Дед у меня - мужчина серьезный.
Лет двадцать назад во время семейного просмотра очередной серии «Рабыни Изауры» он вышел на кухню, поглядел с минуту в телевизор, обвел всех взглядом, вздохнул и сделал заявление: «Больше в Питере жить не желаю, потому отбываю в деревню. Завтра же. И не надо меня уговаривать. Я всегда мечтал, чтобы семья в Питере жила. И это у меня получилось. Значит, миссия моя завершена. Пора возвращаться. Надо и дом новый ставить, и сад в порядок приводить, и на реке дел много. Столько лет ничего не делали толком, все погнило. И наконец, если все время на диване лежать, то так и помереть можно. А в деревне если утром печь не затопишь, то долго не протянешь. Придется шевелиться».
В семейных кругах заявление вызвало изрядную панику. Долго судили-рядили, кто же деда обидел. Однако изменить его решение не смогли. Сказал, сделал...
Живу я в большом городе, предаюсь пустым хлопотам. То машина не нравится, то жена раздражает, то подчиненных удавить хочется. Про клиентов вообще молчу. Так и развлекаюсь. В деревню, понятное дело, езжу редко. Занят очень - карабкаюсь по лестнице социальной значимости. Ответственное это дело, поглощает без остатка. Время расписано по минутам, действия - по шагам. Но сбои все же иногда происходят. Особенно по весне. Авитаминоз, видимо. Тогда я сажусь в машину и гоню четыре сотни километров на юг. В деревню.
Что ни говори, а деда своего я понять могу. Дом он на холме выстроил, внизу речка, вокруг, сколько глазу видно, - лес. Можно сказать, дикий лес. Только звери водятся и военные прячутся. Последние, пардон, маскируются. Про грибы, ягоды и говорить не стоит, только собирай. Впрочем, я не охотник, не рыбак, да и грибы мне эти лучше, чтобы сразу в салате. Езжу же просто посидеть на откосе рядом с домом, послушать тишину, поглядеть туда, где прилежно вымытое небо соединяется с верхушками безмятежных деревьев. Думается в такие минуты легко, свободно, будто сам на себя со стороны глядишь. Ни соврать себе, ни даже слукавить. Время летит незаметно: вроде только присел, а уже смеркаться начинает. После таких размышлений смысл жизни, конечно, яснее не становится, но зато ненужное отметается, и, видимо, как следствие, аппетит значительно улучшается. И тут, как нельзя к месту, каша гречневая, на топленом молоке в чугунке приготовленная. Это если побыстрее. А уж, если обождать пока крошево в печи стомится, тогда - однозначно «праздник живота»! Почему-то в деревне все вкусно! Может, и правда, воздух другой?!
И вот в этой тихой неспешной обстановке всегда интересно деда распросить о былой жизни в этих местах, о советской власти, о кулаках, о немцах. Все интересно, особенно, конечно, война. Как там оно было-то? И вот же ж! Сколько раз пытался записать, но все не получалось: то диктофон забуду, то забуду его включить, а то, когда вроде все настроишь, дед заупрямится и начнет что-нибудь из другой оперы повествовать. Вот и в тот раз так было. Уже вечером после ужина, когда особенно тянет поговорить, а лучше послушать, притулясь на диванчике, я прошу деда: «Расскажи про войну что-нибудь». А он мне, не отрываясь от починки сетки: «А что там рассказывать? Точно такая же жизнь, только с винтовкой надо бегать и стрелять. Когда ты, как все, то особо не задумываешься», - дед перевел взгляд на окно. - «Вот в начале девяностых тяжеловато же было, но жили. И не то, чтобы очень уж большой героизм. А если вдуматься?! Все нищие, голодные, злые. Полный развал и безобразие. На работе не платят, а детей кормить надо, да и самим тоже неплохо бы пожевать. Как хочешь, так и крутись. Вот и таксовал твой отец по ночам. Приносил какие-то деньги дополнительные. Не сильно веселое дело-то после работы. К тому же не знаешь, кто в машину сядет и что у него на уме, но зато семья жила, вы росли, учились. А лет через двадцать мифами обрастет, слезные истории напишут, фильмы снимут. Может, медали с орденами давать будут. За успешно пережитые годы беспредела. Скажем, двое детей в семье, оба отучились, профессию получили - родителям медаль, трое детей было - тогда точно орден».
«Медаль, конечно, хорошо», - прервал я его, - «но я больше сторонник материальных вознаграждений. Премию там или квартиру, например». В принципе мне уже стало ясно, что толку сегодня не будет, опять что-нибудь в философском смысле будет высказано, но попробовал еще разок переменить тему: «Может, все-таки из молодости-то расскажешь что?»
«Из молодости, конечно, можно. Скорее даже из детства. Года за три - четыре до войны дело было. Мне, наверное, лет двенадцать - тринадцать. Пошли с отцом сетки на озере проверять, что с вечера ставили. А до места, где лодки были, идти-то через лесок около километра. И вдруг глядим - лосенок. Как есть - чудо в перьях. На длинных ногах стоит, покачивается. Рыжий, в глазах страх. Мамки-то особо и не видно. Может, подстрелили где, может, нас испугалась да укрылась. Мы уж как ни уходили, он за нами - и не отходит. Он, гад, хоть и маленький (ну, может пару месяцев), а убежать от него было трудно. Совсем замаялись. Взяли с собой, жалко было. А ну как волки съедят или так пропадет. Откуда он взялся - непонятно, то есть понятно, что из лесу. Но, видишь ли, много их в гражданскую постреляли, да и потом - от дури да с голоду. Кто там правила какие соблюдал, потому в наших местах лось тогда редкий гость был.
В общем привели в деревню, определили в хлев и поставили на довольствие. К нам целые экскурсии ходили, особенно детишкам было интересно поглядеть. Я большим почетом и уважением пользовался - кто же еще тайком в хлев проведет? Отец такие экскурсии не любил и пресекал без разговоров.
Все бы хорошо, но ест лось изрядно, даже маленький. За прожорливость эту, как потом смеялись, назвали лосенка Жоркой. И кормили его, можно сказать, всей деревней. Кто молока, особенно по первости, принесет, кто ягод, грибов каких, мы с пацанами за корой да ветками в лес бегали. Но потом понятно стало, что не прокормить его. Решили пусть сам пищу добывает, тем более она кругом растет.
Кстати при советской власти обнаружили, что в результате лесозаготовок куча древесных отходов образуется, кора там, ветки и прочее. Как говорится: лес рубят - щепки летят, а им хорошо бы применение найти. Ну и придумали. А что, если этими отходами производства лосей кормить? Получается, что можно тонны опилок, грубо говоря, в тонны мяса превратить. Экономисты! Но тут небольшая заминочка вышла. Все подряд лось есть не будет, к тому же предпочитает свежее, сочное. Получилось, что стадо лосей даже государственной ферме не прокормить было. А где уж нам!
Наш лосенок к осени килограмм сто пятьдесят нагулял весу. Но тем не менее из леса на двор возвращался регулярно. Соседи уже начали вопросы провокационные задавать. Намекать значит. Не убежит ли лось? А то жаль будет. Столько мяса. Мы делали вид, что намеков не понимаем, отшучивались тем же. Однако после зимы, как снег сошел и начали появляться первые листочки, отец сказал больше ворота не отворять и не подкармливать - пусть в лес уходит, иначе стрельнет его кто в деревне. С месяц, а может, и больше каждый день ходил к нам на двор. Потом стал реже появляться, а ближе к середине лета и вовсе перестал. Жаль было, но по-другому, видимо, нельзя. Надеялись, что выжил, а не волки съели. Молодой ведь еще был, неопытный.
Прошло пару лет, было начало февраля, но почему-то не сильно холодно. Отец послал помогать родне да велел вечером не поздно возвращаться. Вот, помню, иду я из соседней деревни. Те мне еще с собой бутылку самогона дали, за работу, значит. Я отнекивался - отец его на дух не переносил. Однако взять заставили. Пошел домой. Дорога, если так ее можно назвать, километров двенадцать, а если мимо озера да потом полем, то в общем чуть больше часа ходьбы по снегу малому. Тогда зима малоснежная была, иначе бы и не пошел. По пояс в снегу полдня можно идти.
Через полчаса чувствую, что трещит ветвь где-то, да и вообще такое ощущение, что не один я. Решил влезть на дерево, оглядеться, если показалось, то ладно, а если нет, то шутки плохи. В феврале зверь голодный, злой. Вижу - как раз здоровая березина. Только я, значит, туда влез, тут же три волка начали кружить вокруг дерева. Вот чуть бы замешкался и все, порвали бы. Сижу, страшно, даже холода не чувствую. Но мороз, пусть и небольшой, - дело серьезное. К страху быстрее привыкаешь. Чувствую, замерзать начинаю. А если свалиться с дерева, точно зарежут без особых разговоров, еще, наверное, и до земли не долетишь. Ну, я кушаком к березине привязался. Потом вспомнил про самогон. Отец говорил, что на какое-то время тепло становится. Хлебнул, разок - другой. Дрянь на вкус, жгет, но вроде не так страшно стало да и потеплее. Расхрабрился, начал орать, кидаться ветками, пару снежков слепил, бросил, даже вроде плюнул разок - другой. Но волкам, откровенно говоря, было совершенно все равно. Они лежали и только поглядывали на меня, вроде даже с улыбкой, типа хвались - хвались. Отчаяние меня взяло. Уже подумал слезать, глядишь, хоть одного удавлю. А чего тут на дереве в сугроб превращаться? Но потом понял, что выжить шансов не то, что мало, а просто никаких. Спускаться вниз - вроде как самоубийство. А самоубийство - дело это грешное. Даже на кладбище не хоронят. Думал - буду сидеть, орать, пока не замерзну. Сам сдохну, и эти пусть голодают. И от этих мыслей я давай еще больше ругаться на них. Долго я их там совестил на разные лады. Вдруг, смотрю, свирепые охранники мои засуетились, забегали по кругу, зубами клацают, морды в одну сторону повертали. Вроде как готовятся к чему-то. А я сижу на дереве, ничего понять не могу, в ту же сторону гляжу. Но где там! Темновато уже было. И вдруг мне аж дурно стало, такое чувство, будто ураган налетел: верхушки молодых елок да березок качаются, кругом треск деревьев слышен, а ветра не то чтобы очень! И вдруг близстоящий орешник начинает колыхаться, и оттуда выскакивает здоровенный лось и со всего размаха передним копытом волку по голове - бац! Тот даже поскулить не успел, сразу дух испустил. Лось, видать, волков-то особо не ожидал, случайно приложился. Ну, потом покрутились маленько, вскопали промерзшую землю. Знаешь, как вот в уличной драке бывает, наткнешься на ребят с соседней улицы - либо бежать надо, либо к стенке дома жаться, чтобы со спины не зашли. В общем и лось этот все больше задом к дереву, ну а волкам то правое копыто поднимет-покажет, то левое. Дескать, ребята, если какие вопросы - милости просим. Но волки - умные, покружили маленько с ним вокруг дерева и решили не искушать судьбу. Удалились ни с чем. Впрочем, думаю далеко не ушли. С голодухи и своим собратом не побрезгуют.
А лось к дереву моему подошел, морду задрал и кивает, будто спрашивает, долго там еще сидеть-то будешь? Батюшки, гляжу - Жорка вроде, хотел уж слезать, но как-то страшновато. Больно уж здоровый. К тому же кушак меня от дерева не отпускает. Пальцы замерзли, еле отвязался. Вниз спустился, на ногах стоять трудно, отсидел, а может, от страха гнулись. Стали кое-как выбираться. Там все перекопано копытами, куст какой-то с корнем выдран и пару деревьев поломано. Силища, конечно, у Жорки была, пахать в пору, если бы приучить! Впрочем, на лосе пахать, что на пороховой бочке сидеть, если ему что приспичит, то, наверное, вместе с плугом и убежит. Только отскочить успей! Чудна природа, что и говорить. Вот ты погрызи палку пару дней, глядишь, и за священником посылать придется. А в лосе килограмм четыреста веса, в Сибири и того больше встречаются. И питаются, не приведи Господь, чем - почки, веточки, грибочки.
Проводил меня Жорка до самой деревни, ткнулся мордой мне в лицо, развернулся и неторопливо пошел обратно в лес. Стучусь в дверь, изба уже закрыта на ночь была. Отец дверь отворил. «Что так поздно?» И только я собрался ответить, отец учуял запах самогону и как со всего размаху даст мне в грудь - я аж назад с крыльца скатился. «Работать еще толком не умеет, а уже мужик! Домой пьяный ходит». И от этих слов обидных зарыдал я прямо там на крыльце. Да так, что отец даже изумился. Ну, повоспитывал немного, но это же не повод сырость разводить! В общем поднял он меня, затянул в дом, усадил у печки. Там я отогрелся, немного успокоился да и рассказал все, что приключилось по дороге. Вот такие дела».
«А Жорка-то куда делся? Ушел, что ли?»
«Куда делся, куда делся?! Соседи съели. Стрельнули все-таки его. В ту зиму, видать, к нашей деревне жался, не ушел далеко. Они потом нам даже мясо добытое принесли, типа задобрить. Лось-то наш был. В деревне-то ничего не утаишь, слух все равно бы пошел. Но отец хоть и не был особо чувствителен к такого рода вещам, дары не принял. Не было тогда такого уж голода, чтобы стрелять полуручных животных. Обиделся в общем. Я по малолетству их дом подпалить даже пытался, но вовремя меня заловили. Получил я тогда на орехи.
Потом была война, пришли немцы. Наши, отступая, сожгли деревню, мы в землянках жили почти на передовой. Окопы рыли, противотанковые рвы. А потом пришли наши, я год накинул да и призвался в армию. А дальше, как у всех: беги-стреляй. Одно скажу, на лося никогда не охотился и даже в супе не употреблял. Один раз где-то уже в Польше наши ребята подстрелили одного. Я отказался. Как в воду глядел - у многих животы тогда поскрутило. Видимо, с непривычки. Вот такие вот дела. По-прежнему меня мысль одна мучает. Вот не ори я тогда, может, Жорка бы и не пришел. Гулял бы где в другом месте, подальше от людей, от деревни нашей, глядишь - и жив бы остался. Хотя, если бы он не пришел, окалел бы я там на дереве. Вот и решай».
В наступившей тишине я еще некоторое время размышлял над странностями человеческого сознания. Казалось бы, война - такое яркое неоднозначное событие в биографии каждого, кто ее пережил, назависимо в тылу или в окопе, а от деда разве что общих слов добиться можно - наступали-отступали, бегали-стреляли. А вот про лосенка аж целый час рассказывал. Странно. Впрочем, вопрос этот меня недолго занимал. Сон подкрался тихо, незаметно, так что я сдался быстро и без борьбы. А на утро за руль обратно к городским проблемам. Впрочем, они и не проблемы, а так суетные мелочи.
Все-таки не зря дед на землю вернулся, знал, что делал. Дед у меня - мужчина серьезный.