С вечера Еремеев с друзьями хорошо посидели: приехала одноклассница из Австралии, куда она вышла замуж за нашего же парня, который уже давно там живет, а вообще-то он из Киева, а познакомились они вообще в Харькове – сегодня такие повороты уже никого почти не удивляют.
Ленка взахлеб рассказывала, и рассказывала, собравшиеся, - до кого дозвонились, - слушали ее, раскрыв рты, потом, конечно, вспоминали класс, вообще, школу («между прочим, давайте посчитаем – уже тринадцать лет как закончили!»), учителей.
Понятное дело, поднимали тосты, ели, пили, еще ели, еще пили… Еремеев улыбался, чокался со всеми, и постоянно помнил, что было, было короткое время, уже, между прочим, после школы, и даже после института, когда он за Ленкой ухаживал. Недолго, но серьезно. А теперь, вот, она – австралийка. И вообще, почти все одноклассники как-то все вдруг поднялись, буквально за последние года два-три. Кто уже в Америке, кто в Англии, кто вообще в Голландии. Кто здесь, но уже свое дело, да какое! А кто-то уже защитился. Только Еремеев как-то все в одной поре: как закончил институт, так и мыкается. Сейчас вот – в своей этой дурацкой редакции. Короче говоря, раззавидовался Еремеев, расчувствовался и, в итоге, расслабился: то есть, выпил несколько больше, чем исходно собирался, и чем следовало бы.
Может, именно поэтому под утро приснилось ему что-то уж совсем несуразное: будто он попал куда-то, где вообще у людей нет никакой формы, а только сущность осталась. А второстепенное все отобрали. И стал он проситься, чтобы хоть что-нибудь ему вернули, а то он, вроде бы, и есть, а вроде и нету его ни для кого. Ну, его и пожалели, причем даже разрешили выбрать. Но выбирать предложили не из чего-нибудь, а почему-то из знаков препинания! И еще сказали: выберешь свое – может, и прежнюю твою форму тебе вернем. А ошибешься – так и будешь.
И смотрит Еремеев на эти сверкающие, переливающиеся, разноцветные знаки, и, что-то, ничего не может выбрать. Точка? Вроде, не точка он. Запятая? Тоже непонятно. Ну и будешь дальше всю жизнь ходить запятой. И так рядил Еремеев, и эдак, и тире уже себя представлял, и скобками, а все не его это. И вдруг – понял! Прямо как озарило его: «Троеточие!» Вот именно троеточие он: так как-то по душе оно ему пришлось. Вот троеточие – и все! С настроением такое. С интригой даже.
Обрадовался во сне – и тут же проснулся. Лежит, улыбается. Это, между прочим, вместо того, чтобы испугаться: ведь, по сути, кошмар ему приснился! А он доволен. Целый день потом счастливый ходил. И вообще, как-то после этого случая он спокойней стал.
Хотя, с другой стороны, пиво с коньяком мешать, конечно, не следовало.