Александр ГЕРАСИМОВ
КАК ЭТО БЫЛО
эротическое
(почти все имена и фамилии вымышленные. совпадения случайны)
История моего падения такова:
Летом 198… года… Товарищество Художников-Нонконформистов устроило очередную одиозную выставку во Дворце Молодежи. Как всегда в таких случаях, городское начальство приняло исключительные меры безопасности. Задействованы были даже конная милиция, «Голубая дивизия» Высшей школы МВД и «воронки» нового образца с забранными частой металлической сеткой фарами и непробиваемыми окнами. И не зря – давка была нешуточная. Накануне в городе прошел слух, что комитет по культуре снял некоторые, особо спорные в идеологическом смысле, полотна. Это придавало и без того скандальной акции еще более густой политический окрас.
Площадь перед дворцом заняли диковинные в то время «Плимуты», «Доджи» и «Саабы» с красными дипломатическими номерами. Предвкушая скандал, публика заметно волновалась. Особенно отчаянные ценители неофициального искусства в ожидании слезоточивого газа (который, якобы, в случае беспорядков собирались применить власти) прикрывали лица шейными платками и шарфами, а некоторые, наиболее радикально настроенные, запаслись мотоциклетными и танковыми шлемами. Ближе к началу милицейские с наигранной вежливостью, но жестко оттеснили неорганизованную публику от стеклянных дверей выставочного зала и устроили что-то вроде живой очереди. «Запускать будут дюжинами!» – пронесся по цепи осторожный шепот.
Открытие, как всегда, задерживалось. Инициативная группа ТХН решала, стоит ли в знак солидарности с обструктированными товарищами отказаться от проведения вернисажа, или, все-таки, открыть выставку с нарочитыми лакунами. В конце концов, постановили: «А, ладно!», и запустили первых посетителей.
***
Я был, что называется, с другой стороны рампы. Два моих полотна красовались между роскошной Белкинской инсталляцией «Квартира» и картинами незнамо с чего подавшегося в нонконформисты, вполне обласканного властью, потомственного театрального художника Гаухмана-Свердлова.
Пока публика сквозь свернутый в трубочку кулачок наслаждалась свеженьким авангардом, в кулуарах Дворца по поводу вернисажа была устроена келейная художественная выпивка, со всеми вытекающими из нее последствиями. Самые брутальные быстренько нагрузились и выпали из стройных диссидентских рядов, наиболее разумные и предприимчивые дождались приглашения и разъехались по консульствам полировать водочку ликерами и коньяками, угощаться тарталетками и ругать советскую власть, зажимающую неформалов и не дающую ходу истинному таланту.
Я не принадлежал к их числу. Праздник жизни со свистом пролетал мимо. Потолкавшись среди возбужденных зрителей и боковым петушьим взором ревниво полюбовавшись на творения рук своих, я поволокся домой, благо было не далеко. В карманах гулял легкий сквознячок. Еще утром потрачены были последние средства, потрачены с толком (на полфунта скверного грузинского чаю, пачку сигарет, три кило картошки, луковицу и пять тюбиков темперной краски), но от этого было не легче. «Бляха-муха! – думалось мне, – Пишешь, понимаешь, стараешься, а кому это всё нужно? Хоть бы одна сволочь купила». Я смотрел на составленные в мастерской холсты и продолжал: «Вот ей Богу, за сто рублей отдал бы всю кучу!»
Бог – не фраер! В прихожей зазвонил телефон. Я вяло промолвил в трубку: «Слушаю…». «Могу ли я говорыть с косподином Керасинофым?» – с акцентом пропел пластмассовый голос. Я оторопел. «Слушаю вас…» «Господин Керасиноф! Очень приятно. Меня зовут Димитри Девьяткин. Я прэдставляю интерэсы Марка Лоррера, атташе по культуре посольства Соединённих Штатов Амерыки в Есэсэсер…» «Оппаньки!» – ноги мои подогнулись и чтобы не упасть, я тихо по стеночке сполз на холодный пол. Детство, проведенное в приграничной полосе, стремительным звонким эхом отозвалось в пустой голове.
«Диверсант, – подумал я, – Говорит по-нашему, но с акцентом. Будем брать!», – а в трубку неуверенно промямлил: «Атташе?..» «Вотиманно! – радостно закричал диверсант, – Марк живёт в Москве, он не мог вас лично разыскать на вернисажье, иманно поетому он назначил меня купить ваши картины… сейчас, минуточку… э-э-э… «Русская Тройка»… вы согласны – сколько ето стоит…»
Вся жизнь моя несчастная пролетела перед глазами – вот я, полутора лет от роду, схватившись за сетку кроватки, прыгаю и кричу благим матом (матушка на минутку отлучилась к соседке); рыжая пигалица Танька Миркина, с ехидной («А ваш Сашечка…») улыбочкой подает маме учительскую записку; охотничья картечина, выпущенная из самодельного дробовика, медленно и неотвратимо летит Витьке Бармину в голову (в последний момент тот обернется на чей-то зов и ему всего лишь оторвет мочку уха); хулиган убегает в снежную темноту со сдернутой с моей головы надетой без спросу отцовской пыжиковой шапкой; Юрка Клоков на спор прыгает с железнодорожного моста в воду и разбивается о невесть откуда взявшийся прогулочный катер; вытянувшись и боясь прикоснуться друг к другу хоть пальцем, в чем мать родила мы лежим с Ирочкой Готланд на египетских хлопковых простынях ее бабушки в Комарово (весна, в доме не топлено и пыльно, очень хочется зажмурить глаза и оказаться где-нибудь у черта на куличках, только бы не здесь)… «Сколько стоит?..» До меня медленно доходит суть вопроса. Пафос момента утерян. Простыни, помахав на прощанье крахмальными крыльями, улетают в свой Луксор. Очертания полутемной прихожей возвращаются на положенное им место. «Сколько это стоит?..» – по-прежнему нерешительно повторяю я. И вдруг демон стяжательства набрасывается из темного, заставленного пустыми подрамниками, ломаными швабрами и еще Бог весть каким хламом, угла и, начав с головы, мгновенно, с тараканьим хрустом пожирает меня. Я заламываю неслыханную сумму. «Триста рублей!», – помертвевшими губами брякаю я и зажимаю рот рукой. Трубка замолкает. «И-ди-от! – кричу себе я в уме, – Зачем! Так! Много!?..» Пауза вырастает с каждой секундой. Кровь отливает от висков. Я почти падаю в обморок. Из пластмассовой черноты на гусеничном ходу выползает сломанный акцентом голос: «Ето очэнь малый цены,…… но пускай ето будет так».
***
Недели через две, когда, проведя несколько ночей в горячечном бреду о несметном богатстве, я почти что забуду о роковом звонке, на моем пороге появится славный американский, с русскими корнями парень, Димка Девяткин и огорошит меня, протянув длинный, дорогой серой бумаги конверт с шестью новенькими «полтинниками». Я сойду с ума, пошлю жену в лавку за «Московской»; мы всю ночь будем пить эту сладкую теплую водку с ослабевшим плачущим американцем, докторской колбасой и плавлеными сырками; я долго не смогу потратить эту невероятную сумму…
В чем же тут эротика, спросите вы? А эротика, дяденька, в том, что с тех самых пор ебут нашего брата во все корки кому не лень и так, и сяк, и жопу на косяк. Новые времена, мать их за ногу!
СПб, Июль, 2008г.