В послевоенное время в районное отделение милиции пришёл работать бывший фронтовик Павел Кожеуров. Человеком он был смелым, судя по орденским планкам на кителе. Участок ему из-за разбросанности населённых пунктов достался большой. Туда же входила и наша деревня.
Молодой и рьяный парень лихо взялся за наведение порядка в отведённой ему территории. Через некоторое время его имя стало наводить страх на тунеядцев, хулиганов и особенно на самогонщиков.
Надо сказать, что самогоноварением занимались все поголовно и всегда. Не изжит этот порок на Руси и сейчас, а даже, кажется, получил широчайшее распространение.
Кожеуров лично на своём грохочущем и чихающем «козле» приезжал в деревню внезапно, заходил в первый попавший дом и грозно спрашивал:
- Самогонка есть?
- Что ты, Пал Петрович! На кой ляд она сдалась нам? – дрожащими голосами отвечали хозяева. Но участковый точно знал, что они постянно приторговывают зельем. Не глядя на хозяев, без всякого ордера на обыск, милиционер начинал осматривать избу. Нюх на брагу у него был получше, чем у собаки-ищейки. Где-нибудь в углу, под грудой набросанного хламья, он находил корчагу с брагой и, пыхтя от натуги, молча выносил её на улицу. Под сокрушённые взгляды обомлевших от ужаса хозяев, Кожеуров демонстративно выливал содержимое на землю, победоносно поворачивался и, грозя указательным пальцем перед побелевшими от страха лицами хозяев, садился в свой «козёл» и уезжал в другой конец деревни.
Его тактика приносила свои плоды. Никто не мог предугадать ход его мыслей и действий. Но по деревне моментально проносился слух, что приехал «сам Кожеуров!» и уже начал обыски. Самогонщики срочно прекращали своё производство, унося и аппараты, и брагу, и готовую самогонку в кусты – место, заросшее ивняком и высокой травой. А зимой прятали всё куда- нибудь в хлев или под насест курам. Но дотошный милиционер и там находил принадлежности самогоноварения. Спрятать от него практически было ничего нельзя.
В это время мой отец работал председателем колхоза. Он тоже был фронтовиком, имел несколько контузий и ранений. В биографиях Кожеурова и папы было много общего: крестьянские дети, фронтовики, воевавшие на соседних фронтах, работяги, каких поискать. Естественно, они крепко дружили.
А дружба началась с одного, довольно неприятного случая…
По русскому обычаю, в деревнях широко, с размахом справляли все праздники: Вербное воскресенье, Пасху, Красную горку, Троицу. К религиозным праздникам прибавлялись ещё и советские. Работать было некогда. Праздники переходили в похмелье, и, не успев отойти от одного, люди находили повод веселиться на другом празднике. Папа понимал, что прозеваешь с посевом день весной, останешься голодным на целый год. Уговорить выйти в поле никого было невозможно. Все словно сошли с ума.
И вот в день, когда папа приехал из полей, увидел такую картину: на бугре – месте, где проходило очередное гулянье, звучали песни, танцевали краковяк, разрывалась гармошка от музыки. На папины уговоры выйти в поле на сев никто не реагировал. Он убеждал, горячился, доказывал, но всё тщетно. Говорил, что уполномоченные из района не дают житья, торопя его срочно сеять. Будучи человеком вспыльчивым, папа побежал домой, взял ружьё и бегом вернулся на бугор. Бледный и возбуждённый, он выстрелил в воздух. Мгновенно наступила тишина, а затем народ начал в страхе разбегаться. Папа в гневе кричал, чтобы завтра все были в поле.
Мама в это время занималась нами, детьми. В дом вбежал глухонемой парень, которого в деревне звали Быбыкой и жестами начал показывать ей, что папа с ружьём гоняет народ. При этом Быбыка сгибал большой указательный палец правой руки. Всем было известно, что папа получил ранение на войне в руку и у него не сгибался палец. Мама по жестам поняла, что нужно спасать людей и, бросив нас, помчалась к месту сборища. Чуть раньше, услышав выстрел, туда подъехал Кожеуров и застал папу с ружьём, опущенным дулом вниз. Фронтовик плакал, спрашивая неизвестно кого:
-Что мне с ними делать? Что делать? Ведь земля высыхает.
Подбежала мама и, увидев плачущего мужа, прижала его голову к себе, и, гладя его по волосам, уговорила пойти домой. Папа послушно пошёл с ней, как ребёнок. Участковый ехал за ними следом, не вмешиваясь и не комментируя происшедшее. Оставив машину у двора, он следом за ними вошёл в дом…
Уже за столом, они долго о чём-то говорили. Не знаю, пожалел ли Кожеуров папу, увидев нас в доме, один другого меньше, или проникся его проблемами, но в район он ни о чём не доложил. И их дружба продолжалась до папиной смерти. А в тот день милиционер посадил моего трёхлетнего брата на колени и спросил:
- Ну что, малец, самогонка в доме есть?
-Есть, дядя Пася. Под кловатью стоит,- ответил трёхлетний Коля. Все замерли, не зная, чего ожидать от участкового.
-Неси, пить будем с мужиками, - с усмешкой глянул Кожеуров на всех. И в этот день Кожеуров с папой так надрались самогонки, что дедушка никуда не отпустил милиционера. Для нас каждый приезд «дяди Паси» был праздником. Он заходил в дом в красивой форме, снимал с головы фуражку и торжественно водружал её на радостного Колю. А нас, девчонок, одаривал конфетами и блестящими, обтянутыми желтой фольгой, шарами на резинке. И мы в диком восторге носились с «золотинками» по комнате, не давая никому покоя. Женщины тут же доставали из печки щи, картошку, жирные томлёные блины. А напоследок бабушка вытаскивала сковороду печёных, в коричневых крапинках яиц, издававших аромат на всю избу. Печёные яйца были любимым блюдом «дяди Паси». И в дополнение ко всему, дедушка торжественно доставал четверть с мутноватой жидкостью- самогоном.
При всей строгости, и я бы сказала, удальства, Кожеуров никого не обидел несправедливо. Понимая, что в деревне самогон является жидкой валютой для расчёта за услуги: привоз сена или соломы, вспашку земли, колку дров, Павел Петрович снисходительно относился к многодетным семьям и вдовам. Но никогда не щадил заядлых торговцев зельем.
Он был лучшим «Анискиным» в нашем районе. Спустя много лет, он стал начальником районного отделения милиции и ещё строже следил за законностью и правопорядком. Но высокая должность районного масштаба не испортила его светлую душу и честную репутацию. Прослужив в органах милиции полвека, он ушел на заслуженный отдых. И, как частное лицо, часто приезжал в деревню порыбачить со знакомыми мужиками.