(Из цикла «История рода»)
Как увидели Медведевы, какова она, советская власть, крепко задумались. Ведь следом был их черёд на расправу. У моего деда Антона было скотины вдоволь, своя мельница и маслобойня, гончарня, ткацкий цех и прочее, что нужно на селе. Так и у других в роду Медведевых – крепкое зажиточное хозяйство у каждого. Больше пятнадцати лет прошло, как они пришли сюда, в Сибирь, на пустое место. С тех пор своими руками подняли богатое село. Уже и другие переселенцы сюда потянулись. Кто посильнее, тоже стали крепко на ноги. Кто сам не мог подняться – те шли наниматься в работники, обросло село бедным людом. Были и совсем уж негожие, вроде того Марка, что раньше ходил побираться по избам, а теперь стал главным и распоряжался, кого следующего раскулачивать.
Вот и порешили Медведевы: бросить всё, бежать в те земли, куда ещё не дошла советская власть. Через неделю собрались все: прадед мой, священник, пятеро его сыновей и дочь – все с семьями и кучей детей – всё бросили и бежали от неминуемой гибели ночью через лес. Двигались целым обозом, на пароконных бричках. Было это второе в их жизни переселение, но не вольное, с полтавщины в Сибирь, как в 12 году, с обозом, полным добра, а вынужденное, тайное, без всего, только чтобы спасти жизни – свои и детей.
Ядвига и сестра Маня переоделись в мужское. Ядвига тогда взяла себе имя Фёдор, это имя к ней потом так и прилипло. После бегства стала зваться Феодора Ивановна, чтобы не открылось её польское происхождение. В то время многие польские офицеры выполняли тайную миссию масонской ложи Речи Посполитой по развалу России, чтобы взять над ней господство. На поляков тогда по всей России устроили охоту. Уж теперь неизвестно, были ли братья Ядвиги к этой ложе причастны, но власти не стали бы разбираться. Поэтому для Ядвиги было смертельно опасно, если бы органы открыли её родство с братьями – польскими офицерами. От них у Ядвиги осталась только одна фотография, да и ту она хранила далеко от всех глаз. Там были оба её брата – один сидит, другой стоит рядом, рука на плече, оба в военных мундирах с аксельбантами, на боку шпага. А на обороте на польском языке написано: «Да будет с тобой Матка Боска».
Наталка (моя мать) с отцом, матерью и тремя братьями на пароконной телеге, взяли только самое нужное в дорогу. Ехали всю ночь. С утра старшенький Иван проснулся раньше всех и, протерев глазки, увидел вдалеке незнакомую деревушку, церковь с большим куполам и маленькими вокруг – и разбудил всех: «Ой, мамо, дывытся, яка церква с церквенятами!»
Ехали долго, больше по ночам. Иртыш пересекли и дальше, дальше. Проезжая мимо сёл, старались держаться вдалеке от людских глаз, чтобы не оставить следов о себе. Только раз в пути ели мясо: купили однажды корову, разделили её на всех. Поставили брички кругом, в центре костёр, наелись в тот день досыта.
Так добрались до Средней Азии. На пути остановились в большой карагачёвой роще. Там на столбе, на жестянке было написано: «Город Верный» (Алма-Ата).
Взрослые оставили детей у вокзала, сами пошли узнавать, что да как в этих краях. На вокзале, прямо на земле, была свалена огромная куча яблок. Дети такого чуда отродясь не видели. Сели кругом, начали эти яблоки есть. А они, оказывается, были выброшены. Черви ползали по ним, мухи вились роем, но дети старались выбирать, что получше, обтирали их и ели. Мать как прибежала, увидела: «Шо ж вы робытэ!»
Здесь, в Алма-Ате, а особенно в Ташкенте, оставаться было опасно, это было достаточно цивилизованное место, здесь тоже шла коллективизация, многие пострадали. А дальше, в глубь Азии, этого пока не было. Поэтому решили продолжить путь в Киргизию, куда ещё не добралась советская власть (Среднюю Азию присоединили только в тридцать втором, а до того местное население бешено сопротивлялось).
Долго ехали, до самых Тяньшаньских предгорий. Добрались до киргизского стойбища. Перед стойбищем на палке прибита дощечка с названием «Пешпек» – столица Киргизии.
Всё стойбище – это маленькая улица, по обе стороны стоят войлочные юрты, рядом течёт речка Аламединка, от самых ледников спускается с гор чистая холодная вода, журчит по камешкам. Вдоль этой речки по тропке и уходили киргизы наверх, к летним пастбищам, а внизу в юртах мало кто оставался.
Женщины ходят в расшитых одеждах, а больше в чёрной парандже. Идёт на тебя такая чёрная кочка – аж страшно!
Мужчины все на конях, в войлочных шапках и тёплых полосатых халатах. Подъезжает всадник к юрте, слезает. Женщина открывает перед ним вход – отбрасывает ковёр. Сами мужчины ничего не делают – у каждого несколько жён, все ему прислуживают. Он только снимает шапку, сгибается, входит в юрту. Там посредине костёр, кругом одеяла разложены для отдыха.
Вокруг каждой юрты – толстая верёвка, сплетённая из живой овечьей шерсти, нечёсаной, немытой – от змей и скорпионов. Змеи боятся овец и баранов, те злятся и растаптывают их копытами.
Но поселенцы не стали оставаться в киргизском стойбище, поехали дальше, до села Молдавановка. Сюда ещё раньше бежали от советской власти молдаване-переселенцы, основали здесь своё село с домишками на скорую руку, насадили виноградники и сады.
Около них и приютились Медведевы – без жилья, скота, денег, без хозяйства, имущества и запасов еды. Только и было у них, что собственные силы да куча малолетних детей. Начали работать.
Работали все. Маленькая Наталка с братцем Митей нанялись к молдаванам охранять их виноградники от птиц. Они бегали с трещотками и зорко следили, чтобы какая птица не села клевать спелые ягоды.
По воскресеньям отправлялись на базар продавать питьевую воду. Холодную воду по утрам запасали прямо из арыков, которые брали начало от самых ледников. Наталка ходила с чайником, на носике которого надета была кружка, и звонким голосом выкрикивала:
– Вода! Холодная вода! Кто хочет холодную воду!
– Иди сюда, девочка, – подзывала её какая-нибудь торговка, – сколько стоит?
– Две копейки!
Получив свои две копейки, шла дальше. Бывало, за день зарабатывала по тридцать, а то и пятьдесят копеек, отдавала матери. На них можно было что-то купить из еды. У Мити дела шли куда хуже. Он очень стеснялся предлагать воду. Разве что кто-то сам попросит напиться, увидев мальчика с чайником.
Однако выжили. Построили свои дома. Это были первые саманные дома в селе, как испокон велось на Украине. Крепкая порода и трудолюбие взяли своё. Посадили свои сады, развели огороды, обзавелись скотиной. Это было не то, что пришлось им бросить в сибирском селе, однако же, с голоду никто не умер.
Беда пришла с приходом советской власти, что установилась в Киргизии в 32 году. Эта власть принесла с собой новые репрессии (деда Антона забрали, как беглого кулака). И с приходом же советской власти начался страшный голод – ведь раскулачивание и коллективизация уничтожили сельское хозяйство, еды не стало. За три голодных года унесено было немало жизней.
Мать рассказывала: идёт, бывало, утром по улице, а из домов вылезают пухлые от голода люди, из последних сил пристраиваются к дувалам (высокий глиняный забор) - погреться на солнышке. Идёт назад - а они уж околевшие, в остекленелыми глазами. К вечеру проезжал грузовик, собирал их в кузов и отвозил в общие ямы.
В те годы семья не раз спасалась тем, что продавала остатки имущества. Наталка с матерью Ядвигой порой ходили на базар обменять что-то на еду. То кольцо обручальное понесут, то хороший шерстяной костюм. В то время одежды вовсе не было, костюм можно было выменять очень выгодно - на торбочку муки.
Однако, сдюжили, пошли на поправку. Даже и чудо случилось. Стоит Наталка у калитки, видит - ковыляет кто-то по деревенской дороге с палочкой. Что-то ёкнуло у неё внутри, кинулась к матери и говорит: "Там тату идэ!" Мать охнула, выбежала - и вправду - Антона чекисты отпустили. Перебитый весь, худой, обросший, с выбитыми зубами - однако живой. Потом его директором сахарного завода назначили, ведь толковых мужиков в Киргизии особо не сыскать было.
Так и стали подниматься мало-помалу. Дети подрастали, все получили высшее образование. В те времена вступительных экзаменов не было, государство чуть не насильно посылало молодёжь учиться. А моя мать пошла в медицинский со специализацией по гинекологии. Там и застала её война.
19 июля 2008 г.