Провинциалка в Лондоне

"Англицяне, что псковицяне,
 только нарецье у них поцюдней"
 (Поговорка)


                Пьеру Г.– русскому французу из Лондона.


       Знакомство. Прибытие в Лондон. Набережная Темзы. Обед в «Голове буйвола». Сады Кью. Фрезии.

18 мая, 2004. Вторник.
Сегодня лечу в Лондон к человеку, с которым познакомилась ровно полгода тому назад. Приведу отрывок из письма своему другу о госте и о том дне.
 «Гость прибыл почти в срок, опоздав всего на час – у него здесь бессонница, и он - в кои-то веки - заснул под утро. Господин наших лет. Знаете ли Вы, что думает о наших годах Сэмюэль Батлер, роман которого я только что прочитала?
«Осень – куда более ласковая пора; цветов, правда, мало, но зато плоды в изобилии». А французский писатель Фонтенель – его слова Батлер привел для подкрепления этой мысли – признался на склоне лет, что считает лучшим временем своей жизни возраст между пятьюдесятью пятью и семьюдесятью пятью».
Я, кажется, готова присоединиться к этому мнению. Возвращаюсь к Пьеру Хаттнеру. Мужчина видный: худощав, хороший рост. Седина - как говорят, соль с перцем, - глаза карие, очки, острый подбородок. Сразу же возникла взаимная симпатия. Меня особенно подкупило, что он все время зябнет (нечто милое и знакомое). Я обратила внимание, что под его тонким серым джемпером что-то просвечивает, словно вздувается. И тут он сам, заметив мой взгляд, предложил мне потрогать эту аномалию – я не отказалась и приложила руку к его груди: оказалось, что он себя сдублировал газетами – для тепла – спереди и со спины. И, собираясь в дорогу (а день оказался морозный), вырезал также из газеты стельки в туфли.
Профессор славист. Его русский язык почти безукоризнен. С ним удивительно легко. Он уже более десяти лет регулярно бывает в России, пытается постичь нашу жизнь, знакомится с интересными людьми. Я запомнила семью Чуковского (с самим Корнеем Ивановичем он познакомился в Оксфорде); семью в нашем Болшеве, которая прославилась спартанским воспитанием своих многочисленных детей. Вот туда-то я и отвезла его по окончании нашей встречи.
Пьер живет попеременно то в Лондоне, то в Лионе (но это уже Франция). Он весьма настойчиво приглашал меня посетить Лондон. Уговаривал заняться английским языком. Он, видимо, из тех благородных просветителей, готовых всех приобщить к знанию, облагодетельствовать вниманием, даже материальной поддержкой. Я, как он сказал, первая из приглашенных, отказавшаяся от помощи. День пролетел незаметно. Пьер с удовольствием принял мою фотографию апрельской метели и книжки стихов Бориса Заходера. Сожалел, что раньше не разыскал нас, когда был жив поэт.
 
Всю зиму мы с Пьером переписывались, привыкая к мысли, что встретимся. Рождественская открытка с изображением детей возле кондитерской:
 «Дорогая Галя! Пусть эта веселая витрина французской кондитерской будет предвкусом той мечты, которая у нас, очень надеюсь, сбудется в наступающем году: и Вы, и я, мы будем детьми, которыми и были не так давно, и будем наслаждаться такими чудесами».
Бабушка Пьера - Раиса Голобородько, как и его отец, родом из Харькова, но его мать француженка и сам он родился уже в Париже. Так что, его великолепный язык – от отца. Отсюда и любовь к русской литературе, и желание дружить с русскими. (Особенно – женщинами.) Его русский язык чарует. Разговаривая с ним по телефону, я восхитилась, например, таким словом: «Сейчас возьму перо, чтобы записать ваш рейс». Он скажет: «Перехожу на французскую речь», а не «на французский…»

Итак, я в Лондоне.
Чемодан прибыл мгновенно. Пьер стоял у выхода. Мы сразу узнали друг друга, несмотря на краткость единственного свидания.
А теперь о цветах. Пьер сказал, что цветы ожидают меня дома – ведь нам предстоит провести весь день в знакомстве с Лондоном. Цветы куплены по инициативе Кати (ударение на последней гласной – его жена француженка). Она живет и работает в Лионе, но в данный момент лежит на операции по удалению "опухоли", как сказал Пьер, а на самом деле "косточки" на ноге.
Закинув решительно мой чемодан в багажник, Пьер вывел машину из подземной стоянки, и мы поехали на набережную Темзы.
Strand on the Green. Эта набережная почти у самой воды, от которой ее отделяет лишь тротуар и высокая стена, спасающая от наводнения.
 Пьер и меня, как мой чемодан, закинул так же решительно в город мечты – старый викторианский Лондон. Избрав для первого знакомства с городом это тихое место, он словно почувствовал мое настроение, понял, что меня обрадует. Впоследствии осознала, что это и было самое яркое впечатление от Лондона. Я была в Лондоне два года назад во время круиза, но увидела тогда город с туристских открыток и путеводителей.
 Я представила, как жили люди три, четыре века тому назад – именно в таких или даже ЭТИХ домах. Возможно, такие уголки Темзы описывал Диккенс в своих романах, на таких улицах скитался и играл мальчишка Том Кент из романа Марка Твена «Принц и нищий», где-то здесь могли снимать комнаты друзья из повествования Дж. Джерома «Трое в одной лодке», по этой воде совершили они свое путешествие.
 Пьер обратил мое внимание на стеклянные стенки-ограды возле некоторых домов, на необычные окна, больше похожие на двери, к которым от тротуара ведут ступеньки: - Как вы думаете – почему и для чего? – И не ожидая ответа, напомнил, что Темза живет в одном ритме с морем и вода во время прилива поднимается иногда очень высоко – до двух, двух с половиной метров, заливая тротуары, достигая основания домов. Окно, выполняющее функцию двери (входить через которую надо, сгибаясь в три погибели), как и стеклянные ограды, – защита от прилива. Обратил мое внимание на уровень воды в начале прогулки и на обратном пути. За эти пару часов, что мы были возле реки, вода поднялась на два метра. И, если сначала у реки был виден песчаный пляж возле высокой стены, где разгуливали утки и носилась собака, подавая своему хозяину палку из воды, то на обратном пути вода местами перекатила через стену.
Увидела, что Пьеру помахала рукой девушка с балкона паба, мимо которого мы проходили. «Ваша знакомая?» Нет, это не знакомая Пьера, просто он ей приветливо улыбнулся, а она откликнулась. Пьер непременно обращал внимание на всех встречных детей, улыбался им и их мамам. С удовольствием смотрел на проходящих женщин. Собака, с которой я пыталась пофлиртовать, равнодушно отвернулась от меня, а Пьеру завиляла хвостом, разрешила почесать ее за ухом и чуть ли не облизала его.
Пьер предложил пообедать в пабе «Голова Буйвола» (Bulls Head) с историей в 350 лет. Выбрали полутемный зальчик, в который спустились по ступенькам, словно в подвал. На стенах - голубые тарелки с традиционным английским рисунком в стиле кантри, старинная утварь. Чтобы не затрудняться с выбором блюд, Пьер попросил кельнера подать нам обед на свой вкус, с единственным условием, чтобы подали и рыбу. В бокалах у нас была вода, мы сидели освещенные лишь мягким светом свечей. Теперь можно и рассмотреть друг друга. «Дамы полусвета любят полумрак» – шутка Бориса, подошла кстати - не так видны следы времени на лице. То ли мы увидели, что запомнилось с первой встречи? Пьер моложав, на лице хороший загар – он недавно побывал в Ницце. Тембр голоса очень приятный. Я как-то сказала ему об этом по телефону, а он вспомнил слова своей тети, которая тоже говорила ему об опасном влиянии голоса на чувства. Что ж, голос наяву кажется еще опаснее. А у меня другие опасения – он по телефону говорил мне: «Вы красивая». Вдруг он запомнил не меня, а какой-то образ той, которую увидел при прощании, когда поцеловал? Хотя это не важно, ведь мы встретились не для проявления чувств, а для приятного общения. Но взаимная симпатия необходима. А пока что нам легко и весело. Это главное.
Долго рассматривать друг друга нам не удалось – подали обед: форель и мясо на шампурах с гарниром из полусырых разнообразных овощей, вплоть до молодых листьев свеклы, лишь слегка припущенных на оливковом масле с острым соусом.
Возвращались к машине той же дорожкой, но нам уже пришлось прижиматься ближе к домам, чтобы не замочить ноги речной водой, местами перелившейся через каменную стену.
У меня получился длинный-предлинный день, потому что после набережной Темзы мы поехали в сады.

Сады Кью и королевский ботанический сад. (Royal Botanical Gardens Kew)
Проехав по мосту через Темзу (Kew Bridge), припарковались возле ботанического сада. Билет в Кью-Гарденз стоит около 5 фунтов, но у Пьера постоянный абонемент на два лица. Закладка садов состоялась в 1761 году и тогда же построена главная оранжерея по проекту сэра Уильяма Чамберса.

Уважаемый сэр Уильям! Ваш вкус безупречен.
Восхищаюсь принцессой Августой, которая не только родила короля Георга III (что само по себе достаточно – славно потрудилась для Англии), так она еще пригласила архитектора Чамберса и финансировала проект садов Кью. Но и этого ей показалось мало – она построила десятиэтажную падолу. Что такое пагода, я примерно знаю, теперь я видела и падолу. Сходство есть, но отличий больше.
 Слава садовникам, которых совершенно не видно в садах, но видна их повседневная работа. Я-то знаю, что такое выкосить 7 соток газона, да еще прополоть их от сорняков, а тут целых 300 акров! (Примерно 120 гектаров.)
И как не вспомнить добрым словом поэтов Англии, сочинивших стихи (их можно читать на табличках, размещенных в соответствующих уголках сада), приглашающие посетителей насладиться ароматом, экзотикой изысканных цветов или наоборот – скромными полевыми травами.

Чтобы полнее ощутить красоту ландшафта, мы присели на одну из деревянных скамей, медная дощечка, которой, призывала вспомнить отца и хорошего мужа – допустим, сэра Крэклторна. Семья Крэклторн подарила эту скамью садам и посетителям Кью. Так подумала я, и, кажется, правильно. Все скамьи с подобными памятками.
 Прибежала белка. Вторая остановилась поодаль, наблюдая, выгорит ли дело у товарки или та уйдет ни с чем. Выгорело. Я, вспомнив об орешках, которые сохранились у меня от самолетного завтрака, бросила один из них первой, и она, схватив его в лапы, быстро-быстро сгрызла, откусывая по кусочку. Осмелела и осторожная подруга. Я тоже осмелела и протянула ей орешек прямо на ладони. «Давай, налетай». Она и налетела, только не на орех, а на мой указательный палец. Эх, надо было перейти на английский, ведь белка – англичанка: не поняла моих слов, или наоборот - поняла слишком прямолинейно. К счастью, не прокусила. Но палец начал гореть и дня два я ощущала ее острые зубки.
На лужайке перед оранжереей увидели толпу негров (как мы потом узнали – нигерийцев). Судя по нарядным одеждам, они что-то праздновали. В первое мгновение меня охватили смутные, недостойные ощущения, я почувствовала, что мне неприятно созерцать этих темных людей. Но стоило внимательно взглянуть на мальчика, к которому Пьер со свойственной ему доброжелательностью обратился с вопросом, как мне тотчас стало стыдно. Перед нами стоял приветливый, с чувством собственного достоинства юный джентльмен в хорошо сшитом «взрослом» костюме. Он сказал, что это свадьба. Мы подошли. Ни одной бутылки с горячительными напитками. Только вода. На лицах – та же приветливость, открытые улыбки. Танцуют. Снимаются. Невеста, прекрасно сложенная молодая леди, очень черная, в очень белом облегающем платье. Я поздравила ее и попросила позволения сделать снимки.
 Через некоторое время, которое ушло у меня на созерцание каменных чудищ с веселыми и дерзкими рожами, стоящих на столбах перед главной оранжереей, мы снова вернулись на лужайку и застали уже только молодых, которые позировали для камер. Возможно, они какие-то кино (или другие) звезды – столь легко и раскованно они принимали рискованные позы, целовались.
Поздно вечером добрались до дома. Пьер, вручая мне цветы, повторил: «Кати сказала, что Гале должно понравиться, если для нее будут цветы». Желтые фрезии я поставила в гостиной. Второй букет, составленный из лилий, гербер и хризантем, отнесла в предоставленную мне комнату, – спальню хозяев на втором этаже. Сам Пьер занял маленькую спаленку, не очень удобную, как показалось мне, но предложение обменяться комнатами отверг. Третью спальню занимает Миша – старший сын Пьера. В прихожей возле лестницы меня ожидали две пары мягких домашних туфель, купленных тоже по указанию Кати. Почему две пары? Так ведь неизвестно какой размер нужен - по крайней мере, я могу выбрать. На столике возле огромной супружеской кровати – тюбик зубной пасты и пачка косметических салфеток. На стуле – махровый халат и не менее полудюжины таких же полотенец, начиная от маленького и кончая большой простыней. Куда такая уйма? В кухне – овощи, фрукты, прекрасный молотый кофе. Шоколад из Лиона. В холодильнике запас продуктов на все случаи.
Выпили по бокалу вина. Прочитали вслух главу из моей книжки «Заходер и все-все-все». Ночью отправились на прогулку в поля для гольфа, расположенные сразу за тыльной стороной дома и сада. Вернулись одновременно с Мишей. Обаятельный господин, лет сорока с хвостиком. Сказал, что завтра угощает нас пирожными. Миша работает в Сити, он аналитик. Увлекается фотографией. Смотрели мою фотографию, которую все называют «Брейгель» – подарок Пьеру.


Зарянка. Попытка посетить Сион. Снова сады Кью. Лисичка.

Среда. Проснулась в 8. (А в Москве – 11). Спустилась в кухню. Открыла дверь веранды в сад. Прилетела зарянка. Я слышала о ней еще в Москве, по телефону, читала в письме, так что мы с ней вроде старых знакомых. Угостила ее кусочком масла на хлебе. Сварила себе кофе. Вышел Пьер, словно еще помолодевший, в темном джемпере с открытым вырезом. Принес мне стакан свежевыжатого апельсинового сока.
 Ко второму завтраку присоединился Миша. Полакомились круассанами и - пирожными (шоколадное суфле) из знаменитой французской кондитерской Maison Blanc.
Миша отправился на службу (он ездит только на велосипеде), а Пьер сел писать письма. Он упорно не пользуется компьютером, предпочитая личную переписку, а я, тем временем, изучаю дом. Окна эркера гостиной смотрят на улицу. Возле домов палисадники засажены цветами, отражающими вкус владельца. Перед домом Пьера – ухоженный газон и кустистые розы, пока еще только с бутонами. Рассматриваю портрет Кати. Очаровательная улыбка. Хорошая пара – она и Пьер. Разделавшись с письмом, Пьер показывал мне семейный альбом.
 После обеда поехали на машине в Лондонский дом герцогов Нортумберлендских (Syon House). Символ Дома – лев с напряженно вытянутым хвостом - красуется на воротах. Сион построен в 1539 году, при Генрихе VIII. В дальнейшем имя короля Генриха VIII я слышала чаще остальных королей, у меня создалось впечатление, что основные дворцы Англии были построены при нем или для него. Дворец осмотрели только снаружи, так как было уже поздно. Павлин заклокотал нам приветствие своим немузыкальным голосом, приглашая обратить на него внимание. Он красовался на высоком воротном столбе, свесив свой прекрасный хвост. Обратили, побеседовали с птицей. Ей тоже приятно.
Поехали снова в Кью-Гарденз. Полюбовались цветущей рододендроновой рощей, бамбуковым садиком и хижиной из бамбука. Поиграли на настоящих музыкальных инструментах из него же. Белки, утки с выводком утят, черепахи, выползающие погреться на высохшие стволы деревьев, специально оставленные для них возле воды. Мы словно забыли о времени. Подойдя к выходу, обнаружили запертые ворота. Никого. Тишина. Ночевать в саду? На скамейке? Растерянные, огорченные, пошли искать другие ворота, но ведь и те будут заперты… На наше счастье на дорожке парка показалась патрульная полицейская машина, делающая последний обход. Пьер поднял руку и полицейский, вежливо улыбаясь, предложил нам вернуться к воротам, которые отпер.
Вечером сходили в польский магазин, расположенный возле ближайшей станции метро. По пути узнала много интересных историй о жителях этой улицы (Sandall Road). Возле одного дома лежал разорванный мешок с мусором. - Почему? – задал вопрос Пьер, сам же и ответил, - это лиса, ищет пропитание. Только я бы на месте хозяев этого дома убрал в другой мешок то, что она раскидала. Да вон и лиса! - Пробежала маленькая лисичка с облезлым хвостом. Видно, не сладко ей питаться отбросами из мешков.
Вечером ужин с бокалом вина. Беседа. Совсем поздно Пьер один пошел на ночную прогулку. Я так устала, что доплелась только до ванны. Уснула как убитая.

Особенности «этого места». О «хрупкости». Снова Сион. Ричмонд. Пьер за рулем. Дождь.

Четверг. Утром проснулась в 6 часов. Позвонила, поздравила Андрея (сына) с днем рождения. Спустилась вниз. Пьер уже сидел на веранде и читал стихи Бориса Заходера. В саду работает поливалка. Утро прохладное. Прилетела зарянка. Пьер вынес ей угощение на блюдечке. Собрал несколько улиток. Объяснил, что они вредят дереву.
- Куда же вы их денете? – задала я естественный вопрос.
 – О, я человек щедрый, я готов ими поделиться, – ответил он, перебросив улитку в соседний сад.
Я рассказала, что нас в эту зиму одолели кроты и совершенно изуродовали мой газон:
– Но я, к сожалению, не могу быть столь же щедрой, как вы.
 – Почему вы поместили газон в этом месте? – задал он резонный вопрос.
После завтрака Пьер уехал к зубному врачу, а я завалилась спать. Вернулся с новой электрической щеткой. Посетовал, что не может поставить ее сразу на зарядку, так как у нее вилка под другой вход. Я принесла ему переходник, который лежал на комоде в моей комнате, и сама поставила прибор на зарядку.
- Если бы я только мог использовать с толком все ресурсы этого места… – сказал Пьер.
Здесь, вероятно, надо вспомнить и другие особенности «этого места», как выразился сам хозяин. Когда я облокотилась на его письменный стол, всего лишь локтем, он с тревогой предупредил меня, что надо быть осторожной, стол может развалиться.
 В доме совершенно нет зеркал. Я удивилась, что же, Кати не смотрится в зеркало? Нет, не то чтобы их совсем нет. Есть одно в гостиной, но оно стоит на низком столике, так что мне приходится приседать, чтобы взглянуть на себя. Зеркало в ванной комнате тоже неудобно пристроено. Удача! Нашла одно, овальное в раме из гипса, раскрашенного яркими красками. Оно лежало под столом в спальне. Я достала его и поставила на стол, подперев книгами и махровым полотенцем. Пьер заметил:
- Вы так мило поставили зеркало. Я его купил в Венеции, оно ручной работы. И очень хрупкое.
 Я вернула зеркало под стол, тем более что у него уже были отбиты некоторые детали украшения и лежали там же на полу, видимо, чтобы не потерялись…
Оконной ручкой надо пользоваться с большой осторожностью, стараясь держать не за рычаг, а за основание. Она тоже очень хрупкая.
В спальне на потолке висит бумажный абажур. Однажды он упал мне на голову вместе с патроном и лампой. Я так и не поняла, почему, ведь лампа вообще не включалась.
 Я люблю пить кофе из чашки (такая у меня причуда), а в буфете только кружки, самые разнообразные. С разрешения Пьера я принесла из гостиной одну из чашечек, стоявших там, явно без употребления. «Берите, что хотите, вы у себя дома». Пьер залюбовался, когда я пила кофе из этой изящной посуды. «Вы правильно выбрали, это ваш цвет. Она вам очень к лицу». Судя по всему, Пьеру показалось, что он может подарить мне эту чашку, но, поговорив с Кати, узнал - о чем и рассказал мне - что это очень ценные чашки, кажется, Мейсон. Я поставила чашку на место.
Вспомнила, что когда я впервые услышала от Пьера слово «хрупкость», оно тронуло меня неожиданностью применения.
«Вы должны быть снисходительны к некоторой хрупкости характеров людей», – откликнулся он на мой рассказ о размолвке с нашей общей знакомой. «Хрупкость характера» – замечательно звучит. Я прислушалась к его пожеланию, мы восстановили прежние отношения, хотя они вскоре снова разрушились. Значит, были тоже хрупки.
 О хрупкости собственного тела он узнал несколько лет назад, когда стало ясно, что без операции на сердце ему не прожить. Это случилось вскоре после того, как он оставил преподавательскую деятельность. (Преподавал русский язык в Лондонском Thames-Valley University). Пьер лежал в больнице, ждал операции. Ему показалось, что ожиданию нет конца. Однажды утром не выдержал и спросил у доктора, когда же ему сделают операцию. «А вам уже сделали вчера, все прошло прекрасно», – ответил тот. С тех пор - возможно, познав хрупкость своего организма - так чутко реагирует на хрупкость всего мира.

 Как-то зашел разговор о доверии посторонним лицам.
 – Я вам говорил, что у меня в мансарде проживают два студента: красивый, как девушка, японец Таро и – тоже красивый – англичанин Бен. Это их королевство, – добавил Пьер, – и они пользуются кухней на первом этаже и могут быть в доме без присмотра. Да и что у нас можно взять? Даже если воры – что можно вынести?
Я быстро нашлась и сказала:
- А я знаю, что вынесла бы я.
 – Что? – спросил Пьер с интересом.
 – Нет, пожалуй, сейчас не скажу.
 – Нет, уж, пожалуйста, скажите сейчас же.
- Я бы вынесла один из двух одинаковых очечников, что лежат на этажерке в моей комнате.
- Ну, так и возьмите, – отреагировал Пьер.
Я поблагодарила, но попросила его на всякий случай посмотреть на них. Он посмотрел и вновь подтвердил свои слова. Так я получила в подарок изящный черный очечник от GIORGIO ARMANI. Не могу не добавить, в свое оправдание, что накануне Пьер предлагал мне выбрать в Британском музее что-нибудь от него в подарок. Он привлекал мое внимание к украшениям, имитирующим старинные, соблазнял посудой. Я отказалась, сказав, что подарок должен возникнуть неожиданно или чтобы очень захотелось.
Итак, возвращаюсь к утру третьего дня, вернее уже к обеду, который я приготовила в его отсутствие. Мы вновь на машине отправились в Сион (Syon). И снова чуть не опоздали. Нас пустили, сурово предупредив, что ровно через 45 минут мы должны покинуть дворец.
В самом первом зале бросилась в глаза ветка остролиста, лежащая на дубовом кресле с гербом герцогов Нортумберлендских. Это изящный способ предупредить, чтобы посетители не садились на экспонат. К тому же, остролист, кажется, является одним из символов, красующихся на их гербе. Все отпущенные нам 45 минут Пьер добросовестно вкладывал в мою голову сведения об истории возведения аббатства и о его владельцах, вплоть до наших дней. Что же я запомнила?
Что-то примерно такое:
Построил Генрих V во исправление вины своего отца, Генриха IV, который захватил власть у Ричарда II вопреки очередности (кажется, правильно?). Далее: французская принцесса вышла замуж за Генриха V - это неплохо, но почему тогда она, дочь короля и жена короля, кончила свою жизнь в монастыре? (Надо уточнить у Пьера.) А сам король Генрих V мог бы стать еще и королем Франции, но скончался в 1422 году от дизентерии (плохо мыли овощи из собственного огорода? – овощи у них до сих пор растут на грядках) за какой-то месяц до кончины короля Франции, отца жены. Надо же, как не повезло! Еще бы месячишко протянул и…
 Нынешние владельцы имения - семья герцога Ральфа Нортумберленда. Очень молодой герцог. Фотографии его и герцогини Джейн стоят возле камина.
Прогулка в парке. Знакомый павлин – привет Павлин! – лебеди, белки, журавли. Снова чуть не опоздали, теперь на выход из парка, вернее, уже опоздали – ворота заперты. На счастье подъехала сотрудница на машине и пультом, прямо из машины, отперла ворота.
 Поехали в Ричмонд (Richmond). Это предместье Лондона на Темзе. Пробки на дороге – время окончания работы. Стоя у светофора, рассматривали проходящих людей. Пьер – девиц, а я всех подряд. Обсуждали, кто из них мог бы нам понравиться и почему. Интересная игра – мы узнавали многое друг о друге.
Наблюдаю манеру поведения Пьера за рулем. Он удивительно профессионален и элегантен в вождении. Непременно подаст галантный знак водителю, ожидающему возможности выехать на главную дорогу или поменять ряд. Так же, кстати, поступают и остальные. И непременно в ответ получат столь же галантный знак благодарности. Но справедливость превыше галантности. Такой эпизод: Пьеру подали знак, что уступают дорогу. Однако совершенно неожиданно он не выразил признательности уступчивому водителю. Заметив мое недоумение, пояснил ворчливо:
- Нечего стараться, ведь было мое право.
Следует отметить его ответственность за безопасность: Пьер устал в дальней поездке; нашел стоянку, закрыл глаза и на минуту заснул, потом сделал несколько физических упражнений и, как ни в чем не бывало, сел за руль.
Пытаясь вырваться из пробки, нырнули в какой-то переулок, указывающий, что там Темза. Действительно, набережная. И оказалось, что, ввиду позднего времени, сколько угодно свободного места и не надо платить за стоянку. Пошли по набережной, залитой наступившим приливом. Но мне нужен был уголок, куда бы я могла забежать хоть на минуту. Зашли в паб. Пьер объяснил мне, что слово «Pub» произошло из понятия «публичное место». Он сразу же нашел оставленную кем-то газету и предложил мне послушать в его изложении новости. Отдохнули и пошли дальше.
 Очень скоро начались старинные особняки, королевские резиденции, дома для фрейлин – словом, все для проживания королевского двора. Одновременно начался и легкий дождичек. Пьер нацепил панамку, я - платочек, и мы побежали, прячась под воротами, навесами и деревьями. В пабе, куда мы тоже пытались спрятаться, стоял такой шум застолья и было так накурено, что мы поскорее вышли, но, движимые любопытством и непонятным озорством, прижав носы к мокрому стеклу, решили рассмотреть публику – уж очень она веселилась, расслабляясь после работы. На наши физиономии изнутри обратили внимание и жестами стали звать к себе. Нас охватило веселье, какое бывало в детстве, когда бегаешь по лужам и мы, взявшись за руки, побежали к машине, нимало не заботясь об обуви.
Ужин. Читали мою книгу.
– Ваша манера писать и общаться, очаровательна, – откликается на мое чтение великодушный Пьер.
Приехал мокрый Миша. На велосипеде не укроешься. Начали, уже ночью, пить зеленый чай. Долго беседовали. У Миши очень хорошие глаза, заинтересованный взгляд. Прощаясь на ночь, Пьер, находящийся против меня, взял мою левую руку, чтобы поцеловать, а Миша, сидящий слева, словно повторяя отца, попросил оставшуюся беспризорной правую, и мужчины одновременно поцеловали мне руки, так что получилось крест-накрест.


О цветах. Вестминстерское аббатство. Месса. Ужин в «Табуретке» и концерт в бывшей церкви. Зал игровых автоматов.

Пятница. Проснулась позднее обычного. На кухне возле раковины стоят фрезии: Пьер поставил, чтобы подрезать стебли и сменить воду. Мне стало совестно, что не я подумала о цветах…
 Завтрак, снова беседуем. Продолжая тему цветов, Пьер сказал, что любит дарить цветы, но не любит носить их на похороны. «Мне жаль цветы, они на могиле тоже умирают без воды».

Этим же летом Пьер больше месяца гостил у меня в Комаровке. Он часто приносил в дом цветы. Это могут быть три букетика васильков или, наоборот, одна лилия со множеством бутонов-сигар. Какая-то внутренняя гармония руководит им. Или такой случай: мы возвращались с ним после необходимого, но скучного визита, да еще было душно, так что я слегка приуныла. Пьер остановился возле хорошенькой цветочницы. Я подумала, что он, как обычно, не может пропустить интересного человека, особенно женщину. Так и есть. Он беседует с ней о цветах и одновременно присматривается к ним. Просит вынуть пять роз неожиданного оранжевого оттенка. Держит в руках. Внимательно смотрит на букет: «Добавьте еще две». Теперь доволен. Целует меня в щеку и вручает букет: «Ну, вот, вы и улыбнулись». Расплачивается и тут же забирает мой подарок себе: «Цветы должен нести мужчина». (Вот уж не думала!) Его большая красивая рука ловко обхватывает сверток.

 Мы никак не можем собраться рано, нас слишком увлекают беседы. Из дома вышли после обеда. Первый раз в метро. Оно всего в 8-10 минутах ходьбы. Центральная линия. Наша станция Hanger Lane. В поезде – семья с двумя девочками. Как только мы вошли, старшая тотчас встала и уступила место Пьеру (не мне!). Пьер, конечно, усадил меня. Тогда другая, младшая девочка тоже встала и уступила место Пьеру.
Сегодня по плану Вестминстерское Аббатство. (Westminster Abbey, XIII–XVIII век). Наконец-то я увидела туристов, да сколько! Где мы были все эти дни, если я совсем не видела толпы? Это заслуга Пьера. Но уж теперь деваться некуда. Я должна поклониться Диккенсу. Занимаем очередь. Подходит солидный распорядитель в пурпурном великолепии, проводит рукой позади Пьера, словно отсекая чистых от нечистых. Мы последние, которые войдут. Оказавшиеся позади смотрят на нас с завистью. Пока стоим в очереди, Пьер пытается внедрить в меня важные и необходимые сведения. Но, кажется, напрасно - они тут же выветриваются – слишком много впечатлений.
 Пьер, держа меня за руку, ведет по самым интересным местам, ловко маневрируя среди толпы. К Диккенсу, в уголок поэтов, мы попадаем перед закрытием. Я, как и два года назад, прикоснулась рукой к его памятной плите…
Нам, последним, повезло. Через несколько минут в аббатстве начнется служба. Хор мальчиков вместе с мужским хором исполнят псалмы.
Минута в минуту служитель в черном облачении проводит и сажает всех на места, где до нас сиживала избранная аристократия Англии, где сидят зрители, когда коронуют или венчают членов королевской семьи. Пьер показал мне места королевы и принца. (Prince of Wales). Появился распорядитель с жезлом. Он ввел трех ангелоподобных малышей в белых одеяниях и усадил их в первом ряду. Потом ввел певчих, расположив их так, что «ангелы», преисполненные серьезности, оказались в центре певцов, и месса началась. Пение прерывалось чтением. Перед каждым из присутствующих лежит книжечка с текстами псалмов, по которой можно петь или произносить слова молитвы. Периодически все встают и стоя продолжают пение. Садятся, поворачиваются вслед за распорядителем. Пьер помогал мне, указывая место, исполнявшееся в данный момент. Я старалась попасть в тон. Закончив мессу, все поклонились, сложив руки перед грудью, и певчие удалились. Мы уходили, бросив последний взгляд на прекрасные своды.
Прошлись по улицам, где живут парламентарии, – близко от парламента, чтобы суметь по первому зову быстренько собраться на заседание.
Заглянули в колледж (Westminster School), расположенный в этом же квартале, предварительно испросив разрешения у привратника в нише ворот. Это знаменитое учебное заведение для одаренных или состоятельных ребят – прообраз Кембриджа или Оксфорда. Здесь они учатся и живут – дортуары, классы… В закрытом дворе, окруженном старинными домами, стоящими каре, на зеленой лужайке мальчишки гоняли мяч, бегали, болтали друг с другом и с девушками.
Недалеко от парламента зашли в бывшую церковь St. John’s, где теперь вместо службы идут концерты. Купили билеты на концерт с интересной программой: Моцарт, Брамс, Фалья, Скалькоттас, Равель. Исполнители – дуэт братьев Альванис: скрипка и фортепиано. Скрипач – совсем молодой, с удивительно обаятельной улыбкой. Зал полон. Мне кажется, туристов не было, одни аборигены. Перед началом зашли в ресторан The Footstool (табуретка – как перевел Пьер) в этом же заведении. Ужин состоял из маслин, помидор с сыром, супа из шампиньонов и порея, форели. В антракте гуляли возле Темзы.
После концерта прошлись по ночному городу. Заглянули в зал игровых автоматов. Мне бы поскорее унести оттуда ноги, так как я азартна. Меня надо сдерживать. В давние годы в Болгарии, когда мы с Борисом впервые оказались «за границей», я каждый вечер ходила к «однорукому бандиту» и проигрывала то, что по неопытности только что выигрывала. (Новичкам обычно везет.) Но сейчас я увидела нечто новое. Не могла оторваться от гонки на машинах. На настоящем, по крайней мере, с виду, мотоцикле, сидела деваха, уже точно настоящая, с тяжелой аппетитной попкой и управляла рулем, который, правда, не руль, а пульт. А на большом экране мы видим мчащийся гоночный автомобиль. При этом реальный мотоцикл, не продвигаясь вперед, повторяет в точности все выверты машины, так что у гонщицы полное ощущение скорости и закидывания машины при каждом крутом вираже. Но и навстречу ей мчатся другие, мешают бордюры обочин, столбы у дороги. Того и гляди, будет авария. Хорошо, что у меня окончились фунты, а то бы я непременно соблазнилась.
 Чтобы пополнить карман фунтами, дошли до вокзала Ватерлоо, где я обменяла доллары по чудовищно невыгодному курсу. На третий день у меня от них осталось с гулькин нос. Хорошо, что есть карта "виза".
Вернулись в половине первого ночи.

Махровый халат, садовая калитка, шоссе на Кембридж. Хемптон – Корт и знаменитый лабиринт.

 Суббота. Вышла после душа в махровом желтом халате. (Это важно. Не цвет, а то, что только халат.) Выпила в одиночестве кофе на веранде, записала вчерашние впечатления. Спустился - тоже в халате, но поверх пижамы - Пьер. Распахнул дверь веранды и предложил прогуляться по садику. Подвел меня к заднему забору и показал незаметную калитку, скрытую колючим кустарником. Отодвинул ржавый засов, порадовавшись тому, что он неожиданно легко открылся (снова хрупкость?). Спросил, пролезу ли я в узкую щель сквозь плющ. Выглянув наружу, я поразилась красоте простора лужаек, возникших передо мной. Конечно, пролезу! Огромное зеленое поле, но не ровное, а холмистое, иногда с деревьями, горками и низинами. Мы уже гуляли по этому полю, но тогда была ночь и вышли мы на него совсем другим путем. Поля для гольфа. Все выкошено, как, впрочем, все лужайки Лондона. Трава словно бархат. Кое-где торчат флажки. Теперь я догадалась, откуда взялись в саду Пьера шары для гольфа. Только вчера подобрала 5 штук, подумала: может, дети оставили? Значит, их случайно закидывают игроки.
Мы пошли по лугам, на которых кое-где уже стояли с клюшками ранние игроки. Шли, стараясь не мешать их игре. Было солнечно, но прохладно.
Миновали лужайки и оказались в густом чистом лесу, отделенном от полей оградой из тонких жердей. Идешь по тропинке и кажется, что нет конца этому лесу. Тем неожиданнее было появление широкого четырехполосного, а может быть, и шире (обалдев, не поняла даже), шоссе.
Ехали автобусы, автомобили, а мы стояли возле светофора. Я с недоумением оглядела себя. Ну, Пьер, он свой человек здесь, а я? Что делает эта почтенная леди на большой лондонской улице в желтом махровом халате и домашних тапочках? Нажав кнопку на светофоре, мой спутник включил красный свет, чтобы мы могли беспрепятственно пересечь шоссе, ведущее на Кембридж, как он разъяснил мне. Остановились двухэтажные автобусы, в которых по случаю выходного дня ехали туристы, быть может, в тот самый Кембридж; встали вежливые машины, с еще более вежливыми и ничему не удивляющимися англичанами. Ну и что тут такого? Семейная пара (как иначе можно подумать про нас?) после ванны решила совершить утренний моцион, пройтись по Лондону, не утруждая себя такими условностями, как подобающая одежда. Мне тоже ничего другого не оставалось, как принять достойный вид: да, так было задумано – прогуляться в халате по городу и пересечь шоссе. За ним начиналась улица, очень похожая на ту, где живет Пьер. Это даже не улица, а зеленый поселок. Больше я уже не смущалась. Вернулись совершенно другой дорогой, но все равно через лес. В этом, другом лесу, Пьер увидел брошенную кем-то картонную коробку, поднял ее, развернул в лист, потом свернул в трубку и долго нес, пока не встретил мусорный контейнер. После этого и я начала собирать мусор. Собирала все, даже крышки от бутылок, тем более, что они меня интересовали: мой младший внук Павел решил коллекционировать такие пробки. На выходе из леса нам предстояло пройти через калитку, которая называется kissing gate. Она устроена так, что проходит одновременно только один человек, а если двое, то в какой-то момент они оказываются по разные стороны невысокой калитки и могут поцеловаться. Нет, нет, мы прошли без киссинга. К дому вернулись совсем с другой, парадной стороны дома.
- Ну, Пьер, вы меня сегодня удивили.
- Леди надо удивить или рассмешить, так считает Кати,- сказал Пьер.
Ключей у нас не было. Пьер повел меня к калитке возле гаража, через которую мы попали в садик, где гостеприимно открытая дверь веранды встретила нас. Да, только ленивый не залезет в такой, радушно-распахнутый дом.
Завтрак – йогурт с овсяными хлопьями и фруктами.
Беседовали о детях – трудный вопрос: вмешиваться ли в жизнь наших взрослых детей? Поддерживать ли их материально? Пьер оставил своих (четверых) детей в покое, хотя не слишком доволен судьбой некоторых из них.
Сам Пьер обрел финансовую независимость, получив неплохое наследство после смерти своей матери. Однако предпочел использовать средства на путешествия и помощь неимущим.
Едем на машине в Хэмптон-Кортский дворец (Hampton Court Palace) – великолепное здание, построенное кардиналом Уолси в XVI веке. 1000 комнат с учетом всех последних санитарных изобретений того времени. Даже сточные трубы, сделанные из свинца. 3.5 мили трубопровода для родниковой воды. Темза рядом. Гости прибывали сюда по воде.
Кардинал, построивший этот прекрасный замок, сначала был возвеличен Генрихом VIII и получил от него невероятную власть и несметные богатства, а в дальнейшем, с той же легкостью, как взлетел, так и лишился всего. Лишился должности, почестей, дворца и был изгнан своим бессердечным господином (кажется, за то, что отговаривал короля жениться на Анне Болейн) в йоркскую епархию (чем плоха епархия, затрудняюсь сказать). Без Генриха VIII, его шести жен и наследников, боюсь, обеднела бы история Англии. Кардинал с горя скончался от сердечного приступа. Да и бедняге Генриху VIII как-то не везло: он то и дело становился вдовцом, отсылая одну жену за другой то в монастырь (например – первую, где она и умерла), то сразу, чтобы долго не мучались - на плаху. Две или три из них потеряли из-за него голову (по-настоящему), в том числе и упомянутая Анна Болейн (видать, прав был Уолси!), да и сам он умер, по нашим меркам, сравнительно молодым, не дотянув даже до шестидесяти лет.

Экскурсоводы Хэмптон-Кортского дворца одеты в костюмы 17 века, ткани для которых, сотканы по старинным образцам. Пьер разговорился с молодой дамой в пышном парике. Ему удается очаровывать всех женщин. Она не стала исключением. В результате, мне было позволено потрогать ткань ее платья, фижмы и каркас под юбкой. Даже украшения.
 Хороши “бестии”, охраняющие мост. Парк и газоны в стиле барокко. Приятно увидеть яркий, живой “персонаж”, увековеченный Дж. Джеромом – Хэмптон-Кортский лабиринт. Кстати, как изменились цены с конца 19 века! Гаррис – один из героев повести «Трое в одной лодке…», сетует, что «два пенса за такой до смешного простой лабиринт» - непомерная цена. Я не узнала, так ли он прост на самом деле и так ли дорог, – мы просто не успели в него попасть, но осмотр дворца стоит около 9-ти фунтов.
Проголодавшись, пошли обедать в ресторан “Carlton Mitre”, прямо над рекой. Ну, какие тут 200 фунтов, которые только что обменяла! Трети суммы как не бывало. Обед состоял из вкусного протертого супа изумрудного цвета, рыбы с обточенной молодой картошкой и яблок, поджаренных ломтиками с мороженым крем-брюле.
Вернулись поздно. По дороге проехали Ричмонд. Дивные места. Где-то здесь жил Диккенс. Пьер вел машину отменно, хотя уже спустились сумерки. Когда он остановил ее перед домом, я зааплодировала ему, как пилотам при посадке самолета.

Разговор о политике и выводы, последовавшие из него. Обед с сыном Пьера, Мишей, и посещение частных садов. Ричмонд- парк. Заповедник Изабелла.

Воскресенье. Утром вымыла голову. Волосы легли превосходно – хорошая вода. Здесь ее пьют прямо из-под крана. Даже в ресторанах Пьер просит дать ему стакан водопроводной воды.
Сходили в польский магазин. Я покупала молоко и мягкий сыр к своему кофе, а Пьер накупил гору прессы на всех языках и шоколад. Он предложил мне выбрать, что понесу я. Прикинув взглядом толстенную пачку газет, выбрала продукты, проворчав что-то не слишком учтиво о вреде чтения такого количества газет. Пьера моя реплика не только огорчила, но даже рассердила. По дороге мы с ним чуть не поссорились, кстати, первый и последний раз. Дома, за завтраком, продолжили разговор о политике и активности в ней. Он считает, что мы все должны вмешиваться в жизнь своей страны и применять доступные меры для влияния на мировые события, вплоть до стояния с лозунгами на площади. Что-то в этом роде. Моя попытка объяснить свое отношение к таким действиям еще больше рассердила его. Мне удалось погасить накал страстей, сказав, что сам Пьер, даже если вообще ничего подобного делать не станет, а просто будет жить, как живет, явится фактором воздействия на сознание и воспитание людей больше, чем открытый протест на площади. Его приветливость, внимание, благожелательность, по-детски душевная чистота оказывает благотворное влияние на людей, так или иначе соприкасающихся с ним. Он помогает детским домам в России – посылает деньги, лекарства, лингвистические курсы. Поддерживает отдельных людей. Одной женщине, например, купил швейную машинку, чтобы она могла начать свое дело. Вспомнила картонку, которую он подобрал и отнес в мусорный ящик. Для взаимопонимания между людьми приглашает к себе гостей и занимается ими, тратит свое время и душевное тепло, вот как со мной. Сказала, что и я принесу больше пользы обществу, если буду делать честно то, что мне свойственно и что лучше умею. В заключение спросила:
- Пьер, надеюсь, вы меня прощаете за то, что я не стою с лозунгами на площади? - Мы рассмеялись. Но с этого дня я стала внимательно слушать его рассуждения о политике, о новостях и острых проблемах, которые возникают в обществе. Каких? Экономическое положение, когда людей тревожит необеспеченность работой. Проявление всеобщего эгоизма.
- Условия здесь щедрые, и значительная доля населения просто бездельничает, живет за счет подачек государства. Я думаю, что «щедрость» вызывается тем, что правительству проще выплачивать пособия, лишь бы избежать взрыва недовольства, - объяснил мне Пьер.
 Во Франции, например, – беспокойство общества по поводу ношения знаков своей религии – крестов или звезды Давида больших размеров или нарочито на виду; женщинами востока – черных покровов на голове. Запретить или не запретить? Однако мнение Пьера: «Не надо навязывать крутых поворотов. Большинство должно проявлять терпимость к меньшинству. Лозунг французской республики включает не только «свободу», но «братство и равенство».

Позднее в нашей Комаровке мои друзья и Пьер обсуждали эту тему и пришли к курьезному выводу: по сути, сам Пьер своей яркой доброжелательной улыбкой в России вызывает такое же беспокойство, как и слишком вызывающие символы другой веры, чуждой для данной страны. Пьер выделяется из общей толпы людей – сразу видно, что он не наш человек. Его вера – вера в добрых людей, а знак ее – открытая улыбка. Я отмечала уже, как легко откликаются на нее лондонцы, посылая ответную, – они единоверцы. И мрачно, с долей недоверия, даже иногда с испугом, словно видят «нездорового» человека, – у нас.
«Запретить вызывающие улыбки в общественном месте», – рассмешили мы Пьера резолюцией, принятой на нашей террасе.
 
После завтрака снова пролезли сквозь заднюю калитку, которую я сама открыла, не опасаясь ее хрупкости. Миновали лужайки гольфа, подошли к ограде леса и увидели машину, наполненную садовым оборудованием, двух лесничих, подрезающих бензопилой деревья, и еще одного человека, не похожего на лесничих - он орудовал обыкновенным секатором, прореживая кустарники. Пьер сразу же определил, что это волонтер. Так и оказалось. Не в правилах Пьера пройти мимо интересного человека. Разговорились. Учитель. Ему 68 лет. В молодости был яхтсменом и перегонял яхты с континента на континент. Например, из Англии в Австралию. Четыре дня в году он добровольно ухаживает за лесом. Так он установил для себя.

Миша пригласил нас сегодня на обед в Кью Гарденз, после чего мы наметили посещение открытых садов. Об этом мероприятии Пьер сообщил мне в первый день, когда мы шли в ботанический сад. Помню, он привлек мое внимание к объявлению, где сообщалось, что в воскресенье будут открыты для обозрения частные сады. Я еще тогда немножко удивилась, хотя промолчала, – ведь эти сады находятся в непосредственной близости от Ботанического. Как они могут соперничать с ним? И зачем? Но англичане – странные люди. Значит так надо.
Миша уехал, как обычно, на велосипеде, а мы на машине. Подойдя к воротам Кью, увидели Мишу, который ждал нас, загорая на солнышке. Обедали в бывшей оранжерее, превращенной в удобный ресторан самообслуживания. На лужайке перед ним сидели, лежали, бегали довольные люди. С кофе и пирожными мы тоже вышли на травку. С Мишей у нас сложились очень хорошие отношения. Я пригласила его приехать в гости.
 Возможно, здесь я должна вспомнить, что о восьмимесячном Мише и его папе Пьере, которому тогда едва перевалило за тридцать, упоминает в своих дневниках Корней Иванович Чуковский. Он прилетел в Лондон в мае 1962 для получения в Оксфордском университете почетного звания доктора литературы и почестей по этому случаю, и Пьер Хотнер (как слегка исказил, запомнив на слух его фамилию К.И.) с группой студентов встречали его. Приехала на автомобиле жена Пьера с Мишей – «умное глазастое лицо – прелестный мальчуган». Теперь этот Миша вырос в прелестного мужчину с умным глазастым лицом.
После обеда мы направились в частные сады. Хорошо, что я бросила в багажник запасные туфли. Долго брели по переулку, отыскивая вход в эти садики с тыльной стороны владений. Вот, наконец, главное объявление с красной стрелкой, указывающей направление движения. Мы у цели.

 Gardens Open.
 Kew Green Gardens.
 69, 71, 73 Kew Green.
 Sunday 23 May, 2- 6 pm.
 Combined Admission (Знак фунта стерл.) 4.50
       Children 50 p
       Dogs on leads.

 Итак, билет стоит 4.5 фунта. И это за то, чтобы посмотреть садик, точно такой же, как собственный. Зато собаки бесплатно. Им, несомненно, необходима воскресная прогулка и возможность пописать в чужом саду. Оказывается, мы не единственные, как я думала, странные посетители. Вот немолодая супружеская пара, купившая билеты перед нами. Им прикрепили желтую бумажную наклейку, означающую, что «уплачено» и они могут побывать еще в двух садах. От Пьера я узнала, что деньги от этого мероприятия пойдут на благотворительные цели. А если точнее – на поддержку медицинских сестер, ухаживающих за безнадежно-больными. Отсюда и заинтересованность посетителей: приятно время провести и помощь оказать. Пьер заплатил за всех.
 Дом № 69. Через калитку, как в саду у Пьера, только не такую ветхую, спускаемся по крутой тропинке, выстланной деревянными брусками, чтобы не скользить во время дождя. Проходим мимо компостной кучи, которая вернула меня мыслями в Комаровку, где у нас такая же, только не огороженная досками. Что ж, начало многообещающее. На газоне – куст лиловых ирисов. «Наверное, в Комаровке тоже расцвели», вновь порадовалась я совпадению. Супружеская пара внимательно рассматривает ирисы, словно диковину, – надо же на что-то смотреть. Невысокая яблоня с завязью. (Надо бы и в Комаровке заменить старые, отжившие свой век яблони, на подобные.) Удобно собирать урожай. В саду, помимо нас, посетители, прибывшие раньше. Вот две немолодые дамы, типичные английские леди. Не знаю, как должны выглядеть типичные английские леди, мне кажется именно так. Они чинно прогуливаются по лужайке. Рассматривают дом. Беседуют с хозяйкой. Накрыт к чаю стол, за которым сидит почтенный джентльмен. Вероятно, можно и чаю испить. Фотографирую Мишу, внимающего отцу возле цветущего куста роз. На этом снимке видно фамильное сходство.
Мы прощаемся с хозяйкой сада и идем в дом № 71. Возле калитки сидит строгая леди, внимательно проверяющая наличие желтой наклейки. Мне пришлось даже лацкан пиджачка отвернуть, чтобы показать. Очередная компостная куча; аккуратно сложенные ветки, колышки; странная площадка, увитая плющом, вместо привычного газона. Под плющом врыт в землю остов корзины и видно, что через нее идет ход под землю – нора. На дощечке надпись: Private: Fox. Лиса. Частное владение. Нам сообщают, что она ждет потомство. В этом саду толпятся посетители. Здесь их уже больше десятка. Вот стайка дам. Одна из них с собачкой. Конечно, на поводке. Семья с детьми. Этот сад мне понравился больше. Наверное, из-за лисы. Заглянули и в третий сад.
 Расстались с Мишей. Он поцеловал меня, потом Пьера и уехал на велосипеде, помахав на ходу рукой.
 А мы отправились на машине в Ричмонд-парк, королевское предместье (Richmond). Он расположен высоко, на плоскогорье. Там есть такое особенно высокое место над Темзой, которое называется «холм поэтов», где в прорезь кустарников (подозреваю, что кусты специально прорежают), четко выступает на фоне неба храм св. Павла в Лондоне. А ведь до него 7 миль. С этого холма прекрасный вид на Виндзор. Вероятно, это его дворцы и лужайки со скачущими всадниками открываются взору где-то далеко внизу. Картина кажется неправдоподобной. В наше-то время! Это высокое место является курганом доисторических времен – King Henry’s Mound.
Спустились пониже. Местечко называется Pembroke Lodge. Увидели дом премьер-министра лорда Джона Рассела; там же провел молодость его внук – общественный деятель, философ ХХ века, Бертран Рассел. Посидели на скамейке, где он любил сидеть вечерами.
 Захотели выпить кофе в ресторане, но там была очередная свадьба. Накрывали столы для гостей. Вместо кофе – полюбовались на английскую немолодую пару новобрачных. Погуляли в парке, где Пьер рассказал мне, что в Лондоне 30% земли занимают газоны и парки. 30%!!! И все это ухожено, выстрижено, выкошено и невероятно чисто.
Поехали в заповедник Isabella Plantation, занимающий 17 гектаров.
Деревья необычайной высоты, посажены в 1831 году при Вильгельме IV, когда был основан парк. Много водоплавающих птиц. В парке почти нет посетителей, вероятно, оттого, что воскресный день на исходе – все уже разъехались. Но все равно удивительно. Возможно, поэтому мы с невольным интересом рассматриваем каждую встречную пару, а, рассмотрев, перекидываемся несколькими словами о достоинствах и недостатках встречных. По правде говоря, нам просто интересно в это играть.
- Пьер, берем эту леди себе?
- С условием, что вам подойдет ее спутник.
 – О, я согласна.
- Нет, я уже раздумал.
- Ну, Пьер, это нечестно.
Бывало, что он сразу отказывался.
Позднее мы превратили эту случайно возникшую игру в постоянную забаву. Я заметила, что Пьера волнуют девушки с оголенными животиками.
 – Это новая мода, взгляните, – утверждает Пьер, оглядываясь на очередной соблазн. Не смею судить, я давно не была в Лондоне… Однако новое – это хорошо забытое старое. Некоторые статуи, не ведая о моде, давно оголили животики. «Пьер, взгляните…». А он мне в отместку предлагает мужественного фавна или, наоборот, Аполлона, но с отбитой деталью. Оказалось, что смотреть скульптуры с такой точки зрения тоже интересно.
Еще о вкусах. Однажды мы услышали визг. Пьер оживился и сказал: «Женский визг – прелестная реакция». Это нечто неожиданное – первый раз встретила любителя визга. Хотя, чему удивляться – ведь мне самой нравятся кошачьи и лягушачьи концерты.
В самом веселом расположении духа мы покинули заповедник Изабелла. Вдоль дороги, скорость на которой ограничена до 20 миль, пасется стадо пятнистых оленей. Поодаль – больших оленей.
Пьер остановил машину возле обрыва над Темзой в Richmond Hill и предложил мне выйти и полюбоваться, а сам остался в машине. Я не ожидала увидеть такую высоту. Река далеко-далеко внизу. По ней идет судно – оно кажется крошечным суденышком, а лодочка – словно точка. Зато очередной замок виден очень отчетливо, он где-то на склоне. Над обрывом, на каменных ступеньках сидят люди. Пьют пиво, обнимаются. Счастливые, свободные. Чисто, тихо, спокойно. Я внезапно расплакалась. От счастья, от переизбытка этой красоты, от жалости к своей стране. Когда же мы будем так уважать свою жизнь, природу? (Я уже устала собирать бутылки и битое стекло возле нашей многострадальной Клязьмы.) Вернулась в машину в слезах. Вспомнила, что я так же отчаянно расплакалась много-много лет назад, увидав Париж весной…
Пьер, почувствовав мое состояние, включил радио, и до самого дома мы молчали, слушая оперу Моцарта.

О стирке, мытье и других пристрастиях хозяина. Британский музей и подарок Пьеру от меня. Сити. Обед в японском ресторане, сидя на полу.

Понедельник. Пьер заполнил стиральную машину своими вещами и напомнил мне, чтобы я не стеснялась и стирала. Это было уже не первое напоминание. Я поняла, что он недоумевает, почему я ничего не стираю. Вспомнила, как он быстренько сдергивал свои майки, трусы и рубашки с веревки на веранде, когда я приехала. После этого стирка происходила регулярно. Снова майки, трусы, носки, рубашки… их уже не снимали с веревок, пока они не высохнут. Почему же я ничего не стираю? Я почувствовала смущение.
Вернусь немного назад и припомню наш разговор перед отъездом к Пьеру с моей полной тезкой из Америки. Взглянув на маленький чемодан, который я начала было заполнять, она строго сказала, что с таким чемоданом неприлично показываться в свете. – Почему? – испугалась я. – До сих пор он меня устраивал.
       - Во-первых, он недостаточно авантажен. Ну что это за клеточка? Но главное – он мал. Могут подумать, что ты не переодеваешься. У нас отправляются в путешествие со сменой белья не меньше, чем на неделю. - Сама-то она привезла в большом чемодане именно такое количество смен всего и регулярно стирала полную машину своего шелепетья, вплоть до комнатных туфель. Я сопротивлялась, как могла. Нечего и говорить, что, наконец, сдалась и купила чемодан среднего размера и пристойного цвета. И мне удалось его заполнить – свято место не бывает пусто.
И теперь я стою перед стиральной машиной в Лондоне и думаю: что же мне запихнуть в нее, чтобы не прослыть неряхой. Я даже по одному разу не все успела надеть. Хорошо, отнесу одно полотенце. Халат махровый не отдам – будет сохнуть долго, а мне он нужен каждый день. Может светлые брюки? Все свое мелкое я стираю под краном, и за ночь оно просыхает. Тапки еще новые – жаль их портить. Светлые брюки Пьер отказался стирать, сказав, что такое надо сдавать в чистку. Ура! Отстояла брюки, они еще вполне свежие. Полотенце выстирали!
 Продолжу тему стирки, но уже в Комаровке, когда позднее, этим же летом, Пьер гостил у меня. Он прибыл ко мне после двух недель пребывания в Питере. На следующий же день, в нашем саду, на веревке, натянутой между тремя деревьями, развевалась на ветру гирлянда недельного запаса мужского белья, носков и рубашек! Так ведь это шарж на мою картину! У меня есть лоскутная картина, которую очень любил Борис Владимирович. Даже две. Одна называется – «Любит – не любит?». На ней изображена ромашка, с которой невидимая рука обрывает лепестки. А вторая – «Любит!» И там, на веревке, натянутой между теми же самыми тремя деревьями, сушится набор мужского белья, и только одна робкая дамская штучка сиротливо примостилась сбоку. Тогда мое воображение не способно было нарисовать полную картину любви, которую может предложить иностранец! Да, далеко нам до них. Пока.
Позлословив про стирку, не лишнее обсудить и мытье. Я вижу в этих темах много общего. Помнится, я слегка удивилась, видя приготовленную для меня кипу махровых полотенец. Куда такая тьма? Но, не рассуждая, приготовила для Пьера в нашем доме все, что получила у него: в его светелке на столе стоял букет пионов, которые только что расцвели в саду; тюбик зубной пасты, новое мыло, тапки, халат и, несомненно, кипа махровых полотенец лежали в ванной.
 У себя в доме быстро поняла, для чего нужна эта «тьма». После обливания ледяной водой в саду – халат и два полотенца были мокрые. Затем происходила какая-то процедура в ванне. Еще полотенце. Днем – снова, но без холодного обливания. Ну и, конечно, перед сном. Пьеру не хватало полотенец, он снимал с вешалки мои. Мы не успевали их сушить.
Слесарь, пришедший починить что-то в ванной комнате, удивился, когда, отойдя на минутку в сарай за материалом, обнаружил, что ванная уже занята гостем. Я попросила его подождать или придти в другой раз. Слесарь выбрал первое и, ожидая, спросил:
– Что это он днем моется?
 – Он и утром мылся, и вечером будет мыться, – не скрыла я. Реакция слесаря была неожиданной:
 – Что же он, мыться, что ли сюда прилетает?

 А какой же вывод сделали мы, весело обсудив пристрастие иностранцев к стирке и мытью?
- Галина Сергеевна, – сказал наш друг Саша Виняр, – уж очень, видать, грязные эти иностранцы…

Помимо гигиенических пристрастий, у Пьера есть и другие, умолчать о коих, было бы несправедливо. Это преданная любовь к русской литературе и искусству. У меня не было возможности сопровождать его в музеи, да он в этом и не нуждался, хотя вежливо приглашал каждый раз. Он успел побывать в Третьяковской галерее не менее семи раз. Каждый раз брал экскурсовода и изучал какого-нибудь художника или направление в искусстве. Как-то не взял экскурсовода, после чего сказал огорченно: «Летал по всем залам, потому что обжорство ни к чему хорошему не приводит».
       Углубляться в литературу и расширять круг чтения ему помогали знакомые и наши друзья. Воспользовавшись советами, он накупил много книг: Платонов, Салтыков-Щедрин, Бунин, Лесков. Книги отправил посылкой в Лион, чтобы не тащить самому, да это было бы и невозможно: только от нас послано 12 посылок, шесть – из Питера. Еще и в чемодан положил. Пьер побывал в Болдине. Оттуда привез хорошие издания Пушкина. Читал мне вслух «Руслана и Людмилу», а я ему – Некрасова. Над «Несжатой полосой» я пролила неожиданную слезу – так тронули меня некоторые строки, после чего Пьер попросил прочитать стихотворение еще раз, чтобы глубже проникнуть в смысл. Увлекся «Винни-Пухом». Восхищаясь языком Бориса Заходера, начал читать все его книги, которые попадались под руку. Прочитал «Волчок», прозаическую сказку «Жил-был Фип», «Мэри Поппинс».
 В последний день, на террасе в Комаровке, Пьер предложил мне закрыть глаза и протянуть руку, на которую положил тяжелую книгу, так что рука едва не упала от неожиданности. Открыв глаза, увидела «Историю Англии», что само по себе полезно, да еще самого Чарльза Диккенса – моего любимого писателя. (Жаль, перевод разочаровал...)

Вернусь в Лондон. Утром Пьер писал письма, а я отдыхала в шезлонге. Солнечный день. В обед вынесли стол в садик. Овощи с моим “французским” соусом, рецепт которого Пьер пытался запомнить, и гречневая каша.
Едем в Британский музей на метро. Мы продолжаем нашу игру, начатую в Ричмонде. Пьер смотрит на женщин, мне оставляет мужчин. Перед нами сидит особа в юбке, открывающей весьма непривлекательные ноги. Нет, это уже не игра. Не мешало бы ей носить чулки. Мы стараемся отводить глаза. Вошла стройная, в очень короткой юбочке молодая леди. Пьер оживился и, наклонившись к моему уху, сказал: - Ох, мне как-то сразу полегчало, - а, чтобы и мне полегчало, предложил обратить внимание на молодого джентльмена, усевшегося как раз напротив. Мне тоже - «полегчало».
В музее прошли сразу в читальный зал к компьютеру и ознакомились с предлагаемой экспозицией. Меня привлекли барельефы из дворца в Ниневии. Мы отправились в зал 17, где увидели сцены охоты на оленей и львов. Расстроились, жалко животных. Очень натурально изображены страдания умирающих львов. А чем я лучше этих охотников? Сегодня купила живую форель – рыба еще долго билась и подпрыгивала. Я не знала, куда мне поставить тележку, чтобы не видеть ее страданий. Бедняга отмучилась, а мне не забыть…
Скульптура мифического животного с пятью ногами. Если смотреть спереди, то видно две ноги, стоящие параллельно, а если сбоку, то одна передняя не видна, зато добавлена она же, но в другом положении, вот и получается всего пять.
В книжном магазине Британского музея Пьер выбрал и отложил для себя прекрасно изданную и богато иллюстрированную книгу «SEX». Перелистав ее, увидела смелые изображения на камне и в камне того, чем интересовались и занимались наши далекие предки в свободное от охоты и войн время. Теперь это показывают по телевидению даже детям. Только у древних – интереснее. Пока Пьер просматривал другие книги, я заплатила за отложенную.
- Примите на память о сегодняшнем дне.
- Благодарю, это очень мило, – откликнулся Пьер.
Бродили по Сити. Банк Англии. “Старушка с улицы Треднидл” – имеется в виду статуя над главным входом. Зашли в церковь. Никого, кроме нас. Посидели на красивой резной скамье. Возле мэрии видели выезд мэра на черной машине, похожей на карету, с шофером в белых перчатках. Перед воротами стоят две тумбы, перекрывающие выезд. Я еще удивилась, куда же они едут? Но неожиданно тумбы опустились в глубину и сравнялись с дорогой, потом вернулись на место. В Сити – свой мэр, своя полиция. Перед полицейской резиденцией стоит большая машина для перевозки лошадей. Пьер показал мне здание, и даже подъезд, где работает Миша.

 Много старых строений пострадало при губительном пожаре в 1666 году и в войну при бомбежках. Например, не сохранилась церковь св. Петра, осталась лишь ограда, на которой изображен символический ключ от Рая. Считается, что св. Петр владел подобным ключом. Сохранился и огромный старый платан за оградой, на который из окна дома напротив смотрела “бедная Сюзанн”. Оду, посвященную ей, написал поэт Вордсворт. Здесь же стоял маленький Чарльз Диккенс, прибывший в Лондон. Впоследствии свою историю он описал в “Давиде Копперфилде”.
Неподалеку есть удивительно уютный дворик, через который проходит священник в церковь. Мы заглянули в него. Вдоль стены – каменная скамья. Оказывается, на ней «любила размышлять или беседовать со священником Агата Кристи», – поведал мне Пьер. На стене – памятная доска с посвящением русскому моряку: Petro (Петропавловскому – труднопроизносимое слово сократили) – that was a man. Это был настоящий мужчина. (Он служил России, Франции, Англии.) Памятник Шекспиру, но на самом деле – памятник в честь двух его друзей-актеров, которые после смерти друга собрали, подготовили и издали все его произведения, бывшие лишь в рукописях.
Это интересное, но очень утомительное путешествие по Сити мы завершили в японском ресторанчике, где сидели на полу, опустив ноги в яму – в ней-то и стоял стол. Это совсем не легко, как может показаться: стол стоял слишком близко к краю. Мы оба проявили чудеса грации и ловкости, пока забросили ноги в эту яму. Еда весьма своеобразная, даже рискованная на наш европейский желудок. Но остались живы, и даже здоровы. Закуска: на деревянной доске подали три сорта сырой рыбы с овощами (сырые стручки фасоли и что-то еще) в соусе. Суп. На второе креветки и спаржа в кляре. Чай, фрукты.

Посещение магазинов в центре Лондона. Секс шоп. Подарок мне от Пьера.

 Вторник. Сегодня решили «отдохнуть» и пройтись по магазинам. Пьер, приглашая меня в Лондон, соблазнял - помимо взаимного общения, впечатлений от города, – еще и радостями покупок. Я даже придумала, что мне нужно. Мне нужен пиджак. Не знаю какой, но из Лондона. Было также обещание посетить знаменитую французскую кондитерскую. Ту самую, с открытки присланной мне, на которой изображены мальчик и девочка, прильнувшие к ее окну. И было еще одно обещание, о котором я не забыла, но не хотела напоминать Пьеру, так как по телефону оно звучало вполне убедительно, но решиться выполнить его казалось столь же невероятным, как пройти по острию ножа.
Пьер по телефону рассказал, что на днях прогуливался по Oxford Street с приятельницей, на свидание с которой он опоздал. Я так и не поняла, какое значение имеет его опоздание, а также возраст приятельницы, которой 85 лет, но из кокетства она говорит, что ей 80. Вероятно, никакого. Далее след приятельницы теряется, зато возникает тема последних веяний моды на западе, когда люди тратят до трети своих доходов на шикарное нижнее белье, как женское, так и мужское. Не важно, что на вас наверху, но внутри все должно быть прекрасно, как душа. И Пьер зашел зачем-то в Sex Shop, который оказался на его пути, где купил для своей любимой жены Кати какие-то шикарные штучки из нижнего белья.
- И вы угодили ей?
- О, она очень довольна.
- А сумели вы угадать ее размер?
- Она ничего об этом не сказала.
- Ну, Пьер, мы непременно должны тоже зайти в этот магазин и под вашим наблюдением купить для меня что-нибудь, – расхрабрилась я.
- Непременно, непременно. Я обещаю.
Вот такими легкомысленными обещаниями мы обменялись по телефону.

 Вышли из метро Holland Park.
 Сначала заглянули в магазин сыра, просто из любопытства. Только посмотрели. Сыр дома был. Что толку комментировать? Хотя теперь и в наших магазинах можно подивиться выбору сыров. Затем - тоже пока только полюбоваться – в знаменитую кондитерскую Maison Blanc. Мы были так сыты, что даже слюнки не потекли, хотя Пьер предлагал отведать пирожное. Решили оставить посещение кондитерской до специального визита, только в нее.
 В ожидании автобуса до Oxford Street придумала очередную игру. Я сочиняю истории встречных людей и посвящаю в них Пьера. Например, вот эта молодая особа, слишком броско одетая, грубо подкрашенная. Я решила, что она не очень счастлива в личной жизни. У нее нет покоя ни в одежде, ни в душе. Она в поиске, но шансы ее на достойную жизнь сейчас очень малы. Пьер согласен со мной.
 А вот идет толстуха в растянутых брюках, небрежной куртке, некрасивой обуви. Я не вижу ее лица, а только спину и тяжелую походку. Не берусь определить ее возраст, но, несомненно, она потеряла интерес к себе и если любит себя, то слишком эгоистично. Ей хорошо в этой старой, разношенной обуви, брюках, которые не стягивают ее тело. Она и не пытается бороться за свой внешний вид. Вероятно, так же и в остальном. Вот она подошла к витрине кондитерской, смотрит на великолепие пирожных, круассанов, тортов. Она борется с собой. Ей этого лучше и не пробовать. Устоит или не устоит? Я с интересом наблюдаю. Нет, не устояла. Входит. Наверное, купит круассан, – подумала я.
Прямо почти на меня идет очень привлекательная, изысканно одетая леди. Все в ней гармонично – прическа, одежда. Ей хорошо живется, где-то у нее есть хороший спутник жизни. Она приветливо глядит на меня и улыбается. Она улыбается мне. Я тоже начала улыбаться еще до ее улыбки. Наши улыбки встретились. Мы понимаем друг друга. Мы словно равны в чем-то. Но дама быстро переводит взгляд на моего спутника, надо успеть рассмотреть и его, сейчас мы расстанемся, и навсегда. Она одобряет мой выбор. Глазами, в которых светится лукавство, говорит: «Да, вы не промахнулись…»
Подходит автобус. Поднимаясь по крутой лестнице на второй этаж, я продолжаю думать об этой встрече. У меня покой в душе. У меня тоже есть - сейчас где-то далеко - спутник, не этот, она ошиблась. Но это не важно. Я не промахнулась. Мы поняли друг друга.
 На Oxford Street заглянули в несколько крупных магазинов.
 В одном, при входе, меня пытались обрызгать рекламными духами, от чего я смогла уклониться, и в дальнейшем, внимательный Пьер заранее предупреждал подобные нападения, отстраняя прытких продавцов аромата.
 Когда я собиралась в Лондон, моя полная тезка предупредила, что в Лондоне я не найду для себя пиджака. В чем моя проблема?
Я крупная, статная – не зря занималась спортом. Я даже когда-то, в свои давние тридцать лет прошла конкурс моделей на Кузнецком мосту и была почти принята, на меня даже карточку модели завели. Демократичная фигура, если можно так выразиться. Девушка с веслом. Примерно так должна была выглядеть рядовая советская труженица. Но меня забраковала главная бандерша – дама, выводящая девочек на подиум. Ей не понравилось мое лицо. В нем, видите ли, не было той доли стервозности, которая должна присутствовать у манекенщицы. Ну и хорошо. Я просто для смеха прошла тот конкурс, было интересно попытаться. Кстати, в тот же день, когда я, сидя за компьютером в Комаровке, придумала сравнение с эталоном советской женщины, вечером, в гостях у соседей один любитель изящных искусств после первой порции шашлыка и бокала каберне спросил, не с меня ли скульптор Манизер ваял «Девушку с веслом». В один день две девушки с веслом.
 Возвращаюсь к размерам. Мне или сразу мало или сразу велико, так как в следующих размерах прибавляют на полноту. Я примеряла пиджаки и крутилась перед Пьером. У него уже, наверное, рябило в глазах. Тогда, чтобы меня развлечь, он привлек мое внимание к вечернему платью. «Это ваш цвет!» Я, словно была не с чужим мужем, а собственным, сразу же заныла: «Да куда мне вечернее платье?» Ну, и так далее. Но он резонно заметил, что примерить все равно можно. Я вдруг почувствовала легкость бытия и – была, не была! – примерила. Какой цвет посчитал Пьер «моим»? Цвет густого красного вина. Платье сидело отменно, но чтобы почувствовать его, следовало бы поменять макияж, туфли… Словом, наше развлечение подходило к концу. Я восхищалась Пьером – во время всех примерок он безмятежно сидел в кресле и читал свою любимую прессу, иногда отрываясь, чтобы взглянуть на мой новый наряд и покачать отрицательно головой. - Все, – сказала я, - больше в магазин ни ногой. Только глазеть на витрины.
 И вдруг, словно по заказу, – тот самый Sex Shop. Как нельзя более, кстати, особенно после усталости от бессмысленных примерок. Видимо, он правильно расположен…
 Я вспомнила, что ровно 20 лет тому назад мы с Борей и нашим другом Сашей Некричем оказались точно перед таким же шопом, только в Париже. Для нас, советских людей, это было шоком. Мы впервые видели подобное. Мужчины зашли в магазин, а я стыдливо крутилась поодаль, поджидая их. Не скрою, что они кое-что купили, каждый в меру своего представления о шикарной жизни. Что купил Саша, я так никогда и не узнала, а то, что приобрел муж, я, естественно, знаю и нахожу, что он проявил здравый ум и знание семейной жизни.
 И вот теперь я смело, без колебаний захожу в подобный «шок» с чужим мужем. Может быть, именно потому, что с чужим, а не с близким человеком, я не испытываю ни тени смущения. А может быть, возраст диктует свои законы. А может быть, воспитание, которое мы получили за эти полтора десятка лет перестройки взглядов, в том числе взгляда на секс всем нашим обществом.
Словом, мы смело заходим, как в булочную.
На первом этаже – белье. Если говорить о качестве и цене, то покупать красивое белье, на которое не грех потратиться, надо не здесь. Но если о причудах, то, конечно, выбор велик. Белье любого немыслимого цвета. Пронзительно синее, красное, черное с красным кружевом. Отделанное мехом, металлом, только что не черепицей. Лифчики с дырочкой для соска. Трусики, расчлененные посередине – беспомощные, висят на плечиках, нагло пялясь своей прорезью.
- Как вы думаете, для чего здесь разрез, – спросил совершенно серьезно мой спутник.
- Ну, Пьер, сами думайте, – уклоняюсь я от прямого ответа. Ну, не нашивали таких, так ведь можно и сообразить?
Не знаю, должна ли я перечислять все изобилие причуд, на которое способно воображение гурманов от секса? Да я и не успела все рассмотреть – выхватила взглядом что-то интересное, а остальное прошло мимо сознания.
- Почему надо приковывать женщину ремнями и цепями? – удивился Пьер, в недоумении рассматривая палаческие принадлежности. «Думаю, изначально в мужчину заложен инстинкт охотника, когда надо догнать, преодолеть сопротивление жертвы, а так просто - не интересно». «Зачем плети?» – он просто не допускал, что женщину можно бить. Его неосведомленность и открытость, когда он задавал вопросы, заставила меня призадуматься. Ведь он родился во Франции, а мы всегда считали, что французы доки в делах любви. И вдруг – такая наивность. Я почувствовала себя гидом в этом месте, словно природа дала мне право разобраться и даже объяснить спутнику, как он накануне добросовестно объяснял мне про последовательность королей и отсечение голов.
 Оправившись от первых впечатлений, я оглядела публику. Старушка – седенькая, но еще на своих двоих, с молодой особой. Подруга? Может, дочь? Заинтересованно рассматривают товар. Две особы в глухих черных платках – женщины угнетенного востока. Возраст определить затрудняюсь. Молодая пара. Супруги или любовники? Темнокожий мужчина. Одинокая женщина. Словом, как и товар в магазине, – тоже на любой вкус.
Поднимаемся на второй этаж. На отдельном столе выставлены экспонаты лучших технических достижений в области наслаждений. Можно включать и сравнивать модели. К нам направляется с ослепительной улыбкой темнокожая продавщица. Мы отказываемся от ее услуг. Сами видим…
 Вижу знакомую старушку с напарницей. Снова молодая пара. Они справляются сами. На стендах – еще больший выбор, словно в детском игрушечном магазине: машинки любых цветов – механические, заводные и электрические. Взрослые дяди и тети держат игрушки в руках, определяют на ощупь качество материала, нажимают кнопки. Игрушки вертятся, трепещут, вибрируют, внутри перекатываются жемчужные бусинки. Вдруг захотелось обратно в отдел пиджаков… Но я по своей природе авантюристка, надо пройти приключение до конца. До какого? Еще не знаю, но надо.
- Дорогая, как вы думаете, для чего этот дятел на стволе? – деловито спрашивает меня Пьер. Что я должна ему ответить? Меня вдруг охватил приступ неудержимого смеха, словно я снова стою в желтом махровом халате на Оxford Street, а Пьер уже нажал кнопку остановки движения…
Я задумалась, соображая, как лучше сформулировать ответ о назначении птички и надо ли вообще отвечать, как Пьер неожиданно сам сообразил, объяснив мне по детски наивно, да еще такими словами, которые в моем сознании ассоциируют с запрещенными для произношения вслух. И я понимаю, что наши запретные слова для него всего лишь перевод их запретных слов, но по-русски они для него вроде медицинской терминологии. «Как, если бы я услышала их на английском, они бы меня не шокировали, но именно их Пьер никогда бы не произнес при мне», – подумала я, перейдя в этот момент через тот Рубикон (через привычный запрет), поняв, что сегодня можно называть вещи своими именами и разговаривать на такие темы, которые до этого казались шокирующими. Мне стало легко. Но мои познания Пьера явно не удовлетворили. Он попросил помощи продавщицы, и она бойко затараторила, объясняя и показывая, думаю, очень профессионально. После такого внимания неудобно было уйти, не оставив хоть небольшую сумму в их магазине.
- Как вы думаете, что мне купить для Кати? – спросил меня Пьер. – Вот эту с жемчужинами или ту синенькую с дырочкой?
- Я думаю, для начала выберите что-нибудь поскромнее, ведь неизвестно, как она вообще отнесется к этому.
- Да, пожалуй, я так и поступлю.
Я посоветовала ему взять то, что когда-то купил мой муж – «это» не изменило свой облик до наших дней. Пьер так и поступил. В руках у него, когда мы покидали магазин, было два совершенно одинаковых пакета, перевязанных красными лентами, один из которых он протянул мне:
- Примите на память о сегодняшнем дне.
- Благодарю, это очень мило.
Мы квиты.

Виндзор. Усыпальница королевы Виктории. Чтение псалмов в капелле св. Георгия.

 Среда. Поездка в Виндзор. Выехали в 13 ч. Дорога по спидометру – 35 км. Или миль?
Старинный город с узкими улочками. Покосившийся домик, возле которого все фотографируются стоя рядом – хорошо виден наклон дома. Из дома помахали рукой. Могут и чай предложить – столик с парой стульев.
 Мавзолей (Frogmore) – усыпальница королевы Виктории и принца Альберта. XIX век. Нам повезло с посещением мемориала, который открыт всего раз в году, в первую среду после 24 мая, дня ее рождения. И надо же, мы попали в самую точку. Принц Альберт умер в 40 лет, а королева прожила без него еще около 40. Она умерла в первый год нового, XX века. На надгробии королева увековечена молодой, какой была при жизни принца. Королева Виктория – родоначальница династии теперешней королевы. От нее у подножия памятника стоит огромный букет в бело-розовых тонах – розы, лилии. Все свежее, удивительно красиво. Думаю, что в букете не одна сотня цветов.
Замок. Кукольный домик. Зал в синих тонах, где королевской милостью посвящают в рыцари и жалуют титул лорда. Из окон замка виден Итон (колледж, основанный в 1440 году), поля для конного спорта. В начале июня в замке будет большой прием для награжденных орденом Подвязки. 18 июня в Виндзоре накрывается стол на 150 персон в честь победы под Ватерлоо при Георге IV.
В 17.15 открыли врата капеллы святого Георгия (St. George’s Chapel, Windsor Castle) – главного храма при дворце Виндзор. Нас приветливо встретила служительница и усадила на скамью в центре зала. Началось чтение псалмов. Все повторилось, как в Вестминстерском аббатстве. Только не было хора мальчиков. Каждый псалом заканчивался словом “Аминь”. Называются эти псалмы “An order for evensong”.
На обратном пути заехали в супермаркет за продуктами. Ужинали дома. Легла рано.

Книга карикатуриста Жан-Жака Семпе. Посещение французской кондитеской (Maison Blanc). Улица и парк Холланд в центре Лондона.

       Четверг. Легла рано, встала поздно. Стол к завтраку уже накрыт. Апельсиновый сок выжат. Пьер, не в пример мне, в блестящем виде. После завтрака провели время в приятной беседе. Пьер показал книгу “Raoul Taburin” французского карикатуриста Jean-Jacques Sempe, переводя мне трогательную и одновременно веселую историю, сочиненную и иллюстрированную самим автором. Историю о Табурине, человеке, который стал хорошим мастером по ремонту велосипедов только потому, что сам все время падал, и ему приходилось то и дело чинить свой велосипед. По доброте душевной и ради дружбы этот добрый малый не смог отказать своему другу фотографу, мечтавшему сделать снимок велосипедиста, скатывающегося по горной тропе во время дождя, чтобы дорога блестела. Фотограф был столь же велик в своей профессии, как и его друг в езде на велосипеде. Табурин свалился в пропасть, вероятно, не слишком глубокую, а фотограф с испугу снял, совершенно случайно, полет на велосипеде над бездной. Они оба прославились, хотя и пришлось незадачливому велосипедисту залечивать переломы.
Затем Пьер снова отправился к зубному врачу, а я поднялась в свою комнату чистить перышки. Обедали дома. Прозевали по времени все музеи и вечером поехали в знаменитую французскую кондитерскую. Присев на высокие стойки, начали выбирать пирожное. Дело нелегкое. У меня разбежались глаза – столько вариантов! Пьер, чтобы прекратить мои мучения, предложил простой выбор: или я беру большое, состоящее из сплошного крема-суфле и подвергаю свою жизнь опасности тут же растолстеть и преждевременно состариться, или…
- Ну, уж нет, никаких “или”, – прервала я Пьера. – Хочу то, большое, пушистое, из сплошного суфле, обсыпанное шоколадной крошкой. И еще то гладенькое, залитое шоколадной глазурью, и то…
В глазах Пьера запрыгали насмешливые искорки.
- Так и быть, послушаюсь вас, хватит пока этих двух, – смирилась я.
Себе - несомненно, только в воспитательных целях (ведь он педагог!) - Пьер взял творожное и яблочное и позволил мне попробовать их. Но я-то видела, что он с интересом приглядывается к моим. Я великодушно поделилась с ним половинкой пирожного, залитого глазурью, а он благородно принял, несомненно, жертвуя собой, чтобы спасти меня от неминуемой опасности тут же растолстеть и преждевременно состариться…Пьер истый джентльмен!
 Расплачиваясь, он взял по коробочке фирменного шоколада и карамельных вафель, которые тут же и вручил мне.

Пошли на улицу Holland Park Mews. Улица уникальная. В центре Лондона. Она словно опущена в овраг, в нее спускаетесь по наклонной плоскости. По сторонам этого «оврага» в его склонах во времена конного транспорта располагались конюшни, а на втором этаже, на крыше конюшен были жилища конюхов, кучеров. Теперь это фешенебельная улица. Вместо конюшен – гаражи с автоматическими воротами, а наверху - квартиры зажиточных горожан.
Оттуда прошли в Holland Park. Парк в честь лорда Холланда, оформлен в японском стиле. Основан еще до рождения Пушкина. Огромный зеленый массив в центре Лондона. Безлюдные аллеи. Бегают белки, стадом пасутся на траве черные кролики. Разгуливают павлины. В бассейне – рыбы. Звери в безопасности, доверчивые. Павлин заставляет всех любоваться собой: он клекочет, распускает и вновь складывает хвост. Двое детишек кормят его хлебом, а рядом порхают голуби, пытаясь перехватить угощение. Из скалы льются струи воды в бамбуковый желоб, который после наполнения опрокидывается с очень характерным звуком и все начинается сначала. Чистые и бесплатные с горячей водой туалеты. Поле для регби. Площадка для выгула и тренировки собак. Концертная площадка. Гуляли там до темноты.

 Розы в постель. Поместье Хетфилд Науз. Девочка Холли. Скамья королевы Елизаветы I. Домик счастливых людей на краю поля с сурепкой.

 Пятница. Сплю, хотя время 8.30.
- Тук-тук, – говорит Пьер и входит с тремя розами, помещенными в высокую цилиндрическую вазу. Поставил цветы на ночной столик. Сообщил, что утро прекрасно, и пошел в ванную. Да, действительно, пробуждение прекрасное и необычное.
Я спустилась в кухню, сделала сок, потом кофе и начала просматривать вчерашнюю книжечку про незадачливого велосипедиста.
Вошел свежевыбритый Пьер в голубой рубашке с белым воротником и пропел:
- Галя-я! Я люблю ва-a-с!
Заметив, что я рассматриваю книжку, пытаясь вспомнить и прочитать французский текст, похвалил меня и сказал, что будет для меня искать такие книжки, чтобы посмешить. (Забегая вперед, скажу, что позднее, этим же летом, Пьер подарил мне альбом «Multiples intentions» с удивительно обаятельными и добрыми рисунками того же Sempe.)
Я допивала кофе, а Пьер пошел в сад делать зарядку. После завтрака читали вслух. Потом гуляли в полях, стараясь, как обычно, обходить стороной игроков в гольф.
Обедали дома. После обеда отправились в поместье Hatfield House, которое находится примерно в 30-40 милях от Лондона.
Дворец Хетфилд - или, как его называют в путеводителе, дом – принадлежит семейству одного из столпов английской аристократии маркиза Соулсбэри. Постройка этого дома началась в конце 15 - начале 16 века.
Поразила библиотека, размещенная в высоком зале – на два этажа. На галерею второго этажа ведут лестницы. Чтобы достать книгу, тоже нужна приставная лестница. Чтобы читать фолианты необыкновенной величины и, вероятно, тяжести - ведь они в кожаных переплетах, - стоят мольберты-подставки.
 В парке огромный лабиринт – закрыт, видимо до лета. В пруду с утками, которых я кормила остатками булки, среди остальных пестрых приметила двух белых уточек. Им нелегко – их все гонят (белые вороны). Я старалась подкинуть хлеб для них поближе. Здесь же, у пруда, встретили семейство: леди с сыном и двумя его дочками. Одна из девчушек – Холли – подбежала ко мне, доверчиво прижалась, вложила свою ручку в мою. Когда бабушка попыталась ее отозвать, она откликнулась:
- Мне нравится эта тетя.
Так мы и шли, долго-долго, по тропинке над прудом.
В парке нашли удивительный уголок – полукруглую скамью, окруженную выстриженными кустами, образовавшими интимную беседку. Мы устроили очередную игру.
 «Вы королева Англии, Елизавета I» – сказал Пьер, усаживая меня на эту скамью. Я приняла позу, как мне казалось – королевскую, и он снимал меня. Быть может, именно на этой каменной скамье в 1558 году сидела леди Елизавета, дочь Генриха VIII, не ожидая ничего особенного, а уж тем более – престола, – ведь она не была первой в очереди на него, - когда к ней прибежал какой-то высоколордный, нет – высокородный лорд и сообщил:
 «Вы Королева Англии, Елизавета I!».
 Необычайное стечение обстоятельств возвысило ее так внезапно. Только что она была обыкновенной принцессой - и вот уже королева Англии. И тем же днем в здании, которое сохранилось до наших дней, провела первое заседание парламента.
Я столь же внезапно почувствовала себя королевой, почти как в этой истории. Вот я, королева, сижу в этой закрытой от любопытных взоров беседке и решаю со своим мудрейшим министром сэром Френсисом Уолсингемом или, быть может, с любимым фаворитом важные государственные дела. Решаю, например: отрубить или не отрубить голову Марии Стюарт. Или: как лучше победить «непобедимую испанскую армаду». И вдруг я (королева) испугалась – нас не видно, но ведь могут и подслушать! Чтобы проверить свои подозрения, предложила Пьеру сесть вместо меня на скамью и разговаривать, а я прислушаюсь, скрывшись за кустарником.
Несчастная королева! Вместо государственных тайн услышала она шепот любовной страсти. Послушав немного, не выдержала, выскочила из-за кустов и с возгласом ревности набросилась на него. Но, увидав, что ее мудрейший или любимый - один, рассмеялась. Пьер, продолжая игру, даже слегка обнял королеву, думаю, только чтобы унять ее ревность. Почему-то было жутко весело.
Выезжая из поместья, заблудились и, чтобы выяснить направление, остановились возле машины, припаркованной у одинокого дома, приютившегося на краю бескрайного поля, покрытого желтыми цветами сурепки. В машине сидела леди средних лет. Из дома вышел моложавый голубоглазый джентльмен и присоединился к разговору. Леди с гордостью представила его, как своего мужа, с чем он – с некоторой неохотой – согласился.
 Помимо дороги, Пьер успел выяснить, что они оба работают в поместье, что здесь идеальная жизнь, полная покоя и тишины, а Лондон рядом. Леди показала на папку с бумагами, которые лежали на сидении – она занимается бухгалтерией, как я поняла. А ее муж сказал, что он по механической части и хорошо разбирается в машинах. В подтверждение своего мастерства подошел к Фольксвагену Пьера и сильно-пресильно начал пинать одно колесо за другим, так что я ощущала каждый удар, особенно в правое переднее колесо – ведь мое место как раз над ним. Пнув для верности правое переднее еще раз, словно произведя контрольный выстрел, опытный механик вынес окончательный приговор – именно оно спущено. Пьер выразил сомнение в таком способе диагностики, да к тому же он только что, перед моим приездом поставил новые колеса. Тем не менее, вылез из машины, постоял, посмотрел на колесо.
 Беседовали еще долго. А куда спешить? Я смотрела на поля, на небо, пытаясь уловить тему разговора. Из дома вышла собака, старая и хромая. Тоже присоединилась к беседе, вернее прислушивалась, как и я. Солнце садилось. Боже, есть же рай на земле. И это Англия!
Возвращение домой оказалось трудным. Пятница – затор на дороге. Да и вошь, пущенная в голову специалистом по колесам, растревожила Пьера. Меня, кстати, тоже. Ведь и я водитель и понимаю, что спущенное колесо опасно. Как только показалась заправочная станция, Пьер припарковал машину к стойке для подкачки колес. Долго пытался проверить или подкачать, даже советовался со случайным шофером, потом махнул рукой, сказав, что он в этом деле все равно ничего не понимает. Однако проверил правильность движения машины, сняв руки с руля. Машина шла идеально ровно. Пьер успокоился. Я тоже.
После ужина сделали большой моцион по ночному городу. Вернувшись, еще долго сидели на веранде, пили чай, читали (Пьеру нравится, как я читаю), беседовали, пока сон не сморил нас. И это тоже Англия.

Фрезии доцветают… Глубокомысленные размышления о королевских династиях и судьбах королей. Ужин у Брайена и Джилл.

 Суббота. Розы на ночном столике выпили воду из узкого сосуда и две из них, не достав до воды, поникли. А фрезии, за которыми я ухаживаю особенно старательно, еще свежие, хотя мне приходится каждый раз отщипывать засохшие соцветия и укорачивать стебли. Букет с каждым разом становится все меньше и меньше, подобно времени, оставшемуся на мое пребывание в Лондоне. Подводим итоги. Пьер благодарит за прекрасно проведенное время в моем обществе. Я отвечаю ему тем же. Потом вдруг с официального тона переходим на очень теплый.
- Нет, действительно, было просто чудесно. Я скажу вам, у меня еще не было таких удачных гостей, чтобы было так хорошо, так естественно и легко. Я знал, что будет хорошо, но чтобы так…
- Я тоже, Пьер, знала. Но все могло случиться, ведь мы были знакомы всего один день. Хотя я сразу почувствовала вас, иначе как я могла решиться.

Мы званы в гости к знакомым Пьера, к Брайену и Джилл на улицу Св. Марии. Пьер и Брайен – коллеги, вернее, были, ведь Брайен еще работает. А Джилл только что вышла на пенсию. Время визита – 19.30. В 20.00 – ужин.
За завтраком, взглянув как-то особенно внимательно, Пьер сфотографировал меня. Снова рассматривает.
- У вас красивые волосы.
- Галя, не ешьте эту булку.
- Не надо сыр, лучше яблоко или киви.
- Попробуйте эти финики из Израиля, – придвигает коробку, – только имейте в виду, они очень калорийные.
- Вот и ешьте сами, – говорю я ворчливо, отодвигая коробку.
Завтрак Пьера обычно состоит из овсяных хлопьев, политых йогуртом или молоком с разнообразными фруктами и орехами. Кофе не пьет вообще. Вместо чая пьет воду, которая подается к столу в кувшине. Всегда съедает ломтик горького шоколада. Удивляется, почему я равнодушна к нему - никак не одолею коробочку Лионских цитрусовых шоколадок, похожих на миниатюрные цветные кубики и действительно очень вкусных.
- Угощайтесь, я же вижу, как вам хочется, – подвигаю к нему коробку. – Только имейте ввиду, они очень калорийные, – вредничаю я.
Пьер, пробегая мимо меня, когда я мыла посуду после завтрака:
- Вам это очень идет. - (Не мытье посуды, а лиловый пеньюар, надетый поверх клетчатых брюк.) Добавляет: – Это ваш цвет. - Так, значит, мой цвет еще и лиловый.
 Просидели на веранде почти до самого обеда, беседуя и читая вслух.
 Потом Пьер писал письма, перейдя в гостиную, а я выписывала порядок восхождения и годы правления королей – ведь без королей в Англии шагу ступить нельзя. Вначале обилие монархов, сменяющих друг друга - как мне казалось, слишком поспешно, - угнетало. Я не успевала привыкнуть к одному, как уже в рассказе Пьера возникал другой, появление которого я, каюсь, не уследила. Я огорчала Пьера, путая Эдуардов, Генрихов и Ричардов. Но постепенно начала отличать Карла I от Генриха VIII (еще бы, ведь у него было шесть жен!) и стала узнавать последнего на всех, даже самых маленьких портретах. Это как-то сближало меня со страной. Кажется, уяснила, что один из Эдуардов – хоть и Эдуард, но не король, а принц, так как он муж королевы Виктории. Ничего себе уяснила – он вовсе и не Эдуард, а Альберт. Да, надо работать и работать с монархами. Особенно трудно разобраться с династиями.
 Нормандскую сменила династия Плантагенет, правившая более двухсот лет. Именно при ней королем Джоном была подписана «Великая хартия вольностей».
Семейства Ланкастеров и Йорков вместе правили менее сотни лет. Тюдоры продержались более века и прославились такими королями, как Генрих VIII и Елизавета I, которая и завершила правление этой династии.
Стюарты и до полувека не дотянули, однако я никогда не забуду короля Джеймса I (он же Яков), у которого были оранжевые чулки.
Зато Ганноверская династия находилась у власти без малого двести лет, из которых почти одну треть правила королева Виктория, установив своеобразный рекорд длительности правления.
 О Саксонско-Кобургской и упоминать не стоит, зато последняя, Виндзорская, вступила на трон в 1936 году и, кажется, не собирается пока уступать свое место иной.
И как это Пьер помнит все имена, годы. Постигая понемногу вехи истории страны, я все больше проникалась сочувствием к ее правителям и знати. Ох, тяжела их жизнь. Имея такие дворцы – не могли бедняги помыться с удобством. Вон у королевы в спальне стоит большое корыто на пьедестале, куда она взбиралась по ступенькам, и воду подливали из кувшина. А как уносили? В ведрах? Бедные рыцари! Каким отменным здоровьем надо было обладать, чтобы таскать на себе латы непомерной тяжести. Я исподтишка приподняла одну деталь, прикрывающую только руку. Да просто засунуть в эти латы рыцаря невероятная трудность, такие застежки попадаются, как крючки на калитке. А если случайно расстегнутся? Или, что ничуть не лучше, вдруг надо срочно расстегнуться?? Да и королеве не легче. Ни одеться, ни раздеться самой. Как можно ходить, нацепив на себя необъятной величины плоеный воротник? А сколько весят драгоценности, надетые для приема? Не меньше, чем рыцарские доспехи. Но это все пустяки, по сравнению с опасностями, которые подстерегают их на каждом шагу. Пьер то и дело рассказывал:
«Граф Нортумберлендский был заключен в Виндзор как противник Вильгельма II…»
 «Королеву заключили в монастырь, а позднее отравили, а могли и отсечь голову».
«Леди Джейн Грэй и ее муж после смерти Эдуарда IV были казнены как государственные преступники, их обезглавили».
«На Тауэр-Хилле состоялась позорная казнь – голову герцога Букингемского отрубили, как говорят – отрубили ни за что».
«Король Чарльз был заключен в Виндзор на несколько дней, и в 1649 был казнен – ему отсекли голову».
«…и обезглавили Карла I». (Хотя, кажется, Карл - это и есть король Чарльз?)
 Казни просто преследовали знать и королей. Головы так и слетали налево и направо. Как не упомянуть всем известную историю несчастной Марии Стюарт? На свою голову она вернулась в Англию…
 И однажды, когда Пьер обратил мое внимание на портрет прекрасного графа Эссекса, фаворита, кажется, Елизаветы, я не выдержала. Предчувствуя неладное (мысль о его несчастной судьбе показалась мне невыносимой, ведь не далее, как вчера, в XVI веке, я любезничала, кажется, именно с ним на королевской скамье), не дожидаясь очередной криминальной фразы, сама обреченно спросила:
- Как, и ему тоже отсекли голову?
Пьер глубокомысленно изрек:
- Да, к сожалению, такое бывает…

 В гости к Брайену и Джилл отправились, предварительно заехав в магазин, где нас ожидал необыкновенный букет в бело-малиновых тонах, помещенный в нарядную сумку на длинной черной ленте, заказанный Пьером по телефону. Помимо цветов, по моей инициативе, мы взяли с собой шоколад, купленный для меня в Maison Blanc. Пьер пообещал возместить потерю.
Пьер принарядился. Надел серые брюки и темно-синий клубный пиджак из тонкой шерсти. Блестящий у меня кавалер.
Нас встретили моложавая, привлекательная леди Джилл и джентльмен с мужественными и решительными чертами лица. Я сразу почувствовала, что Брайен должен быть человеком с юмором. К сожалению, его русский, которым он слегка владеет, и мой английский, которым я не владею, не позволили нам понять друг друга, как бы хотелось. Прошли в гостиную. Выпили каберне из Австралии. Для меня, узнав, что я поклонница Диккенса, достали с самой верхней полки несколько томов прижизненного издания писателя в красном под кожу переплете, с рисунками, кажется, Дж. Крукшенка. Дело в том, что ни на одном томе нет имени художника. Непостижимо. Но курьез этого ценного издания состоит в том, что дедушка Джилл, любитель Диккенса, после смерти писателя не выкупил последний том, где было напечатано последнее, неоконченное произведение писателя. И это обесценило все издание.
На ужин перешли в просторную кухню с простым деревянным столом. На закуску – шампиньоны, заправленные чесноком или, как сказала Джил « чеснок с грибами». Это вкусно. Затем подали подогретые тарелки, а на стол поставили жаркое в глиняном горшке, молодой картофель в кожуре, зеленый горошек и салат. На десерт – клубника и сливки. После ужина слушали духовную музыку, записанную в Вестминстерском аббатстве. Почувствовав, что мне эта музыка по душе, Брайен предложил приходить к ним хоть каждый день, чтобы слушать песнопения. По моей просьбе Брайен показал свой кабинет, оснащенный, как минимум, двумя комплектами аппаратуры, - вероятно, для производства фильма о монастырях, которыми он увлекается. Показал, как он может добавить облако или птицу на снимок или легко убрать людей. “Как Сталин”, – добавил он.
 Визит окончился около полуночи. Завтра положено отправить благодарственное письмо.

Пьер беседует по телефону с Кати. После обеда Трафальгарская площадь, Национальная галерея и ночной Лондон.

Воскресенье. Читала за кофе про королей и Виндзор. Поднялась к себе, а там Пьер. На этом этаже телефон только в спальне. Пьер сидит на противоположной стороне постели и разговаривает по телефону с Кати. А это всегда долго. Пьер ежедневно делится с ней событиями, подробно рассказывает, куда мы ходили, что видели, что сказала Галя. У Пьера привычка: не надеясь на свою память, все записывать. И во время беседы с женой он тоже записывает ее соображения, мысли. Кати дает советы - куда пойти, где что лучше купить, что показать Гале. Чтобы не мешать, я зашла в ванную, вымыла раковину, переоделась. Возвратилась. Пьер, теперь уже лежа, все еще разговаривал. Я села на свою половину постели, чем-то занялась потихоньку, затем тоже прилегла и задремала под рокот его приятного голоса.
Когда он закончил разговор, я спросила, что же посоветовала нам на сегодня Кати.
- Я вам скажу, дорогая, только не на кровати, а за столом, потому что я голоден и люблю ваш апельсиновый сок.
Я пошутила, что от одной женщины он перешел сразу к другой.
– Мой папа всегда говорил мне, что ласковый теленок двух маток сосет.
 – Да, мне тоже так говаривала мама, только “ласковое теляти”.
Второй завтрак состоял из фруктов (киви, дыня, груша, банан, манго), орехов и моркови.
Снова мне:
- Дорогая, не ешьте так быстро.
 Пьер вынес зарянке французский сыр.
Днем были на Трафальгарской площади, зашли в Национальную галерею. Кстати, вход в нее бесплатный. Пьер показал чуть ли не все залы – но как! Времени до закрытия оставалось мало. (Иначе у нас не получается!) Он подводил меня к главным картинам зала, рассказывал, затем брал за руку, чтобы я не потерялась в толпе, и быстро вел в следующий. Мы посмотрели под конец даже импрессионистов – успели! Гуляли по Лондону. Паб Шерлока Холмса. Дом, где жил Диккенс и кафе его имени. Ковент-Гарден. Пьер посадил меня на скамью между металлическими Черчиллем и Рузвельтом. Замечательный снимок получился. Прошли по новому мосту “Золотой юбилейный”. Потом по мосту Ватерлоо. Вернулись поздно. Ноги гудят.

 Завтрак втроем, прогулка по набережной и прощальный обед в «Голове буйвола». Поздний ужин в китайском ресторане. Сон.

       Понедельник. Мой последний день в Лондоне. Удивительное солнечное утро. Расцвела первая плетистая роза на крыше гаража. Скоро вся крыша покроется розами, но уже без меня. Утром, как и обещал накнуне, Миша привез от Maison Blanc пирожное, круассаны, шоколад и хлеб. Вынес в сад стол, накрыл красиво. На мой прибор положил розу. Сегодня мужчины ухаживали за мной. Пьер принес стакан воды и опустил в него розу. Да, джентльмены Лондона – джентльмены.
За завтраком было очень весело. Мы наперебой рассказывали Мише, как вчера Пьер лежал с одной стороны кровати, разговаривая с Кати, а я дремала – с другой. Миша внес нотку грусти в наше веселье, поделившись предстоящей разлукой с детьми – мальчиком и девочкой, которые едут с его матерью (первой женой Пьера) и женой (уже бывшей) на отдых, кажется, в Италию. Сожалеет, что она редко позволяет ему видеться с детьми, да и то лишь в ее присутствии.
- Миша, если вы будете в Москве, я буду рада вас принять.
Пьер меня поправил: «Надо говорить – когда вы будете в Москве…»
- Пьер, прилетела ваша дама, ей нужен французский сыр, которым вы угостили ее вчера. Пьер покорно поднялся и пошел к холодильнику. Вынес и передал мне набор продуктов для зарянки – сыр, масло и хлеб, чтобы я приготовила для нее сэндвич.
Я пригласила дорогих Гутнеров на прощальный обед. Приглашение принято. Пьер придумал, чтобы закруглить мои Лондонские каникулы, поехать, как в первый день, на набережную Темзы, пройтись по ней, а потом пообедать в том же ресторане.
После завтрака я и Пьер пошли переодеваться, а Миша убирал стол и мыл посуду. Условились: Миша, как обычно, поедет на велосипеде, а мы на машине, и у ресторана встретимся.
Мы доехали до Kew Bridge, уже знакомого мне моста через Темзу, поставили машину и пошли по набережной тоже знакомым маршрутом. Словно продолжая игру – теперь уже во влюбленную пару – Пьер обнял меня, я склонила голову к его плечу, и мы шли неспешно, радуясь солнцу, приливу Темзы. Я узнавала дома, словно встречала старых знакомых и одновременно прощалась с ними. Увижу ли их еще? Пьер сказал:
- Купите такой домик.
- Боюсь, не слишком ли здесь сыро? – утешила я себя.
Теперь, проходя по этой удивительной улочке со старинными, почти у самой воды домами, я с большим любопытством, чем первый раз, смотрела на окна без занавесок, за которыми видела выставленные для обозрения наивные детские игрушки, старинную утварь или цветы. Обратила внимание на редкостный оранжево-розовый цвет одной двери и вспомнила Хетфилд Хаус – дворец, где в обеденном зале вся мебель обита тканью такого же цвета, подобранной в тон к чулкам короля Джеймса I на его парадном портрете. Радостно отметила, что вспомнила имя короля, если, конечно, не ошиблась…
«Голова Буйвола» и улыбающийся Миша ждали нас.
Обедали в этот раз за дощатым столом прямо возле Темзы. Миша спросил меня, могу ли я теперь легко проехать на метро. Я ответила:
- Могу очень легко, когда со мной джентльмен, – и показала на Пьера. – Я обычно держу его под руку, а он очень хорошо ориентируется в Лондоне.
Миша рассмеялся:
- Я, вероятно, тоже смогу легко ориентироваться в Москве, если буду держать под руку леди.
Когда я расплачивалась за обед карточкой, отклонив попытку Пьера сделать это самому, он пошутил с хозяином:
- Ну, и что же теперь я могу предложить леди?
Тепло распрощалась с Мишей. Нежно обнялись, поцеловались.
 – Миша, буду рада повидаться с Вами, когда будете в Москве!
Долго стояли с Пьером у Темзы, облокотясь на парапет. Наблюдали прилив; лодки с командой гребцов, профессионально загребающих веслами (Пьер вспомнил, что он тоже увлекался греблей, будучи студентом Оксфорда); передвижение целой армады уток, дружно плывущих против течения и спешащих пешком – неведомо зачем и куда.
Дома отдохнули, я приняла ванну с огромной пеной. Вышла к ужину освеженная, принарядившаяся. Увидав меня, Пьер сказал, что с такой леди надо ужинать только в ресторане. В 11-м часу вечера отправились в китайский ресторан, расположенный в 10 минутах ходьбы. Впервые, неизвестно, почему, Пьер захватил с собой зонтик. На улице увидели пушистую белую кошку. Она сидела на нашем пути и пристально смотрела на крону дерева. Пьер, которого я держала под руку, увлек меня с тротуара на дорогу: «Не будем мешать ей, она, вероятно, рассматривает кого-то». Пробежала лиса, такая же тощая, как первая. Может быть, та же самая?
В ресторане мы были единственные. Выпили по бокалу вина, зато ужин состоял из нескончаемой перемены блюд. Креветочные чипсы, протертый суп из кукурузы, несколько блюд на подогретой свечками платформе, которые ели палочками. Конечно, сказали друг другу слова прощания, хотя нам предстояло увидеться этим же летом в Москве.
Вышли – а на улице дождь. Вспомнила, что, собираясь в Лондон, задала Пьеру вопрос о туманах, дождях и зонтике. Пьер ответил, что зонтик есть, а будут ли туманы и дожди – неизвестно, так как в Лондоне нет климата, а есть погода. Теперь я убедилась, что в Лондоне хорошая погода – всего второй дождь за две недели. Стоим, почему-то раздумываем, раскрывать ли зонт. Кто-то, пробегая мимо нас, прокричал:
- Открывайте скорее, мы-то без зонта, а у вас он есть!
В Лондоне, помимо погоды, хорошие люди!

Дома еще долго-долго сидели на веранде, говорили о предстоящей поездке Пьера в Россию, читали стихи Заходера. Прочитали две главы из моей книги. Ночью собрала чемодан.

Надпись на книге для Пьера:
«Ослепительному Пьеру-Александру в память о Лондонских каникулах».
(У Пьера второе, русское имя – Саша).
- Ну, это уж чересчур, – сказал Пьер.

Странный, очень четкий сон под утро. Даже жуткий.
Я ссорюсь с каким-то странным человеком. Пытаюсь его успокоить, умиротворить. Протягиваю руку, прошу пожать ее в знак примирения. Он не дает. Я настаиваю. Наконец, он протягивает свою, но как-то скрюченно, словно через силу. И в момент соприкосновения наших рук вкалывает мне в палец черную, шершавую короткую иглу, незаметно спрятанную в скрюченной руке. Я быстро отдергиваю руку и зубами вынимаю иглу. Проснулась и начала размышлять, должна ли я делать укол против яда или это всего лишь плохой сон…

Фрезии отцвели… Пора домой.

1 июня. Утром последний завтрак вдвоем. Последнее свидание с фрезиями, остатки которых я переставила в маленькую вазу, да и с ними простятся, как только я прилечу домой. По дороге в аэропорт слушали мессу Моцарта и что-то божественное Шопена. Молчали. Пьер, прощаясь возле аэропорта: «У вас счастливое лицо».

Май – август 2004 год

Начало этой весны -  смотри - "Месяц весны"
Продолжнение  - " Четыре месяца зимы"





Фото автора.