертника от внешнего мира, там стояла вторая дверь, выполненная из толстой армированной решётки. Так вот, через эту самую решётку ворона и заколол насмерть «дубачку», как только та приблизилась к этой двери – на доступное его оружию расстояние.
Слухи об этом происшествии ходили разные: одни считали, что он заколол её заточкою, другие – прутом, оторванным от этой самой – второй, внутренней двери. Версия об убитой надсмотрщице не подвергалась ни малейшему сомнению или разночтенью, мнения расходились лишь в характеристиках смертоносного оружия.
Двое солдат пошли вслед за прапорщиком, а сержант, между тем, подтолкнул и меня в спину: сходи, дескать, дурень, посмотри, когда ещё тебе – такой уникальный случай представится!
Конвойники возили заключенных пару раз в неделю, и они все заметно пообвыклись с этим делом, относясь к тюремной романтике как к чему-то обычному, заурядному. Для меня же – всё было в новинку. И я жадно впитывал подробности каждой поездки, этой загадочной зазаборной жизни…. Отовсюду веяло махоркой и тюремными таинствами….
9
Мы шли по каким-то длинным, тюремным коридорам, и буквально через каждые пятнадцать-двадцать метров, прапорщик с грохотом и лязганьем открывал перед нами – скрипящие металлические двери…. После чего – столь же кропотливо и старательно запирал каждую из них, за последним из нас. И так – бесконечное множество раз, пока, наконец, миновав несколько полутемных коридоров, многочисленных подъемов и спусков, мы не очутились в глухом и довольно хорошо освещённом – по сравнению с остальными помещениями – подвале.
«Это – подвал смертников! - Шепнул мне идущий рядом со мной солдат. Видимо – ему уже случалось бывать в этом, последнем пристанище – осужденных на казнь….
И, если почти во всей тюрьме, стены были окрашены в тёмно-зеленый или тёмно-бирюзовый свет, то тут, на удивление, стены были светло-охристые, словно персонал тюрьмы – хоть и таким странным образом – решил подсластить последние деньки на этом свете – приговоренным….
Но, однако, каким бы цветом не отличались отсеки этой страшной субмарины – от стен – всё равно – веяло безысходностью и холодом. Угрюмый ритм чередования стальных дверей и преграждающих путь решёток – все это создавало впечатление сотен маленьких отсеков и клеток, составленных по чьёму-то злому умыслу в единую – бесконечную и бессмысленную череду.
Дверей в камеры здесь, в подвале смертников, было немного: около десяти, – по пять с каждой стороны. Наш штурман-надзиратель подошел к одной из них, второй или третьей с краю, где уже стоял местный службист с дубинкою (ни до, ни после этого – я никогда не видел, чтоб кто-то перемещался по территории СИЗО с дубинками, или иным оружием), и зажав черный снаряд под мышкой, он начал подбирать нужный ключ. Я обратил внимание на то, что даже замки, в камерах у смертников, открываются как-то иначе: тише и совсем не так, как в обычных больших узилищах. Видимо, их или лучше смазывают, или реже открывают
Тем не менее, нужная нам дверь вскоре распахнулась, и, надо заметить, все присутствующие встретили это событие не без внутреннего напряжения. Сквозь толстую решетку мы увидели – стоящего, посредине маленькой камеры, человека. Он повернулся в сторону прапорщика, и начал что-то выговаривать ему сиплым басом. Прапорщик возражал, передвинув фуражку на затылок. Между ними чувствовалось громадное напряжение и неискоренимая вековая вражда.
Ворона был одет в выгоревшую робу с темно-серыми широкими полосами на светло-сером фоне. Полосы были очень широки, и шли поперек, туловища, а вовсе не повдоль, как это изображают некоторые художники, рисующие арестантов….
Вскоре пришла врач, ради визита которой, нас и притащили сюда…. Она, осмотрев заключенного, что-то записала в своих бумагах. Сам осужденный стоял, широко расставив ноги и в нём чувствовалась недюжинная сила и агрессивная, неукротимая энергия. Она шла наружу из камеры как мощное радиоактивное излучение. Он был, вопреки канонам и представлениям об осужденных – вовсе не коротковолосым, а, скорее наоборот, значительно обросшим и густою, достаточно лохматою бородой. И вообще он походил на типичного революционера с картин Репина, Сурикова и прочих художников-передвижников.
Этого бунтаря однозначно ждала смерть, и лишь его необычайная внутренняя динамика разрушала стереотипный, надломленный образ приговорённого. Казалось – этому энергичному мужику – не страшна никакая смерть, и он вовсе не собирается – на тот свет. Тем более, что такое развитие событий – его, судя по всему, абсолютно не устраивало.
Он не собирался помирать, и это чувствовалось в каждом его движении, в его голосе, в его уверенном, и пронизывающем насквозь взгляде. Даже не верилось, что его веки скоро сомнутся навсегда, а буйная и несломленная душа – вознесётся в небесные выси, чтоб потом, через несколько столетий – воплотиться в иное тело, и иной образ….
Я попытался придумать для него этот образ, но, ничего подходящего так и не выходило…. Самым подходящим, привиделась мне, мускулистая фигура ягуара, целенаправленно и напряжённо пробирающегося к своей добыче – меж горных кустарников и узких расщелин. Не разделяй его и охранника толстые прутья решетки, да несколько солдат, он бы, ни секунды не медля – вздыбив загривок, метнулся к врагу, и, взбив облако наскальной пыли, кинулся на него, чтоб опрокинуть свою жертву и остервенело впиться ей клыками в горло….
10
Когда я был мальчишкою, в нашем городке, в самой низинке его, возле небольшой речушки Колос – построили клуб со сказочным и светлым названием «Романтик».
В чёрных файлах моей мрачной папки – об этом «Романтике» – сохранились вовсе не романтические, а напротив, довольно мрачные, сморщенные, как труп убитого голубя, воспоминания.
Во-первых, там, неподалёку, стояли белые продолговатые белые бараки (они же белые, господи, как же они попали – в мою чёрную папку?) Внутри бараков расположилось несколько больниц. Эти были длинные, обмазанные известью здания…. Они напоминали белых глистов или солитёров, упавших, во время великого вселенского смерча, на грешную землю. Однородные ряды продолговатых чернеющих окон – лишь дополняли мрачную картину этих бесконечных, утопающих в малярийном тумане, квазиконцлагерных каре. Многие из больничных окон были густо зарешёчены, что невольно утверждало в воображении у многих – это подсознательное сходство.
Там лечили брюшной тиф и дизентерию, там умирали, а иногда и воскресали – умершие уже было – люди. Это не удивительно, ведь многое, из того, что связано с земными чудесами, почти всегда отдает – как примитивным, так и зловещим.
В одном из этих бараков располагалась гордость небесного безумия – городская «психушка». Там по коридорам бродили отрешённые люди-тени с безумными и буравящими невидимую даль – взглядами…. Они-то знали многое из того, что неведомо нам – земным людям, оттого что мы чаще всего смотрим себе под нос, а они – сквозь нас, сквозь стены…. И никто не знает – куда они, все время, так пронзительно смотрят….
Психушки, в маленьких городах, выполняют – помимо жесткой изоляции людей от общества – ещё и функции вытрезвителя вкупе с лечебно-трудовым профилакторием.
Как-то моя мама упрятала туда моего папу, во время его очередного длительного запоя. Я изредка навещал отца, бродя меж невидимыми лагунами тифа и дизентерии, туберкулёза и безумия…. Это была долгая и загадочная долина, овеянная детскими страхами и пахнущая обречённостью. Дети – очень тонкие и чувствительные приборы, они гораздо лучше взрослых, чьи душевные рецепторы обожжены и притуплены жизнью, чувствуют дыхание инородных ветров и галактик.
У верующих есть такое выражение – «намоленное место». Так вот эта лощина людских болячек и предсмертных агоний – была явно не намолена, а, скорее, наоборот, от этого места – за версту несло зловещим болотным запахом и сыростью, густо перемешанными с северною мошкой, москитами и прочими чертовскими гнусами.
Вторым абзацем моего черного файла из одноимённой папки стало воспоминание о том, что там, в этом самом клубе «Романтик», я увидел жуткий и непонятно как созданный в советское время фильм «Вий».
Остервенелая панночка летала, привстав в гробу, под куполом церкви, а из стен старой часовни, прямо на нас – лезли и лезли несуразные, с перекошенными мордами, вурдалаки и прочая нечисть. Мы, ребятня, лежали на полу, между первым рядом и подиумом, и катались по полу, закрывая глаза от ужаса, и зажимая уши.
Какой дурак пустил нас, малолетних пацанов, на этот жуткий киносеанс – ума не приложу! А так как бог любит троицу, то клуб «Романтик» – вскоре подарил нам ещё одно незабываемое детское впечатление, пополнившее мою коллекцию черных файлов.
Там, в этом, овеянном зловещей аурой и угрюмой мистикой учреждением культуры состоялся открытый судебный процесс над убийцей Куимовым. Куимов, напившись, прямо там, у себя на работе, хладнокровно изрезал на куски несколько человек. Он гонялся за ними – по коридорам и кабинетам служебного помещения, нанося несчастным глубокие и кровоточащие раны.
Поначалу на процесс набилось множество любопытной публики и зевак, но потом, уже на второй день, народ начал заметно убывать. Нет ничего более муторного, чем открытый процесс над невменяемым убийцею. Такие процессы обычно включают в себя скрытый политический смысл, и высокие нравственные составляющие – незримо парят над всеми участниками этого ритуального действа.
Окровавленные майки жертв, многочисленные и сверхподробные обстоятельства преступления, излагаемые однообразно и монотонно, по тысяче раз, скучающий в роли статиста адвокат и изнемогающая от скуки публика – вот все, в качестве непеременных атрибутов что сопровождает этот процесс… Муторные изложения превращают дикое первобытное убийство в некий анатомический театр, нивелирующий и девальвирующий высокую Цену Смерти.
Вся брутальная романтика смерти – была растворена в этих процессуальных процедурах, разрушена монотонными голосами свидетелей, судей, секретарей или лищь изредка, черным вороном, зал взбодрял, своим энергичным карканьем, прокурор.
«Карр-карр-карр!» – Исступлённо кричал он, насупив свои угольные брови, и все отчётливо понимали, что дни татя, посягнувшего на размеренный ход человеческой жизни – сочтены.
Сам убийца угрюмо сидел, облокотившись на бортик своего последнего причала, и напоминал портье провинциальной гостиницы, с полотен импрессионистов. Если бы в зале находились Моне или Мане – они наверняка б отобразили этого злодея – на фоне окровавленных маек, столь обильно воспроизведенных на свет этим изгоем-живописцем.
Мы же, как и при демонстрации «Вия», ползали по полу, между рядами и сценой, и шепотом спорили: чья рогатка, из наших, лучше – и почему. Один утверждал, что он вырезал резиновые ленточки из медицинской грелки, а с этой резиной, никакая другая – даже и потягаться не может.
Судебный процесс явно затягивался, и даже нам, девятилетним пацанам, было уже – всё досконально ясно: кто убил, кого убили и почему убили! Всем хотелось, чтоб бедолагу побыстрее увезли – в сырые тюремные стены, где он будет избавлен от участия в этой нелепой выставке, на которой ему отведена роль – всеми разглядываемого и всеми осуждаемого экспоната.
Да, его надо было увезти, подальше от этих, пожирающих его, глаз. Туда, где навсегда остаются и умирают самые загадочные тайны, и откуда не вернулся ещё – ни один из уехавших…. Хотя, как знать, может их души – и прилетают, хоть изредка – к своим близким?
А что делать – когда близких, на земле – совсем не остается? Куда же тогда лететь – одинокой, и, утратившей земные маяки – бесприютной, грешной душе? Неужели, к ней – далекой и тоже – холодно-одинокой Туманности Андромеды, или к висящему над чёрным земным экватором – немому и отчуждённому – Южному Кресту?
Вскоре процесс, и в самом деле, завершился, и мы – в последний раз, увидели – спокойное и твердокаменное лицо узаконенного, высшей властью, убийцы.
Вот такая романтика была у нашего «Романтика», просуществовавшего, к счастью, недолго.
11
Самые страшные и самые непостижимые – это неожиданные трагедии. Именно они, в наибольшей степени, приводят людей в состояние длительного, перманентного шока.
Я рос в небольшом городке, где летом, почти все мальчишки, поголовно играли в футбол, а зимой – в хоккей. Благо, весь наш нефтяной город вырос на сплошном песке, и гонять мяч можно было – практически повсюду. Зимой же лед сковывал не только огромные лужи и котлованы, но и широченные, отлично накатанные дороги. Они служили нам местом для наших хоккейных баталий.
Иногда мы просто баловались, прицепляясь к проезжающим машинам, и ехали за ними, продирая себе – подошвы валенок. Если же мы были на коньках, то это было ещё лучше, и с помощью небольшого стального крюка, мы цеплялись за них, совершая головокружительные вояжи…. Но и тут был большой риск: мы боялись, что тебя заметит и изловит разъярённый водитель.
Моя мама тогда работала в аэропорту, и один раз она вернулась с работы в шоковом состоянии. Буквально сразу, с порога, она начала кричать на меня. Смысл её истерики сводился к следующему: я никогда не должен кататься на коньках по дорогам, а уж тем более – приближаться к проезжающим мимо машинам.
Причина её криков раскрылась довольно быстро. Наверное, она не должна была рассказывать мне, как ребёнку, эту жуткую историю. Но, скорее всего увиденное накануне – настолько угнетало её, что она не могла носить, внутри себя – этот страшный душевный груз. И она мне, всё как есть, рассказала.
Она, после работы, стояла на автобусной остановке «Аэропорт» и ждала городской автобус. Тогда по нашему городу, в качестве основного транспорта, бегали юркие белые «Пазики», которых вполне хватало пассажирам, благо что они довольно часто сновали туда-сюда.
На остановке, вместе с мамою, стояло несколько человек, и они все стали свидетелями случившегося.
Городские автобусы иногда подъезжали не непосредственно к остановке, а останавливались неподалеку, для небольшой передышки и прочих технологических дел. Так произошло и на этот раз. «Пазик» остановился метрах в пятидесяти от остановки в небольшом дорожном карманчике, где водитель смог перекурить, а кондукторша – подбить кассовую прибыль.
Затем автобус тронулся, и, набирая ход двинулся в сторону наполнившейся остановки.
В этот момент из-за ближайших сараев появился отчаянный мальчишка на коньках. Длинным металлическим крюком из проволоки, он попытался зацепиться за задний бампер автобуса. С первого раза ему это не удалось, его подбросило на кочках, и он, взметнув вверх руку, вновь попытался повторить попытку изловить – убегающий от него автобус.
И вот тут произошло нечто совершенно невообразимое. Никто так и не понял – что же произошло. Какая то непостижимая, дикая сила – швырнула, скомкав, тело паренька прямо на заднее колесо автобуса, и его, столь же стремительно – втянуло в пространство – между вращавшимся диском колеса и крылом автобуса. И там, на глазах у оцепеневшей толпы, мальчишку с силой провернуло вокруг колеса, и встряхнув автобус, выбросило наружу – как измятую тряпку – из раскрывшейся на ходу центрифуги….
Голову у мальчика оторвало сразу…. На площадкой поднялся невообразимый рёв и визг десятков людей, да и сам водитель, почуяв недоброе, мгновенно затормозил…. Безголовое тело мальчишки лежало подле колеса в луже крови….
Скорее всего, он промахнулся, и попал крюком своей проволоки прямо во вращающееся колесо. Учитывая, что дороги на Севере в ту пору были в основном грунтовые, то повсюду был снежный накат и наледь….. Вот и автобус, начал «шлифовать», отчего вращение колёс ускорилось, усугубил мгновенно раскрутившуюся трагедию…. Часто и сами мальчишки, чтобы прочнее удержаться на проволоке – держали её не в кисти, а обматывали вокруг руки. Если б не это – проволоку могло просто вырвать, а парня ударило б о заднюю часть автобуса…. И он, возможно – остался бы жить…..
Мама, после этого, целую неделю не разрешала мне играть со сверстниками в хоккей, и лишь потом, отпуская меня на улицу – брала с меня тысячу клятв и обещаний…..
12
Смерть, спускаясь к нам из тёмных и неразгаданных бездн, иногда принимает разные обличья, а иногда – идёт странными, непостижимыми путями. Когда мы были мальчишками, неподалеку от наших дворов, выстроили прекрасный, и просто фешенебельный по тогдашним меркам кинотеатр. Назвали его «Шаим», в честь поселка, где и была получена первая тюменская нефть. Её тогда так и называли «шаимской»….
И обращаясь к нефтяникам на митингах, высокие ораторы так и говорили: «Нефтяники Шаима!..» Хотя, многие из нефтяников, этого самого Шаима – даже в глаза не видели. Ибо, от места шумных митингов, до этого мансийского посёлка – было не менее семидесяти полновесных таёжных километров….
Зато мы – видели наш прекрасный «Шаим», и не только видели его, но и даже прекрасно освоили процедуру бесплатного проникновения в его кинозал….
Схема была следующей. Первое время в кинотеатре царил полный аншлаг и, на большинство киносеансов – билеты было очень трудно достать. От этого – сеансы буквально чередовались друг за другом. Скажем, если утренний сеанс начинался в 11 часов утра, то начало следующего приходилось на уже час… Следующий – на три часа…. И так далее.
Что мы делали? Скажем, как только заканчивался сеанс на 11 часов, а это была где-то половина первого, администраторы зала выпускали всех зрителей на улицу через два больших выхода и закрывали двери на длинные массивные крючки. Крючки эти были длиною около полутора метров, и один конец их был вмонтирован в стену, а другой накидывался на петлю в двери. Таких дверей было четыре – по две на каждый выход. Как только администратор, накинув крючок, покидала тамбур и уходила в зал – к тамбуру, снаружи, с улицы подкрадывались мы…. Тонкой стальною пластиной, очень напоминающей саблю или палаш, мы пытались открыть дверь. Чаще всего нам это удавалось.
Один отгибал деревянную притворную планку, а другой засовывал «саблю» в образовавшуюся щель, и непрерывно ширкая вверх-вниз, он зацеплял жало крючка и выбивал его петли. Крючок с бряканьем и шумным звоном падал на пол, стукаясь о керамическую плитку, которой был устлан пол тамбура.
Работники кинотеатра знали о наших уловках и пытались нас ловить. Поэтому, сбросив крючок, мы никогда не пытались сразу войти вовнутрь, а выжидали какое-то время на улице, чтоб не попасть в засаду. Если, спустя пять минут, мы не обнаруживали ничего подозрительного мы проникали в тамбур. Далее, при помощи друг друга или ввинченного в стену крюка дотягивались до лампочки, освещавшей тамбур, и выкручивали её. Это делалось для того, чтобы, как только в зале погаснет свет, бесшумно скользнуть туда, вовнутрь. Заходить в освещённый зал не рекомендовалось, ибо контролер в зале, увидев мальчишку при свете, запомнит и обязательно выловит его. Тогда неприятности, которые тебе может принести нелегальное вторжение, значительно перекроют удовольствие от бесплатного просмотра фильмов. В темноте же изловить нарушителя чрезвычайно сложно: во-первых, зал полон таких же мальчишек, а во-вторых, и это главное – нарушитель в темноте абсолютно не виден. Таким образом ловить полутораметрового пацана в полной темноте сопоставимо по смыслу с поиском черной кошки в тёмной комнате….
Однако, освоив все технологии нелегального проникновения в кинотеатр, мы, вскоре так «разохотились», что нам захотелось оставаться на сеансы для старших, проникновение куда – каралось надписью на афишах: «Детям до шестнадцати лет вход воспрещён!» В те времена в кинотеатрах нередко рвалась плёнка, и в зале, посреди сеанса, загорался свет. То есть, как бы умело ты не проник ты в кинозал, при первой же вспышке света – тебя тут же изловят, и сразу пойдёт раскручиваться вся карательная цепочка: «где твой билет?», «А как ты вообще сюда проник?» и т.д. и т.п.
13
И мы нашли выход: пробираясь нелегально на пятичасовой сеанс, где шел фильм без запретительного грифа, мы незадолго до конца сеанса, неслышно вставали со своего ряда, ложились на пол, и незаметно уползали к сцене, где прятались за высоченными мрачными кулисами. А там, очутившись за сцене, мы находили в стене, за экраном, маленькую дверцу, и поднимались вверх, в высоченный и узкий вентиляционный короб, забираясь на самый его верх. Это было очень высоко, и там, под крышей кинотеатра, мы втискивались в малюсенькую кабинку, где стоял огромный вентилятор, предназначенный для проветривания залов. Когда же дневной сеанс заканчивался, то сразу после него начинался запретный, с поцелуями эротическими сценами и пророчим недоступным нашим сверстникам антуражем.
Фишка же была в том, что мы спустившись вниз из своего «убежища» – в зал так и не спускались, чтобы не быть пойманными, а смотрели фильм сбоку, прямо со сцены, упрятавшись в кулисы. Это было довольно неудобно, смотреть фильм находясь рядом с экраном, да ещё – под таким сумасшедшим ракурсом. Зато нам было доступно то, что для других пацанов – было просто неосуществимой мечтой.
Однако, рано или поздно любая мечта кончается….
Наша нелегальная киноэпопея закончилось тем, что там, на смой верхотуре, мои приятели нашли мёртвого ребёнка. Вернее – натолкнулись на него….
Не знаю, как уж бог уберёг меня от проникновения в кинотеатр в тот день, но их бедолаг, просто затаскали потом – по всевозможным и невозможным инстанциям, поставили на учёт в милиции и т.д. и т.п. – и едва не исключили из школы. Хотя они тут были не при чём: забравшись по шахте наверх, чтоб укрыться до начала запретного сеанса, они обнаружили мертвого младенца, и с перекошенными от страха лицами стремительно сиганули вниз, отбивая в ссадины локти и колени – по длиннючей металлической лестнице.
После этого – они надолго забыли обо всех кинопремьерах на свете. Поначалу они хотели «ни кому ничего не говорить…», об этой страшной находке, но, разве – такое скроешь?
Часто, как и в предыдущем случае, мы воспринимаем чью-то смерть как некую данность, совершенно не вникая в загадочность обстоятельств, сопутствующих ей.
Только начав писать рассказ о мальчике, попавшем в колесное месиво автобуса, я впервые задумался: а как это – технически – могло произойти?
Точно так же и в этой ситуации: только сейчас, вспоминая об этой диком случае, я начинаю ошеломленно тереть лоб и думать, как же и зачем, таинственный детоубийца, – проник с младенцем в кинозал, куда даже мы – ушлые и шустрые – проникали с большим трудом и немалым риском? А потом, он, тайно проникнув на сцену, за кулисы, взбирался, лез по узкому шурфу на высоту четырех-пятиэтажного здания…. С мертвым младенцем в руках…. Ведь вентиляционные камеры находились на самом верху, под крышей кинотеатра, практически в самой высокой точке здания. И все это – для того, чтоб спрятать там труп младенца! Господи, зачем столь многоэтапное, мазохистское преодоление множества барьеров? Тут поневоле задумаешься о какой-то ритуальности…. Только так или чем-то похожим можно объяснить это ужасное жертвоприношение….
Надо заметить, что даже сейчас, когда на наших улицах наших городов чуть ли не каждодневно находят брошенных и мертвых малышей, каждая подобный случай вызывает довольно широкий резонанс. А тогда…. А тогда – подобная находка, да ещё в небольшом городке, была равносильна обнаружению – в какой-нибудь подворотне – бесхозной атомной бомбы…..Кто же столь экзотическим, столь изощрённым, необычном способом – хотел спрятать, укрыть эту страшную бомбу?
14
…В каждой смерти, как мы убедились, всегда существует какая-то тайна, какая-то загадка…. И какой-то непостижимый тайный смысл, который, по существу, оставаясь невидимым, все равно повсюду присутствует, и каждый из нас, чувствуя его – своим шестым чувством, боится озвучить свои догадки. Даже тайно, даже – для самого себя…. Наверное, это и не нужно…. Русская рулетка – не лучший способ организации исследовательской работы. Да и сама теория вероятностей хороша лишь в том случае, когда она не касается непосредственно тебя. Во всех иных случаях – глубоко залазить не хочется, ибо не все пещеры имеют обратный или сквозной проход. И далеко не в конце каждого тоннеля – нас будет встречать декларативно обещанный свет….
Часто излишнее любопытство приносит совершенно непредсказуемые плоды. Поэтому, природа некоторых загадок заключается в том, чтобы им – навсегда остаться неразгаданными. Такова воля судьбы, и, наверное, нет особой необходимости бороться с этою волей, с её предначертанием…. Ведь всякая борьба – это противопоставление себя чему-то. И здесь – самоуверенность, самонадеянность – не всегда хороший советчик.
Общеизвестна судьба первооткрывателей подземных ходов в египетских пирамидах, в короткое время, один за другим, покинувших этот свет. Всех их преследовала одна, неизвестная доселе, смертельная болезнь, быстро расправившаяся с ними поодиночке. Тайна этой болезни не раскрыта до сих пор….
Так же – и часть мрачных файлов, наполняющих мою скорбную черную папку – на долгое время останутся неразгаданными. А некоторые из них, как засвеченная фотопленка, навсегда унесут тайну, запечатлённую когда-то – на её поверхности.
Ну и напоследок. Как ни была страшна и загадочна смерть, она, как и всякая составляющая – бушующего вокруг нас – мира кипучей жизни, может нести порой не только жутковатое, но и трагикомическое, или даже – несколько забавное начало.
Один мой знакомый врач, подрабатывая после окончания интернатуры, дежурным терапевтом, обязан был, по долгу службы, время от времени, обходить свой участок.
Интересовала его, как вы понимаете, не сама территория, а те больные, которое состояли у него на учете, и проживали именно в этом районе. А они, как известно, нередко, нуждаются – и в регулярном медицинском контроле, – и в соответствующем осмотре…. А некоторые, даже – и в оперативной помощи.
Это в-основном, инвалиды, люди страдающие хроническими заболеваниями и прочий, довольно разнообразный люд. Жизнь уездного врача отражена во многих книгах, и часто там сквозит такая мысль: народ у нас разный и земскому врачу, тоже – приходится видеть разное. Разных людей, разный уклад, разный уровень жизни….
Блеск и нищета сограждан, так или иначе – пронизывали, отображались в лекарской деятельности Сергея Александровича – так звали нашего лекаря-обходчика…. Сегодня он шел по своему рабочему райончику, чтоб навестить нескольких подопечных, не отличавшихся – ни особой пациентской исполнительностью, ни соблюдением рекомендуемого им режима.
15
…Сергей, поднялся по лестнице на второй этаж и позвонил в нужную ему квартиру…. Дверь ему открыли не сразу. По буханью звучащей внутри музыки и шумным отдалённым голосам, чувствовалось, что там гуляют. Впрочем, это было основное состояние – как данной, так и множества других квартир по соседству. Или – данного адреса, выражаясь сухим административным языком.
Вскоре дверь распахнулась, и на пороге возник подвыпивший удалец, держащий в руке дымящуюся сигарету….
- А, Сергей Александрович! – Осклабился он в дружелюбной улыбке. – Ну, проходите, проходите…. Извините, у нас тут небольшой праздник, мы – малость отдыхаем! Я в отпуск пошел, вчера отпуск дали, вот понемногу отдыхаем! А Петрович-то, – он пока спит…. Да вы проходите, сейчас мы его разбудим!
Сергей вспомнил, узнал его. Это был зять хозяина, двадцатипятилетний малый, ровесник Сергея. «Виктор, по-моему, его зовут…. Точно, точно – Виктор!» – Подумал Сергей, переступая порог квартиры вслед за пригласившим его Виктором. Они очутились в полутёмном коридоре и зять зажег настенное бра.
Сергей подошел к темному трюмо и поставил свой портфель прямо на полированную поверхность. В таких домах были и свои плюсы: встречают здесь по-простому, без выпендрёжа и лишних церемоний, отчего и сам врач чувствует себя свободнее, без постоянной оглядки на аристократичных хозяев.
- Да вы проходите так, не разуваясь! – Вновь осклабился Виктор, заметив, что Сергей хочет снять обувь.
В другом месте, Сергей бы так и поступил, но тут, несмотря на то что квартирка была пьющая, вокруг лежали чистенькие и аккуратные коврики, паласы, и круглые половички…. Чувствовалось, что хозяйка, Валентина Матвеевна, любящая попить винца вволюшку, своё женское предназначение всё же не забывает, и чистоту блюдет.
* * *
Сергей быстро прошел в ванную и деловито вымыл руки. И тут – его немного покоробило….
От зеркала – над раковиной, по серо-мраморной плитке, вверх, по диагонали, – полз огромный чёрный паук. Мохнатая восьминогая тварь направлялась, судя по всему, к широкой нише справа, где располагался сантехнический стояк….
Паук всё полз и полз, а Сергей, подняв мокрые руки над раковиной и, замерев, смотрел и смотрел на него. И не мог оторваться.
Он сразу вспомнил свою, недавно умершую бабушку. Бабушка страшно боялась всяких пауков, двухвосток, малярийных комаров и прочей летающей и ползающей нечисти. Она, будучи очень суеверной, разделяла разных пауков – по «видам» и «сортам». И, главное – по их функциональному, мистическому предназначению. И оно, это самое – паучье пророческое предначертание, было, у каждого паука – своё. Были пауки – «к письму», а были – и к покойнику.
«К письму» – был светлый, тонконогий бегун, пепельного цвета, и бабушка называла его как-то по-странному: «мезгирь»…. А этот был – чёрный и мохнатый, и он целенаправленно полз по плитке, преодолевая мраморные прожилки, как деревенский мерин – бугорки пашни…. Это был – явно не «мезгирь». Он был страшный и большой, и о его небесном предназначении – можно было только догадываться.
Сверстницы его бабушки, догуливающие восьмой десяток, как и она сама – перед свое кончиною, тщательно отслеживали появление каждой новой приметы – как в доме, так и поблизости. И уж кому-кому, как не им – был чётко ясен смысл знаменитого выражения Джона Донна, по поводу того – о ком звонит колокол….
16
Сергей ещё раз посмотрел на паука, неторопливо вползающего в узкую щель…. Ладно, бог с ним, с пауком. Если б такого паука встретить в роддоме или на космодроме – тогда б – следовало серьёзно задуматься. А наши алкаши, они – народ крепкий, живучий….
Ещё раз взглянув в зеркало, он поправил чёлку, и вышел в коридор.
Взяв с трюмо свой массивный портфель, он прошел в зал, где и находилась вся честная компания. Нужный ему пациент, Василий Петрович, спал в углу, укрытый одеялом, на своей широкой кровати, остальные участвовали в горячем застолье.
Хозяйка, Валентина Матвеевна, с раскрасневшимся от выпитого лицом, нарезала огурчики, готовясь опрокинуть вовнутрь очередной стакан портвейна. Ловко подцепив, со стоящей посреди стола сковороды, аппетитно пахнущую котлету, она бросила её на широкое фарфоровое блюдо. Затем, перегнувшись через стол, столь же ловко раздвинула стоящие перед Сергеем тарелочки и стаканы и поставила, на освободившееся место, предназначенное для гостя угощение:
- Попробуйте-ка наш деликатес, Сергей Александрович! Вчера сноха, из Ягодного, мясца нам прислала! Мясо молодого телёночка! Пальчики оближешь! Витька, вон, привез!
- Ешьте, ешьте, Сергей Александрыч! – Деловито кивнул Витька, отхлебывая вино из стакана. – Я вчерась, за этим мясом, целый день промотался! На рыбалку хотел съездить, а тёща вот не дала, – поезжай, да поезжай! Эти бабы, сами знаете – как пристанут, так не отвяжутся!
В этот момент с кухни послышался грохот и в комнату, держась за косяк, выплыла ещё одна баба, лет сорока, и тоже – довольно пьяная….
- Это Светка! – Представила её хозяйка. – Светка, ты по-моему на ногах уже не стоишь, тебе малость отдохнуть надо! Иди, полежи вон возле моего, полчасика отдохнешь и тебе легче станет! Иди, полежи, не бойся, я не приревную!
Сергей понял, что толком поговорить с больным не удастся и он, бегло доев котлету, обратился к хозяйке:
- Валентина Матвеевна, а те лекарства, что я Василию Петровичу в прошлый раз выписал – вы выкупили?
- А как же, выкупила, выкупила! – Согласно кивнула хозяйка. – И эдельфан, и корвалол, всё как вы написали в рецепте, всё я и выкупила!
- А он их принимал? Их ведь надо каждый день принимать, а не когда вздумается!
- Принимал, принимал! Сейчас проснётся – я ему опять дам! Прямо перед ужином!
- А давление когда ему, в последний раз, измеряли?
- Да вот же – буквально, за полчаса до вашего прихода….
Сергей ещё раз взглянул на спящего у стены хозяина и вдруг – что-то нехорошее екнуло у него в груди. Какой-то неодолимый, словно космический сигнал прошил его сердце…. Он сразу вспомнил паука в ванной, мерно преодолевающего квадратики плиток….
И он, наконец, понял – что ж его так гнетёт…. Он не мог смотреть – на этого неподвижного, мирно спящего человека!
На воркочущую хозяйку, Валентину Матвеевну – мог, на беззаботно мычащего что-то себе под нос зятя Виктора – тоже мог…. И даже на пьяную соседку Светлану, тяжко опирающуюся подоконник – он, тоже, смотрел спокойно…. А вот на хозяина, беззвучно спящего под толстым ватным одеялом – не мог! Не мог, и всё тут!
Словно какая-то упругая, пружинистая сила – отталкивала его взгляд обратно! Она будто говорила ему, она стучала в его подсознании: «А ну-ка, не смей смотреть сюда! Не смей, тебе сказано! Ты что, не видишь – человек мёртв! Ты что – мёртвых никогда не видел? Он мёртв, и ему – совершенно не нужен твой пронизывающий взгляд! Он хотел покоя и вот, наконец, он обрёл его! И все, находящиеся в этом доме, понимают и принимают его – таким…. Они не тревожат его, только ты, один, вонзаешь раз за разом свой острый взгляд в его тело, пытаясь просветить его насквозь! Зачем?»
17
Словно подброшенный каким-то глухим энергетическим толчком, Сергей встал из-за стола и быстро подошел к кровати.
Хозяин лежал, наглухо закутавшись в одеяло, и лишь кисть его руки вывалилась наружу. Сергей взял серую руку за запястье – и оторопел. Так часто бывает, даже если какая-то страшная догадка, вдруг – сбывается…. И предчувствие – ничуть не умаляет размеров ужаса; несмотря на то, что это – самое страшное – не открылось, а лишь подтвердилось.
Так что древняя формула: «Предостережён, значит – вооружен!» - срабатывает не всегда. Даже предупреждённые, и даже – твердо знающие о плохом люди – нередко, с ходу – хлопаются в обморок, когда воочию видят то, о чём их, до этого, уже раз сто – предупредили.
Ведь и многие пациенты, явно подозревающие о наличии у себя какого-то страшного заболевания, придя к врачу и получив достоверный диагноз – очень долгое время находятся в шоке, и оцепенение это – потом долго не покидает их…. Несмотря на то, что они уже давно, раз за разом, получали убедительные доказательства, что их горькое подозрение – это вовсе не вымысел и не издержки самовнушения.
Так и Сергей, сжав в ладонях холодную руку хозяина, просто оторопел от этого открытия, о котором он, и так – уже внутренне, интуитивно, догадывался…. Особенно – после встречи со зловещим пауком.
Он сразу же впал в какой-то тяжёлый, неодолимый ступор. Да, если Василий Петрович и спал, то это уже был особенный сон – навеки.
- Так ведь он же у вас – мертвый?! – Деликатно, словно предположение, высказал своё резюме врач, растерянно обращаясь к присутствующим.
- Да ну, мёртвый?! – Брякнула, жизнерадостно засмеявшись, пьяная соседка, - скажете тоже! Он, получается, каждый день у нас – мертвый! А потом оживет, пару стаканчиков хлопнет, и – снова мёртвый!
. Захмелевшая хозяйка, пропустив мимо ушей реплику фельдшера, подхватила пустую сковороду, и отправилась на кухню – за новою партией котлет.
- Не, ну…Да вы чё?! Он же в самом деле – мёртвый у вас! – Уже истерично, ошеломлённый такой реакций, громко выкрикнул Сергей.
Зять Виктор выпучил на него глаза.
- Да вы што, Сергей Александрович! Он ведь только что – живой был! Может ему «Скорую» надо вызвать? Может, его «Скорая» оживит? Реанимацию ему сделает, электрошок, искусственное дыхание!
- Какое, к чёрту, искусственное дыхание! – Взъярившись, заорал Сергей. – Он у вас уже окоченел! Как вы – полчаса назад – могли ему давление мерять! Он же у вас – совсем холодный! Как вы ему давление измеряли, если он у вас давно помер! Какое тут давление, какая «Скорая»! Тут служба ритуальных услуг нужна!
В широком дверном проеме стояла испуганная хозяйка. Сознание у неё, как и у всех присутствующих – раздваивалось. С одной стороны, слова фельдшера, и его аргументы неоспоримо доказывали, что её муж, Василий Петрович мёртв. С другой стороны, как он может быть мёртвым, если на кухне ему оставлено несколько котлет на ужин, а в холодильнике – полбутылки вина припрятано – на опохмел.
И вообще, как он может быть мёртвым, если они позавчера стекло, для теплицы, закупили, а кроме него, Петровича, никто его, так аккуратно на тепличные квадратики не порежет!
Как это он мёртв, если они в субботу, завтра, на дачу собрались? Целый месяц собирались, никак не выходило, и вот, наконец, вышло…. А он – мёртв! С ума сойти! Да как же такое – может быть вообще?
* * *
- Валентина Матвеевна! – Твёрдо, отчеканивая каждый слог, как адвокат на высоком международном процессе, Сергей обратился к хозяйке. – Скажите честно, когда ваш муж, Василий Петрович в последний раз разговаривал с вами?
Валентина Матвеевна, всё ещё не веря происходящему, почесала лоб и, глядя в пол, выдавила:
- Вчерась… Точно, точно – вчерась, после обеда…. С тех пор – он так вот, и спит! Я ещё думаю – чего это он так долго – опохмеляться-то не встает?
Она замолчала, вдумываясь в произошедшее, а тяжелая сковорода, выскользнув из её рук, с грохотом запрыгала по полу.
18
Невидимая смерть ходит рядом с нами, она тенью бродит меж нас, и, изредка останавливаясь, бросает взор на чьё-то лицо. И тогда, словно свет солнца, отражающийся на поверхности безмолвной луны, на лицах некоторых людей отражается – этот самый взгляд смерти. Конечно, он не так пронзителен, не так читаем, как у первоисточника, но, это, и закономерно: всякая копия хуже оригинала.
Но это – не проблема маскирующейся смерти, это проблема некачественной репродукции. Это проблема выгоревшей амальгамы, или помутневшего, от солнца, стекла.
Именно поэтому у одних людей маска смерти читается отчётливо и зримо, а у других – притуплено, размыто, заретушировано…. Между тем, проницательный наблюдатель, и в том, и в другом случае – сможет, без особого труда, прочесть этот – начертанный на человеческой коже, пергамент, и роковые знаки – проступающие сквозь этот пергамент.
Здесь мне хочется повториться, и задать вопрос, который я сегодня уже задал: вспомните своих близких, тех, кто навсегда покинул этот бренный свет и обрёл вечный покой…. Тех, кто, со всем смирившись, уже пребывает там, в бесконечно далёком и непостижимо близком Далеке….
Вспомните, проанализируйте, и убежден, вы найдёте массу нюансов и деталей, достоверно свидетельствующих о том, что смерть уже отражалась на их лицах, как она отражается на лице каждого, избранного ею человека…. Её близкое дыхание, так или иначе, зримо проскальзывает – в жестах её избранника, в его мимике, оно вплетается в его слова…..
Смерть всегда бродит возле нас, она слышится каждому в шелесте ночного осинника, она таится – в придорожных, продрогших от заунывного дождя, кустах…. Ню дышит огромное, густо-синее небо, безмолвно висящее над нами…. Господи, а при чём тут синий цвет? Папка-то, у нас – чёрная! Я, наверное, – не из той папки файл вытащил…. Ладно, пока…