Факелы жгли ночь нестерпимо-красным огнем. Они цвели, как розы, и роняли лепестки пламени на темную землю. Человек, одетый в развевающуюся греческую хламиду, широкими шагами шел по улице Патрициев. За его руки цеплялись две молодые женщины в коротких белых туниках.
– Так тебя Марком зовут? – спрашивала рыжая.
– Нет, милая, меня зовут Гай.
– Как императора, – заметила брюнетка, высокая, с удлиненными огненными глазами.
– И как еще тысячу мужчин в Риме. – Он захохотал и отхлебнул вина из бутылки, протянул ее брюнетке. – Выпей за императора, любимца богов!
Луна горела над Римом, как холодный фонарь. В ее свете смутно белели колонны храма Юпитера Наилучшего Величайшего. В храме совсем не осталось запахов крови и шерсти – обязательных элементов жертвоприношения; человек, закутанный в темный плащ, торопливо оглянулся вокруг, поднялся по лестнице и отворил дверь.
Внутри царила темная тишина. Человек зажег фонарь, который нес в руке, и поставил его на пол около статуи Юпитера. Несколько минут он сидел молча, затем встал на цыпочки, стараясь дотянуться до лица божества.
– Подними меня до себя, – прошептал он, касаясь мраморного уха влажными губами.
Юпитер молчал; его глаза задумчиво и пусто смотрели вдаль.
– Подними меня! Подними, или же я тебя…
Закончив эту своеобразную молитву, человек распахнул дверь и встал на пороге. Улица была пуста, и только луна сияла ледяным жемчужным светом. Император Гай Цезарь сделал невероятную вещь – он упал на колени, не медля, не раздумывая; импульсивность этого движения не была притворной.
– Луна! Сойди ко мне, о луна! Я хочу обнять тебя. Я хочу увлечь тебя на ложе и быть с тобой до рассвета, пока тени не рассеются… Ведь я совсем не простой император! Разве я не устраивал бесконечные игры с первого дня своего правления? Разве я не устраивал дважды денежные раздачи? Каждый римский гражданин получил по триста сестерциев – думаешь, это было легко?
Откуда-то, будто бы сверху, донесся тихий смех, но император, увлеченный своей речью, не услышал его.
– Я велю срезать для тебя все розы, что растут в римских садах, и всю мимозу Капри, все лотосы Египта и дикие фиалки Альп; в твой храм принесут горы лилий, доставленных из Иудеи, и алые, как кровь, маки. Моя империя станет царством срезанных цветов. А когда ты спустишься сюда, я подарю тебе удивительную жемчужину чистого розового цвета.
Смех стал громче.
– Цезарь когда-то подарил Сервилии жемчужину ценой в шесть миллионов сестерциев, а она следующей ночью просила меня убить его. – Ее голос звучал как насмешливый звон серебряных струн. – Дарить жемчужины – опасное занятие.
– Ты что-то говоришь мне, луна? О! Я слышу тебя.
– Безумец! Гай Цезарь! Ты впадаешь в самый избитый детский каприз – плачешь оттого, что не можешь получить луну. Это смешно.
Он вытянул руки, поднял их вверх, к ней.
– Луна! Сойди ко мне, о луна, царица в расшитом серебряными и золотыми нитями наряде! Я хочу обнять тебя. Я хочу увлечь тебя на ложе и быть с тобой до рассвета, пока тени не рассеются… О луна! Любая женщина будет моей, стоит мне захотеть ее и ткнуть в нее пальцем, но за обладание тобой я отдал бы… Я отдал бы все, не задумавшись ни на минуту!
– Ты смешон, цезарь, и в гневе, и в любви. Ты, жалкое создание, корчишь рожи перед зеркалом, чтобы казаться страшным. Ты мог бы быть красивым, как когда-то, а превратился в пугало, мог бы жениться на красивой женщине, а вместо этого валяешься в пыли, как червяк.
– Но я хочу тебя! Я хочу тебя!!! – кричал Калигула, катаясь по мраморному полу.
– Дурачок! – снова рассмеялась она. – Неужели ты не понимаешь, насколько лучше смертные женщины? Неужели не знаешь, что луна покровительствует женщинам?
Император слушал, широко распахнув от удивления глаза.
– Всем?
– Ты ничего не понимаешь, Гай! Только избранным – тем, кому я даю часть своего света.
Он рыдал и извивался, обхватывая руками ноги статуй, ругался, пуская в ход страшные выражения, услышанные в детстве от легионеров, проклинал Юпитера и других богов.
– Хорошо, Гай, - молвила наконец луна, – я буду твоей…
Он задрожал. Его охватила смесь священного страха с неистовым любовным восторгом.
– Буду твоей. При условии, что ты превзойдешь всех когда-либо живших царей, всех консулов и императоров, всех восточных владык. Ты должен быть самым великолепным, самым поразительным, самым оригинальным. Тебе не станет равных – и я спущусь к тебе на ложе.
Калигула согласно кивал и клялся. Луна смеялась так, что звезды рассыпались по небу и падали вниз звонкими монетами.
* * *
– Пароль на нынешнюю ночь, божественный? – спросил Корнелий Сабин.
– Пусть будет «Юпитер». – Император зевнул, показав неровные желтоватые зубы.
– Получай же свое! – крикнул Кассий Херея, нанося удар.
Гай упал. Судороги сотрясли его тело.
– Я жив… – прошептал он.
Был полдень, и солнце стояло высоко, но Гай видел только легкое очертание луны. Она была нежной розовой жемчужиной. Она грустно и ласково улыбалась ему.
– Я жив! – крикнул он ей. – Я жив!.. И я… великолепен…