Ресторан

Ресторан
повесть


«Нет повести печальнее на свете…»
       Уильям Шекспир «Ромео и Джульетта»

«Одной из достопримечательностей французской провинциальной (отчасти до последнего времени и парижской) жизни являются, с одной стороны — маленькие кафе, бары, бистро, проще сказать — «забегаловки», особенно на городских окраинах, играющие роль своеобразных клубов, места сбора жителей улицы, квартала, земляков какой-нибудь провинции, ищущих друг в друге поддержку в борьбе с враждебным им городом. Люди встречаются здесь, спорят, ссорятся, исповедуются первому попавшемуся собутыльнику, пьют, играют в кости или карты, узнают все местные новости».
       В. Е. Балахонов «Жорж Сименон и его романы»


Пролог

У меня совершенно феноменальная память на даты и числа. Пожалуй, это единственное, что во мне можно назвать феноменальным, разве, что еще тяжелый и неуживчивый характер, но это вопрос спорный и к настоящему повествованию отношения не имеет.
А пока, я могу абсолютно точно назвать день, когда во мне впервые возникло фантастическое желание стать владельцем собственного ресторана. Это было 24 июля 1985 года.
В тот день мы вышли из узких каньонов притоков огромной реки Укэлаят, впадавшей в Берингово море в бухте Дежнева. Накануне четверо из нашей группы прошли траверс на самом сложном участке этого хребта и совершили восхождение на остроконечный пик, не поддавшийся до сих пор другим восходителям. На самой вершине, куда можно было подняться лишь по одному, по очереди, Серега Савин нашел выходы горного хрусталя. Это и дало название остроконечному, почти как Пти Дрю во Французских Альпах, пику – Хрустальный. Остальные участники группы в тот день перетаскивали грузы экспедиции, страховали или, вернее, подстраховывали, если это можно было так назвать, восходителей снизу, связь с ними осуществлялась посредством двух небольших десантных раций, контрабандой провезенных в эти приграничные, непонятно с кем, края на далеком Корякском нагорье.
Как всегда после выполнения очень опасного и важного дела, все силы и нервы участников экспедиции были напряжены до предела; необходима была немедленная разрядка, отдых, если хотите, заурядная расслабуха.
Утром, как только тронулись вдоль глубокого, забитого толстым, в шесть метров, слоем снега скального каньона с отвесными стенами, по другому берегу невозмутимо, не обращая на нас ни малейшего внимания, продефилировала огромная росомаха. Я таких никогда не видел! В Новосибирском зоопарке росомахи – мелкие, блеклые и суетные существа, чуть больше кошки, мечущиеся вдоль сетки вольера, – не вызывают ни уважения, ни удивления. Эта же была царица! Мы, замерев от неожиданности, почтительно проводили ее взглядами и с трудом удержались от плебейских криков и свиста в четыре пальца, чтобы, вспугнув животное, показать, кто в природе хозяин. Лишь переглянулись между собой – дескать, ого-го-го! И двинулись дальше – к просвету гигантской долины Укэлаята, ее иначе и не назовешь, ведь, противоположный край долины утонул в дымке где-то на горизонте и до него было, как минимум, километров пять!
На переправе через речку, впадающую в Укэлаят, тут же из-за утренней дымки названную нами Туманной, пришлось покувыркаться: натягивали страховочные перила, преодолевали брод «стенкой», кого-то сбило с ног, поймали, вымокли… короче, на все это ушли последние силы.
По бескрайней долине Укэлаята, в которой сколько хватает глаз ни одного деревца (впрочем, деревьев нет на всем Корякском нагорье, но здесь не было даже стланика, лишь реденькие кустики, как вчерашняя щетина, сухо торчащие то тут, то там), мы шли каждый сам по себе, преодолевая накопившуюся усталость и отвращение друг к другу. Объяснять непосвященным – занятие долгое и бесполезное, те же, кто бывал в экспедициях, хорошо знают, что это такое – один из критических дней, которыми, как правило, бывают первый, третий, седьмой, а после одиннадцатого – все!

Что-то длинное вступление у меня получилось, но это тоже свойство моей памяти: зацепишь за какой-нибудь эпизод, потянешь, как из сырного круга сулугуни (того настоящего сулугуни, который можно было действительно распустить на толстые сырные нити, а не то, что сейчас выдают под этим брендом – тяжелый соленый кусок чего-то абсолютно монолитного), или как из безнадежно спутанного огромного клубка: потянешь за одно, а оно тянет за собой и другие, и, как укорил меня один редактор и критик, «растекаюсь я мыслию по древу».
Что ж, как любит говорить мой отец, короче!
К середине дня туман развалился на клочья, опал мелкими, но чистой воды бриллиантами каплями росы на пожухлую жесткую траву, резко отдающую чебрецом или неведомым в те времена мне базиликом, солнце пригрело, высушило росу, а Серега удачно подстрелил четыре большие куропатки. Остановились на обед на высокой террасе, вид описывать бесполезно – надо видеть!
Я устроился на коврике, грелся на чуть теплом солнышке, вдыхал долетавшие до меня из кипевшей на двух примусах кастрюли пары деликатесного бульона из куропаток и… читал, оборванный по надобностям, изрядно «похудевший» толстый литературный журнал «Новый мир» с романом Жоржа Сименона «Смерть Огюста»!
В нем, с присущим Сименону смаком, описывался ресторанный бизнес: процесс утренней закупки свежайших продуктов на рынке – все эти неизвестные мне тогда морепродукты, какие-то экзотические фиги и манго, овощи и салаты (я знал только винегрет и «оливье»), а потом и процесс превращения всего этого в, наверное, невероятно вкусные кушанья…
Читая, я исходил слюной, и вот тогда-то, именно тогда – 24 июля 1985 года, в 12 часов дня по чукотскому времени, мне страшно захотелось стать таким же владельцем собственного ресторанчика. Я представил, что в нем, совсем как в ресторане «Тоска по дому», была бы такая же стеклянная стена между залом и кухней, позволяющая публике, в ожидании яств, с наслаждением и сладкой мукой наблюдать за приготовлением, что уж там говорить, за феерическим зрелищем, волшебством приготовления блюд.
Я смотрел в подернутые сизой дымкой дали, впереди было еще почти шестьсот километров маршрута от Берингова моря, давно оставшегося за спиной, до далекого Охотского, где только и могло закончиться наше путешествие, а перед глазами был неведомый Париж, в который за безнадежностью и фантастичностью самого желания не очень-то и хотелось, ресторан Огюста и источавшие соблазнительные запахи неизвестного вкуса гастрономические прелести…
Я захлебнулся слюной, прокашлялся и, не сдержавшись, сказал об этом вслух. Ребята засмеялись – слишком уж несбыточным и даже нелепым было это желание в том самом, таком далеком 1985 году. Так, под общий смех, Серега снял с примусов котел и позвал нас обедать. Обглодав чуть ли не до зеркального блеска тонкие косточки диетической куропатки, я облизал пальцы и, не в силах оторваться от описания ресторанной жизни умершего вскоре Огюста, объявил дневку, что было встречено восторженным «ура»!

И вот, прошло всего каких-то пятнадцать лет, и я – уже вкусивший всех прелестей свободного бизнеса: скоротечного богатства, обманного ощущения свободы, липкой зависти, жестокого наезда и коварного предательства, растерявший практически все и в отчаянии покинувший пределы своей любимой страны, оказался в самом сердце Европы – в Праге, где и исполнилась вдруг эта фантастическая мечта: я стал владельцем, даже не ресторанчика, а настоящего ресторана – заведения из двух залов, в одном из которых была типичная чешская пивная – госп;да (с ударением на второй слог!), а во втором – ресторан на сорок мест. Шестиметровые потолки, украшенные лепниной, хрустальная люстра, отражавшаяся в высоких окнах, и солидный дубовый бар с затейливой подсветкой придавали ему вид, достойный Сименона и моей мечты.
А теперь, как говорят в Одессе, с этого места поподробнее.


Глава первая

«Воспоминания — нечто столь тяжкое, страшное, что существует даже молитва о спасении от них».
       И.А. Бунин

Бежали мы с женой в пресловутом, приснопамятном 1998 году из России, как шведы под Полтавой или как белые из Севастополя в 1920, в общем, с одним чемоданом и рюкзаком. Дом наш, как только мы его отстроили, сгорел, не выдержав высоковольтной ненависти соседей; младореформатор Кириенко объявил о дефолте, в магазинах, как перед большой войной, растащили все продукты, а акции Газпрома, в которые я по совету Алана Каллисона – американского журналиста из «Уолл-стрит джорнэл», экономического журнала номер один в мире, вложил все свое праведно и неправедно нажитое за семь лет занятий самым отвратительным делом – русским бизнесом, упали до двадцати центов за штуку.
В общем, слабонервные и те, у кого, как у меня, кончилось терпение и надежды на светлое капиталистическое будущее в родных пенатах, поехали по заранее объявленному маршруту: куда подальше от нашей земли. Многие ехали в Чехию – сюда тогда пускали без визы, а в течение месяца можно было по дешевке обрести статус предпринимателя или того круче – владельца чешской фирмы «по производству рогов и копыт», что давало легальное право оставаться в этой замечательной полусонной стране в самом центре старой и доброй Европы.
Мы так и сделали, и через месяц у нас на руках оказались зеленые, как разрешающий свет светофора на перекрестке, паспорта иностранцев; можно было начинать новую жизнь… с белого листа. И вот тут-то начались открытия.
По-моему уже в новейшей истории, когда открылись на все стороны границы, и люди, кому особенно не терпелось, побежали в эмиграцию, появился такой анекдот. Человек, проживший праведную жизнь, попал в Рай. Все в райских кущах замечательно, но вот за высоким забором часто слышна разухабистая музыка и завидное веселье. Человек поинтересовался: что за соседи за высоким забором? Ему отвечают: там Ад. И так это веселье привлекало нового жителя Рая, что он попросился туда на денек. И действительно, все было весело и здорово, так что захотелось потом еще и еще разок. После нескольких таких экскурсий человек взмолился, чтобы его отпустили в Ад. Его долго уговаривали не делать глупостей, пугали, предупреждали, но тот ни в какую! И служители РАЯ согласились – иди, силой держать в Раю не станем. А как только новоприбывший вступил за ворота Ада, его схватили за воротник и на сковороду! Несчастный кричит: «Как же так?!». А ему спокойно отвечают: «Не путай туризм и эмиграцию!»
Вот и мы с первых же дней начали понимать различие между туризмом и эмиграцией, особенности местной жизни, сложности чужого языка, казавшегося нам в первое время таким похожим и легким для нас, владеющих славянским – русским – языком. Но все же главным открытием на первом же этапе новой заграничной жизни оказалось понимание того, что мы с женой совершенно чужие люди. Там, дома, у нас после семи лет брака уже сложились определенные стабильные отношения: каждый жил своей жизнью, имел свой круг общения и интересов, а дань совместной жизни исправно платил во время двух выходных в конце недели. Здесь же, в чужой стране, оставшись наедине друг с другом, нам не о чем было даже говорить, у нас ничего не осталось общего.
Мы промолчали четыре месяца, а потом жена вернулась в родной город практически с той же скоростью, с какой мы ехали сюда. Она уехала, а я остался…
Как в песне Макаревича: «…а у меня ментелите другая – я не могу порхать туда-сюда…»

Я развелся с женой, это был уже мой второй развод и дался он значительно легче первого, подтвердив тем самым народную мудрость – лиха беда начало, продал все, что оставалось у меня в России за бесценок – впятеро дешевле, чем приобретал (в пересчете на излюбленный тогда долларовый эквивалент) – и стал приживаться на новом для себе месте, продолжая экспериментировать на себе. С новыми надеждами я пытался обзавестись новыми друзьями и новыми близкими. Когда мне показалось, именно, что показалось – почудилось, что я уже не один, я решился, хотя хорошо помнил библейские «в одну воду не войти дважды», снова влезть в бизнес, но теперь уже, как я наивно полагал, не «дикий» – российский, а цивилизованный – европейский, чешский.
Вообще-то, прививка от этого гнусного занятия, которую я получил дома, была достаточно сильной, мне пришлось огромным усилием воли преодолевать рвотный рефлекс, но рядом, как всегда вовремя в новом деле, оказался энергичный соотечественник, и он-то и сыграл главную убедительную роль в том, что мы решились на совместный бизнес.
Написал и тут же вспомнил, что весь предыдущий год расхлебывал очередной «заворот кишок» в отношениях со своим старым приятелем, поехавшим, вернее, стремглав побежавшим, бросая все, что нельзя было увезти с собой, из нашего славного сибирского города, по своим причинам. Мы были знакомы с ним семь. Узнав, что мы с женой едем в Чехию, он тут же решил составить нам компанию. Причины, вынуждавшие его бежать, были, видимо, столь серьезны, что он прикатил в Прагу на две недели раньше. По старой памяти, нажимая на тонкие чувства, слабые места и проверенную временем дружбу, он вымолил у меня, из последних денег, взаймы на магазинчик игрушек в центре Праги, моментально, со свистом, как фанера над Парижем, пролетел с этим бизнесом, который, как выяснилось, имел в Чехии свои национальные особенности. Свое, уже было совсем катастрофическое положение, он, в конце концов, поправил, вернувшись к более удачливому и привычному для наших людей делу: наживаться на доверчивости, отсутствии опыта и откровенной глупости соотечественников, валом валивших в то время из шокированной дефолтом России. Ну, а заодно кинул и меня, оказавшись, как говорят в России в минуты крайнего отчаяния, сукой.

Почему я подумал, что новый знакомый в отличие от старого, давно проверенного, окажется лучше, я до сих пор не знаю. Наверное, в этом проявилась та самая неизбывная русская вера в лучшее, что нас ждет впереди. Как говорила в то время моя вторая жена – очень умная женщина: «Ты всегда наступаешь на одни и те же грабли!». Так вот, именно после этого случая, о котором я намереваюсь рассказать, я понял, что это совсем не одни и те же грабли! Они все разные! И их – мильон! Вокруг в жизни одни грабли! Елы-палы, и куда ни ступи – сразу же получишь в лоб! Хорошо, если до сотрясения мозга, тогда, может быть, это как-то остановит, а вот если просто отделаешься фингалом или шишкой, то не факт, что до тебя дойдет. И тогда следующий удар вездесущих граблей точно обеспечен!
Опять приходится невероятным усилием воли сконцентрировать внимание и вернуть себя к нашим (или только к моим?) баранам, то есть, рассказу о том, как я был ресторатором.

Итак, мы с новым приятелем, оказавшимся не только способным филологом, что позволило ему в три месяца научиться сносно говорить по-чешски и уже получить некий местный опыт, продавая аквариумных рыбок, но и имевшим большой опыт разнообразного российского бизнеса: от продажи кожаных курток до собственного винного погребка на благодатном юге России, но все-таки сбежавшего от непосильного рэкета и настойчивых приставаний любивших выпить на халяву налоговиков, стали подыскивать какой-нибудь объект для совместного дела.
Для начала, заранее, как я это называю – на берегу, мы договорились: вкладываем в дело деньги пополам, а управлять бизнесом, работать, будет только он, получая за это причитающуюся зарплату, оставшуюся же после всех расчетов прибыль, будем делить поровну. Он был деловым, энергичным и оптимистически настроенным человеком и рвался заниматься делом; я же – от природы страшно ленивый, да еще и обжегшийся на воде, молоке и киселе, хотел лишь малого достатка и чтобы меня все оставили в покое. Условия, как говорится, устраивали обе стороны, и мы принялись подыскивать какой-нибудь подходящий объект для совместного бизнеса.
Предложения поступали из разных источников, мы обсуждали, иногда выезжали на место, осматривали то трафику (киоск типа «Союзпечати») или небольшой магазинчик продуктов, я легко производил элементарные вычисления в уме, и поиски продолжались.
Однажды приятель позвонил и в крайнем возбуждении рассказал, что совершенно случайно услышал об одном очень выгодном предложении. Разговор шел по телефону между маклером-чешкой и каким-то очередным русским купцом, говорили о процветающем ресторане в старом, чисто чешском районе Праги, то есть, на наш взгляд, бизнесе стабильном и надежном, не зависящем от туристских сезонов. Приятелю даже удалось запомнить названный адрес, и мы, как легавые, почуявшие добычу, ринулись смотреть ресторан. Надо сказать, что в таком – не очень цивилизованном случае: подслушав информацию, мы могли бы выиграть на комиссионных посреднику, так как вышли бы на владельца ресторана напрямую сами.

В трамвайных окнах откатили назад туристские районы Праги, трамвай же, точно зная свой маршрут, прошел оживленный, забитый транспортом и людьми, перекресток и, медленно, как тот возок с дровишками у Некрасова, начал подниматься в гору, втискиваясь в узкую, как игольное ушко, улочку, на которой почти не было пешеходов. Да и автомобилей тоже. Мы сошли на второй от перекрестка остановке и огляделись. Прямо перед нами был ресторан известного в этой стране королевского имени, чуть левее золотом отблескивала вывеска следующего ресторана с винным погребком в придачу, позади нас призывно распахнула двери пиццерия в итальянском стиле, наш искомый объект оказался пятым по счету объектом общественного питания в этом безлюдном, но очень старом районе города.
Темнело, и мы с приятелем пошли по случайно подслушанному им адресу. Снаружи все было вполне прилично: огромные окна, чуть ли не в четыре метра высотой, свежеокрашенный фасад, приятные зеленые двери и всего две ступеньки, чтобы войти. Внутри тоже было недурственно: мне нравилось все больше и больше – простор, чистота, кафель на полу, все тот же успокаивающий зеленый цвет и двери направо и налево. Из правой двери шум был отчетливей и многоголосней, мы толкнули ее и вошли в типичную чешскую пивную: небольшая стойка с пивным краном, длинные столы темного дерева и такие же лавки, у стены три игровых автомата. В заведении уже были посетители, громко разговаривающие между собой, но не по русской причине перманентного пьянства, а совершенно очевидно потому, что это были знакомые между собой люди.
Мы заказали по маленькой «пивичка» и сели в углу, поеживаясь от изучающих нас взглядов. По нашим… лицам, несмотря на интеллигентность в первом поколении, было без очков видно, что мы русские, тем более что мы умудрились сразу же заплатить за пиво, прямо у стойки, что сразу выдало в нас чужаков.

В Чехии не принято расплачиваться сразу, здесь никто не боится, что вы уйдете по-русски – не заплатив. Вам приносят пиво и специальную бумажку, чаще всего с фирменным знаком того пива, что продается в этой пивной. Как только вы допиваете до дна, перед вами ставят снова полную и отмечают ее галочкой на бумажке. Если не хотите получить добавки, не допивайте до дна. В конце вечера палочки на листке подсчитают, тогда и заплатите.
Да, еще один нюанс (из тысячи): в Чехии в каждом ресторане или пивной (а это либо «пивница» либо «госпОда», отличие между которыми очень невелико, но существенно для знатоков) продают пиво только одного пивовара. Это значит, что там, где подают «Крушовицу», вы не найдете «Старопрамен» или «Гамбринус» и так далее. И хотя в Чехии есть антимонопольный закон и формально никто не может запретить продавать одновременно пиво разных сортов, пивоваренные компании делают все, чтобы заведение продавало пиво только их производства. Они поставляют все необходимое для хранения и розлива пива оборудование: компрессоры, холодильники, специальные мойки, вплоть до бесплатных фирменных стаканов, кружек, салфеток, учтенок (тех самых бумажек, на которых ставятся галочки-палочки) и даже скатертей. Чтобы окончательно завоевать сердце владельца заведения и привязать к себе невидимыми, но прочными канатами, пивовары дают еще и немалые деньги якобы на развитие: в зависимости от количества продаваемого пива суммы могут достигать нескольких сотен тысяч. И условие при этом только одно: если захочешь торговать еще каким-то видом пива, то деньги придется вернуть. А деньги, как известно, очень легко тратятся, особенно халявные, а вот возвращать придется уже кровные, а где ж их взять? Вот и получается такая немудреная добровольно-принудительная монополия. И если вам вдруг после «Козла» захотелось побаловаться «Будваром» или «Браником», то придется отрывать задницу от насиженной скамьи и идти в другую пивную.
Это недалеко – скорее всего, уже через пятьдесят метров вы найдете заведение с другим сортом пива, но чехи так не делают. Они верны своему любимому сорту пива, как настоящий болельщик своей хоккейной или футбольной команде – всю жизнь после работы настоящий чех идет «на пиво» и пьет только один сорт и только в своем любимом, ставшим уже родным, кабаке. Для самых верных, постоянных клиентов есть и постоянные места за большим столом, за который лишь бы кому сесть не позволят. Ну, это так – лирическое отступление, а теперь можно и продолжить.

Мы медленно цедили благословенную «Крушовицу» – мой приятель «светлую деситку», я – приятно отдающее карамелью, чуть сладковатое и терпкое густое «темное», а пивная тем временем наполнялась шумным людом. Нам это определенно нравилось. Насчитав почти тридцать человек, мы выбрались из угла и решили продолжить свою исследовательскую экспедицию. Завернув за угол широкого коридора, мы якобы по ошибке заглянули в кухню. Там шипело, шкворчало, жарилось и парилось на всех конфорках огромной плиты, два повара в поту и угаре трудились, не покладая рук, и это тоже нас приятно удивило. И даже туалет в конце коридора оказался вполне приличным: чистым и без специфических запахов, чего в принципе, по нашим российским представлениям о таких заведениях, не могло быть. Наше удивление вплотную подошло к планке восторга. Оставалась последняя «терра инкогнито» – двойная дверь налево при входе, где по всем признакам и находился главный ресторанный зал.
Переглянувшись, мы решительно распахнули створки и вошли. Зал, нет, даже зала – была огромна, потолок с трудом угадывался за табачными клубами где-то на недосягаемой шваброй высоте, так как по углам висела многолетняя паутина. Справа вдоль стены возвышался как некий замок, дубовый резной бар, уставленный разноцветными и разнокалиберными бутылками, празднично подсвеченными и многократно отраженными во внутренних зеркалах. Через окно в стене в это время повар подал, видимо, заказанные кем-то блюда, и это были действительно блюда, чуть ли не в полметра диаметром, на которых снедь была уложена роскошно и щедро. В России таких порций вы не найдете ни в одном ресторане! Я сразу вспомнил, как мне было стыдно и обидно за себя и державу, когда я угощал своих немецких гостей, приехавших по делам из Франкфурта, в ресторане «Сибирь», где в ходу были даже не тарелки, а блюдца и розеточки, а переводчик, считая, что произошла ошибка, шипел мне на ухо: «Это ведь четверть порции!»
Да, здешнее блюдо вполне годилось для утоления голода двоих среднего аппетита посетителей, и это мне тоже очень понравилось, но тут я поднял голову и увидел, вернее, случайно, в разрывах все тех же табачных облаков, разглядел знакомые до боли лица. Черт, все время приходится себя поправлять: не лица, а хари! За столами сидела явно одна большая и дружная компания, и представляли все они, несмотря на различные паспорта и всякие там ПМЖ и даже гражданства, бывших моих соотечественников! Так же были искажены алкоголем, плескавшимся в потерявших всякий фокус зенках, те же безумные идиотские гримасы, тот же щедро сдобренный матерщиной бессмысленный ор, когда уже никто никого не слышит, а только старается вставить свое «лыко» в строку, – в общем, все, как в лучших кабаках Новосибирска середины 90-х годов, когда туда вход доступен был лишь браткам и только-только растопыривших пальцы «новым русским».
Сердце мое екнуло, в глазах качнулась огромная хрустальная люстра, свисавшая с потолка, но приятель, понимавший мое состояние без слов, поддержал меня под локоть, а сам обратился к бармену с просьбой познакомить нас с хозяином. Бармен кивнул куда-то в зал, из-за одного из столиков поднялся «наш человек» с подковой золотых зубов в принудительно приветливом распахнутом рте, он неторопливо утерся красной фирменной «крушовицкой» салфеткой и степенно, зная себе цену, направился к нам.
Я уже немного очухался, хотя настроение безнадежно пропало; приятель известил хозяина заведения о цели нашего визита, объяснил, что кое-что мы уже посмотрели сами, и тот, представившись нам Александром, повел нас в подвалы, а вернее сказать, в подземелья, где в гулкой темноте, как в пороховом погребе, поблескивая влажными от выпавшей на их боках росы ждали своей очереди серебристые бочки «Крушовицы», чья родословная ведется от пивовара самого Рудольфа II с 1581 года, и в урчащих морозильных ларях, забитых под завязку, несметные запасы продуктов, которыми в любой момент можно было накормить сразу роту гренадеров.

Из ресторана мы вышли изможденные, будто после тяжелой работы, опустошенные увиденным, отягощенные раздумьями, взбудораженные соблазнами и до озноба перепуганные лишь слегка дохнувшей нам в лицо еще неосознанной, но реальной опасностью, которой явно был беременен этот ресторанный бизнес, до сих пор знакомый нам лишь как клиентам-посетителям.
Была необычно ранняя теплая весна, окна в ресторане и в пивной, которая, как оказалось, вела отсчет своего существования еще со времен Первой республики, а точнее с 1935 года, были распахнуты настежь. Шум голосов, запахи вкусной еды, звяканье посуды и утробные звуки игровых автоматов, глотающие монеты на благо владельца ресторана, – все говорило, что за нашими спинами работал налаженный механизм.
Еще не приняв никакого решения, я, поддавшись какому-то смутному желанию, воскрешавшего просторы полузабытой долины Укэлаята, уже на следующий день купил по случаю книгу «Ресторанное дело» и с увлечением принялся ее читать, таская повсюду с собой.

Глава вторая

«Посетители, еще только подойдя к подъезду ресторана, должны сразу почувствовать, что здесь все готово к встрече гостей. Приятная вывеска с названием ресторана, табличка с указанием часов работы, яркое освещение в вечернее время в первые же минуты создают у гостей праздничное, приподнятое настроение. У входных дверей их любезно приветствуют швейцары в униформе — ливреях, фуражках и белых перчатках. В вестибюле навстречу посетителям выходят гардеробщики и, принимая от гостей верхнее платье, дают им фирменные номерки. Затем посетители перед зеркалом могут привести свой туалет в порядок. К этому времени выходит метрдотель, приветствует гостей (желательно на их родном языке), уточняет, на сколько персон нужно приготовить столик, и приглашает пройти в зал.
В зале метрдотель должен проводить гостей до стола и усадить их. В отсутствие метрдотеля эти функции осуществляет бригадир официантов. Предлагая посетителям занять места за столом, следует иметь в виду, что женщина должна сесть с правой стороны от мужчины, и при обслуживании ей нужно подавать блюда в первую очередь. Официант, подходя к столику, должен приветствовать посетителей в зависимости от часа посещения словами: «Доброе утро», «Добрый день» или «Добрый вечер». Если гости сели за выбранный ими стол, то предлагать им другие места, пересаживать их не разрешается. В вечерние часы занимать свободные места за столом, где уже сидят посетители, можно только после того, как они дадут на это разрешение метрдотелю».
       Из книги «Ресторанное дело»


Конечно, пьяные хари значительно поубавили восторг, полученный нами во время первоначального знакомства с рестораном, но, несмотря на них, мне уже страшно захотелось! Я увидел огромное хозяйство, раскинувшееся на двухстах пятидесяти квадратных метрах, а мне еще показали пустующий кинозал на пятьсот мест, который отделяла от ресторана всего лишь одна дверь. Мы с напарником не стали ломать копья, и на следующий день, созвонившись с Александром, предложившим «не париться», а перейти сразу на «ты» и звать его просто Сашей, договорились о встрече для более предметного разговора. Теперь экскурсия была более подробной, и по случаю утреннего времени нам никто пока не мешал.
– Хозяева ресторана, всего дома и кинотеатра два очень приличных чеха, – говорил, как бы между прочим, продавец бизнеса с непроглоченной, наверное, на счастье, золотой подковой вместо зубов, явно намекая на возможности расширения бизнеса на площади пустующего кинозала. Я прикрыл глаза и увидел ночной клуб: вертеп со стриптизом, биллиардными столами и казино на втором этаже. Словно читая мои крамольные мысли, продавец Саша подсказал:
– Есть еще несколько комнат, так сказать, для интима, можно только для VIP персон.
Получилась тавтология, но зато понятно.
– Дом был построен в 1910 году как «годиновый готел» – то есть отель с почасовой оплатой, а проще говоря, бордель, – продолжал Саша вводить нас в курс дела, – кинозал пристроили позднее, на первом этаже была пивная, но пиво пили в основном на улице. Когда в 1948 году к власти пришли коммунисты, то дом у владельца отобрали и, как и положено, вместо борделя открыли здесь дом политпросвещения, который официально назывался «Культурный дом» – по-нашенски Дом культуры, ДК. Здесь был кружок кройки и шитья, – он широко обвел жестом ресторанный зал, – а здесь, – и открыл дверь в кухню, – обучали игре на фортепиано. После «бархатной революции» дом вернули наследникам владельца. Все они оказались в разных странах, возвращаться особо не рвались, а здание и кинотеатр уже были в таком состоянии, что требовали большого ремонта и перепланировки. Новые владельцы, не долго думая, выставили объект на торги. По тем временам цены на такую недвижимость были смехотворные, и вот два друга-чеха, выросшие в одном доме и дружившие с пятилетнего возраста, решили завести совместный бизнес. Один из них процветающий сегодня продюсер большого симфонического оркестра, а второй – уважаемый в своей отрасли инженер-конструктор, оба интеллигентные образованные люди. Друзья взяли кредит под 10% годовых на десять лет и купили всю эту заброшенную к тому времени недвижимость всего за сто тысяч долларов. Представьте, как повезло им – четыре этажа, двухуровневые погреба и зрительный зал на пятьсот мест всего лишь за сотку штук баксов!
Нашего «экскурсовода» аж перекосило от зависти, но он в ту же секунду взял себя в руки, а нас, на всякий случай, ослепил золотой улыбкой, удачно метнув по глазам отраженным в ней солнечным «зайчиком», прорвавшимся в щель между тяжелыми зелеными, как столы в казино, портьерами.
– Короче, дом они купили, первый этаж перестроили сразу же под ресторан и господу, и сдали все это в аренду. Первый ресторатор перебрался сюда аж с самой Вацлавской площади и имел здесь бешеный успех – у него была итальянская кухня. Потом в семье случилась беда, он передал ресторан сыну, тот, конечно, запустил все дела…
Дальше следовала длинная и мало интересная история угасания ресторана на фоне медленно, но неуклонно поднимающихся на все цен и стабильных, то есть не отвечающих этому росту, зарплат окрестных жителей, что неумолимо привело к снижению спроса и так далее…
– Приходится крутиться, сами понимаете, но семьдесят тысяч крон ежемесячно – это минимум, который я здесь имею. Летом труднее – спад, все разъезжаются по дачам и в отпуска, не смотрите, что здесь живут в основном таксисты, мусорщики и обычные работяги, даже у этих людей, практически у каждого, есть куда уехать летом из города. Зимой проще – клиентура у нас постоянная, плюс туристы, в-о-н из того отеля, так что потихоньку набегает. Я за первые два года вернул все вложенные в ресторан деньги, а за третий уже на квартиру заработал…
Я не выдержал и довольно-таки невежливо прервал эту затянувшуюся оду:
– Так почему же вы (он меня тут же поправил – «ты»), да, ты, продаешь этот процветающий бизнес.
– Да мне и неохота его продавать – столько сил вложено, все уже давно родным стало, даже все эти местные забулдыги, но дело в том, что Прага для нашей семьи была промежуточной станцией – мы давно навострились на Канаду. Там у жены сестра живет, с семьей, взрослыми детьми, а мы из Алма-Аты, вот так перебежками: через Россию и Чехию и добираемся до Канады. Только сейчас получили наконец все документы, берут нас на программу, в общем, жена уже там, а я теперь срочно здесь все распродаю: и ресторан, и квартиру. Вам кстати, жилье не надо? Пятнадцать минут отсюда, на Бохнице?
В это время у него запиликал мобильный телефон, он глянул на дисплей и протянул мне мобильник:
– Во! Жена из Канады звонит!
Нажал на кнопочку, и прямо при нас, нечаянных слушателях, начался обычный семейный разговор, из которого было ясно, что там, в Канаде, все продвигается в нужном направлении, и ему, Саше, нужно очень поторопиться с продажами, пусть даже для этого придется сбавить цену. Говорил Саша с женой вполне правдоподобно, сказал, что у него сейчас как раз очередные покупатели, но и кроме нас есть еще парочка, так что все будет путем.
Разговор закончился, а мы с напарником, услыхав, что есть конкуренты, заволновались: нам уже ни в коем случае не хотелось потерять этот ресторан!
Я считал себя человеком опытным – как-никак, а семь лет бизнеса в России можно засчитывать, думал я, год за два: всякого навидался, да и в людях я разбираюсь, не мальчик уже. Мы договорились, что Саша покажет нам все документы, бухгалтерские балансы, отчеты и приходные книги, включая те, в которых велась «черная» касса. Он легко согласился организовать нам встречу со своим бухгалтером и попутно предложил оставить его (это оказалась знойная брюнетка – чешка, по которой было сразу видно, что пальца ей в рот не клади) работать у нас, если сделка выгорит. Мы еще что-то обсудили и ушли.
Не видя ни малейшего к нам, как к потенциальным покупателям, интереса, я страшно расстроился. Саша был к нам равнодушен, как будто желающие купить его бизнес выстроились в длиннющую очередь. Он совсем не агитировал нас, не уговаривал, а только вяло, словно делая через силу одолжение, отвечал на наши вопросы.

Вечером я пригласил своих знакомых, и мы пошли в этот ресторан. На пробу. Знакомые взяли меню в тяжелой зеленой папке, вообще зеленый – был доминирующим цветом и на мой провинциальный взгляд хорошо гармонировал с бордовым цветом скатертей «Крушовицы» и темным дубом бара.
– Бифштекс на двести граммов за восемьдесят шесть крон?!! Я таких цен в Праге не видел! – поразился глава приглашенной мной семьи, – давай закажем, посмотрим, что это за бифштекс.
Мы сделали обильный заказ и, не сговариваясь, посмотрели на часы. Обслуживала нас шустрая официантка с каким-то пронзительным взглядом, а у нескольких сдвинутых вместе столиков сидела та самая, уже знакомая нам по первому вечеру компания, из неровного шума которой выделялись только смачные нецензурные обороты. Когда нам принесли салаты и закуски, я спросил официантку:
– Нельзя ли попросить эту публику не ругаться так громко?
На что она, сразу же доверительно склонившись к моему уху, посоветовала не делать никаких замечаний.
– Я сделаю музыку погромче, – предложила она свой вариант и, резко крутанув верньер музыкальной установки до отказа вправо, добавила гари Шуфутинскому, наяривавшего в это время «Мурку».
Что ж, разговаривать при таком шуме мы, конечно, уже не могли, но наслаждаться трапезой нам этот гвалт не мешал. Бифштекс – кусок мяса величиной в огромную ладонь – оказался сочным и вкусным, на этом фоне его цена удивляла еще больше. Я даже попытался тут же произвести какие-то примитивные вычисления, но понял, что для них не хватает исходных данных, махнул рукой и откровенно доверился желудку.
Мы специально заказывали разные блюда, чтобы провести тест в широком спектре, и все они были неизменно хороши. Особенно поразил «Лебедь» – куриное филе с овощами и ананасами, запеченное в фольге, свернутое в виде длинношеего лебедя, застывшего посреди блюда и обложенного вокруг запеченным картофелем и фигурно порезанными овощами – настоящее произведение искусства! Окончательно же нас добил десерт под названием, легко переводимым на русский, как «горячая любовь». Это была большая порция разного мороженого с горячими ягодами черники, вишни и смородины.
Заключение всех моих гостей было единодушным – кухня ресторана на высоком уровне, а цены необыкновенно низкие. Мои сомнения испарялись с огромной скоростью, с той же скоростью возрастал баланс плюсов в пользу принятия положительного решения.
Перед уходом я подошел к Александру, сделал ему несколько комплиментов от нашей компании, а потом неожиданно предложил посчитать дневную выручку в пивной и в ресторане. Он, к моему удивлению, тут же согласился. В кассе ресторана оказалось тринадцать тысяч с мелочью, а в пивной – восемь. Если так хотя бы двадцать дней в месяц, то оборот – более четырехсот тысяч, сразу же подсчитал я. Очень даже неплохо!





Глава третья

«Как правило, обед в ресторане начинается с закуски. Закуски можно подразделить на холодные и горячие. И те и другие служат хорошим средством для возбуждения аппетита, разнообразят стол. Среди холодных закусок, пользующихся мировой славой, как деликатес, следует назвать икру зернистую (из белуги, осетрины, севрюги), паюсную, кетовую; широко распространены салаты из овощей, мясные и другие, ассорти мясное и рыбное, рыба под маринадом, заливная и пр. Горячие закуски в обычные дни в ресторане готовят только по заказу посетителей. Характерная особенность горячих закусок – то, что продукты для них нарезаются мелкими кусочками, чтобы посетителю не нужно было пользоваться ножом. Наиболее часто из горячих закусок посетители заказывают грибы (шампиньоны или белые), блины, жульен из дичи и др.
Холодные закуски рекомендуется подавать в фарфоровой посуде, горячие – в мельхиоровой. Температура подаваемых холодных закусок должна быть не выше 14°С. У подаваемых на стол закусок должен быть эстетически привлекательный внешний вид. С этой целью широко используется зелень – веточки петрушки, красиво уложенные на блюдо с закуской, фигурная нарезка овощей, продуманное цветовое сочетание продуктов, входящих в состав закусок. Получая закуски на раздаче, официант должен проверить, не подтаяло ли масло, достаточно ли пищевого льда в икорнице и т.п. Холодные закуски приносят на подносе вместе с приборами, которыми следует пользоваться, и ставят на подсобный стол. Если заказана рыба, полагаются закусочный нож и вилка, а не рыбный нож и закусочная вилка. В блюда с закусками официант кладет приборы для раскладки. Затем с разрешения гостей подает закуски на обеденный стол. При этом следует помнить, что закуски в высокой посуде ставят ближе к центру стола, а в более низкой (например, на лотках) – ближе к краям стола. Закуски с гарнирами ставят на стол с левой стороны, без гарнира – с правой. Перед началом подачи закусок в ресторанах на стол в хлебницах, а чаще в тарелках ставят хлеб и на пирожковых тарелках – масло, если оно было заказано; при обслуживании иностранных туристов – только что поджаренные тосты на специальной тарелке или завернутыми в салфетку, чтобы не остыли, а также хрустящие хлебцы.
Существует установившийся порядок последовательности подачи закусок. Вначале подают икру и рыбные закуски (рыбу малосольную, отварную, заливную, под маринадом и др.). Затем салаты – рыбные, мясные, овощные и, наконец, мясные закуски – ветчину, язык, паштет, птицу и др. Горячие закуски подают в специальной посуде, обычно в той, в которой они приготовлялись (порционные сковородки, кокотницы, кокильницы и др.). В порционных сковородках, например, подают запеченную рыбу, при этом сковородку ставят на тарелку, покрытую бумажной салфеткой.
       Из книги «Ресторанное дело»


Еще почти месяц мы крутились вокруг ресторана, как кот вокруг сала. Мы уже не спорили между собой, но мой напарник, на всякий случай, хотел, чтобы окончательное решение принял я. И на это, как говорится, были дополнительные причины. Дело в том, что, в случае покупки ресторана, все деньги за него должен был заплатить я. И за себя, и, как говорится, за того парня – за своего напарника, у которого пока денег на свой пай в наличие не было. Я же, чтобы окончательно порвать пуповину, связывающую меня с брошенной Родиной, как раз продал все свои акции Газпрома. Желание не иметь ничего на оставленной территории перекрывало всякий здравый смысл, комментировать это даже не нужно, достаточно сказать, что цена, по которой я загнал пакет в сто семьдесят тысяч акций, была шесть рублей или двадцать пять центов за одну акцию. Это у меня бизнес такой получился: купил по доллару, продал за «квотер» – четвертак.
А у моего потенциального партнера по бизнесу денег пока не было – его роскошный, по рассказам, дом в триста квадратных метров на берегу моря в России все еще продавался. Приятель не был столь экзальтированной и импульсивной особой, как я. Он назначил вполне солидную по тем временам цену и даже получил первую половину – задаток, с которым и поспешил на чужбину, чтобы «свои» не отобрали, но к этому времени деньги были уже на исходе, вкладывать же в бизнес он собирался из второй части денег за дом, которые вот-вот должны были поступить на счет. Ими и предполагалось компенсировать мне заплаченную за напарника долю.
Для надежности решили пока всю сделку оформить на меня одного. Понятно, если мы обсуждали такие тонкости и детали, то о ресторане думали уже как о своем. Хотя кое-какие сомнения у меня все-таки шевелились где-то в бездонных глубинах моей души, но флегматичный продавец Саша отметал их с легкостью профессионального фокусника. Это я так подумал тогда, а на самом деле – с легкостью опытнейшего наперсточника.

Мы с напарником тщательно изучили засаленные грязные тетради, в которых разным почерком и разными чернилами записывались результаты каждого дня за все три года, на протяжении которых рестораном владел Александр. Надо вообще-то уточнить, что значит владел. Площади он арендовал у тех самых замечательных друзей-чехов, которые в складчину купили весь дом с примыкающим к нему кинотеатром, а вот вся утварь, оборудование, мебель, посуда и прочая рухлядь, очень метко называемая по-чешски – маетек (движимое имущество), что сразу же вызывает ассоциации со словом маяться, принадлежали Александру. Теперь он предлагал купить всю эту маету нам, а вместе с ним уступал и право на аренду помещений, поэтому и сумма была значительной и называлась она – отступными. То есть он «отступал» от ресторана, уступая это место нам – со всеми проблемами и хлопотами, но и с приличной выгодой, что вытекало из этих тетрадок с «черной кассой».
Надо быть справедливым – мой напарник выразил некоторое сомнение в истинности приводимых цифр. Я же решительно отмел мысль о подделке записей и самих этих тетрадок. Как человеку жутко ленивому мне казалось невозможным потратить столько времени и сил, чтобы подделать записи за три года, да еще и так искусно: разные почерки, разные чернила, а кое-где и просто карандаш, да и сам вид тетрадей – все говорило о том, что это настоящая рабочая документация. Нет, все-таки, я с трудом сейчас припоминаю или уже придумываю для собственного оправдания, какие-то предчувствия у меня были, но я упорно гнал их от себя, как назойливых мух, все больше и больше влезая в умело расставленные на меня силки.
Так вот, тетрадки подтверждали, что ресторан приносит приличный доход, в котором было три составляющие: от ежемесячной продажи трех тысяч литров пива, от кухни плюс половина от всей выручки игровых автоматов, принадлежащих большой специализированной фирме. Она сама решала все проблемы и связанные с ними головные боли: платила какие-то огромные налоги, покупала каждый квартал специальные разрешительные марки, наклеивая их на автомат и ремонтировала его по первому же звонку. Раз в месяц заезжал механик, совместно с владельцем ресторана снимал показания счетчика и получал от него половину всего вырученного. Красота! Ресторан только оплачивал электроэнергию, потребляемую «одноруким бандитом», а потреблял он ее не больше любого холодильника.
За этот месяц, что мы кругами ходили вокруг ресторана, в нем неизменно была по вечерам полная пивная, а в обеденном зале, где подавали в основном блюда русской кухни, пьянствовала все та же компания бывших соотечественников, которая всегда, по словам официанта-бармена Вити, в конце банкета щедро расплачивалась. Иногда я и сам становился свидетелем этого широкого жеста, а несколько проверок кассы в конце рабочего дня, который обычно продолжался до ухода последнего посетителя (пятничный уик-энд заканчивался, например, в пять утра), с тем же постоянством показывали высокую выручку.
И почему меня тогда не насторожило, что каждый раз сумма была одной и той же – около тринадцати тысяч крон?!! Но что теперь рвать волосы, которых давно уже нет?!
Из этих несдержанных восклицаний проницательный читатель уже наверняка сделал вывод. Да-да, дорогой читатель, вы абсолютно правы! Но все-таки, потерпите еще чуть-чуть. Последней каплей, окончательно перевесившей все мои интуитивные сомнения, ворочающиеся в глубинных слоях закостеневшей подкорки, была чешская свадьба, которую играли в ресторане, заказав предварительно большой зал и меню на сорок гостей. Я глянул через распахнутое, как всегда, окно на составленные в ряд столы и танцующих чехов и решил окончательно: берем!

Александр управлял своим бизнесом сам: он закрывал все двери ресторане в конце работы, даже если последний клиент уходил в пять утра, он же и открывал их в половине десятого, предварительно сняв с сигнализации. Потом приходила кухарка – маленькая ловкая украинка, работающая «начерно», то есть, незаконно. Она шустро пробегала тряпкой по подоконникам, протаскивала за собой ревущего, как голодный крокодил, старый пылесос, оставляя по углам, да и не только, неприкосновенную пыль, будто та была здесь священной индийской коровой.
В будний день в пивную первые посетители – из постоянных клиентов – приходили уже к одиннадцати часам. Обычно это были старички, выползающие на прогулку со своими такими же старыми, еле дышащими от усталости после прогулки на своих жутких коротковатых лапках, таксами. Старички, отдуваясь, принимались за первую в этот день кружку пива, а таксы, которых заботливый сердобольный чишник (в Германии – это кельнер, а в России я не знаю, как называется человек, исключительно занимающийся тем, что наливает и подает пиво) поил водой из специально заведенной посудины, растягивались посреди прохода, норовя, наверное, по примеру Анны Карениной, попасть, если не под колеса поезда, так под ноги какого-нибудь бугая (последствия были бы одинаковыми), настолько им, видимо, обрыдла эта жизнь на коротких лапах.
К двенадцати часам дня в ресторанный зал обычно вваливалась уже знакомая нам постоянная компания, занимавшаяся непонятным мне, на первых порах, бизнесом, которым можно было спокойно рулить по мобильному телефону в промежутках между рюмкой и сигаретой; начинался обед, переходящий в продолжительный ужин. Днем в зал еще иногда заглядывали чехи из соседних офисов – даже присутствие столь непривычной для местных оголтелой компании не могло отвратить их от столь дешевых и вкусных обедов, вечером же нарушать экстерриториальность русского ресторана уже никто не решался. Чехам хватало своей половины – госп;ды, где они набивались битком, и практически у каждого клиента было свое место.
Все ключи от многочисленных дверей, подвалов, складов, ларей и шкафов хозяин Александр носил с собой – он не доверял никому. По любому поводу, чтобы открыть ту или иную запертую дверь или дверку, нужно было обращаться к нему. Если же он отсутствовал, а снабжением занимался тоже только он, то нужно было терпеливо ждать его возвращения. В конце рабочего дня он собственноручно закрывал все замки, включал сигнализацию и уезжал, наконец, спать. Он и не подозревал, что был рабом этого проклятого ресторана, как джин рабом лампы. Я такой участи для себя даже не допускал. Поэтому мой, теперь уже только потенциальный партнер по бизнесу (черт его знает, думал я тогда, когда же он получит, наконец, свои деньги за проданный дом?!), должен был принять на себя все эти хлопоты вместе с ключами и стать управляющим ресторана, что по-чешски звучит тоже вполне понятно – «вед;уци». На первых порах предполагалось, что вести бизнес он будет, как и предыдущий «водитель»: открывая ресторан утром и закрывая его, когда уйдет последний клиент. За исключением субботы и воскресенья – в эти укороченные по этому случаю рабочие дни на посту номер один – у руля нашей «галеры» – его заменял я. Чтобы семья приятеля его совсем не забыла.
В ресторане в двух залах общей вместимостью семьдесят мест работал в две смены персонал из семи человек: два чишника-чеха (разливатели пива?) в пивной, работающие по сменам, два русскоговорящих бармена (они же официанты) в ресторане – тоже посменно, и два повара (украинка и белорус), работающие одновременно.
Смены были устроены интересно: они делились на «длинные» и «короткие» недели. В «длинную» неделю один чишник работал в понедельник, вторник, пятницу и субботу с воскресеньем, а во вторую – «короткую» для него неделю – только в среду и четверг. Правда, в летнее время, учитывая резко снижающуюся нагрузку, ресторан начинал работать позже, а персонал по договоренности работал в графике неделя через неделю. Официально принятыми на работу были только чехи, им платили минимальную зарплату по ведомости и плюс 5% от общей выручки, полученной за месяц лично каждым. Примерно такая же схема была и с официантами в ресторане, но они получали как частные предприниматели, оказывающие услуги по договору, повара же получали постоянную ставку и нигде не числились. При проверках миграционной полиции или других контрольных органов им надлежало скрываться, благо тут же за дверью был пустующий кинотеатр, да и проверок за мой век таковых не было ни разу. Изучив эти особенности бизнеса в полюбившемся мне ресторане, я, как мне казалось, с открытыми глазами, явно понимая, что творю собственными руками, принялся оформлять сделку.

Делали это у адвоката, а подписи под договором купли-продажи готового бизнеса заверяли у нотариуса. Платил я перечислением через банк, который проверил все документы по сделке и защитил нас от простого обмана: деньги продавец мог снять со своего счета только после предъявления акта приема-передачи, подписанного мной – покупателем.
В последний вечер меня и моего напарника, выступающего уже в роли не только переводчика, но и управляющего рестораном, познакомили с владельцами дома. Оба чеха внешне были весьма симпатичны, держались ровно и благородно, хотя и чувствовалось некое напряжение, необъяснимое для старых друзей, но может быть, подумал я тогда это национальные особенности чешского характера? Чехи с удовольствием выпили шампанского за счет заведения, отметив тем самым только что подписанный со мной новый договор об аренде помещений ресторана на следующие пять лет. Затем мы вместе с ними пролезли по подвалам и сняли показания счетчиков воды, газа и электроэнергии, после чего довольные друг другом дружески расстались.

Александр давал отвальной банкет. Приглашенных было человек двадцать, в том числе и вся постоянная русскоговорящая, вернее, матерящаяся через слово компания, которую Александр представил как своих лучших друзей. Банкет был необычайно щедрым, и я не сразу сообразил, что гости старательно уничтожают все остатки продуктов и спиртного в баре, за которые я, как умная Маша, чтобы не морочить друг другу голову, заранее доплатил еще две тысячи долларов. Мне и в голову не пришло, что столь прощальная вечеринка с друзьями и «постоянными клиентами», длившаяся до утра, была заранее щедро оплачена мною. А пока меня, несколько обалдевшего от столь неожиданного поворота дела, представили жующим и пьющим «лучшим друзьям» Александра, как нового хозяина ресторана.
Публика с радостью подняла за меня фужеры с ледяной «Столичной» и пожелала быть таким же хорошим человеком, как и Саша, потом еще раз выпили за мое – наше общее – будущее, и мы с напарником вежливо откланялись, чтобы не мешать набирающему обороты и градусы «прощанию славянки».

Только следующим утром, когда я открыл ресторан своими ключами, будучи полноправным его новым владельцем, и увидел опустошенные холодильники и пустые до самой макушки полки бара, я вспомнил, что вчера было 31 марта. Именно в этот день два года назад сгорел мой дом практически со всем, что я нажил за жизнь – архивами, фотографиями, книгами, письмами, окончательно сделав меня свободным человеком, в полном смысле этого слова.
И хотя человек я не очень суеверный, холодок предчувствия новых испытаний явственно пробежал по спине и заставил меня содрогнуться от такого совпадения дат.
Через полчаса пришла кухарка (она еще и убирала по совместительству), и только теперь стали выясняться дополнительные подробности ночного произвола: предыдущий владелец и его неожиданно, как раз к банкету, возвратившаяся из Канады жена вынесли из уже оплаченного мной ресторана все, что смогли, включая бесплатно поставляемые «Крушовицей» стаканы, салфетки и прочую дребедень.
Грабли все с тем же неугомонным энтузиазмом в очередной раз врезали мне между глаз, посыпались искры, но лоб у меня был все-таки крепким! Наверное, именно такой и называют толоконным?!
Была суббота. Ресторан в выходные дни открывался обычно в час дня, времени у нас было не так уж много, и мы с напарником на его стареньком «Форде»-фургоне поехали в гипермаркет затариваться с полного нуля по длиннющему списку, который мне составили повара и бармен.
Я еще не понимал, что увидел пока только-только чуть показавшуюся из воды верхнюю часть огромного айсберга. Впереди была эра открытий, о которой я даже и не подозревал!

Глава четвертая

«Поставив закуски, официант берет бутылки со спиртными напитками и просит разрешения наполнить рюмки или фужеры. После этого он может отойти от стола, например, к серванту и оттуда наблюдать за всеми столиками своего участка обслуживания, чтобы в случае необходимости немедленно прийти на помощь гостю, например, положить ему закуску с общего блюда на тарелку и т. п., Официант не должен быть назойлив, но обязан быть внимательным. Перед подачей первых блюд необходимо убрать использованную посуду и приборы. Сначала берут со стола приборы, а затем тарелки. Их складывают в стопку на поднос, где предварительно постелена салфетка, чтобы избежать излишнего шума. Поднос не следует перегружать, чтобы избежать боя посуды.
Супы подают обычно в мельхиоровых мисках с крышками, поставленных на мелкие тарелки. Глубокие тарелки, бульонные чашки для подачи супов должны быть обязательно подогреты. Суп разливают в глубокие тарелки, поставленные на мелкие, при этом разливательную ложку держат как можно ближе к тарелке, чтобы не расплескать суповую жидкость. Наполненную тарелку надо держать левой рукой на уровне суповой миски. При разливе суп не взбалтывают, а равномерно распределяют жир и сметану, если ею заправлено первое блюдо, затем кладут густую часть супа и вслед за этим разливают бульон.
Бульоны и прозрачные супы подают в бульонных чашках, которые наполняют на производстве. Чашка должна быть поставлена на блюдце ручкой влево. Иногда блюдце ставят на мелкую тарелку, а ложку кладут на блюдце или на стол справа от гостя. К бульону, как правило, подают гренки или пирожок на пирожковой тарелке, которую ставят слева от чашки с бульоном. Можно предложить яйцо (варенное вкрутую) или омлет. При подаче заправочных супов к суточным щам сметану подают отдельно в соуснике. Можно подать по русскому обычаю гречневую кашу на тарелке или в глиняном горшочке. К московскому борщу подают ватрушку или кусочек крупеника. К холодным супам, например ботвинье, окрошке, в салатнике подают пищевой лед, наколотый мелкими кусочками или мелкой формы. Фруктово-ягодные супы также подают в мисках».
       Из книги «Ресторанное дело»


Субботу, 1 апреля, мы как-то пережили, воскресенье прошло ни шатко ни валко, в понедельник, к двенадцати часам дня снова приехали «постоянные клиенты», распахнули окна – апрель был теплым и все вокруг цвело и пахло – закурили дымно и, как всегда, заказали по полной программе. Увидев меня, от компании отделился условно интеллигентного вида (насколько это возможно при внешности Александра Буйнова) человек, играющий здесь явно роль первой скрипки, и, приятельски похлопывая меня по плечу, справился, как идут мои дела.

Я всегда напрочь теряюсь при таком вопросе. Сколь ни стараюсь я себя воспитать, выработать, наконец, безусловно-условный рефлекс: отвечать автоматически и ожидаемо дежурно-беспристрастным «все в порядке» или более продвинутым американским заимствованием «окей», не говоря уже о жизнерадостном и сверх всякой меры оптимистичным – «лучше всех», у меня ничего не получается. Услышав вопрос, какая-то перемычка моментально, как при аварийном сигнале, замыкает стертые за долгую жизнь контакты, и мои мысли судорожно несутся по одним и тем же, проторенным путям, инспектируя гигантскую ведомость всех моих дел – больших и малых, чтобы понять: а как же идут мои дела? И пока происходит эта внутренняя работа, я замираю в некоторой растерянности, удивляя моего собеседника, которому совершенно «до Фени» или «до Фенимора» (это уже на любителя), как идут мои дела на самом деле. Его, собеседника, обычно интересуют другие вопросы, а этот он задал просто так – из вежливости. Через некоторое время, когда внутреннее сканирование уже подходит к концу, до меня начинает доходить идиотизм ситуации. И только тогда я, придя в себя, сбиваюсь на какой-то лепет, перечисляя, что все бы ничего, но… И бывает, что не сразу замечаю, что это никого не интересует.

Вот и в этот раз я «завис», потом залепетал, но уважаемый, как любят обращаться к незнакомым людям, чтобы привлечь к себе их внимание, таксисты и носильщики в Москве, не очень-то вежливо меня перебил и ласково, от чего мне вдруг стало ни по себе, спросил:
– Ну, Александр тебя предупредил, что ты нам должен платить по тысяче марок ежемесячно?
Я почему-то сначала подумал: почему марок? И только потом: а за что платить? Я повторил этот вопрос теперь уже вслух, и глава компании завсегдатаев моего ресторана объяснил, уже явно раздражаясь, что плата эта за безопасность.
– За чью? – все еще непонимающе спросил я.
– За твою и за безопасность ресторана.
– Но ведь я сдаю его на пульт и уже плачу за это специальной охранной фирме! – удивился я, продолжая раздражать своего собеседника.
– Ты дурачком не прикидывайся, мы – твоя «крыша»! Тебе Сашка разве не сказал?!
– Я его спрашивал, нет ли проблем, не платит ли он рэкетирам, он сказал, что никому не платит, а в случае чего советовал обращаться прямо в чешскую полицию.
– Дурак ты, он не мог так сказать!
– Я вам точно передаю его слова, разговор был именно такой, не выяснив этих обстоятельств, я никогда бы не ввязался в этот бизнес. Я платить никому не буду!
По поставленному мной восклицательному знаку читатель должен понять, что последнее было сказано гордо и строго, но на самом деле это авторское преувеличение: сказал я скомкано и будто бы себе под нос, но интеллигент, похожий на Буйнова (для тех, кто понимает о ком идет речь), меня все-таки услышал:
– Ладно, даем тебе месяц на акклиматизацию, осмотрись, привыкни, а через месяц вернемся к этому разговору.
И пошел к столу, на котором услужливый официант моего ресторана расставлял огромные, в полметра диаметром, блюда, щедро груженные отборной едой, за которую не стыдно было бы любому ресторану, а вся братва, склонившись к столу, будто в лагерном бараке, дружно и весело, хлюпая и чавкая, брызгая на заправленные за ворот крахмальные салфетки, хлебала из горшочков густой наваристый украинский борщ, заедая его начесноченной пампушкой.

За этот месяц я пригласил в гости в свой ресторан всех, кого хоть немного знал в Праге. Не скрою: я откровенно хвастался и гордился тем, что стал обладателем такого симпатичного и уютного заведения, в котором настоящая домашняя еда, причем самого высокого качества, так как далеко не в каждом доме вас могут угостить порядочной едой – в последнее время племя кулинаров явно вымирает. И каждому гостю нашлось блюдо по вкусу, даже тем, кто постился и не мог есть того, другого, им все равно приготовили что-то постное: потушили рыбку, подали все это с овощами, в общем, на любой вкус и цвет. Я рассчитывал, что мои знакомые станут постоянными клиентами, тем более что кухня была традиционно российская, вернее, кухня народов Советского Союза, потому что готовили у нас и чахохбили, сациви и лобио, манты и чебуреки, сибирские пельмени и украинские вареники всевозможных начинок, даже с вишней!
Я был горд, доволен и почти каждый день шел в ресторан как на работу, несмотря на то, что приятель, выполняя функции управляющего, за которые мы договорились установить ему зарплату в двадцать тысяч, спокойно управлялся со всеми делами.
Еще от самой трамвайной остановки со мной начинали приветливо здороваться люди, вся улица знала, что я – новый хозяин этого ресторана и относились ко мне с уважением, несмотря на то, что я приехал к ним совсем незвано из той самой России, которая душила их почти сорок лет, а за нежелание подчиниться давила танками в 1968 году. Я хорошо помню, что код на замке в подъезде дома, где мне пришлось впервые ночевать в Праге, состоял именно из этих четырех цифр – 1, 9, 6 и 8. Такое не забывается.

На последний день апреля в тот год выпала православная Пасха. Я смирил свою атеистическую гордыню и объявил Большой пасхальный обед! Гостей собирали по всей Праге по цепочке: я пригласил всех своих знакомых, те – каждый своих, в общем, набралось столько, что пришлось и дополнительные столы впихивать в зал и стулья из кинозала таскать.
Меню в тот праздничный день составляло 138 блюд. Я очень волновался, будто сдавал важный экзамен или играл собственную свадьбу. Всю предыдущую неделю я пытался убедить приглашенных сделать хотя бы предварительный заказ, но те весело отмахивались: не волнуйся, вот придем, махнем по стопочке ледяной водки и там, на месте, разберемся и закажем. Я не представлял, как смогут мои два повара удовлетворить вкусы одновременно проголодавшихся сорока пяти человек. Были приготовлены и холодец, и пирожки всех величин и начинок, кулебяки и расстегаи, не говоря уже о крашенных яйцах и куличах. Заварные, фаршированные и заливные, в горшочках, в фольге и на гриле – это был настоящий пир на весь мир, повара забегались до инфарктов, но все были сыты, пьяны и довольны. Это был звездный день моего рестораторства, я даже, несмотря на всю суету, в какой-то момент вспомнил долину Укэлаята, оборванный том «Нового мира», листами которого поигрывал свежий ветер из ближайшего ущелья, и рождение своей, как тогда казалось, бредовой идеи о собственном ресторане. Да, это был по-настоящему звездный и счастливый, но всего лишь единственный такой день из всех 566 дней, что я продержался в рестораторах.
И было это – 30 апреля 2000 года.

«А наутро они проснулись…» Знаете, такую пьесу Шукшина? А еще есть картина Репина «Приплыли», или нет, картина вроде бы называется «Не ждали», это уже народ перефразировал. Что ж, народ он понятливый, вот и для моего случая подошло бы любое из этих и десятка других крылатых выражений, означающих в простоте неожиданный поворот сюжета, причем в самую худшую сторону.

Неприятности, наверное, лучше выговаривать сразу, целиком, залпом, как пить водку или даже спирт – на выдохе, но мне не хватает сил и настроение совсем не «залповое», поэтому я сделаю паузу и обозначу пятую главу, а вот в качестве эпиграфа-вставки использую анекдоты на ресторанную тему, отложив пока фолиант «Ресторанное дело». Как-то не до него мне было в те дни. Впрочем, и не до анекдотов. Просто сейчас кажется, что так веселее-легче. А может быть, это только кажется…

Глава пятая

«В ресторане посетитель просит показать ему меню. Официант:
– Меню не даем. Если вы хотите читать, идите в библиотеку.

В ресторане висит объявление: «Если вы собираетесь стряхивать пепел в бокал, скажите об этом официанту – он подаст вам шампанское в пепельнице».

– Официант! Зубочистку!
– Занята.

Приходит мужчина в ресторан и обращается к официанту:
– Принесите мне, пожалуйста, двенадцать рюмок водки. Официант приносит.
– А теперь заберите, пожалуйста, первую и последнюю.
– А зачем это?
– Понимаете, первая плохо идет, а с последней я дурею.

Пожилого официанта спросили, какая самая заветная мечта в его жизни.
– Чтобы все гости ели и пили дома, а чаевые присылали по телеграфу.

Приходит мужик в ресторан, подозвал официанта.
– Ведро водки!
– А что изволите кушать?
– Вот ее, родимую, и будем кушать!

В ресторане сидит грузин с девушкой. Подходит мужчина и просит ее потанцевать с ним. Грузин: «Нет: я ее пою, я ее кормлю, я ее и танцевать буду».

Париж. Ресторан. За столиком с бутылками и салатами лицом в блюдо с черной икрой отрубился мужик. Из проходящей мимо компании: «Вася, ты ли это?! Не виделись 15 лет! Ну как жизнь?!» Вася, на секунду оторвавшись от блюда: «Удалась».
       Из анекдотов на ресторанную тему


На следующий день, как и полагается за воскресеньем, наступил понедельник, хотя и числившийся по совместительству еще и Первым мая – давно ставшим непонятным мне международным праздником всех трудящихся. Я даже вспомнил, как во время моей поездки по Германии с удивлением наблюдал бурное и веселое празднование этого праздника в Мюнхене и Франкфурте. У нас же, на рабочей улице в центре пражского района Либень, который моя чешская приятельница из монахинь, выбирая самые скромные слова, называла «пражским дном», было тихо и сонно. Обыватели, довольные растянувшимся по случаю праздника еще и на понедельник уик-эндом, покинули город с пятничного вечера и разъехались по дачным домикам, которые в чешском языке без всякого уничижительного смысла называются «халупами».
Было солнечно и пустынно, в ресторане только что закончилась уборка, проводившаяся теперь по моему настоянию более тщательно, тем более после празднования Пасхи православными, после которых по русской традиции, словно Мамай прошел. Управляющему был дан выходной, а я, заменив его по этому поводу, сидя в тесной конторке, сосредоточенно подсчитывал результаты первого месяца работы в ресторане. Дойдя до конечной суммы и не желая верить своим глазам, я впал пока еще в легкий шок от беспристрастных цифр, пытаясь из последних капель испаряющейся надежды успокоить себя тем, что где-то закралась грубая ошибка. В полной уверенности, что сейчас все станет на свои места, я вцепился было в калькулятор, чтобы еще раз все тщательно пересчитать, но в этот момент в дверь постучали, и официант сообщил, что ко мне пришли…
На этот раз человек, похожий на Буйнова, явился с малой свитой и по делу. Было видно, что у него плохое, с утра, настроение, что после все той же Пасхи вполне можно было оправдать, и вел он себя раздраженно и решительно:
– Ну, что? Платить собираешься?
– По-ни-ма-е-те, – затянул я, на ходу соображать, как бы подальше и помягче начать мотивировку своего давно принятого принципиального решения.
– Короче! Ты платить собираешься?! – снова, но уже с нескрываемым раздражением на последней грани перед срывом прорычал посетитель.
– А платить-то и не с чего: я только что подбил результаты работы за месяц – пока одни убытки, я еще не понял, в чем дело, ведь Александр меня убеждал, что дело выгодное…
– Значит, отказываешься?! – уже с откровенной угрозой не то в последний раз спросил, не то констатировал и давал мне последний шанс переубедить его в этом выводе.
– Отказываюсь! – подписал приговор себе я, и облегченно, но только где-то очень глубоко в душе вздохнул, постаравшись сделать этот вздох облегчения совсем незаметным.

Мне всегда трудно давались отважные поступки. Я не рискнул бы назвать себя человеком смелым, но точно знаю, что страх опозориться, да еще и, не дай бог, прилюдно, придавал мне огромные силы, и я лучше бы погиб, чем позволил бы над собой издеваться. Позже я узнал, что эта же бандитская группировка, что так, шутки ради, «наезжала» на меня, прежде базировалась в другом русском ресторане – с более знаменитым названием, с б;льшими понтами и популярностью. Когда владелец понял, что присутствие этого хамья лишает его нормальных клиентов, а значит, и всякого будущего, он попытался с ними договориться. Но не удалось, и распоясавшаяся братва устроила там показательное побоище: разогнали музыкантов, избили певичку, а самого хозяина заставили, став на колени, просить у них же прощения…
Мне очень повезло, что я еще ничего об этом не знал. Отсутствие этой информации позволяло мне сохранять свое лицо, хотя я чувствовал, что за интонацией в голосе этого «пахана», похожего на Сашу Буйнова, действительно кроются реальные неприятности.

Он не заставил меня повторяться, накинул на лицо приветливую маску, повернулся и пошел к столику. Я вернулся в свою конторку, в которой мог поместиться только один человек, сел за стол и попытался продолжить свои расчеты. Руки у меня тряслись, как будто я только что преодолел скальную стенку без страховки. В этот раз публика пообедала и уехала, а ко мне подошел официант – несколько забитый, всегда чем-то то ли испуганный, то ли озабоченный малый с типично официантскими, холуйскими манерами. Он помялся, потоптался на пороге, покашлял, покхекал и признался, что компания этих завсегдатаев задолжала приличную сумму за последнее время.
– Но они заплатят! – тут же принялся убеждать и успокаивать меня он, – они всегда расплачиваются, бывало, что и до двадцати тысяч долг доходил, а потом все равно все возвращали. У них сейчас какая-то заминка, сказали сегодня-завтра все вернут.
– Смотрите, Виктор, вы ведь знаете, что по правилам все эти проблемы погашаются из вашего кармана, так что пока не рассчитаются ваши клиенты, зарплаты за апрель вам не будет.
– Ну как же так, – привычно заканючил он, – мне ведь надо завтра за квартиру платить? Меня ведь с семьей на улицу выгонят…
– Требуйте с клиентов.
– Как же, с них потребуешь!
– Вы ведь сами меня только что убеждали, что они рассчитываются.
– Конечно, рассчитаются, но когда, я не знаю, а мне деньги нужны завтра – крайний срок.
У него в голосе даже слезы зазвенели!
Гадство! Ну не умею я отказывать! И в этот раз спасло только то, что денег действительно не было: из вчерашних пасхальных доходов я уже успел заплатить поварам за их каторжный труд при пятидесятиградусной жаре в кухне и чешским чишникам – с ними я как-то связываться не хотел и зарплату выдавал всегда день в день.
– Ладно, идите пока, завтра будет видно, – махнул я официанту, стараясь поскорее закончить этот неприятный разговор. Он повернулся уже было уходить, но потом, словно только что вспомнил, почему-то очень тихо, чуть ли не шепотом, дослал как последний патрон в патронник, очередную неприятную новость:
– Они на вечер заказ оставили на двадцать человек – мальчишник у них, Олег женится, знаете, такой маленький, черненький…
– Так что же это, – не удержался от возгласа я, – опять в долг?!!
– Да вы не волнуйтесь так, ведь они наши постоянные клиенты, мы не можем им отказать, что вы. Это невозможно, у нас считай кроме них никого и не бывает!
– А чехи?
– Какие чехи?! Они и на порог-то боятся появиться.
– А недавняя свадьба, чехи весь зал откупали?
– Так это брат жены Ахмета женился на чешке, ему ПМЖ (постоянное место жительства – статус, почти приравнивающий чужестранца в правах к гражданам страны проживания) нужно было, вот он и женился, а зал им предоставили бесплатно, да и за весь банкет они заплатили символическую сумму, все это делалось так, больше для вида. Думаю, что специально для вас, ну и приятное Ахмету.
– Это что-то новенькое, поясните, что значит, для меня?
– А то и значит, что это спектакль специально для вас разыгрывали. Как и с деньгами в кассе. Хозяин положил туда десять тысяч и сказал не трогать, вот в любой вечер, когда вы приходили с ним кассу снимать, там всегда денег оказывалось на десятку больше. А вообще-то, в ресторане редко…
– Что?!! – чуть ли не заревел я. – Так там и было всего то тринадцать с мелочью, то пятнадцать! Это что же получается, что реально вы всего по три–пять тысяч за день наторговывали?!
– Ну почему, иногда даже до семи доходило, но обычно пять-шесть тысяч, хотя бывали дни и похуже, тогда и трех не получалось, это, если ребята не приходили… А в пивной – классика: три с половиной тысячи крон, больше только по праздникам, если уж сильно разгуляются, пять тысяч в день – редкая удача, а летом и в выходные дни вообще тоска – бывает даже штуку не наскребешь.
Я почувствовал, что старое кресло стало уходить из-под меня, словно под моей тяжестью проваливался пол.
– А как же тетрадки с «черной кассой»?!
– Так мы все их под диктовку хозяина и писали, чтобы почерка были разные, а потом на полу по ним топтались, чтобы на настоящие были похожи. Две недели маялись с этими диктантами. Жалко мне вас было, когда вы тут кругами ходили и в бумаги эти поддельные смотрели, но шеф предупредил – кто пикнет, тому несдобровать, да вы и сами понимаете, он – хозяин, у него в руках наша работа и наши деньги.
Я вспомнил робкое предположение напарника о фальшивых записях, вспомнил, как, недослушав, отмахнулся как от недостойной внимания мелкой глупости, и только теперь осознал, что для того, чтобы содрать с дурака и лоха миллион триста тысяч крон, можно было поработать писарчуком какие-то две недели. Говорить я уже не мог: я махнул рукой побледневшему то ли от моего вида, то ли от своей болтливости, которая могла выйти ему боком, официанту, чтобы тот уже шел с глаз долой: мне хотелось скорее остаться одному.

Хотелось провалиться под землю или, взмахнув от отчаяния руками, улететь подальше от всего этого, но… не нашлось еще таких рук или крыльев, что смогли бы поднять в воздух такую тяжеленную махину, как я. Вы видели летающих бегемотов? То-то и оно!
Я запер дверь на ключ и снова принялся судорожно пересчитывать доходы и расходы, хотя и без калькулятора было очевидно, что убытки составляют, как минимум, пятьдесят тысяч, не считая тех денег, что мне пришлось вбросить в качестве оборотных для заполнения бара и холодильников. Я вспомнил, что уже выплатил аванс своему компаньону-управляющему – половину от договоренных двадцати тысяч, пришлось прибавить к сумме убытков еще десятку. Чтобы как-то успокоиться, я стал анализировать цифры, сначала счета за коммунальные услуги. Суммы были какие-то баснословные: например, электроэнергии ресторан потреблял в месяц более трех тысяч киловатт, а ведь отопление и кухонная плита были газовыми. Наверное, поэтому счета за газ оказались еще более значительными, а я сразу же вспомнил, вечно распахнутые настежь окна и понял, что скорее прогорю напрочь, чем смогу обогреть своим газовым котлом всю Прагу или хотя бы окрестности Либня. Так, а что с водой? Ого! Почти сто кубометров в месяц, сто тысяч литров воды?!! Куда же ее льют-то? Фантастика!
И тут, совершенно некстати, я вспомнил огромный сочный бифштекс в двести граммов за 86 крон. Наверное, от волнения и переживаний, выпавших сегодня, мне, как всегда, захотелось есть. Бифштекс готовят из «свичковой» – это по-нашему отборная вырезка, цена ее доходит до 400 крон за килограмм, чтобы выдать на стол двухсотграммовый биф, мой белорусский повар, боясь праведного гнева братвы, берет кусок в 250 граммов, зная, что пятая часть ужарится. Я вспомнил старый фильм «Сотрудник ЧК», где Олег Ефремов ходил с маузером наготове. пока повар в госпитале, которого обвинили в воровстве, доказывал, что при варке вес мяса уменьшается. И ведь действительно оказалось, что повар прав! Так, двести пятьдесят граммов вырезки – это уже сто крон, а ведь еще и масло, и затраты на хранение в холодильнике, на размораживание в микроволновке, не говоря об огромных накладных расходах на содержание ресторана и зарплату самого автора этого роскошного бифштекса! Считай, только его себестоимость, как минимум крон двести, а где же еще и прибыль? Как могло получиться, что блюдо продавали втрое дешевле минимума?!

В пивной было тихо – всего пара соседских стариков со своими собачками потягивали пиво из персональных кружек и играли в карты, закусывая принесенными с собой в аккуратных пластиковых коробочках незатейливые «хлебички», что по-нашему переводится, как бутерброд. Вообще-то приходить в пивную со своей едой – это явное неуважение и нигде подобная вольность не разрешается, но я, уже зная материальное положение этих пенсионеров, махнул рукой. На пиве рентабельность 75% – самая высокая, и даже эти бедные пенсионеры за целый день неспешных разговоров умудрялись прополаскивать свое нутро десятью, а то и пятнадцатью кружками пива.
Когда к ресторану подъехала вереница машин и оживленная толпа приглашенных на «мальчишник» прошла в зал, я, стараясь остаться незамеченным, вышел из ресторана и отправился прогуляться по окрестностям, а заодно изучить местных конкурентов.
Начал я с ближайшего и когда-то самого знаменитого ресторана «У Карла IV». Еда, как практически везде в Праге и Чехии, была вкусной и добротной, но в самом заведении было неуютно и грязно – изо всех углов чувствовалось, что оно доживает последние дни. Так оно и вышло. Через месяц банк, выдавший кредит для поправки дел, который владелец ресторана (уже в пятом или шестом поколении) проиграл в казино, выставил ресторан на торги. А ведь начались беды владельца это фамильного ресторана, как рассказывали местные обыватели, вроде бы с мелочи: с того, что владелец стал незаконно пользовать установленные у него игровые автоматы для личного обогащения.
Все игровые автоматы Чехии настроены так, что восемьдесят процентов всех денег, попадающих в это урчащее механизмом металлическое чудовище, должны возвращаться игрокам в виде выигрышей. И только остающиеся двадцать процентов делятся поровну между владельцами автоматов и хозяевами заведений, в которых эти автоматы работают. Иначе кто бы стал испытывать судьбу, вбрасывая в ненасытное брюхо равнодушной машины иногда все имеющиеся плюс заемные или даже украденные средства.
Утроба же этой весьма крупной машины все-таки не бездонна. Поглотив примерно десять тысяч крон в металлических монетах, она неизменно должна опростаться: выдать «на гора» часть проглоченного звонкого металла, который бармен тут же обменивает на приличные купюры. Поэтому зоркий внимательный глаз может отследить автомат, в который накидали уже достаточно много, а крупных или средних выигрышей пока не было. Эта информация является очень ценной, но по закону ее нельзя никому ни использовать, ни передавать. Каждый бармен, присматривающий по совместительству еще и за игровыми автоматами, подписывает специальную бумагу, где дает честное слово (поразительно, но в патриархальной Чехии за нарушение честного слова полагаются крупные неприятности, вплоть до уголовных) не делать таких гадостей ни в коем случае.
Однако, как известно, соблазны дьявола и «золотого тельца» всегда побеждали самые благочестивые заветы и запреты, поэтому очень часто, высчитав такой «беременный» деньгами автомат, чишник или бармен, если и не решаются играть сами, что является совсем уж откровенным преступлением, то срочно вызывают своего приятеля, давая ему точную наводку. Тот становится к переполненному деньгами предыдущих несчастливых игроков ящику и очень часто удачно его потрошит, делясь добычей с «наводчиком». Бывает, что процесс затягивается, а чтобы продолжать игру на этом автомате, дабы довести его до полной кондиции, нужны еще дополнительные деньги, которые у такого рода игроков обычно не залеживаются в карманах. И тогда бармен решается на следующее преступление (раз уж ступил на преступную дорожку, то идти по ней приходится до конца!): запускает трясущуюся руку в казну заведения и одалживает их напарнику. Понятное дело, временно – сейчас «ящик» родит, наконец, тысяч пять, а то и больше, и мы тут же погасим образовавшуюся задолженность, о которой никто и не узнает, а остальные денежки с легким сердцем поделим.
Но даже на самую хитрую и опытную старуху, бывает проруха, причем весьма ощутимых размеров. Бармена ведь все время отвлекают посетители, и его информация часто лишь приблизительна, вот и бывает, что переоценил ситуацию: в кассе пивной уже ни кроны, а автомат, место у которого приглашенный камарад вынужден теперь уступить простым клиентам, так и не «родил» выигрыша. И не успели отчаявшиеся друзья, из которых один, бармен, уже чувствует холодок занесенного над ним «дамоклова меча», выпить по утешительной кружке пива с панаком чего-нибудь покрепче (панак – это маленькая стопочка, максимум граммов на пятьдесят – самая распространенная единовременная доза крепкого алкоголя в Чехии), как на нагретое место у злополучного автомата садится какой-нибудь забредший на огонек старичок или местный цыган, бросает в приемную щель всего-то один «двадцатник» и нажимает без всякого энтузиазма, так как еще не распалился и не вошел в раж, заветную кнопку. Барабан мелькает совершенно несъедобными, даже на вид, фруктами, и, прокрутившись сколько-то, внезапно останавливается на картинке с тремя скрюченными бананами или лиловыми сливами. И вот только теперь раздается сладостный щелчок и громким, на всю пивную, звоном монеты проливаются золотым дождем в приемистый поднос, как будто в аппарате вдруг образовалась прореха, не меньшая той, что потопила «Титаник».
Что в этот момент происходит с друзьями-подельниками, постарайтесь представить сами. Мне в недалеком будущем предстояло все эти нюансы прочувствовать на своей шкуре, но об этом я расскажу ниже, а пока добавлю лишь, что владелец знаменитого «У Карла IV» сам стал пользоваться «инсайдской» информацией, был пойман с поличным посетителями, которые в знак презрения перестали туда ходить. Вскоре ресторан был продан вместе со всем домом, где на втором этаже были квартиры и жил сам хозяин. Из пяти окрестных ресторанов этот – самый знаменитый – краханул первым.
Но в тот день, 1 мая, я еще в нем пообедал, а потом отправился дальше – вверх по трамвайным путям, с тоскливой ревностью отмечая что от дверей одного заведения, подобного моему ресторану и лучше, никак не больше пятидесяти метров до следующего.
Так я прогулял до позднего вечера. Поужинал в уютном ресторанчике итальянского типа. Мне очень понравился интерьер: крытые соломой небольшие хижины; связки лука, чеснока, перцев, и пучки пахучих трав и даже гроздья винограда свисали с декоративных стропил, винные бочата, свечи и ненавязчивая итальянская музыка придавали подлинный антураж, создавая иллюзию маленькой Италии, красочные подушки на лавках, которыми можно было обкладывать бока, чтобы не было так жестко, добавляли почти домашнего уюта. Но как ни уютно и приятно было здесь, пора было возвращаться на свою «голгофу» – к себе в ресторан, в котором, как я надеялся, «мальчишник» уже мог закончиться.
Еще издали я услышал шум из распахнутых окон и увидел какою-то возню возле них со стороны улицы, но не стал приглядываться, а, вздохнув для смелости, вошел внутрь. В пивной Франта – чишник уже заканчивал приборку, никого не было и он, попрощавшись со мной сухо и вежливо, ушел пригасив свет. Я сидел в своей каптерке и ждал конца дня, на часах было уже половина первого ночи. Вдруг ко мне подошел официант Витя с лицом белее свежего выпавшего снега:
– Там вас просят… Приглашают к себе…
– В чем дело?
– Не знаю… но платить не хотят, говорят, что жених поехал провожать невесту и вряд ли теперь вернется, а устраивал банкет он, значит, он и платит…
– А счет-то большой?
– Огромный… уже больше пятнадцати тысяч набрали и даже не едят, уже обожрались, а просто переводят еду, да и бутылки из бара тащат…
– Как это тащат?! А ты там на что?! Вызывай полицию!
– Их там человек двадцать, Ахмет совсем бешеный, угрожает. А полицию это уж вы сами вызывайте, телефон-то у вас, – и он кивнул на аппарат на моем столе.
Я поднял трубку – тишина, линия была отключена…
– Сказали, что бы без вас не возвращался. Ой, что же будет, – вдруг по-бабьи тихонько запричитал-заскулил он и, сгорбившись, словно передразнивая пингвина, засеменил назад – в зал. Я встал, поправил рубашку, подтянул штаны и с замершим сердцем и абсолютно неподъемной, свинцово-ртутной тяжестью в желудке пошел за ним.

Пожалуй, еще одну паузу я все-таки вставлю – очень уж хочется, хоть и не совсем к месту, рассказать свой любимый пражский анекдот о ресторане.


Глава шестая

«В некоторых пражских ресторанах принято подавать суп («полевку» – по-чешски) в хлебе. Часто хлеб выпечен в виде кастрюльки с ручками и крышкой, открываешь ее, а там аппетитный грибной суп-пюре или старочешская чесночная похлебка. Особенно это блюдо нравится русским туристам. И вот один из них, вернувшись домой, заглянул в местный ресторан, предварительно хорошо отметив возвращение из Праги с приятелями-сослуживцами. Заплетающимся языком он потребовал от официанта суп. Тот принес заказ в керамической миске с крышечкой. Клиент по пражской привычке хватанул крышку, впился в нее заскрежетавшими зубами, да так и замер. А удивленный сверх всякой меры официант, не растерявшись, наклонился и с самым серьезным видом предложил: «Давеча Гжель свежую подвезли. Прикажете подать?»
       Из анекдотов на ресторанную тему


У меня не столь богатое воображение, как у моей любимой писательницы Дины Рубиной. Она представляет своего ангела-хранителя в виде грубого прокуренного конвойного из внутренних войск. У меня же до конкретного образа дело не доходит, мне ближе небесный калькулятор Митяева или даже просто аналитические весы. Знаете, такое тонкое сооружение в застекленном ящичке: хромированные чашечки на чутком коромысле, крошечные гирьки, которые только и можно что взять пинцетиком, слишком маленьким для моих грубых пальцев, но и это еще не все: последняя доводка веса осуществляется какими-то совершенно невесомыми колечками, которые опускаются на весы уже движением рукояток и верньеров, как в приемнике, когда безуспешно пытаешься поймать какую-то далекую и все время ускользающую из зоны приема станцию. В общем, как-то Диспетчер или Весовщик, по моему глубокому убеждению, старается быть предельно справедливым: если уж выдал чего-то приятного или того больше – счастливого, то тут же норовит восстановить справедливость и отвесить столько или даже чуть больше неудач, несчастий или гадостей – авансом на будущее.
Уследить что за что: гадость за счастье, или радость за невезение – очень трудно, да и смысла в этом нет. Просто, радуясь и счастливо отрываясь, помни где-нибудь в самом краюшке своего сознания, что это не подарок – за него обязательно придется заплатить. Подобная идея о Великом равновесии и какой-то Всеобщей Справедливости, вполне возможно, пришла мне еще от отца. Он был представителем простой земной профессии – строителем, всяких тонкостей в виде законов и приборов не знал и вряд ли в то время верил хоть в кого-то бога, но еще в моем детстве, тщательно подбирая слова, он попытался мне объяснить свою модель построения мира. Отец был уверен, что, в принципе, всем при рождении выдается какой-то одинаковый объем жизненной массы (может быть, той самой глины, из которой лепили големов, а когда-то сотворили первочеловека Адама?), и именно из этой порции уже и кроится все остальное в человеке и его будущей жизни. Если достается больше красоты, то не хватает ума, если есть и красота, и ум – значит, недочет в здоровье, если же и этого хватает, значит, счастья недовес и так далее…
А коль такая теория подтверждается на практике, по крайней мере, в моей жизни, то и завидовать другим не особо-то и стоит, важно самому разобраться, чего у тебя в избытке, а чего лишь на донышке – кот наплакал. Но при любом раскладе, уж будь уверен, Справедливость – в самом прямом и высшем смысле этого слова, та что стоит над мелкими человеческими представлениями – всегда восторжествует, а иначе мир давно бы провалился в тартарары.
В Новосибирске мне, несмотря на мои габариты тяжело груженой баржи, посчастливилось, затаив дыхание и вжав в себя брюхо, протиснуться, проскользнуть ужом между Сциллой и Харибдой: мимо бандитских наездов и волосатой тяжелой, удушающей лапы рэкетиров из отделов по борьбе с организованной и экономической преступностью, а проще говоря, ментами, из которых бесконечные сериалы все пытаются сделать, хоть и спивающихся на глазах, но все-таки народных любимцев. Что ж, мне посчастливилось, если не считать, отобранных у моего управляющего и бывшего одноклассника четырехсот тысяч долларов – аванса нашей фирме от крупного заказчика из Казахстана. Но тогда в качестве компенсации, а вернее, подарка, затмевающего потерю огромных, по тем временам фантастически огромных, денег была возвращена жизнь моего одноклассника, поэтому я и этот случай, считаю счастливо окончившимся.
Была еще одна попытка, тоже связанная с этой же историей: пришли ребята в кожанках, как комиссары в восемнадцатом году, и потребовали добровольной поддержки их спортивного клуба «Успех», но на мое все то же балансовое счастье на столе разглядели визитку моего нового нечаянного знакомого – папы одноклассницы дочери. Я и не знал, что он был главой спортивной мафии города, которому не только подчинялись, но, видимо, еще и уважали, так как в этот день он уже не мог ни приказать, ни наказать: его, главу, в этот день торжественно хоронили. Могли, конечно, похоронив, прийти снова, но не пришли – отпустили мою душу без покаяния.
В общем, тогда мне повезло – целых семь лет, кроме деловых взяток, никаких поборов, никто не верит, зато теперь, похоже, попал я с этим рестораном, как кур в ощип.

В зале было ослепительно светло: горела главная люстра и все боковые бра – как на свадьбе. Столы, как всегда были сдвинуты – наши люди, советские, даже бывшие, по другому не могут: они любят чувствовать плечо собутыльника, любят шумное и дружное застолье – а ведь само это слово «застолье» и означает один стол, за одним столом.
Кроме Ахмета, который обычно пьянел и сатанел уже с первой рюмки, а после третьей его уже таскали волоком в туалет, пугая в коридоре случайно встреченных, «отскочивших» отлить, даже самых отъявленных чешских забулдыг, выглядевших на фоне нашего типажа слегка опустившимися профессорами философии или теологии, вся остальная «королевская рать» была подозрительно трезва.
Столы были завалены блюдами, которые ставили уже одно на другое. В почти нетронутой еде давили окурки, в общем, издевались над самым святым, и я еще успел подумать, что даром им это не пройдет. В центре сидел главарь, похожий на бедолагу Буйнова, а за моей спиной, как только я вышел на середину зала, то ли в роли устрашающего конвоя, то ли в качестве почетного караула, встали два молодца в кожаных куртках и таких же неприятных кожаных перчатках, обтягивающих огромные кулаки. Несколько «орлов» помоложе, не смутившись моего появления, продолжали неторопливо оголять стойки бара, передавая через окна на улицу бутылки «Хеннеси», «Метаксы», «Золотой текилы», «Столичной водки» и небольшой коллекции красных и белых вин.
Чтобы как-то успокоиться, но это было, конечно, делом бесполезным, я принялся считать своих врагов: их было восемнадцать человек, я – один, не считать же на своей стороне бедного, белее белого, застывшего на манер парковой скульптуры официанта Вити, стоявшего за стойкой дубового бара, как в надежном окопе. Все, даже те, кто сидел ко мне спиной, повернулись и молча рассматривали меня, словно оценивая габариты и прикидывая, на сколько кусков кроить мою тушу и как бы это сделать половчее. Музыки не было – публика понимала, что после одиннадцати вечера не стоит дразнить обывателей, которые при любом случае чуть что вызывают полицию.
Молчание явно затянулось и грозило из великой театральной паузы превратиться в недоразумение. Чувствуя, что переигрывает, один из особо приближенных, придуриваясь и глумясь с особым, яро ненавидимым мною российским пьяным смаком, стал мне объяснять, что «жених» отлучился, да все никак не возвращается, а так как банкет заказывал и давал он, то он же и должен рассчитаться, что, конечно, и сделает завтра или послезавтра, ну, в общем, когда появится такое желание, тогда и рассчитается... На самом деле треп был более продолжительным и менее связным, чем я его сейчас привожу. Большая часть публики, подыгрывая в этой мизансцене, так же идиотски щерилась и посмеивалась: всем было понятно, что ни о какой плате не может быть и речи. Я же понимал это больше других.
Вдруг лежащий мордой на столе Ахмет подскочил, заорал диким матом, схватил столовый нож, которым трудно было резать даже сыр или колбасу на блюде, и бросился на меня с криками: «Ты будешь, падла, платить или я тебя сейчас на куски порэжу!!!» Кричал он театрально и смешно – из-за акцента и помятой рожи с остатками салата на ней сцена была просто комичной. Если бы я сидел в театральном зале, то наверняка бы поморщился от такой плохой игры – откровенной фальши, но, признаться, при всей комичности этого вопля мне в тот момент было не до смеха. Я почувствовал, что горячие капли пота стекают со лба по носу, а по спине течет струйка ледяного пота, и от этого резкого перепада температур содрогнулся, и мне, кажется, не удалось этого скрыть. Но все-таки, из последних сил, я старался внешне сохранять спокойствие. На вопль я промолчал. Ахмета отвели на место и теперь уже Главный спокойно и даже дружески-сочувственно, переходя на уважительное «вы», снова задал мне все тот же, ставший уже риторическим, вопрос:
– Вы собираетесь платить за безопасность вашего бизнеса?
Я вздохнул и, стараясь говорить медленно – ком в горле перехватывал дыхание, и я даже дважды поперхнулся, что было вполне оправдано, но стыдно, – стал говорить, что предыдущий хозяин меня обманул, ресторан не приносит никакой прибыли и в таком состоянии как сейчас приносить ее никогда не будет, что мои убытки только за этот месяц составили…
Дальше им было не интересно. Главный плюнул в блюдо с фаршированными баклажанами, сделал знак стоящим за моей спиной головорезам, заставивший меня похолодеть окончательно, но обошлось: все стронулись с мест и, как задержанные или гуляющие по тюремному дворику – гуськом, друг за другом, стали выходить из зала. Последним вышел и мой «почетный» караул. Они обходили меня, обтекая как огромный камень посреди реки, и издевательски посмеивались, явно понимая, что еще одного ресторатора запугали до смерти, но руками не трогали. Главный остановился в дверях, осмотрел мое разоренное хозяйство и сказал:
– Сегодня мы взяли вдвое больше, а вообще-то такса – тысяча марок, всего-то восемнадцать тысяч крон. Подумайте, стоят ли они такой нервотрепки? – и вышел, не закрыв за собой двери.
Я обернулся, услышав мышиную возню. Из-за стойки выглянул перепуганный насмерть Витя-официант, всем своим видом показывая, что ждет дальнейших указаний.
– Все убирай и через пятнадцать минут, чтобы духу твоего здесь не было. Да, и вызови мне такси.
Я прошелся по всем помещениям: в кухне уже никого не было, в заблеванном туалете из открытого крана с ревом лилась вода. Я представил крутящиеся неустанно стрелки водомерного счетчика, завернул намертво кран и пошел к выходу. Такси уже стояло у подъезда, там же топтался официант.
– До завтра, – с трудом разжав зубы, сказал я и назвал таксисту свой адрес.
Таксист был знакомый, вез кратчайшим путем, и стоило это тогда всего двести крон. Если бы я ехал на метро, то наверняка, чтобы хоть как-то успокоиться, открыл бы любимый фолиант на любой странице и зачитался бы, рискуя проехать свою станцию…

Глава седьмая

«Правильный подбор вин способствует улучшению вкусовых качеств закусок и блюд, неправильный может испортить вкус отличного вина и хорошо приготовленного блюда. В начале обеда к закускам для возбуждения аппетита подают водку, горькие настойки и крепкие вина, наделенные «бархатистостью» и своеобразной терпкостью: вермут, портвейн, мадеру, херес, марсалу и т.п. Они идут к острым салатам, ветчине, колбасам, копченостям, селедке, балыку, семге, лососине, а также к различным маринадам и соленым овощам. Эти крепкие вина пьют также после супа или бульона. К мясным блюдам (бифштексу, филе, лангету, антрекоту, эскалопу, котлетам, шницелю, ромштексу, жареной говядине, баранине, телятине, свинине), а также к блюдам, приготовленным из мозгов, почек и печени, подают красные сухие вина: мукузани, телиани, столовое красное, красное шампанское и т. п. Тем, кто не любит столовые сухие вина, к мясным блюдам можно предложить красный портвейн. С блюдами из дичи и домашней птицы гармонируют умеренно экстрактивные красные вина типа каберне, бордо, матраса и т.п. К жирным мясным блюдам (плову, шашлыку и другим кавказским и среднеазиатским блюдам) можно рекомендовать сильно экстрактивные вина — кахетинское, саперави и тибиани, так как их легкая терпкость и «теплота» подчеркивают остроту этих блюд и как бы растворяют их жирность. Если в меню обеда два мясных блюда, то к жаркому можно подать красное столовое вино, а к дичи или домашней птице – сухое или полусухое шампанское».
       Из книги «Ресторанное дело»


Всю ночь я пролежал с закрытыми глазами, отчаянно думая, что делать. Вообще-то, всю свою жизнь, особенно ее сознательную часть, я неустанно подтверждаю один из основных законов физики: тело с большой массой трудно сдвинуть с места и остановить на ходу. С места меня уже явно сдвинули…
Я с трудом дождался утра и уже в 9 часов поехал на метро, кружным путем, в Либень. По дороге я заехал в банк и снял остатки денег со счета. Хорошо, что там еще были какие-то остатки!
Под моим суровым контролем при распахнутых настежь окнах (чтобы и духу здесь русского не осталось!) кухарка вычистила большой зал самым тщательным образом; я закрыл его на ключ и повесил табличку, на чешском, разумеется, языке, написанную под диктовку чишника, что ресторан закрыт по техническим причинам. Пивная заработала в обычном режиме, и невозмутимого Франту я пока не трогал. Как только притомившаяся кухарка закончила вычищать «авгиевы конюшни», в которые вчера постаралась превратить набивавшаяся мне в «крышу» компания, я, не откладывая, предложил ей повышение зарплаты на две тысячи с условием, что на кухне она будет работать одна, совмещая три строки несуществующего штатного расписания: уборщицы ресторана, повара и посудомойки. График ее работы не оговаривался, так как оставался прежним: двенадцатичасовой рабочий день при двух выходных в месяц. Никаких документов, разрешающих ей работать в Чехии вообще у нее не было, кроме обещанной ей стабильной зарплаты, она кормилась на кухне сама и заботливо подкармливала своего мужа – разнорабочего на стройке, на что я закрывал глаза, но оба мы понимали, что это дополнительное преимущество или, как сейчас говорят, преференции. Правда, выносить что-либо из кухни я запретил и достаточно строго, пояснив, что ни пакетов, ни сумок в ее руках быть не должно, поймаю раз – объяснений не потребую, сразу уволю.
Надо сказать, что маленькая кухарка готовила вкусно и споро, хотя страшно не любила эту работу, но слишком уж нужны были деньги для семьи, самая главная часть которой – дети – оставались на Украине. Условие мое она выполняла терпеливо, но, как оказалось, из последних сил. Когда через год она под предлогом возвращения на родину попросила ее рассчитать, то, видимо, в компенсацию прихватила с собой на дорогу с помощью своего откормленного на моей кухне мужа не только содержимое большого холодильника, но и микроволновку, миксер и еще кое-что из кухонного оборудования. Я же вместо того, чтобы проверить сохранность кухонного имущества, как всегда, боясь, что подобный контрольный жест оскорбит кухарку, в этот момент вручал ей конверт с деньгами, ничуть не сомневаясь, что имею дело с честным человеком, которого за год работы выручал по всякой надобности не один раз.
Ладно, эти грабельки вообще не в счет – они не толще карандаша, мелочи, их удара я даже не почувствовал, ведь к тому времени я уже окончательно оброс гиппопотамьей шкурой. Но вернемся ко 2 мая – первому дню после «наезда».

Пришедшему, как и должно было быть, к обеду повару-белоруссу я дипломатично принес свои извинения (о событии он уже знал) и вручил полный расчет, объяснив, что русская кухня закрывается, и мне достаточно одного повара, а у Люды-украинки перед ним неоспоримое преимущество – она работает за троих, получая всего лишь одну заплату. Вызванные мною бармены-официанты, работающие в большом зале, были тоже уволены, но с ними разговор был короче – вольно или невольно, они оказались соучастниками. Получая окончательный расчет, официантка, близкая подруга одного из вчерашних «налетчиков», чтобы хоть как-то отомстить мне, ехидно сообщила, что даже якобы подслушанный моим партнером разговор чешки-маклерши по телефону, во время которого он и узнал о продаже этого ресторана, был инспирирован специально для нас за отдельную плату. Официант Витя при увольнении не получил ни кроны. Таковы жестокие правила: он слишком долго скрывал от меня факт, что кормил бандитскую публику бесплатно, вернее, за мой счет.
Когда я уже закончил эти тяжелые «шкурные» дела с персоналом, подъехал мой компаньон и управляющий, хотя я еще с утра позвонил ему и в двух словах объяснил сложившуюся ситуацию. Я рассчитывал, что он тут же приедет в ресторан и поможет мне советом и делом, но он несколько подзадержался, а приехав, как-то странно и даже стыдливо отводил глаза, будто у меня на штанах зияла огромная дыра, и ему было неудобно мне об этом сказать. Мне же от этого тоже было не по себе.
Я спросил, как обстоят дела с получением второй части денег за проданный коттедж, которые сейчас, в критический момент, были бы очень кстати. Он вдруг мелко и неловко засуетился, ожил, забормотал скороговоркой: эта тема была ему близка и пришлась сейчас кстати, спасая от неприятного выражения соболезнований, ведь только содержание бара, лихо экспроприированное вчера веселой компанией, потянуло на тридцать тысяч крон – было по чем слезы лить, но я держался. Мне даже это понравилось бы, сумей я в этот момент абстрагироваться и взглянуть на себя со стороны.
Я сказал, что решил покончить со всем, что связано с русскими: с персоналом, кухней и клиентами; большой зал пока закрыть, обратиться за защитой в криминальную полицию и подумать, как строить работу заведения, чтобы выправить положение. Компаньон слушал меня вполуха, которое еще к тому же все время пытался прочистить, как будто в него попала вода. Как-то смущенно и растерянно он выглядел, и это не то что бы наводило меня на раздумья, раздумий мне уже и так хватало, я без всякого перерыва раздумывал вот уже пятнадцать часов, а раздражало, цепляло без какой-либо четкой причины. Наконец, я закончил излагать свои (как я еще в тот момент считал – наши) наполеоновские планы и выжидающе посмотрел на приятеля. Молчание, возникшее между нами, кололось высоким напряжением. Но промедление было смерти подобно, и приятель, замявшись, замычал, заблеял, будто только что испил водицы из того самого копытца, что и всем известный несчастный и непослушный братец Иванушка.
Начал он с того, что на его прежней, первой работе (а надо сказать, что я сам настоял, чтобы он сохранил на всякий случай свое непыльное место работы в офисе одной из русских фирм, специализирующейся на вновь прибывших, которых за неимением опыта очень легко обирать – словно перезревшие груши с невысокого дерева) сейчас появилась масса неотложных дел… Дальше слушать я не хотел и не стал. Я просто спросил его:
– Кажется, я тебе не доплатил вторую часть зарплаты за апрель?
Я был на сто пятьдесят, нет, что вы! На все пятьсот процентов уверен, что он откажется! Пусть не хватит у него смелости посмотреть мне в глаза, ведь он вступал в дело, как партнер, на равных, как говорится и в беде, и в счастье, как при венчании, а теперь крысой бежал с корабля после первой же пробоины, толком даже не зная, утону ли я или выплыву, но я думал, что все-таки, хотя бы из врожденного, еще того – первородного Адамовского стыда, при таком форс-мажоре, как бандитский налет, что я пережил вчера, он наотрез откажется принять от меня эти деньги!
Но бывший партнер и бывший управляющий ничего не сказал, только утвердительно кивнул, дескать, да – не дополучил и терпеливо ждал, пока я сгребал до никелевой мелочи эти десять тысяч крон – его тридцать три сребреника, которыми вот уже две тысячи лет измеряется цена предательства. Он взял деньги, и хотя я страстно желал, чтобы он испарился, исчез моментально, как сделавший свое дело джин, он терпеливо топтался и ждал, когда я закрою все двери и выйду вместе с ним на улицу.
Мы молча шли к трамвайной остановке, в эту сторону путь легче – под горку – и мне хотелось бежать вприпрыжку, лишь бы поскорее закончилась наша совместная вынужденная прогулка. Приятель не выдержал молчания первым и вдруг сказал на ходу не то утвердительно, не то вопросительно:
– Что-то у меня такое чувство, будто я дерьма наелся…
Хотел сказать, что ему виднее, чего он там наелся, но мужественно промолчал. А может быть зря?
Это, видимо, такой особый вид homo sapiens появился после крушения Советского Союза и построенного в нем развитого, до немыслимых высот, социализма: люди с атрофированной или ампутированной (кому как повезло) совестью, но у них, как и у калек с ампутированными конечностями, еще долго сохраняется фантомная память. Вот и бывает, что содеянное нет-нет, да отзовется как-то неприятно в том, чего уже и нет, вызывая, если не боль, так хотя бы просто неприятные ощущения: то ли изжога мучает, то ли дерьма наелся. Но это не страшно, всегда можно заесть или запить, или просто рукавом утереться и чуток потерпеть – обязательно пройдет, ведь эти ощущения фантомные.

На этом, чтобы пожалеть читателя, можно было бы историю и закончить, но разве ж это история о том, как я БЫЛ ресторатором?! Это просто еще одна историйка о предательстве, а таких у меня уже полная котомка. Говорят «бог шельму метит»! У каждого в жизни своя больная тема: кому-то попадаются дураки или даже подонки, а кому-то – сплошь ангелы, кого-то преследуют простуды и переломы, а кого-то венерические заболевания, кому-то все любовь не встречается, а женщин уже перепробовал миллион, а кто-то одну единственную забыть не может и тоже мается. А вот меня с самого детства преследуют предательства – большие и малые, есть совсем, вроде бы, незначительные, мелкие, но очень обидные: вот иголка маленькая, а воткнется, пусть даже в палец, под потолок взовьешься от боли. А может быть, я просто на них зациклился? Мне кажется, что из тех, что выпали на мою долю, я мог бы составить огромный том, достойный формата «Большой Советской энциклопедии».

Как-то невесело пошла у меня эта повесть, а тут мне еще вдруг захотелось эту главу и закончить как-то необычно, приведя к ничего не говорящему эпиграфу в начале еще один – в конце:

Ни в каком старом травнике
Никакого издательства,
Не найдете рецепта вы
От простого предательства…
       Олег Митяев

И все-таки я попробую дописать свою историю, надеясь на любопытство читателя, а для поднятия настроения и тонуса вернусь к ставшей к тому времени уже почти любимой книге о ресторанном деле.

Глава восьмая

«К горячим рыбным блюдам предлагают столовые сухие вина – цинандали, рислинг, фетяску, сильванер и т. п.; к ракам, крабам, устрицам, креветкам – тоже столовые сухие белые вина или полусладкие – российское полусладкое, тхавери, твиши, тетра, ахметури, полусладкие белые вина Армении и Молдавии. С зеленью и свежими овощами, с овощными блюдами – цветной капустой, зеленым горошком, запеченными и фаршированными овощами и грибами пьют столовые сухие или полусладкие крепленые вина: барзак, шато-икем, очень хороши к этим блюдам и грузинские вина — тхавери, тетра, твиши и др. К блюдам с пряной зеленью, кресс-салатам и фасолью, например, к лобио, хороши кахетинские вина. Их же подают и к рассольным сырам типа брынзы. К деликатесным блюдам из спаржи и артишоков рекомендуются не очень сладкие мускатные вина — например, мускатель молдавский и дагестанский, а к десерту сладкие вина: мускаты (белые, розовые, фиолетовые, черные), мускатели, токай, «Пино-гри», «Кара-чанах», «Кюрдамир», «Ясман-салык», «Гончи», «Геташен», «Буаки», Гратиешты, Чумай, Трифешты, Кокур, «Золотое поле», «Солнечная долина», малагу, кагоры, а также полусладкое или сладкое шампанское с повышенным содержанием сахара или цимлянское и мускатное шампанское. С десертными винами, шампанским и цимлянским хорошо сочетаются фрукты, ягоды, орехи, шоколадные конфеты, шоколад, печенье, пирожные, торты, мороженое и другие сладости.
Вина лучше пить по степени их вкусовой интенсивности: сначала крепкие, затем столовые (вначале белые, потом красные) и после них десертные. Чтобы не нарушать вкусовых ощущений, не следует сочетать красное сухое столовое вино с блюдами из рыбы, а десертные и ликерные вина — с соленой рыбой (селедкой, балыком, семгой и др.), с колбасами, ветчиной и прочими копченостями. Коллекционные вина подают после марочных, а марочные — после ординарных вин. Не рекомендуется одновременно пить различные напитки (виноградные вина, водку, наливки, ликеры, пиво), так как это отрицательно действует на нервную систему, вызывает головные боли. При употреблении виноградных вин не надо курить, так как запах дыма перебивает вкусовые ощущения от вина».
       Из книги «Ресторанное дело»


Когда мой несостоявшийся (слово-то какое – вслушайтесь!) партнер и неудачный управляющий, образно говоря, сел в маленькую лодочку, какую ласково называют яликом, и, откровенно повернувшись ко мне и к моим неприятностям спиной, часто взмахивая веслами, как взлетающая стрекоза, поплыл прочь от моего опустошенного ресторана-острова, я остался один на один с «туземцами», населявшими окружающий меня Либень, с которыми мне предстояло теперь как-то общаться без переводчика.

Надо отметить, что мои соотечественники, приезжавшие за лучшей долей в Чехию, в подавляющем большинстве вели себя бесшабашно и бесцеремонно, как столичные мальчишки, приезжавшие к бедным родственникам в глухую провинцию. Не пытаясь вникнуть в национальные особенности Чехии, привыкнув считать себя, как и свою огромную страну, пупом Земли и центром притяжения, потирая руки и засучив рукава, наши с воодушевлением кидались в бизнес, считая, что сейчас же разрушат это сонное царство и начнут «косить бешеные бабки», сгребая их в огромные мешки. Примерно так же, как рассуждали бы московские воротилы от бизнеса, приезжая в какой-нибудь Канск или Прокопьевск. Но… вот тут-то очень скоро и происходило отрезвление, а только за ним понимание: это вам не Москва, накаченная деньгами до бровей, да и нравы здесь несколько иные.
Мой знакомец из Новосибирска, большой специалист по челночному бизнесу и знаток «барахолок», уже после первой недели пребывания в Праге привычно, по-новосибирски, пересыпая свою, вроде бы русскую речь, матом – через два слова на третье – открывал все двери ногой, а чехов считал людьми ленивыми, глупыми и недалекими. Цены на товары «народного потребления» во всех частях земного шара он помнил наизусть. Поэтому, приглядевшись к магазинам игрушек, которых в Праге не так уж много, он тут же вообразил, что напал на «золотую жилу». Была осень 1998 года, последефолтовская Россия корчилась в судорогах, и знакомец без колебаний рванул в Москву, где на складе обанкротившейся фирмы легко накупил на пять тысяч долларов чуть ли не вагон китайских игрушек. Под магазин он арендовал небольшое помещение в только что отстроенном пассаже, в который покупатели еще не успели даже проторить тропинку.
За неделю до Рождества (по-чешски – Ваноце) он открыл свою лавочку, продал игрушек на пятьсот долларов и… И все! Практически до следующего праздника чехи вряд ли планировали приобретать что-либо из его китайско-игрушечного великолепия. Поэтому продолжение выглядело примерно как на «Титанике», только в миллион раз мельче: за неуплату третьего месяца аренды хозяева торгового центра отлучили его от своего же магазина, коварно поменяв ночью замки. По условиям договора между приятелем и владельцами пассажа на специальный счет в банке была положена залоговая сумма в размере трехмесячной аренды, так называемая «кауца». Сменив замки и уклоняясь под любым надуманным предлогом от встречи с переполошенным продавцом игрушек, хозяева хладнокровно ждали, когда просроченная аренда, превратившись в долг, пожрет эту самую «кауцу».
Вот здесь-то и пригодились бы и знания чешского языка, и чешских законов, но наш «пострел», считал себя умнее всех. Когда он догадался и на последние деньги обратился к адвокату, было уже поздновато: двери магазина, конечно, открыли, но залоговая сумма и часть товара в счет погашения долгов по аренде тут же перекочевали в карманы предусмотрительных австрийцев. Вчерашний новосибирский бизнесмен остался с последней соткой в кармане и судорожно принялся искать выход из столь непривычной для него ситуации. И нашел, на то он и нашенской закваски человек! Разместив объявления в нескольких российских городах о райском прибежище для русских эмигрантов в Чехии, он быстро поправил свои дела за счет доверчивых и наивных соотечественников, продолжавших прибывать в Прагу, пользуясь еще действовавшим в то время безвизовым режимом.
Впрочем, это уже другая тема, но не удержусь, чтобы не отметить, что облапошивание именно своих – таких же российских и украинских бедолаг – стало самым прибыльным и успешным бизнесом в Праге.
А вот еще пример. Некая дама, владевшая сетью небольших продовольственных магазинов в Челябинске, приехав в центр Европы и не желая простаивать ни одного дня, тут же взялась за привычное торговое дело с неистощимой уральской энергией. Шустрые агенты из «старожилов» за четверть миллиона крон «отступных» быстро подобрали ей небольшой магазинчик – «вечерку», в котором она сама и встала за прилавок, не зная ни одного слова по-чешски.
Магазинчик был организован по принципу самообслуживания, и хозяйка с несвойственной ей улыбкой, с которой она выглядела непривычно растерянной и даже глуповато, широким жестом предлагала покупателям пройти внутрь, чтобы самим выбрать необходимый товар. Когда ее спрашивали о чем-то, она все с той же приклеенной натужной улыбкой разводила беспомощно руками и отвечала по-русски, что ничего пока не понимает. По челябинской традиции она набила магазин дешевой местной водкой, и была поражена, когда за три месяца ее безуспешной торговли была куплена всего одна (!) бутылка и то украинскими рабочими. Это на фоне ежедневной продажи сотни бутылок в день в родном Челябинске! Вскоре кончились и терпение, и энтузиазм, а вместе с ними оптимизм, а самое главное – деньги. По-моему, остатков денег ей как раз хватило на обратную дорогу в благословенный металлургический город на Урале, где народ привык вместо минеральной воды пить хлебное вино, принося хозяевам торговых точек приличный доход.
И таких примеров можно привести без счета!
Примерно так же, несерьезно и безалаберно, наши относились на первых порах и к чешскому языку, который поначалу кажется легким и очень похожим на наш. Считая, что в наших родственных славянских языках много заимствований, мои соотечественники легко находили похожим по произношению словам синонимы в русском языке, попадая, таким образом, впросак, в смешную, а бывало, что и драматичную ситуацию.
Вот подходят наши люди к хлебному киоску и привычно спрашивают, свежий ли хлеб. Продавец с той или иной миной, в зависимости от его отношения к русским, отвечает: «Черствый». Русские поворачиваются и уходят, оставляя продавца в привычном для него мнении, что все русские… нехорошие люди. Ему и невдомек, что чешское слово «черствы», означающее «свежий» понято россиянами по-своему. На эту тему существует множество анекдотов и комичных случаев, составляются даже целые словари, в которых обыгрываются особенности чешского языка и их трактовки ленивыми до науки русскими, но это тема для другого рассказа, хотя не удержусь все-таки от нескольких примеров.
Посмеявшись над такими словами, как возидло – автомобиль, ходидло – нога, летадло – самолет, летушка – стюардесса, летенка – авиабилет, накладяк – грузовик, враг – убийца, а себевражда – самоубийство, словно исковерканными малыми детьми, все так же легкомысленно мы относились и к другим словам, смысл которых бывает прямо противоположным: стул – стол, черствый – свежий, хитрый – умный, красный – красивый, сильный – твердый, а «голубой», в смысле гомосексуалист, – «теплый».
Моя квартирная хозяйка, простая женщина лет под шестьдесят, каждое лето ездила к морю в Италию или Испанию. Возвратясь из недальних для Чехии стран, с воодушевлением и свойственной чехам скороговоркой, она, взахлеб рассказывая мне о своих впечатлениях, через слово вставляла «ужасне, ужасне, ужасне». Я же, пропуская мимо слуха весь этот непонятный мне словесный поток, выхватывал только эти слова и с необъяснимо закипавшей во мне злостью думал: «Чем же тебе так был плох отдых на море, если все показалось так ужасно?!» Только через полтора года жизни в Праге я узнал, что чешское «ужасне» означает по-русски «прекрасно». Вот такие дела. И «батог», оказывается, не палка, а рюкзак, а «крават» – совсем не кровать, а галстук; «заход» – не заход солнца, а туалет; «выступ» – выход, а вот «выход» – восток, и так еще много чего интересного можно найти в богатом на выдумку чешском языке, не говоря уже о седьмом падеже – звательном…
Так что не спешите, дорогие, переводить чешский на русский, лишь зацепившись за похожее созвучие слов.
Что ж, я – любитель лирических и нелирических отступлений, вернее, это у меня происходит самопроизвольно, видимо, сказывается невообразимая путаница в мозгах и разнообразие накопленных за прожитые годы огромного количества сюжетов, моментов, случаев и эпизодов, которые невозможно вытащить из клубка, не потянув за собой соседние. И все-таки я вернусь к изложению основной темы.

Чтобы снять стресс и немного успокоиться после «погромной ночи», я с небольшой компанией, в которую автоматически вошел и мой, только что ставший бывшим, партнер и управляющий со своей женой, поехал в горы. Поездка затевалась давно, да и повод был достаточно серьезный: приближался мой день рождения. Погуляв по Крконошам, посидев у костра под огромными звездами, какие бывают только в горах, я несколько успокоился, а, вернувшись в Прагу, отправился в криминальную полицию, захватив с собой миловидную блондинку, с которой на том этапе жизни в очередной раз импровизировал на семейную тему. Точнее, это она повела меня в «криминалку» к своему знакомому майору, с которым когда-то познакомилась над трупом зарезанной девушки. Моя блондинка, работая горничной небольшого пансиона, оказалась свидетелем жуткой драмы: разгоряченный ревностью араб свершил акт возмездия почти на ее глазах, покончив со своей симпатичной спутницей с Украины (ну хоть убейте и меня за компанию, но я никак не могу перейти на это новое «из Украины» и «в Украину»).
Майор, явно симпатизируя моей спутнице, слушал меня довольно-таки рассеянно. На самом деле он больше смотрел на нее и слушал только ее, так как она переводила мои показания и объяснения. Когда протокол был отпечатан, я подписал его где-то внизу, и мне показали фотоальбом, в котором, к моему удивлению и невольной радости, среди сотни уголовных рож, я легко узнал почти всю компанию моих налетчиков, не хватало только фотографии главаря, похожего на Буйнова. Однако майор моего оптимизма явно не разделял.
– Мы давно этих людей знаем как криминальных элементов, – пояснил мне через мою спутницу майор (хотя я кое-что и сам понимал), но против них нет никаких серьезных улик. Вот и сейчас: есть только ваши слова, но вы один, а их много. Кто еще может подтвердить ваши показания?
– При этой разборке присутствовал официант, но он ничего не скажет – слишком боится, к тому же я его уволил, адреса не знаю и даже фамилию, не уверен, что запомнил.
– Вот видите…
Я понял причину отсутствия оптимизма у майора. Он посмотрел в окно, но в нем кроме неба – беззаботно голубого, как на грех, без единого облачка, ничего не было. Майор постучал по чашке остывшего чая, покрутил в руках карандаш фабрики «Кохинор» и, явно не рассчитывая на успех, скучно и монотонно, делая паузы, чтобы подруга успевала мне переводить, стал предлагать:
– Есть только один выход: брать их с поличным. Вы согласитесь платить им, назначите день встречи, мы дадим вам диктофон, вы его спрячете под газетой или в кармане, запишите весь разговор о деньгах, потом передадите им деньги, купюры будут помечены, тут мы и возьмем их с поличным.
– Так кого вы возьмете?! Пару «шестерок», которых пришлют за мздой, а остальные так и останутся в стороне?! Они уже знают, где я живу, и после того, как мне проломят голову, вы сделаете меня героем Чешской Республики? Так что ли?
– Вот видите, вы все понимаете, я так и думал, – продолжал майор в том же духе.
На прощание он дал мне свою визитку и сказал, что подошлет парочку оперативников. Я потом дважды встречался с его агентами. Каждый раз это происходило по-детски романтично: приходилось как-то маскировать свои действия, садясь к ним в машину, припаркованную в каком-нибудь укромном месте, и отвечать на одни и те же вопросы. На этом вся деятельность чешской криминальной полиции и закончилась. Один из «оперов» при последнем расставании не выдержал и сказал сакраментальную фразу, которую я давно ожидал от них услышать:
– Эти бандиты – ваши! Ни вас, ни их мы сюда не звали! Вот и разбирайтесь между собой сами, а нам и своих дел хватает.

И вот, когда я совсем было уже отчаялся, «небесный калькулятор», посчитав, видимо, что с меня на этом этапе достаточно, внес свои коррективы.


Глава девятая

«При индивидуальном заказе посетителя водка обычно подается в рюмках, стопках или небольших графинах; при обслуживании группы посетителей — в графинах и бутылках (охлажденная). Официанты наливают вино всегда правой рукой, держа руку над этикеткой и подойдя к посетителю справа. Рюмки и бокалы не наливают доверху, обычно оставляют 2 см до края. Принеся вино, заказанное посетителем, официант должен показать ему этикетку и после этого, получив разрешение, откупорить бутылку. Для открывания бутылок с корковыми пробками используют штопоры. Полиэтиленовый колпачок подрезают коротким ножом. После этого горлышко бутылки протирают ручником и ввинчивают штопор в пробку. Затем, левой рукой держа горлышко бутылки, правой осторожно вытаскивают пробку. Разлив вино в бокалы или рюмки, официант ставит бутылку на стол. Если официант обслуживает гостей, пришедших компанией, он должен, перед тем как наполнить бокалы, получить разрешение каждого гостя. Причем вино сначала наливают дамам, а потом мужчинам и в заключение – тому, кто заказал его. Если гость не допил вино, ему необходимо предложить другое. После наполнения рюмок горлышко бутылки каждый раз промокают о ручник, чтобы капли вина не попадали на скатерть. Наливая вино из бутылки или графина, нельзя касаться ими рюмок; по мере наполнения рюмки или бокала горлышко бутылки или графина слегка поднимают, а затем, держа его над рюмкой, делают вращательное движение по часовой стрелке, чтобы капли вина не попадали на скатерть. Если вино попало на скатерть, пятно от него, особенно от красного вина, нужно посыпать солью. Жидкость на ножке рюмки удаляют ручником, не убирая рюмку со стола. Запрещается наливать напитки в рюмки гостей через стол или с левой стороны правой рукой – это грубое нарушение правил обслуживания. Если же гость сидит правой стороной у стены и к нему трудно подойти, напиток можно налить с левой стороны, но обязательно левой рукой. Так же подают напитки в рюмках, стопках, бокалах, предварительно налив их на подсобном столе и поставив на поднос, покрытый салфеткой. Наливая напиток из графина, официант должен держать пробку от него в левой руке, а поставив графин на стол – вновь закрыть горлышко».
       Из книги «Ресторанное дело»

В первый же день после праздничного пикника, на котором мы отметили не только очередной день Победы, но и еще один бездарно прожитый год моей жизни, я, преодолевая отвращение, снова отправился на дребезжащем трамвайчике к ставшему источником постоянных проблем и отрицательных эмоций ресторану. Большой зал (звучит почти как Большой зал Московской консерватории!) по-прежнему был закрыт, а вот пивная гостеприимно распахнула двери, в которые ровно в полдень вошли трое чужаков. Они заказали к пиву по тройной порции вареников: с картошкой, грибами и шкварками, чем сразу же выдали себя с головой. Моя измученная и перепуганная душа вновь привычно екнула и заметалась, стараясь спрятаться в самом дальнем уголке необъятного тела, но куда бы она ни пыталась забиться, я все время чувствовал ее противную дрожь, передавшуюся мне самому.
Все трое незваных гостей были довольно-таки карикатурного вида: один маленький крепыш с пронизывающим взглядом, второй длинный, как жердь, с полусонно прикрытыми от невозмутимого спокойствия глазами, и третий – толстый и непоседливый азиат, знакомого еще с детства типа – такому все время хочется приключений, его распирает от дурной силы, чрезмерного здоровья и неистощимой энергии. Ему, чтобы успокоиться и хоть немного осоловеть, нужно съесть не три порции вареников, а минимум десять, да хорошо бы еще под литр водки.
Вареники они ели, не торопясь, поглядывали по сторонам как-то исподлобья, словно прицениваясь, да и на меня косились с каким-то особым прищуром, от которого я еще больше внутренне заметался. Рассчитавшись, странноватая «троица» уходить не торопилась, и когда я в очередной раз глянул в их сторону, тот, что был поменьше, сделал мне приглашающий знак, причем довольно-таки сдержанно и даже, как мне показалось, уважительно.
Обратившись ко мне по имени и отчеству, что меня очень удивило – мало того, что мы не были знакомы, но за пределами нашей родной страны обращение по отчеству некий анахронизм, тем не менее, на меня это подействовало успокаивающе, как и вежливое обращение на «вы»:
– Мы знаем, что у вас возникли некоторые проблемы и это, видимо, привело к тому что большая часть вашего заведения не работает. Если вы захотите, то мы могли бы помочь вам разрешить возникшие проблемы или, как привычно говорят на вашей и нашей родине, разрулить ситуацию.
– Представьтесь, пожалуйста, с кем имею дело? – пытаясь настроиться в унисон, ответил я по старой еврейской традиции вопросом на предложение.
– Наши имена вряд ли вам что-либо скажут, считайте, что мы от некой организации, помогающей и защищающей соотечественников за рубежом.
– Ага! Так вы представители российского консульства? – откровенно съязвил я, – или «Красного креста и красного полумесяца»?
– Вы напрасно иронизируете и прикидываетесь наивнячком, вы ведь не вчера родились…
– Ага, значит вы такая же бандитская «крыша», как и та, что недавно наехала на меня? Только, наверное, помощнее или этажом повыше?
– Наехали на вас «черкасские» – примитивные бандюги, у которых ни ума, ни фантазии, а значит, и никакого будущего. Наша организация больше известна под названием «луганская группировка»; знаете, такой знаменитый городок на Украине, который пару раз переименовывали в Ворошиловград, но мы не бандиты, мы – бизнесмены! Кстати, знаменитый Павел Луспекаев – звезда любимого космонавтами фильма «Белое солнце пустыни» – наш земляк, если вам это что-то говорит.
– Так-так, значит, говорите, не бандиты, а бизнесмены? Ну и какой же у нас может быть с вами разговор? В чем предполагаемый консенсус?
– А все очень просто: мы решаем вопрос с «черкасскими», и они оставляют вас в покое. Навсегда. – Крепыш говорил медленно, размеренно и почти без интонации, словно проговаривал заученный текст и хотел, чтобы и я запомнил его с первого же раза. – Вы же с нашей посильной помощью доводите дело до нормальной рентабельности, покрываете свои расходы, включая и вложенные в ресторан, ну а после этого мы с вами, как добропорядочные партнеры, делим прибыль пополам.
– Пополам?!
– Именно так, и цифра «50%» не обсуждается. Поверьте, это очень хорошие условия, особенно при вашем сегодняшнем положении.
Я понял, что в моем положении торг действительно неуместен; тем более что раньше я собирался делить прибыль поровну со своим напарником, сбежавшим и предавшим меня, как только запахло жареным! Чем новые предполагаемые партнеры хуже его? Они даже значительно лучше! Если их защита окажется по-настоящему действенной.
– Только я хочу, чтобы эти черкасские морды никогда больше не появлялись на моем горизонте и ни под каким предлогом не заходили в ресторан, – с явно пробивавшимся волнением и пафосом в голосе попытался я диктовать условия. У меня был только этот момент – согласившись на партнерство, я наверняка потерял бы возможность для какого-либо диктата.
– Ну вот, значит, договорились, – все так же, без эмоций, констатировал крепыш. – Считайте, что одно ваше пожелание уже выполнено: ваши обидчики больше здесь не появятся – теперь эта территория наша.
– Да, – продолжил диктовать я, уже входя во вкус, – но я хочу, чтобы и вы появлялись здесь как можно реже, а лучше, если вообще не будете мелькать, так как ваши… – я откровенно замялся, не желая омрачать только что начавшееся и столь многообещающее сотрудничество, откровенными оскорблениями, – …лица… отрицательно влияют на местную публику. У них особый рефлекс еще со времен советских танков 1968 года: как-то не ждут чехи ничего хорошего от русских физиономий. Распугать клиентуру легко, но какой же тогда получится бизнес? – продолжал убеждать я, и добавил: у нас с вами.
Напарники переговорщика все время напряженно хранили молчание, причем долговязому, видимо, это было не в тягость и даже доставляло некоторое удовольствие: он безучастно прикрыл глаза и почти дремал, а вот азиату это давалось с огромным трудом. Я все время косился и несколько побаивался и за себя, и за него: энергия, кипевшая в этом стокилограммовом накаченном теле, норовила выплеснуться, но пока еще только из вращающихся, налитых кровью глаз, однако было видно, что весь он дрожит и крутится от нетерпения, словно в скамье под ним торчит гвоздь, который он хочет, если не вогнать в доску, то хотя бы согнуть.
По тому, что так за весь раунд переговоров им не дали вставить ни слова, я понял, что это люди свиты – они вступают в дело только в крайних случаях, а может быть, вообще призваны лишь придавать вес делегации. Согласитесь, что один, пусть даже крепыш борцовского склада, выглядит все-таки не так внушительно, как трое столь разнообразных персонажей, напоминающих знаменитых былинных богатырей. Не хватало только коней.
Мои условия были приняты и должен заметить, что не только в своем заведении, но и во всем нашем околотке я больше ни разу не встретил отвратительных похабных рож своих бывших постоянных клиентов – любителей русской кухни. Всякое новое место, куда они перебирались всей ненасытной стаей, будь то ресторан, кафе или просто бар, неумолимо приходило к банкротству: переступить порог в их присутствии могли лишь переодетые оперативники криминальной полиции да такие же бандюки из дружеских группировок. Так что очень скоро в Праге не осталось ни одного «русского» ресторана.
Еще до появления так называемых «новых партнеров», я решил перевести пивную в большой зал, отдать его чехам, с которыми у меня проблем не могло быть. Там было больше места, и интерьер был лучше, в общем, это значительно повышало статус пивной. Решено – сделано. Но прежде я посоветовался с чишниками – знатоками пивного дела, и оба – Франта и Петр – меня с огромным удовольствием поддержали.
Оказалось, что маленький росточком, но очень живой чернявый Петр, больше похожий на цыгана, которых в Либне немало, несмотря на свое минимальное образование, едва ли не семь классов, прилично говорит по-русски, а главное сметлив и достаточно хорошо ориентируется в окрестностях. Он здесь родился и вырос, работал таксистом, но что-то не сложилось (я думаю, что он был слишком лихим водителем), и вот теперь он – отец трех маленьких девочек – устроился на весьма уважаемую работу в пивную – к главному жизненному крану любого чеха. Все посетители его хорошо знали, а вообще, пивная в Чехии – это и клуб, и место встреч и почти родной дом, и Петр в нем был настоящим хозяином. Я посмотрел как он, придя за час до открытия пивной, легко и споро готовил все к долгому рабочему дню. Посмотрел, посмотрел, да и подозвал его к столу: у меня возникла неожиданная идея.
Для начала мы поговорили о ситуации в ресторане, и Петр поведал мне некоторые подробности из жизни и деятельности бывшего хозяина заведения – Александра, который, оказывается, зарабатывал совсем на другом поприще: в ресторане всегда наготове были четыре проститутки на вызов, а развозил их по городу его сын. Вообще-то, Саша поставлял девушек из бывшего СССР целыми партиями, как небольшие стада овец, в публичные дома Австрии и Германии, а в Праге они проходили «акклиматизацию», отрабатывая, видимо, накладные расходы. В ресторане все знали, что ежемесячно хозяин доплачивает за аренду 20-25 тысяч крон из своего кармана. Я уже и сам пришел к такому же выводу, мне это было не совсем понятно, но теперь появилась хоть какая-то версия, оправдывающая столь безалаберное отношение хозяина к этому легальному бизнесу – ему было не до ресторана, который просто прикрывал более доходный промысел. Теперь никаких сомнений не осталось: мне, как последнему лоху, втюрили совершенно разорительное хозяйство, не имеющее, казалось, ни малейших шансов стать прибыльным.
В конце разговора я решился и сделал Петру то самое неожиданное предложение, появившееся у меня в голове несколько минут назад. Я предложил ему стать «ведоуци», то есть фактически управляющим и ответственным за все в моей теперь уже просто пивной.
– Я отдам тебе все ключи от хозяйства, включая сейф, и ты будешь отвечать за все, что здесь будет происходить. А за это к твоей зарплате чишника я буду доплачивать…– я задумался, тщательно соображая как бы снова не пролететь… – две тысячи крон! Согласен?
– Согласен, – ответил мне Петр, с трудом сдерживая радость.

Глава десятая

«…что нужно знать перед посещением пивной в Чехии, где можно выпить свежего разливного пива. Существует два самых распространенных типа пива в Чехии: деситка (des;tka) и дванацтка (dvan;ctka). Термин деситка или десятка означает, что в пиве должно содержаться до 10% сусла. Как правило, такое пиво содержит 3,5 – 4,5% алкоголя и традиционный цикл квашения в производстве составляет около 25-35 дней. Дванацтка, которую также называют лежак (le;;k), означает, что в пиве содержится до 12% сусла. Такое пиво содержит больше алкоголя, как правило, около 5%, но главное традиционный цикл квашения длится около 90 дней (лежак – от слова долго лежать). Такое пиво имеет более богатый вкусовой букет, чуть более темный цвет (речь идет о светлой дванацтке) и считается более изысканным. Далее пиво различается на темное (также черное – tmav; либо ;ern;) и светлое. При производстве темного пива используется обжаренный солод. Темное пиво может быть как деситкой, так и дванацткой. Некоторые пивные и рестораны предлагают так называемое ржезане (;ezan;) пиво. Когда смешивается светлое и темное пиво в один бокал (обычно в соотношении 50:50). Получается весьма интересный вкус. Теперь осталось определиться с любимой маркой и производителем пива и дзинь... «на здрави», как говорят чехи. Подводя итоги, можно сказать, что большинство производителей пива в Чехии, имеют в своем ассортименте всего три основных сорта пива: светлая деситка, светлая дванацтка (или лежак) и темная деситка либо дванацтка».
       Из истории чешского пива


За несколько часов с помощью работников «Крушовицы» и добровольцев из постоянных клиентов в Большой зал были проложены новые коммуникации из подвалов, чтобы пиво могло по ним течь бесконечно. Переезд, в котором также участвовали добровольцы из «своих», был совершен в кратчайшие сроки, и получившая новые стены пивная заработала с новыми силами. Я сказал, что не буду возражать против изменений в интерьере, и клиентура потащила из дома все, что должно было, если не превратить зал в музей, то придать именно тот традиционный облик, который особенно дорог чехам – чемпионам мира по потреблению пива. Вскоре на стенах появились рога и чучела оленей, серн и каких-то птиц, коллекция старинных почтовых рожков, какая-то легендарная гитара, фотографии времен Первой республики и прочие экспонаты, а по всему периметру, по верху деревянных панелей были наклеены картонные подставки под кружки, представлявшие свыше семи десятков основных сортов пива, производимых в Чехии за несколько последних веков. Это кто-то из постоянных клиентов, оказав необычайно высокое доверие моей пивной, пожертвовал коллекцию, собираемую в его семье на протяжении трех поколений.
За всеми этими хлопотами я и не заметил, что на дворе уже середина мая. События, выпавшие на меня в славный день Первомая, как гигантский осколок скалы, обрушившийся в небольшую речушку, резко изменил ход моей жизни: сначала она, жизнь-река, запруженная скалой, налилась сверх меры, а потом, найдя неожиданный выход, резко поменяла русло.
Отношения с окружающими меня людьми менялись столь же резко: я перестал видеться с приятелем, хотя вслух так ничего ему и не сказал; зато у меня произошел крупный разговор с моей симпатичной подружкой, к тому времени изрядно мне надоевшей. В конце нашего разговора, как это ни было трудно, я решительно предложил ей поискать другое жилье, объяснив, что наша совместная «семейная жизнь» потеряла всякую прелесть, а с ней и смысл.
Все это дела житейские, но главным было все-таки то, что я угодил в расставленную на меня ловушку, провалился в болото, которым в моем представлении был ресторан, и теперь должен был совершать какие-то невероятные судорожные движения, чтобы выбраться из него раньше, чем утону.
Как всегда в трудные моменты жизни, я взял чистый лист бумаги, карандаш и стал набрасывать план своей будущей жизни на ближайшее время, начав с того, что уже имею. Ну, как это обычно делается при решении любой математической или физической задачи – с исходных данных.
В правой половине я начал выписывать «минусы»: да, я попал, как кур в ощип, как последний дурак купился на любительский спектакль, впрочем, спектакль был талантлив и психологически выверен невероятно точно, далеко не в каждом драмтеатре тебя так искусно разыграют, причем не в один день, а на протяжении целого месяца. Можно попытаться успокоиться тем, что любой бы на моем месте… но утешение оказалось слабым, до этого мифического любого мне сейчас не было никакого дела.
Я затратил огромную сумму, отказался от покупки приличной трехкомнатной квартиры, которая приносила бы мне 10-12 процентов годовых, а позарился на ресторан, обещавший по поддельным бумагам бывшего его владельца все 30-35% годовых. В этом месте я понял, что все не так просто: нет, не проценты меня сбили и привлекли как муху на патоку, хотя и они были весьма привлекательны, меня поманила за собой и тем самым погубила та самая идиотски волшебная мечта, что родилась в просторной долине Укэлаята 24 июля 1985 года. Мне слишком хотелось осуществить еще одну свою призрачную, всегда казавшуюся несбыточной, мечту! И именно за нее я и заплатил такую цену!
Ладно, открыжим – теперь ресторан у меня есть. Осталось дело за малым: сделать его рентабельным, а для начала хотя бы сократить убытки.
Из семи человек персонала я оставил только троих – это уже плюс.
Кухня практически перестала работать – это минус, но кормила она досыта лишь бандитов, не собиравшихся за это платить, значит, прекращение этого распутства – плюс, значительно снижающий предыдущий минус.
 Я ушел из-под «черкасских» – это огромный плюс (в этом месте я не удержался и несколько раз жирно обвел карандашом здоровенный крест), избавился от страшного напряжения и отвращения, возникавшего всякий раз, когда я видел до боли «родные» мерзкие хари, из-за которых я и уехал из своей страны, – можно поставить даже два больших плюса!
Правда, я тут же попал под «луганских», понять хорошо ли это или плохо еще только предстояло, и я пока поставил большой знак вопроса.
Зато я прекратил делать запасы продуктов на неделю, тем более что их теперь требовалось гораздо меньше, а это позволило отключить все лишние холодильники-морозильники; я демонтировал машину для приготовления льда – барские замашки, к тому же кроме бандитов виски никто в моем околотке не пьет, повсюду поменял лампочки, заставил выключать на ночь наружную световую рекламу – в общем, в первый же месяц реформ я резко – более чем вдвое – сократил потребление электроэнергии. Это, несомненно, плюс!
Да, я потерял компаньона, который обещал вернуть половину денег, влупленных мною сдуру в ресторан, – это минус, но ведь он только обещал! Зато я избавился от ненадежного и, наверняка, не очень порядочного человека, что оградило меня от дальнейших, непредсказуемых последствий – это плюс, и от управляющего, стоившего двадцать тысяч в месяц – еще один существенный плюс. Я сократил расходы на оплату персонала и отказался от привлекательной вначале системы доставки продуктов специализированной фирмой, в которую достаточно было послать по факсу заявку. За доставку денег они не брали, но цены по сравнению с ценами в «Макро» (гигантском оптовом гипермаркете, в который не пускали простых смертных, а только предпринимателей) были значительно выше, кроме того, «гастрофирма» все время норовила подсунуть что-нибудь на грани – продукты, срок хранения которых подходил к концу (уследить за такими мелочами не просто), а бывало и несвежие овощи. Наконец, после очередного мешка подгнившего лука и такой же моркови, я набрался смелости и отказался от их услуг, возложив функцию закупки продуктов на своего «ведоуци» Петю.
У него был старенький «Форман», почти «Фордзон-Путиловский» – такая же реликтовая и допотопная машина, у которой на месте двигателя был огромный вместительный багажник, а трудяга-движок скрипел где-то под задницей, как у нашего легендарного «Запорожца». За использование личного транспорта для нужд ресторана я предложил Петру пятьсот крон в месяц и оплату бензина, исходя из записей километража в поездках по служебной надобности. И Петр ни разу не попытался меня в этом вопросе обмануть, более того он относился к этому очень щепетильно и решительно отказывался от моих попыток округлить сумму в большую для него сторону.
Впрочем, о Петре просто необходимо рассказать отдельно, а пока, чем больше я раскладывал ситуацию, оценивая тот или иной момент плюсом или минусом, тем легче становилось на душе: все не так грустно, камарад! Мы еще обязательно выберемся из этой зловонной дыры!

Я очень рискую так романтично начинавшуюся повесть: горы, долина неведомой реки на краю света, оборванный журнал и роман Сименона «Смерть Огюста», несколько обмелевшую после банальной истории с наездом рэкетиров и предательством партнера (тем более таким безобидным!), теперь еще, начиняя ее описанием моих ежедневных проблем в жизнедеятельности затрапезного ресторана на окраине Праги, превратить в некий производственный роман «а ля Артур Хейли». Но, вспоминая «Колеса» – роман знаменитого писателя, который я прочел взахлеб в седьмом классе, я все-таки решился продолжить этот экскурс в бытовуху, утешая себя тем, что кому станет скучно и не интересно, тот спокойно сможет закрыть книгу или перейти сразу к финалу.

Если в первый месяц владения рестораном большую часть рутины тянул мой «управляющий» напарник, то теперь все приходилось решать мне самому, и дела, словно только этого и дожидавшиеся, повалили со всех сторон такой кучей, что я в полной растерянности заметался.
Для того чтобы легально заниматься ресторанным бизнесом, надо было иметь соответствующую лицензию – по-чешски это называется «живностенский лист», а одним из условий, кроме соответствующего всем правилам и нормам ресторана, надо было иметь еще и человека, выполняющего несколько странную, на мой взгляд, роль – ответственного поручителя. Примерно так коряво я перевел «отповедного з;ступца», функцией которого было обеспечить соответствие конкретной деятельности чешским законам. Наличие этого человека в фирме, который в случае любого нарушения отвечал за это перед законом, лишало владельца всякой отговорки, что он чего-то не знал или не понял: за все должен был нести ответственность этот самый «з;ступец» – почти заступник. В спешке оформления необходимых документов, в чем мне «по дружбе» помогал бывший владелец Саша, он посоветовал оставить прежнего «заступника», заплатив ему требуемый гонорар. Выбора не было – я слабо представлял тогда этот «институт заступничества», и Саша познакомил меня с бывшим одесским армянином, в свое время, в разгар перестройки, удачно женившегося на дочери директора передвижного «Луна-парка». Помните такие чешские аттракционы с «американо-русскими» горками, тирами и тоннелями ужасов, странствующие по городам и весям необъятного Советского Союза? Эта женитьба позволила предприимчивому одесситу давно получить чешское гражданство.
За свою ответственную функцию чешский армянин запросил приличную сумму, из которой тут же погасил накопившиеся за несколько лет автомобильные штрафы, так как без справки из налоговой инспекции об отсутствии у него долгов перед государством ему не позволяли исполнять столь важные функции в моей фирме. В общем, дался мне заступник достаточно дорого, и потому особенно обидно было мне увидеть его за столом во время пресловутого первомайского «мальчишника» в компании обидевших меня всерьез «черкасских». Помню, я тогда даже не удержался от пафосного укора в его адрес, когда он в финале проходил мимо меня, как мимо каменного изваяния вместе со своими собутыльниками:
– Ты ж должен меня защищать, Олег, а вместо этого ты вместе с моими врагами разоряешь меня. Как же так?!
На что он презрительно скривился и промолчал: то ли побоялся друзей, то ли не нашел, что сказать. Теперь же, продолжая решать проблемы, я все время держал в подкорке и эту: придется менять «отповедного заступца».

Как ни растягивал я, чтобы продлить наслаждение от ощущения некоего сюрра, чтение занимательной книги, изданной много лет назад в Советском Союзе, переставшем уже существовать на карте мира, а «Ресторанное дело» вскоре было закончено. И по некоторой инерции, а впрочем, по легко понятной причине я стал читать другую книгу, черпая в ней сведения о чешском пиве, рентабельность которого в моем ресторане составляла 75%, спасая дело от полного краха.

Глава одиннадцатая

«Сорта пива в той же степени не похожи друг на друга, как хохлатки во дворе. Светлое, коричневое, даже черное… Если хотите познакомиться со всеми, – собирайтесь в дальний путь».
       Марк Твен


Раз в ресторане сменился хозяин, значит, надо было заново заключать договоры с поставщиками, охранным агентством, которое находилось в соседнем подъезде и реагировало только на сработку сигнализации.
Я без проблем подписал новый договор на старых условиях с «Крушовицей», упустив момент, когда, шантажируя производителя пива желанием сменить пивовара, мог бы выпросить некую сумму на «поддержку штанов». Мне это и в голову не пришло, думаю, что я не стал бы прибегать к этому дешевому приему, даже зная о существовании такой возможности. Кстати, по условиям договора я брал на себя обязательство продавать не меньше трех тысяч литров пива в месяц, за нарушение принятого на себя обязательства, грозили даже штрафы, но до этого ни разу не дошло: пивная, как хорошо отлаженная машина, регулярно потребляла три с половиной тысячи литров пива в месяц. И… полторы бутылки водки за тот же срок! Это так – информация для размышлений об отличии нашей, российской, жизни от чешской.
Затем примерно так же, формально, я отнесся к договору о поставке санитарно-гигиенических материалов, необходимых для поддержания чистоты, переписал и подписал договор о совместной деятельности по использованию игровых автоматов, по поставке продуктов и еще кучу всяких бумаг, в смысл которых на первых порах не сильно въезжал. В ресторане было много чего, например, телефон-автомат, за который я должен был платить телефонной компании фиксированную плату, а медяки за его использование мог оставлять себе. Когда я подсчитал доход от этого телефона, то оказалось, что он ни разу не покрыл ту сумму, которую я платил «Чешскому Телекому». Я тут же распорядился прекратить договор и вернуть автомат телефонной станции. Чтобы разобраться со всеми нюансами, нужно было время, и вскоре я понял, что, подписывая бумаги почти не глядя, совершал непростительные ошибки.

Вот приехал молодой человек – менеджер какой-то кофейной компании и страстно уговаривает меня подписать с ним договор о сотрудничестве. Его фирма предлагает нам совершенно бесплатно, то есть, даром (по-чешски это звучит: ЗДАРМА) суперсовременный автомат-кофевар стоимостью более двадцати тысяч крон. Кофе они будут поставлять сами, а мы обязуемся продавать не менее 100 чашек кофе в день. А еще нужно будет заплатить при получении автомата две тысячи «истоты». Я не понимаю, переспрашиваю: если автомат дают даром, то за что две тысячи? Кое-как мне объясняют, что это некая гарантия, залог, на непредвиденный случай… в общем, до меня это все как-то слабо доходит, и я начинаю вспоминать, где-то глубоко в подкорке, насчет бесплатного сыра и последствий. Спрашиваю у Петра, сколько чашек кофе в день у нас выпивают посетители. Он морщит лоб, закатывает глаза, шевелит пальцами одной руки и, наконец, выдает: пять-шесть, максимум десять. Кажется, я начинаю кое-что понимать. Спрашиваю теперь уже у менеджера, от нетерпения бьющего копытами в паркетный пол, сколько стоит килограмм кофе, который он собирается нам впаривать. Тот называет цену, почти втрое превышающую цену этого же сорта кофе, который я могу купить в специальном гипермаркете для предпринимателей. Так, все понятно, разговор окончен, я вежливо отказываюсь, но менеджер еще минут пятнадцать продолжает частить скороговоркой без пауз, раскладывая рекламные проспекты.
Но мне некогда – приехал следующий на мою плешивую голову – это представитель страховой компании «Кооператива». «Кофейный» менеджер собирает свои бумаги и уходит, бормоча что-то себе под нос – наверняка матеря несговорчивого руса – меня. А мне теперь рассказывают другие байки: надо застраховать посетителей ресторана (вдруг обвалится потолок?!), причем все семьдесят мест, перечисление видов страховки вводит меня в прострацию. Я вспоминаю свой сгоревший дом, за который в России я получил смехотворную страховку, но ведь здесь все по-другому – Европа, успокаиваю я себя, и начинаю соглашаться… почти на все. В конце страховщик спрашивает, будем ли мы страховать световую рекламу и окна от вандализма? Конечно!!! От вандализма?! Да!
– В какую сумму вы оцениваете каждое окно (а они почти четырех метров высоты!), в десять тысяч крон? – Спрашивает и тут же подсказывает мне невозмутимый представитель страховой компании.
– Да! Конечно! Именно в десять тысяч! – Я как ребенок радуюсь этой подсказке.
Через некоторое время как-то поздним вечером в окно ресторана влетает булыжник. Стекло вдребезги, но я спокоен – мы надежно и вовремя застраховались. Звоним в страховую компанию, сообщаем об инциденте, начинаем ждать представителя, который должен приехать и засвидетельствовать нанесенный злоумышленником ущерб. Он приезжает только на третий день! Все это время мы покорно живем с разбитым окном и ожидаем констатации. Приехал какой-то стручок, поглядел из-под очков и говорит:
– Стеклите, счет за работу пришлите почтой в страховую компанию.
Петр тут же снял раму с петель и через час привез окно как новенькое. А к нему счет на пятьсот шестьдесят крон – за стекло и работу. Я заклеил счет в конверт и отправил в «Кооперативу», а сам принялся ждать, ну если не десять тысяч, как в сумме страховки, так хотя бы пятьсот шестьдесят, покрывающие мои расходы по этому случаю. Через два месяца получаю квиток, по которому мне на почте выдают шестьдесят крон! А где еще пятьсот?! Петру по телефону вежливо объясняют, что в договоре страховки, на такой-то странице, мелким шрифтом написано, что первые пятьсот крон в любом страховом случае платит сам пострадавший, то есть я. Надо, дескать, внимательнее читать договор, прежде чем выдвигать претензии. Это еще хорошо, что я сам не мог позвонить, а Петр, как настоящий чех, при разговоре по телефону очень вежлив.
Когда я понял всю схему: оценка одного окна в десять тысяч, шесть окон в шестьдесят, отсюда вычисляется сумма моего ежеквартального страхового взноса, а потом при ущербе в пятьсот шестьдесят крон мне возмещают всего шестьдесят, так как по договору я, дурак, не глядя, подписал, что первые пятьсот крон заплачу сам, я пришел в тихое бешенство. Прихватив с собой барменшу Катю в качестве переводчика, я ринулся в «Кооперативу» и сообщил, что намерен разорвать с ними договор о страховке. Женщина за стойкой, не глядя в мою сторону, стала объяснять, что прекратить действие договора можно, только предварительно объявив об этом за 42 дня. У меня оставалось до конца оплаченного квартала двадцать дней.
– Хорошо, – сказал я ей, – я доплачу еще за двадцать два дня, а вы, пожалуйста, примите мое заявление о расторжении договора. Тетенька, продолжая игнорировать меня, объяснила моей переводчице, что так не пойдет. Я должен оплатить следующий квартал, девяносто дней, и только потом могу объявить о расторжении. Я начал закипать. Барменша делала мне знаки потерпеть и не лезть на рожон. Меня хватило еще на три с половиной минуты, после чего я специфическим тоном, который почему-то всегда воспринимается официальными лицами по ту сторону прилавка как крик, заявил, что договор разрываю и платить более не намерен. Теперь уже не выдержала тетка: она вскочила, ее лицо покрылось красными пятнами и она, глядя на меня ненавидящими глазами, закричала что-то, из чего я понял, что разберемся в суде. «Черт с вами», – в сердцах отмахнулся я и выскочил на улицу.
Через двадцать дней пришел счет на оплату очередного квартала. Я его проигнорировал. Через три месяца пришел точно такой же следующий. Мне стало интересно: неужели они так забюрократились, что не могут передать информацию из одного кабинета в другой. Еще через три месяца с очередным счетом пришло вежливое письмо, в котором меня ставили в известность, что мой долг компании составляет уже двенадцать тысяч крон с копейками, и что я должен немедленно его погасить. Моему возмущению не было предела, хорошо, что под руки ничего кроме тяжеленного факса не попало, но именно факс навел меня на мысль. Знакомые убеждали, что лучше заплатить, лишь бы отстали, но я уперся, включил свою природную, еще и отточенную в суровых условиях перестроечной России, сметку и пошел по другому пути.
Знакомая медсестра составила мне текст по-чешски и отпечатала его на принтере. Я смоделировал надписи, которые обычно выдает факс-машина на каждом листе, прокрутил этот текст через факс, заклеил бумажку в конверт и, снабдив сопроводительным письмом, отправил все это в страховую компанию. В сопроводительном письме я написал, что много месяцев назад, руководствуясь таким-то пунктом страхового договора, ровно за 43 дня до истечения оплаченного периода, я отправил в «Кооперативу» по факсу предупреждение о расторжении договора, а сейчас, направляя копию того факса, очень удивлен их счетами и письмами с неприкрытыми угрозами, которые можно рассматривать уже как вымогательство.
Буквально через три дня я получил ответ, в котором от имени компании мне приносили извинения за недоразумение, а расторжение договора от того числа, что я высчитал и выставил на факсе, было принято безоговорочно. Я понял, что Европе в чем-то далеко до нашей многострадальной России. Но этот эпизод, описанный мной, может быть, чрезмерно подробно, был лишь одной каплей из того потока, что обрушился на меня.


Глава двенадцатая

«Пиво, как и солод с хмелем, являются по праву традиционными продуктами Чехии. Эта сфера деятельности имеет многовековые традиции, а главное качество Чешского пива стало известным на весь мир. Первым сохранившимся документальным подтверждением о распространении пива на территории Чехии, является указ первого короля Чехии Вратислава II от 1088 года. В этом указе Вышеградскому монастырю было дано право выращивать хмель и варить собственное пиво. Известно, что пивоварением в те времена занимались женщины в домашних условиях. Кроме того, очень распространенным было пивоварение в монастырях. Постепенно правящие и дворянские круги начали понимать, что пивоварение может приносить солидный доход и укреплять влияние и власть, поэтому появляются указы, дающие королевским городам «право варить пиво». Ремесленники, которые выращивали солод и варили пиво, стали объединяться в цеха, которые имели свои гербы, флаги и своих патронов. Наиболее часто встречающимся патроном пивоварения был брабантский правитель Гамбринус (Gambrinus). По легенде он изобрел пиво, на самом деле речь идет о Иоганне I Примус (1251 – 1294 гг.) брабантском правителе и почетной главе пивоваренного дома в Брюсселе. В последствии склонения его имени и получилось название Гамбринус. Однако чешские пивовары выбрали себе в патроны – св. Вацлава. Уже в 16 веке в Чехии было около 3000 мини пивоварен, однако производство пива носило по-прежнему ремесленный характер. В течение XIX века, с использованием новых научных и технических открытий, пивоварение в Чехии переходит на новый уровень – производственный. Как раз в те времена возникли, и пять наиболее известных сегодня пивоваров Чехии: Плзеньский Праздрой 1842, Смиховский Старопрамен (Sm;chovsk; Staropramen) 1869, Гамбринус в Плзне (Gambrinus) 1869, пивовар Велке Поповице (Velk; Popovice) 1874, Будеевицкий Будвар (Bud;jovick; Budvar) 1895, а также наиболее известные моравские пивовары: Пршеров (P;erov) 1872 и Старобрно (Starobrno) 1872».
       Из истории чешского пива


Если бы мой ресторан находился на Староместской площади, в самом центре Старой Праги, через который в год проходят десятки миллионов туристов, то я мог бы спокойно игнорировать все эти мелкие затраты и пользоваться услугами многочисленных фирм, которые призваны помогать в ресторанном бизнесе. Они с огромным удовольствием установят и привезут, поставят все необходимые продукты и напитки, постирают и выгладят скатерти и салфетки, если надо уберут и вымоют окна и так далее и так далее. Там официанты и чишники, как утверждает молва, только одной «дышки» (по-нашему – чаевые) за лето собирают до двухсот тысяч крон, а в моем Либне… мне приходилось считать каждую крону.
Самой разорительной, неподъемной, как могильная плита, оказалась аренда за ресторан. Сорок пять тысяч крон! Немыслимо! И я начал переговоры с хозяевами здания.
Помните, я рассказывал о двух товарищах (жаль не достает третьего, было бы почти по Ремарку), друживших с детства и купивших по случаю четырехэтажный дом с пристроенным кинотеатром, в котором мне и довелось арендовать этот злополучный ресторан? Так вот, дружба их не только закончилась с покупкой этой недвижимости, но и переродилась в неприкрытую ненависть, опалившую их души словно напалмом. После того знаменательного вечера, когда, подписав договор аренды, я получил ключи от всех дверей, я всего лишь раз с огромным трудом собрал обоих владельцев за одним столом. Я рассказал им душещипательную историю с бандитским наездом, показал свои выкладки и стал вымаливать снижения арендной платы до 35 000 крон.
Оба «маителя» (владельцы), как в шахматной партии на чемпионате мира, сидели за столиком друг против друга, но старательно отворачивались, чтобы даже случайно не сойтись взглядом. Я сидел посередине, между ними, и бубнил свое. Переводчик нам не требовался, так как оба пана были в том уважаемом возрасте, который подразумевал, как минимум, десять лет принудительного изучения русского языка. Я еще не знал о подлинных отношениях между импресарио симфонического оркестра и инженером, о трех судебных исках друг к другу, которые рассматривались вот уже более трех лет, о том, что они давно уже не друзья, а враги, и не могут спокойно видеть друг друга. Разговор не клеился. Я начал снова, медленнее и по пунктам, стараясь вызвать какую-то реакцию своих патронов. Импресарио или продюсер, черт его разберет, в чем тут разница, начал что-то говорить по-чешски и сквозь зубы, инженер примерно так же, но быстрее и громче ему отвечал. Темп и мощь диалога, хотя вряд ли диалогом можно было назвать одновременное высказываемое этими людьми явное недовольство (мной ли, жизнью ли или друг другом?) нарастали, как приближающаяся буря. Я еще пытался что-то понять, вслушивался, ловил какие-то обрывки фраз, но уже чувствовал, что я тут не при чем.
Дело было днем, в субботу, ресторан еще, слава богу, был пуст, и можно было, конечно, дать волю чувствам, в конце концов даже подраться, но все кончилось совершенно непредсказуемо. Выложив, видимо, все аргументы, и не найдя больше слов, импозантный еще мгновение назад продюсер вскочил и плюнул инженеру в лицо, метко попав ему промеж глаз. Я не видел в своей жизни ничего подобного! От стыда за увиденное я был готов провалиться под землю! Инженер встал, утерся крушовицкой накрахмаленной салфеткой, повернулся и, не сказав ни слова, пошел вон. За ним ровно через минуту последовал и продюсер, оставляя меня в полном оцепенении. Только Петр продолжал так же невозмутимо протирать пивные стаканы, осматривая каждый на просвет. Его, кажется, ничем невозможно было удивить.
Больше никогда владельцы здания не собирались при мне за одним столом. Все свои вопросы я решал с ними отдельно, но при этом чаще всего, если один говорил «да», «нет» говорил второй. Я сейчас сам с трудом понимаю, как мне удалось, в конце концов, скосить плату за аренду до 30 тысяч крон, что все равно оставалось очень тяжелым бременем.

Наступило жаркое пражское лето, и пивная резко опустела. Начались «доволены» – в переводе на русский язык – отпуска. Корень этого чешского слова явно созвучен с нашим словом «доволен», дело понятное – отпуска любят все, но для меня это оказалось почти стихийным бедствием. Петр тоже был озадачен спадом клиентов, дело понятное – ощутимую прибавку к его жалованью составляли 5%от того, что он наторговывал – тржбы по-чешски.
И вот он приходит ко мне с необычным для меня, непосвященного в тонкости дела, человека с предложением воспользоваться услугами фирмы, предоставляющей девушек для работы в пивном зале «на горже бэз». В этот раз ему даже не пришлось переводить, я и сам тут же сообразил, что фраза означает: девушки работают с обнаженной грудью, то есть, верхняя часть тела без одежды. Неужели это возможно?!! Петр спокойно подтверждает, что для чешских пивных это обычное дело. Я тут же соглашаюсь, и довольный рацпредложением Петр пошел писать специальное объявление, которое должно было привлечь в нашу пивную всех имевшихся к тому времени мужчин в ближайших окрестностях.
И действительно, к назначенному времени в пивной собралось много народа – свободных мест не было. Я, с трудом сдерживая непонятную дрожь, стараясь ничем ее не выдать, устроился у барной стойки спиной к залу. Женщин обнаженных мне, конечно, доводилось видеть, и немало, я даже когда-то побывал в знаменитом «Мулен-Руж», в котором «на горже бэз» одновременно вышли на сцену сто девушек, да еще каких! Но это в Париже, в «Мулен-Руж», а тут в обычной пивной, принадлежащей мне, среди обычных мужиков с улицы и… одна!
Как-то не по себе было мне от этого предстоящего зрелища. И должен вам признаться, я не выдержал, не сумел преодолеть какой-то стыд или страх, я так и не разобрался, короче – за пятнадцать минут до начала этого пивного стриптиза я покинул заведение, сделав вид, что меня ждет безотлагательное дело. Так я никогда и не видел типично чешского зрелища: обнаженная по пояс молодая женщина с подпрыгивающими в такт движений грудями, разносящая по пивной тяжеленные кружки с пивом, увенчанные пенной шапкой. Красиво?! Наверное...
После этого сеанса выручка оказалась ровно вдвое выше обычного! Мы с Петром радовались как дети, но оказалась наша радость преждевременной: уже следующий сеанс принес значительно меньше денег, а на третий прибыли хватило лишь для того, чтобы оплатить работу очередной раздетой девушки. Каждый раз были разные модели, может быть, первая была лучше всех? Не знаю, не видел. Скорее всего, просто спала новизна зрелища, да и денег в карманах моих либеньских клиентов на такую экзотику было маловато, а может быть, их жены наложили на это дело «вето» или сами дома заменили пришлую красавицу. Но результат был очевиден: летний спад в ресторане не удалось удержать даже такими сверхординарными приемами.

Все 566 дней, что я был ресторатором, удары то слева, то справа, настигали меня. Нельзя это назвать боксом на ринге, так как удары сыпались со всех сторон, скорее всего, это больше походило на «темную», устроенную «дедами» новичку в армии.
 
А между тем молчаливый Франта уже второй раз встретил меня утром с характерно покаянно поникшей головой и руками, висевшими безжизненными плетьми вдоль скорбно согбенного туловища. В этот раз я все понял уже без слов: Франта снова проиграл всю трехдневную кассу пивной в одном из трех безжалостных автоматов, что мирно жужжали в углу.
– Ну что с тобой, гадом, делать?! – в сердцах, не заботясь о переводе, горько вопросил я, не сильно-то рассчитывая на ответ. По-чешски «гад» – змея, так что я не очень-то и ошибался.
– Колик? – поинтересовался я проигранной, а вернее сказать, украденной у меня суммой.
Франта, не поднимая головы, пробурчал что-то под нос, и пришедший сменить его на посту Петр пояснил мне, что выручка в эти дни была неплохой, и Франте удалось проиграть почти шестнадцать тысяч. Это была его полуторамесячная зарплата. Я изобразил зверскую рожу и, старательно выговаривая почти по слогам самые злобные слова, стараясь хоть как-то запугать поникшего Франту, сказал ему, что следующую зарплату он получит теперь только через два месяца, а если за это время он спустит в автомат хотя бы крону, то толстый жуткий азиат, который приходит сюда по вечерам жрать вареники, отрежет ему голову. Петр почти синхронно переводил и после последнего слова смысл моих угроз явно дошел до бедного Франты, так как он затрясся и попытался упасть в ноги, но я его остановил на полпути и, сунув фирменную «учтенку», на которой обычно проставляют счетчик выпитого пива, заставил написать расписку о долге в шестнадцать тысяч крон.
Вообще-то Франта уже месяц жил без зарплаты, которую он успел проиграть еще в предыдущий месяц. Я видел, что из кухни он приносил тарелку только с «брамборовой кашей» (по-нашему это картофельное пюре) или с несколькими кнедликами, слегка политыми соусом от гуляша; от недоедания он уже выглядел больным и заморенным, но и это не остановило его от очередного испытания своей фортуны за счет кассы пивной.

Чехи, при всей кажущейся холодности и внешне почти нордическом характере, на самом деле очень азартны. Во всякого рода игровые автоматы, в казино и в несколько видов «спортлото» они умудряются спустить за год более шести миллиардов долларов, в то время как весь бюджет этой небольшой страны с десятимиллионным населением составляет около 25 миллиардов долларов. Да, забыл сказать, что, спуская всем гамузом шесть миллиардов, они этим же гамузом получают обратно в виде выигрышей более восьмидесяти процентов, то есть, почти пять миллиардов. Понятно, что распределение этой суммы происходит уже совсем по другому закону – закону случайных чисел, не считая, конечно, значительной армии шулеров и мошенников, которые умудряются обмануть даже самые умные машины.

В дальнейшем кадровый вопрос превратился в один из самых сложных и за все время, что я был владельцем ресторана и пивной, а это, как я уже несколько раз упоминал, ровно 566 дней, мне пришлось уволить двенадцать человек.
Оказалось, что в Чехии нет трудовых книжек, то есть, у владельца-работодателя на руках нет никакого документа, держащего работника в страхе и почтении. Большинство принимались на условный испытательный срок, получая либо часть зарплаты, либо даже всю – «черным налом», что было мне привычно и понятно, но все-таки, излишняя свобода работников выходила мне боком. Чтобы хоть как-то влиять на работника, хозяева стараются выплачивать заработанные деньги с двухнедельным запаздыванием: решил работник уйти, а у хозяина на руках остается его зарплата за последние две недели – хочешь ее получить, уходи по-хорошему, но это, правда, не касается тех, кто имеет доступ к кассе. Эти чаще всего, решив сменить место работы, сами забирают из кассы то, что по их разумению им причитается, а бывает, что и гораздо больше. Особенно, если работодатель иностранец, да еще к тому же и из мало любимой в Чехии России.
Я, конечно, понимаю, что любить «старшего брата», заставлявшего почти сорок лет жить так, как он того хотел, ломая «младшего» через колено, а когда тот чуть воспротивился гнету и давлению, направившего для усмирения этой маленькой красивой страны тысячи неповоротливых громоздких танков, чадящих непереваренной тошнотворной соляркой, даже не трудно, а невозможно. Но я-то тут при чем? Тем не менее, я называю это «синдром Моськи», хоть как-то отомстить: обмануть, «кинуть», обобрать лоховатого представителя когда-то огромной «слоновой» страны для большинства чехов – своеобразный подвиг, доставляющий неимоверную радость.
Мы здесь незваные гости, и после сорока лет назиданий и дружески-фамильярных похлопываний по плечу хамоватого и не всегда трезвого «старшего товарища», которого терпели только благодаря закаленному до твердости стали многовековому инстинкту самосохранения, трудно рассчитывать на чистосердечное гостеприимство. И остается всего лишь три варианта: либо молчи и терпи, либо возвращайся на свою огромную неуютную родину, либо учи язык, ассимилируйся так, чтобы тебя могли спутать со своим.

Как только Франта, запускающий руку в хозяйскую мошну, чтобы объегорить меня еще и на игровом поприще, отработал последние проигранные деньги, я его тут же уволил, а по рекомендации кого-то из своих знакомых поставил на его место другого парня. Этот был равнодушен к игровым автоматам, но имел сильную привязанность к собачкам. У него было три таксы, из которых он особенно выделял самую уродливую сучку, не желавшую оставаться дома под замком ни при каких обстоятельствах. Если ее запирали дома, даже в компании еще двух соплеменниц, она поднимала жуткий вой, как по всем покойникам Праги, и соседи сходили с ума, пока ее хозяин не возвращался домой. На заседании жилищного кооператива ему было сделано строгое предупреждение, после чего он стал брать любимицу на работу. И вот как-то я утром прихожу в ресторан и вижу, что мой бармен, он же чишник – разливатель пива – держит в руках маленького кривоного уродца и чуть ли не целуется с ним. Я сделал замечание и сказал, что запрещаю приводить на работу собаку и уж тем более держать ее на руках за стойкой бара.
Когда я через пять минут, проинспектировав кухню, вернулся в пивную, за стойкой никого не было, белая форменная куртка бармена валялась на высоком стуле, а на стойке лежала записка, в которой я без переводчика прочел, что мой работник взял из кассы заработанные и подсчитанные им самим деньги и уволился по собственному желанию, так как он не может простить мне столь грубого отношения к его любимой собачке. Я выскочил на улицу, но успел только увидеть, как оскорбленный мной бармен вошел в трамвай, бережно укачивая на руках обиженную сучку.
Растерянный, я вернулся в ресторан, постоял у стойки, за которой никого не было, и уже было собирался позвонить Петру, как в пивную вошел пан Карел – уважаемый в округе человек, «справце бараку» (по-русски это можно перевести как смотритель или комендант здания). В его ведении находился весь наш дом с примыкающим к нему кинотеатром, и все аварийно-хозяйственные вопросы надо было решать с ним. Как человек, успевший долго пожить, он хорошо знал русский язык, поэтому я мог излить ему свои возмущения в адрес любителя-собаковода. Пан Карел с почтением выслушал мои причитания и возмущения и тут же предложил заменить дезертира за стойкой. Я удивился: а вы справитесь? Он снисходительно посмотрел на меня и ответил, что разливать пиво – одно из самых древних и уважаемых занятий в Чехии в последние пятьсот лет. Я посчитал, что уважаемого пана Карела мне послало само Провидение, и сразу же согласился.
Так проблема была решена молниеносно, но как оказалось ненадолго: у нового чишника была все та же болезнь, и чуть освоившись и продержавшись «в завязке» всего пару недель он точно также в один из несчастных дней спустил кассу во чрево соблазнителя-автомата.


Глава тринадцатая

«Первый письменный документ, повествующий о существовании завода KRUSOVICE, восходит к 1581 году. Тем не менее, самым важным в истории этого пивоваренного предприятия был год 1583, когда император Рудольф II приобрел завод за чешские кроны у его владельца Иржи Бирка из Нэзила и присоединил его к поместью Крживоклат. Из-за привлекательного месторасположения (близко к торговым путям через провинции Германии в Прагу) и изобилия высококачественного ячменя, хмеля и воды, найденных по соседству, завод успешно развивался. Рудольф II сам заботился о его процветании. В течение 30-ти летней войны завод перестраивался. В 1658 году. поместье Крживоклат, включая завод KRUSOVICE, было продано Арношту Жозефу из Вальдштейна. Позднее, все поместье перешло в собственность семьи Фюрштенбергов, которые владели им до 1945 года. После 1945 года завод был преобразован в несколько маленьких предприятий. Только в 1991 году он был приватизирован и стал независимым предприятием. В 1994 году немецкая компания “BINDING BRAUEREI AG” приобрела 96 % акций этого предприятия. Благодаря средствам, вложенным в развитие завода, в 1997 году компания вышла с 25-го на 5-ое место по продажам среди чешских пивоваренных заводов. Инвестирование сотен миллионов чешских крон в технологии, состояние оборудования и чистейшая родниковая вода, все это помогло Королевскому Пивоваренному заводу KRUSOVICE за 4 года преуспеть в увеличении ежегодной выработки в 4 раза».
       Из истории чешского пива


Чаще всего неприятные вести ждали меня по понедельникам, которые я по необъяснимым причинам не люблю еще с самого детства. В качестве борьбы с неприятностями понедельника я стараюсь применять тактику засады – не выходить из дома в этот тяжелый для человечества день. А вообще только сейчас мне становится понятным хитрый ход евреев, которые начинают новую рабочую неделю не в понедельник, а прямо в воскресенье. А чтобы еще больше упростить все эти условности они и дням недели, кроме благословенной субботы, не дают названий, а просто порядковые числительные: первый день, второй, третий и… так далее.

В первый раз провинившийся пан Карел клялся и божился, что его попутал бес, и это покаяние выглядело столь искренним, что я простил его и по уже проверенной схеме заставил работать месяц в счет погашения проигранного. Однако, как и следовало ожидать, где первый случай, там и второй: и на бедного Карела вновь нашло наваждение. Он долго боролся с искушением, глядя как целый день в третий от окна игровой автомат безуспешно бросают монеты любители приключений и мелодичного золотого звона, а к ночи, посчитав, что для счастья и выпадения выигрыша из металлического пуза осталось совсем немного, взял это немного из кассы и, выбрав момент, когда уже никого не было начал фаршировать нутро «однорукого бандита» ограненными двадцатикроновыми монетами. Автомат спокойно глотал их, потом крутил пестрыми фруктовыми картинками и… ждал новой порции. Карел шел за ней снова к кассе, брал, как ему казалось, еще чуть-чуть и продолжал набивать бездонного прожору. Это продолжалось до тех пор, пока в кассе не осталось ни кроны.
– До прделу! – наверное, сказал вслух Карел, что означало, что такого не может быть. Он, может быть, даже заглянул за автомат, чтобы убедиться, что в нем нет прорехи, куда укатывались все эти тяжеленькие золотые монеты, но, понятное дело, ничего не нашел. Оставалось констатировать ошибку в расчетах и принять срочные, неотложные меры для того, чтобы случайный игрок, зашедший на огонек в припозднившуюся с закрытием пивную, не бросил в автомат тот самый последний критический двадцатник, после которого механизм сработает на извержение крупного выигрыша. Карел заметался по пивной, и в этот момент, как всегда назло, ввалилась компания ночных таксистов – у них наступило время перерыва, которое они любили проводить в ночных небольших казино – по-чешски «гернах». Карелу бы закрыться, а потом уже экспериментировать, но в ажиотаже и предвкушении он совсем забыл о времени, теперь же по неписанному правилу он должен был обслужить этих клиентов и работать, пока они не уйдут. Несколько человек неторопливо и основательно сели за длинный стол, а трое самых шустрых взгромоздились на высокие стулья перед мигающими разноцветными лампочками машинами счастья. Не успел страдающий, уже предчувствующий беду Карел разнести кружки с крушовицким «лежаком» – «Мушкетерским», как из злополучного, третьего от окна, автомата раздался ненавистный ему долгоиграющий звон, заглушаемый радостными воплями счастливчика, вызвавшего эту лавину монет.
«Тысяч на шесть», – подумал Карел, оставляя себе хоть какую-то надежду, но ошибся… Пожилой коротышка таксист, которого почти не было видно из-за стойки, вывалил на нее гору монет, в которой оказалось девять тысяч восемьсот крон. По правилам эти монеты Карел должен был обменять на бумажные купюры, но в кассе – шаром кати. Таксисты поворчали для проформы, коротышка взял «учтенку» с распиской, чтобы завтра заехать за деньгами, и, допив свое пиво, компания вывалилась на улицу.
Что думал в этот момент Карел, мне домыслить не трудно. Думаю, что он был в безутешном горе и с ужасом ждал утра. По крайней мере, когда я вошел в невероятно чистую пивную, вылизанную проштрафившимся чишником до зеркального блеска, по его понурой голове, склонившейся почти до полусогнутых колен, было видно, что произошло нечто очень неприятное, и не только для Карела. Он не торопился объясняться, давая мне шанс догадаться самому, и я его не подвел:
– Опять? – тихо и горько спросил я. Карел кивнул, чудом не задевая носом о колено.
– И сколько?
Он протянул мне «учтенку», на которой под столбиком из двух четырехзначных слагаемых, очерченных дрожащей итоговой чертой, значилась цифра почти недельной выручки. Ясно было, что в этот раз отработать убыток Карелу не удастся.
– И что вы собираетесь делать? – зациклившись на этом идиотском «и», сохраняя из последних сил почти английскую вежливость, поинтересовался я. Карел развел руками и одновременно коленями, будто собирался пуститься в пляс.
«Может быть, он со страху лишился голоса?», – почему-то подумал я, но Карел, набравшись, наконец, смелости, залепетал еле слышным голосом, опровергая мои самые пессимистичные предположения:
– Дайте мне неделю сроку… я верну все деньги… только, пожалуйста, не говорите сыну… да и соседи, если узнают… мне от стыда останется только умереть…
– Ну уж нет, умирать пока погодите, сначала верните деньги, вы ведь меня так по миру пустите.
Карел вынес в ближайший ломбард почти все, что было у него в квартире, но этого хватило только на треть суммы. Он устроился куда-то на работу и еще почти полгода приносил мне мелкие суммы, каждый раз пряча от меня глаза. Мне было жаль его, но от этой болезни вылечится так же трудно, как и от алкоголизма.

На место не выдержавшего соблазна Карела я взял русскую даму, в прошлом певицу, даже заслуженную артистку России. Она вполне прилично говорила по-чешски, имела чешскую, по мужу, фамилию и зеленый паспорт иностранца, постоянно живущего в Чехии. Разбитной характер и хорошо сохранившаяся былая красота привлекали посетителей, к напиткам и азартным играм она была равнодушна, в общем, на первый момент показалось, что в этот раз мне повезло.
К этому моменту по совету моих новых партнеров по бизнесу – атлетически сложенных «луганских» – я переделал стоявшую некоторое время пустой бывшую госп;ду в «герну» – казино игровых автоматов, установив там дополнительно к трем имевшимся ранее еще десять игровых автоматов и большой бильярдный стол. Помещение освежили косметическим ремонтом (украинских рабочих привезли «компаньоны» и ремонт обошелся мне даром), автоматы поставила все та же специализированная фирма, а бильярд привезли сами «луганские».

Для перевода помещения из одной категории в другую нужно было получить разрешение. Петр сам сходил в местный исполком и отнес туда всего лишь одну купюру в пятьсот крон, затем он же решал вопрос с «гигиеной», что в России называется санэпидстанцией. К моему удивлению все шло хорошо, но в последний день, когда потребовалась на документах подпись директора («еднателя» – по-чешски), то есть моя, открылась главная тайна, что заведение принадлежит русскому. Тут же отношение чиновников резко изменилось, и уже готовое разрешение решительно завернули в стол, потребовав провести экспертизу уровня шума и заручиться разрешением жильцов, проживающих за стеной новоявленной «герны» и над ней, на втором этаже дома.
Надо заметить, что приобретенный в свое время двумя друзьями дом постройки 1910 года, кроме первого этажа, который и был переделан под мой ресторан, находился в весьма плачевном состоянии. На втором этаже один из совладельцев, тот самый продюсер симфонического оркестра, отстроил себе замечательные апартаменты, остальные же комнаты имели жалкий вид, поэтому и жильцы подобрались под стать самому дому. Это были алкоголики и наркоманы, временно и постоянно неработающие люди, отказывавшиеся платить за квартиру.
Пивная в помещении, в котором теперь должны были «шуметь» игровые автоматы, существовала с 1935 года и была местом далеко не тихим, причем очень часто шум и гам любителей пива заканчивался уже под утро. Людям, проживающим в этом доме, как и во всех других домах по соседству, даже в голову не приходило, что такой шум за стеной может мешать спать: хочешь спать, заснешь – вот и вся их философия. Если бы не мое иностранное гражданство… Но строгие тетеньки из «гигиены» назначили мне экспертизу на шум, указав заодно конкретную фирму, в которую я должен был для этого обратиться. Мне ли, россиянину, не понять столь наивного хода: фирма эта была своя, прикормленная, и наверняка часть гонорара за экспертизу отдавала назначившим ее сотрудникам «гигиены». Сам я когда-то в Сургуте заведовал подобной лабораторией и прекрасно знаю, что такое испытание на шум и вибрацию. Старинной кладки кирпичные стены прекрасно поглощали шум, тем более шум от игровых автоматов. Разве ж это шум?!
Молодой специалист потребовал за экспертизу десять тысяч крон, включая и НДС. Я, следуя русской традиции, послал Петра с предложением дать пять тысяч в руки, ничего не мерить, а в отчете написать, что все в порядке. Предложение было гордо отвергнуто. Тогда уже сам Петр, проникаясь корпоративными интересами, с еле скрываемым бешенством спросил спеца: откуда такая непомерная цена за полчаса работы маленьким прибором? Специалист гордо ответил, что прибор мал, но дорог, на что Петр, как бывший таксист, возразил, что проезд в такси не зависит от марки, новизны и цены автомобиля…
Спор был бесполезен. С нас содрали десять тысяч крон, а в акте экспертизы написали, что запрещают работать после десяти часов вечера, убивая тем самым на корню всю идею казино, ведь основные игроки – таксисты, цыгане и воры – испытывают судьбу как раз по ночам. Даже ломбард (по-чешски – заставарня) работал по ночам, именно туда приносили добычу мелкие воришки, которые тут же, получив деньги, отправлялись в ближайшую «герну» проигрывать случайный заработок. Днем же они отсыпались, отдыхали или прирабатывали по мелочи, готовясь к ночной жизни. В общем, только потому, что владельцем заведения был не чех, ему заранее был предначертан крах.
Днем в «герне» почти никого не было, а вечером играли все те же наши постоянные клиенты, и через некоторое время я убедился, что идея казино провалилась: тринадцать игровых автоматов собирали ровно столько же денег, сколько в прежние времена три! Да и бильярд не стал в нашем околотке популярным, местные говорили, что хотели бы играть в карамболь – бильярд без лунок, в котором шар предварительно сколько-то раз отбивается от краев прежде чем попадет в другой шар – мне трудно объяснить то, что я сам слабо представляю. Я поискал по окрестностям эту экзотическую «карамболь», и, не найдя, успокоился.
Не помогли популярности нашей вновь открытой «герне» даже рекламная кампания, которую я, следуя духу времени, попытался провести. Повесить рекламное полотнище через всю улицу оказалось невозможным, нельзя было без специального разрешения даже установить обычный рекламный щит, и снова выручил опытный Петр. Он предложил поставить на углу улицы, вдоль которой проходили трамваи, старенькую «шкодовку» (так в просторечье называют любой автомобиль марки «Шкода», кстати, само слово «шкода» в переводе на русский язык означает «жаль») своего приятеля, а уж на ней можно было устанавливать любые рекламные щиты или расписать рекламой ее саму. Логика здесь проста: моя машина, что хочу, то с ней и делаю. За использование давно остановившей свой бег старой развалины друг брал «по-божески» – 300 крон в месяц. Правда, через некоторое время согласился и на сто крон – клиентов развалюха нам не прибавила, а владельцу она была тоже не очень нужна. А тут хоть сто крон… По тем временам почти 4 литра пива!
 
«Герну» пришлось закрыть из-за полной нерентабельности, к тому же и барменша-певица, якобы переживая за меня не на шутку, со слезами в голосе и на лице пересказывала, какие гадости обо мне говорит мой маленький «ведоуци» Петр. Как все малообразованные и мелкие статью мужчины он страдал уязвленным самолюбием, эдаким «комплексом Наполеона». Впервые в жизни став, хоть маленьким, но начальником, он страшно возгордился этим, а, приняв на грудь парочку мизерных «панаков», становился заносчивым и вспыльчивым, хаял своего русского хозяина – меня – последними словами, и однажды даже учинил драку, порезав руку разбитой пивной кружкой.
Я несколько раз, скривившись как от зубной боли, выслушал рассказы о зарвавшемся «ведоуци», якобы оскорбительно отзывающемся обо мне перед завсегдатаями нашей пивной, подумал, подумал, да и уволил… барменшу, так переживавшую за меня. Чтобы не разводила розни. Черт с ним, со смелым и задиристым в поддатом состоянии Петей, подумал я, пусть говорит, что хочет, главное – он справно делает свое дело, и ни разу ни на крону не обманул меня.
Вообще, для того, чтобы делать «свою игру», у чишников и барменов есть масса способов: можно приносить свой товар – спиртное, сигареты, жевательную резинку, зажигалки и прочую мелочь – продавать ее из-за хозяйского прилавка, а деньги класть в карман. Правда, мало кому придет в голову разбавлять пиво – такое святотатство для чеха просто немыслимо. Меня всегда поражало то, что в любом месте, как говорится на любом уровне: в любой забегаловке, в ресторане или пивной, даже в придорожном бистро, в Чехии можно поесть без опасений, и всегда это будет вкусная еда. Мне кажется, что это происходит само собой: им просто не приходит в голову, что можно каким-то образом испортить еду. Страна маленькая, почти все клиенты постоянные, один раз сэкономишь на качестве, больше к тебе не придут. А за углом обиженных тобой клиентов уже поджидает конкурент. Другое дело, если у тебя начинает прикармливаться русский – бывший оккупант… Ему, наверное, и цианистого кальция не жалко подсыпать, если бы был под рукой…

Глава четырнадцатая

«Главным продуктом пивоваренного завода является KRUSOVICE SVETLE 10% – светлое пиво, содержание алкоголя – 3.8 %, которое составляет 70% от общего объема продаж. KRUSOVICE LEZAK 12 % – содержание алкоголя – 5.0 %, составляет более чем 20% от всей продукции. Третья марка пива – KRUSOVICE CHERNE 10% – это уникальное темное пиво имеет тонкий изысканный вкус, содержание алкоголя в нем 3.8 %. Для приготовления всех трех сортов пива используются только лучшие сорта хмеля, солода и чистейшая вода. Ни сахар, ни другие пищевые добавки не используются. Предприятие концентрирует свои усилия на внутреннем рынке, пытаясь укрепить свои позиции. Только марки PILSNER URQUELL и BUDWEISER BUDWAR продаются на внутреннем рынке дороже, чем марка KRUSOVICE.
Королевский Пивоваренный завод KRUSOVICE имеет более чем 5 000 постоянных клиентов на территории Чешской Республики. Пиво KRUSOVICE продается во всех супермаркетах по всей стране и славится далеко за рубежами Чехии. Устойчивому имиджу этого известного пивовара способствуют высочайшее качество и королевское происхождение, закрепленное в логотипе компании – королевской короне. Пиво KRUSOVICE отмечено десятками престижных международных наград. Среди тех, кто предпочитает пиво KRUSOVICE, и первый президент Чехии господин Вацлав Гавел».
       Из истории чешского пива

Еще в первые дни после злополучного «налета-наезда» я пригласил на дегустацию владельцев популярного в то время магазина русских продуктов «Лукошко». Дегустировали пельмени разных видов, манты, хинкали и вареники с самой разной начинкой: от картошки с луком до вишни. Украинка-повариха не подвела – все было вкусным по-домашнему, и мы тут же договорились о поставках замороженных полуфабрикатов в «Лукошко». Вдобавок к ассортименту пошли самые «советские» закуски: винегрет, салат «Оливье» и квашеная капуста. Теперь основной обязанностью кухарки стала заготовка этих разнообразных полуфабрикатов, получивших неожиданный спрос. За день она лепила до десяти килограммов пельменей и вареников, иногда ей за отдельную плату помогала сестра, тогда дневная выработка могла достигать пятнадцати килограммов. Продукцию ручной лепки замораживали в большом морозильном ларе, а я с Петром или появившимся позже красавцем Ярдой в специальном термосе отвозил на машине через распаренную жарой Прагу, забитую чадящим автотранспортом, в магазины русских продуктов на Градчанах и Гурке, каждый раз рискуя не довезти замороженные полуфабрикаты, сохранив их твердофазовое состояние.

Поставкой фарша я занялся сам. Неподалеку от нас был мясной магазинчик. Я взял на пробу килограмм фарша – он был качественным, а пельмени из него получились вкусными. Тогда я стал брать каждый день по пять килограммов, но в связи с расширением поставок этого количества стало не хватать. Я пытался уговорить продавцов продавать мне больше, но они пригласили хозяина, и тот довольно-таки сносно по-русски объяснил мне, что ежедневно получает три мясные туши, из которых готовит всю свою продукцию, в том числе и определенное количество фарша. Сколько-то он продает своим клиентам и ни в коем случае не может, да и не хочет их обидеть, отказав в фарше, который отдаст мне. Увеличивать же только из-за фарша количество туш он не может – на все остальное не найдется покупателей. Все просто и логично, возразить нечего, в этой лавке я не мог получить больше, чем пять килограммов фарша, и я подался в другую.
Если бы я знал последствия, то не поленился бы при всей своей природной лени брать по пять килограммов в трех лавках, но когда в другой легко согласились вырабатывать для меня сначала десять килограммов, а после некоторого времени увеличить поставки до пятнадцати, я обрадовался, забыв все приведенные ранее аргументы предыдущего мясника, больше заботившегося о качестве и репутации, чем о прибыли.
Я приволок в руках пятнадцать килограммов фарша, кухарка с сестрой споро и ловко налепили из него почти сорок килограммов «лепнины», все это заморозили и развезли весьма удачно по магазинам. И вдруг… оказалось, что покупатели страшно недовольны вкусом пельменей и мантов, и все это из-за фарша, в который предприимчивый мясник накрутил еще и каких-то… субпродуктов – то, что мой папа называет просто «ухогорлонос». Репутация нашей продукции, которая шла под торговой маркой «старочешская», была обрушена в одночасье. Вот вам живой урок бизнеса.
После этого каждую порцию фарша мы проверяли на вкус сами: готовили несколько пельменей на пробу и только потом лепили партию, а у того мясника фарш я больше не покупал, но и третий, и четвертый через некоторое время неизменно соблазнялись подмешать к фаршу «секаны», но мы уже были начеку.
Тем не менее, жизнь продолжала испытывать меня в своем намерении оставаться хозяином этого заведения. В начале июля я решил на несколько дней покинуть Прагу и съездить в Карловы Вары на знаменитый ежегодный кинофестиваль. Так уж совпало, что и кухарка на эти же дни отпросилась съездить домой на Украину, чтобы повидаться с детьми. Я согласился отпустить ее, но поставил условие: налепить и заморозить полный ларь продукции, чтобы во время ее отсутствия поставка полуфабрикатов не прекращалась. Кухарке к тому же хотелось перед отъездом дополнительно подработать, и она с воодушевлением взялась за дело.
Короче говоря, уезжая в разные стороны, мы оба были уверены, что пельменей и вареников хватит на всех желающих до самого нашего возвращения. И представьте себе, что когда мы вернулись… Не могу без слез вспоминать эту картину...
Петр случайно задел за тройник, в который был включен ларь и еще один холодильник, вилка отошла, и ларь отключился. Почти полцентнера пельменей, мантов и хинкалей, развешанные по полкилограмма и упакованные в пакетики с фирменной этикеткой, разморозились и дружно слиплись в единое тестомясное нечто, что можно было либо варить целиком, либо резать на куски и есть только с закрытыми глазами.

Вообще, я заметил, что мои отношения с электричеством весьма напряжены: из-за оставленного рабочими электрического «козла»-обогревателя сгорела только что построенная баня, из-за прогоревшей изоляции и короткого замыкания сгорел мой дом, теперь вот из-за отошедшей вилки огромный ларь безнадежно испорченных для продажи полуфабрикатов. На ближайшей к нашему заведению стройке украинские рабочие, не смущаясь жутким внешним видом, за обе щеки уплетали бесплатную еду: неизвестное доселе блюдо – тесто с мясом. Я раздал слипшиеся в пакетах пельмени всем своим знакомым, забил морозилку дома до отказа, а об убытках старался не думать, хотя итоги этого месяца были сведены в огромный минус.
И все-таки, подводя результат девятимесячного выживания на ниве ресторанного бизнеса, я с гордостью констатировал, что сумел свести баланс к нулю, то есть, почти к нулю – убыток по году составил всего шесть тысяч крон! Учитывая, что первый месяц – апрель – принес более ста тысяч убытков, это было замечательное и вдохновляющее на новые подвиги достижение!
Но это я, как всегда, забежал вперед – не выдержал безнадеги, которая прет из каждой моей строки, и сам себя же решил несколько ободрить, потешить, сообщая итог всей этой деятельности в 2000 году.

Наверняка у кого-то, еще по старой российской привычке, промелькнула мысль о диверсии, то есть о неслучайности происшедшего с морозильным ларем, но я спешу вас разочаровать: Петр убивался больше всех, он понимал, что ответственность за случившееся была на нем, сам предложил вычитать убытки из его зарплаты, но я не стал этого делать.
Как я уже упоминал, Петр был местным, он в этом самом Либне родился и вырос, и прожил в одной и той же квартире, в которой жил когда-то и его дед, всю свою жизнь. Внешне он был похож на цыгана, которых в Либне немало: такой же темнокожий и кудрявый, так же загорается моментально и готов лезть с кулаками в драку, что совсем несвойственно чехам вне хоккейного льда.
Как-то мне довелось видеть чешскую драку. На автобусной остановке двое не очень молодых мужчин, схватив за обшлага, трясли друг друга, как трясут дерево, чтобы собрать с него плоды. Народ на остановке отошел подальше, и каждый отвернулся в сторону, как будто эти двое совершали нечто совсем бесстыдное, чего и нельзя было видеть. До обмена ударами дело так и не дошло: к остановке подъехал автобус, одному из драчунов, видимо, было с ним, с автобусом, по пути, он дернулся, второй его послушно отпустил и остался на опустевшей остановке один.
Да, это не наши люди, подумал тогда я. Вот мой Петр вел себя несколько иначе, а точнее, как цыган, но любое подозрение в своем чисто чешском происхождении он пресекал решительным образом, показывая, как не терпит цыган сам. Учиться он не хотел, кое-как окончил семь классов, потом пошел работать, выучился водить автомобиль и стал таксистом. Женился, родилась дочь, а через несколько лет, когда они с женой ожидали сына, родилась двойня и как назло – девочки. Жена категорически восстала против вольной таксистской жизни, да и самому Петру хотелось уже чего-то более спокойного – дети требуют времени и любви отца. И тут такое счастье – подвернулась вакансия чишника в пивной, а это во все времена уважаемый человек, хоть заработок и пониже, чем у таксиста. Назначая его старшим – ведоуци – я предупредил Петра строго: поймаю на любой мелочи, разбираться не стану, уволю сразу, на что Петр ответил мне спокойно: «У меня трое маленьких детей, мне слишком нужна эта работа, я не стану рисковать из-за грошей». И действительно не стал.


Глава пятнадцатая

«У чехов к пиву отношение особое, а к разливному пиву, лишенному каких бы то ни было консервантов, тем более. Пить бутылочное пиво или в банках приходится, если рядом нет любимого заведения пивной – господы. А их в Чехии очень много, и значат они в жизни чеха ничуть не меньше, чем для англичанина паб. Господа – место отдыха и раздумий, где можно послушать музыку, поговорить и помолчать, почитать газеты и поиграть в карты. Здесь встречаются с друзьями, делятся новостями. Если тебе плохо, то в господе забудешь о неприятностях. Пивная – неотъемлемая часть жизни большинства чехов. Зайти можно в любую из многочисленных господ, но часто любимой становится та, куда захаживали еще отцы и деды.
Пиво в господах, конечно же, всегда отличное и холодное. Сейчас его подают охлажденным при помощи современного оборудования. «Пльзеньское» охлаждают до 8 градусов, «Велкопоповицкий козел» до 12. Но в старину сохраняли пиво холодным другим способом. В Пльзеньском музее истории пива стоит пивной столик. В его центре массивная каменная плита, на которую ставили глиняный кувшин, облицованный оловом, таким образом пиво дольше не нагревалось. Иногда в центр стола выводилась каменная или металлическая стойка из земли, чтобы по ней к столу поднималась прохлада. Постоянные посетители пивных имели даже свои именные кружки, украшенные личными гербами и вензелями. Позже стало модным иметь кружки с впаянными в стекло своими фотографиями. Одна из самых расхожих поговорок в Чехии – «Политика делается в господах». Не случайно Вацлав Гавел вел официальные переговоры с президентом Мексики в пивной "У кота", которая ничем особенным от других не отличается и была в это же время открыта для всех посетителей. С президентом Ельциным Гавел тоже посидел в пивной. В Чехии есть Партия друзей пива, которая была основана в январе 1990 года, когда группа молодых людей собралась опять-таки в одной из пльзеньских пивных».
       Из истории чешского пива


Продолжая свою борьбу за экономию, я наконец вплотную подступил к проблеме потребления воды. Счета за воду меня просто убивали! На что можно было тратить пятьдесят тысяч литров воды в месяц?! Я выяснил, что на мытье одного пивного стакана из специального моечного устройства уходит пол-литра воды. В месяц получалось примерно семь с половиной тысяч стаканов, значит, пусть даже с большим округлением где-то четыре кубометра воды, плюс кухня (она почти перестала работать на зал, а кухарка с утра до ночи лепила вареники и пельмени), плюс туалет, ну максимум десять тысяч литров, но не пятьдесят, хоть убей.
Счетчики воды находились в подвале, вход в который был через жилой подъезд. Я каждый месяц спускался туда и записывал показания водомеров. И вот однажды я пришел пораньше в субботу, когда ресторан был еще закрыт. Я спустился в подвал, зажег фонарик и принялся списывать цифры с беспристрастного счетчика, как вдруг он ожил и деловито зажужжал: стрелки водомера начали яростно крутиться. Черт, но в ресторане никого нет, ни единой души! Кто же льет воду?!
Я выскочил из подъезда и отпер дверь своего заведения, чтобы лишний раз убедиться, что никого нет и все мыслимые краны закрыты. Так оно и было.
Я вернулся в подвал и уже спокойно констатировал, что воду через наш счетчик льет кто-то из жилой части дома. Я пошел вдоль труб, но вскоре наткнулся на стену и запертую дверь. Ясно было, что где-то установлен байпас, и все живущие в этом доме жильцы пользовались водой, оплаченной мной по счетчику ресторана. Вот теперь понятно, откуда взялись эти пятьдесят кубометров воды! Оставалось только доказать существование соединительной трубы, но как? В понедельник я позвонил пану инженеру, а эта часть деятельности совместного с ненавистным им продюсером объекта была в его ведении, и объявил, что счетчик воды, видимо, неисправен, поэтому я вызываю контроль из горводоканала (не помню уже, как это звучало по-чешски, но главное – суть). Уже на следующий день счетчик стал крутиться в пять раз медленнее, а я, замеряя расход воды ежедневно, убедился, что присосавшийся удав, в виде трех жилых этажей дома, отсоединился от моей аорты.

Подступала осень, и показатели счетчика потребления газа стали увеличиваться в разы. Пришла пора заняться следующей позицией коммунальных платежей – за газ – особенно разорительной в моем годовом бюджете. Главные затраты газа шли на отопление, но и мелочи в этом деле были весьма ощутимы. Например, только маленький фитилек-запальник, который в нашем котле устаревшей давно конструкции горел постоянно, обходился в тысячу крон за год. Даже летом, в самую неимоверную жару, котел-бойлер держал для нужд кухни сто литров горячей воды, не выключали его по недомыслию и на ночь. Гораздо рентабельнее было иметь отдельную газовую колонку для мытья посуды, которая включается только при самом потреблении горячей воды, но об этом до меня, похоже, никто не думал. Я уже не в первый раз столкнулся с тем, что у чехов при всем их европейском воспитании, аккуратности и рачительности, все-таки не хватает немецкой рациональности и сообразительности. В этом, пожалуй, проявляются их неискоренимые славянские черты. Ну да ладно, кому бы говорить…
В один из первых прохладных дней, когда уже в помещениях ресторана заработало отопление, я снова увидел распахнутые настежь окна «большого зала». Я еле сдержался, чтобы не устроить настоящую «выволочку» безалаберному Петру, лишь сделал ему замечание, но в ответ услышал привычное объяснение: в зале жарко и накурено, вентиляция слишком шумит, да и толку от нее немного, вот и приходится открывать окна. Запретить курить – невозможно, все местные курят, когда пьют пиво, а пиво они пьют всегда. Отключить отопление? Но тогда ведь будет холодно, и клиентам это вряд ли понравится.
– А сжигать газ по бешеным ценам и пытаться обогреть Либень, если уж не всю Прагу, это клиентам нравится? Ты что, не понимаешь, что мы едва на аренду зарабатываем при таком раскладе? – не выдержав, завопил я. – Где датчики, где регулятор котла?!
Несколько смутившись такой моей резкой реакции, Петр повел меня в подсобку, которую мы использовали еще и как маленький офис: в нем был стол, стул и вмонтированный в стену сейф, куда складывали ежедневную выручку. В самом углу, в неприметном месте на стене был укреплен датчик температуры, управляющий работой котла. В этом подсобном помещении отопления не было вообще, температура воздуха, даже летом, не поднималась выше 15-17 градусов, а регулятор котла был выставлен на комфортной для клиентов отметке в 20 градусов. Это означало, что котел работал круглосуточно, ведь заданная температура в этом служебном помещении никогда не достигалась! Я от бешенства просто потерял дар речи! Петр с испугом поглядывал на мою багровую рожу с шевелящимися губами и на всякий случай подвинулся ближе к двери.
– Кто… распорядился… установить… здесь… датчик? – еле выдавил я из себя.
– Не знаю, – робко протянул Петр, напрягая свою короткую память, – сколько себя помню, датчик всегда был здесь. А что? Его, как мне говорили, специально убрали из зала, а то там любой мог колесико крутить, кому жарко, кому холодно, а здесь, за запертой дверью, его никто не достанет.
Я понял, что мне будет не просто объяснить этому «ведоуци» причину моего гнева.
– Завтра же переставить датчик в зал, установишь его под стойкой бара, а температура там должна стоять 18 градусов, – как можно суровее скомандовал я.
– Но это не понравится клиентам… – опять завел свою песню Петр.
– Они и не почувствуют, их пиво греет, – отмахнулся я, – это распоряжение не обсуждается.
Датчик перенесли, а расход газа сократился примерно в два раза. Так я заштопал еще одну прореху в бюджете, но «тришкин кафтан» этого чахлого бизнеса продолжал лезть то с одной стороны, то с другой.

Но, пожалуй, самым тяжелым оставался кадровый вопрос. После начала работы обновленного зальчика бывшей пивной с набитыми в нем игровыми автоматами потребовался дополнительный персонал. Я и тут сумел сэкономить: в баре с автоматами должен был работать один бармен. Ему установили рабочий день с двух часов дня, в субботу бар не работал, так как весь околоток пустел в любое время года и при любой погоде – все уезжали за город, а в воскресенье клиенты приходили только под вечер. А вот Петру нужен был сменщик, и я предложил ему самому найти подходящую кандидатуру. Петр искал недолго, узнав о его проблеме, к нему пришел старинный друг их семьи и попросился к нам на работу. Петр стал мне рассказывать, что его приятель – хороший человек, они дружат семьями лет пятнадцать, а их жены вообще бывшие одноклассницы.
– Ты у нас старший, тебе и отвечать за персонал, тем более – твоя кандидатура. Ты за своего камарада (по-русски – товарищ) ручаешься головой?
– Да, – ответил Петр, не задумываясь.
– Вот и славно. Бери его в пару, но не забывай о своем поручительстве.
Через три недели Петр, придя, как полагается, в понедельник на работу – ему предстояла «длинная» неделя – не застал там ни своего приятеля, ни денег в кассе за три отработанных дня с пятницы по воскресенье.

Пожалуй, стоит несколько отвлечься и рассказать о процедуре передачи бара и пива при смене персонала. Мне, как человеку чужому в этом деле и не слишком сведущему, она показалась очень рациональной. Вот здесь, наверное, наоборот – вековые традиции помогали. На специальном бланке, который называется «зрцадло» (по-русски значит, зеркало) в таблице против каждой позиции товара стоит количество, которое один чишник принял, а потом другое – что передал при сдаче смены. Разница, понятное дело, продана, соответственно я, как хозяин, всегда могу проверить выручку и прочее. Чтобы быстро передать пиво, бочки с которым хранятся в подвале, достаточно пересчитать запломбированные полные и взвесить начатые. И все! Количество пива будет четко определенно.
Далее идет бар с разнообразными напитками в самых разных по форме и емкости бутылках, причем количество жидкости в каждой тоже различно. Нет проблем! На каждую бутылку есть специальная линейка-шкала, позволяющая тут же без всякого труда определить количество «Метаксы», «Сливовицы» или «Бехеровки» в бутылке. Штучный товар, конечно, приходится пересчитывать, но только в начатых упаковках. Вся инвентура (так по-чешски упрощается сложное слово инвентаризация) занимает час времени, зато учет почти как при социализме. Даже лучше!

Когда он поставил меня в известность, я уже не удивился, а только с облегчением напомнил Петру, что это не только его зона ответственности, но в этом конкретном случае он сам ручался за приятеля. И мой «маленький Наполеон» не стал отлынивать от неприятных действий. Приятеля нигде не нашли, мы даже не смогли определить, унес ли он деньги с собой или, как это бывало до сих пор, не удержавшись от соблазна, проиграл их в автоматах. Второй вариант для нас был удобнее – все-таки добычу из автоматов мы делили пополам с их владельцами, первый же вариант упрощал положение обеих сторон только в случае немедленного возврата денег. Но чишника-казнокрада так и не нашли, и Петр применил испытанный способ – запугивание – сам: он позвонил жене приятеля и сказал:
– Если деньги не будут возвращены в кассу до десяти часов вечера, завтра утром у твоей двери будут русские.
Какие русские, в каком качестве и количестве не объяснялось, но, видимо, страшнее уже ничего нельзя было придумать, так как жена провинившегося пошла по знакомым и родственникам с протянутой рукой и к назначенному сроку все восемнадцать тысяч крон, унесенные из кассы в неизвестном направлении, были возвращены. Честно говоря, меня поразила решительность Петра в этой непростой ситуации. Кажется, дружеские отношения между семьями не выдержали этих испытаний, дружба кончилась, и каждая сторона, наверняка, считала себя обиженной.
К среде нужен был новый работник, и Петр привел ко мне одного из наших постоянных клиентов – огромного весельчака и балагура Ярду, любимца публики. Ярда жил в доме напротив, окна в окна с пивной, он был инженер-сантехником, работал как частный предприниматель по монтажу и ремонту систем отопления, водоснабжения и канализации, но в последнее время дела в его бизнесе шли совсем плохо, вот он и решил поменять работу.
Я согласился, и это был лучший работник из всех, кто в мое время работал в ресторане. Прежде всего, он был просто замечательный человек – открытый, веселый, быстрый и ловкий, казалось, нет ничего, что бы не мог сделать Ярда. Ему было под пятьдесят лет, и он тоже хорошо говорил по-русски. У него был более современный автомобиль, поэтому транспортные дела он взял на себя на тех же условиях, что до сих пор их тянул Петр. Теперь в поездки по Праге с грузом замороженной продукции для «русских» магазинчиков мы отправлялись вдвоем с Ярдой. С ним было веселее и интереснее, чем с Петром, который то ли по натуре, то ли для важности нагонял на себя многозначительную надутость.
С приходом Ярды в нашу команду дела пошли заметно лучше, и вскоре я заметил, что Ярда собирает «тржбу» (доход от работы пивной) значительно больше, чем Петр. Если в пятницу работал Ярда, то в пивную вечером приходили его друзья-музыканты, которые до поздней ночи, а иногда и до раннего утра устраивали концерт в стиле «кантри». Петр же день ото дня становился все мрачнее и неприступнее, все чаще наливался к концу смены панаками и, опьянев, становился грубым и агрессивным. Ко мне несколько раз с жалобой приходила его жена. Я не мог ничего придумать кроме строгих разговоров, профсоюзных или еще каких-то воспитывающих организаций у нас не было. Как любой быстро спивающийся человек, он каждый раз обещал исправиться и, будто нарочно, в этот же вечер снова надирался прямо на рабочем месте.
У Ярды были взрослые дети – дочь и сын, у них уже свои семьи, и все они жили в доме напротив. Я предложил Ярде взять ресторан у меня в поднайм, то есть заступить на работу всей семьей и работать на себя, выплачивая мне некую сумму, покрывающую аренду помещений и мою «пенсию». Я уже достаточно наелся ресторанной романтики и экзотики, и воспоминания о мечте стать владельцем ресторана вызывали у меня только горькую усмешку. Теперь же я мечтал отойти от дел, перестать мотаться в Либень через всю Прагу и не видеть и не слышать ни своих работников, чередой проходящих через мою жизнь, каждый со своим приключением, ни клиентов, какими бы интересными и хорошими людьми они не были.
Ярда долго думал, советовался с семьей, и в конце концов не только решительно отказался от моего предложения, но вскоре и совсем уволился, чтобы сосредоточиться на своей основной профессии, так как неожиданно получил большой заказ на каком-то новом строительстве. Я пытался уговорить его остаться, думал, что есть другая, истинная причина, но он не стал ничего объяснять и уволился с той же быстротой и решительностью, с какой привык делать все в жизни.
К тому времени меня уже успела бросить маленькая кухарка-украинка, прихватившая к тому же, как я уже писал, еще на десять тысяч крон продуктов и кухонной утвари – сколько смогли унести с мужем. Мои сумрачные спортивного телосложения кураторы из «луганских», которые, видя пустопорожность устроенного нами совместного казино-герны, все реже наведывались ко мне, вдруг принесли весть, что бывший владелец ресторана Саша осел в городке Хебе на пограничном переходе в Германию, где владеет борделем – ночным клубом с девицами, и именно туда же сбежала моя повариха, которой Саша, наверное, посулил лучшие условия.
После сбежавшей кухарки работать в кухню приходили разные женщины, но все они надолго не задерживались, было даже такое, что к плите встал сам Ярда – на все руки мастер. Наконец, появилась родственница сбежавшей поварихи, которая раньше иногда приходила помогать лепить пельмени. Она работала в чешском ресторанчике, хорошо знала местную кухню, но ресторанчик, что стало в те времена явлением распространенным, не сказать, модным, закрылся, вот в поисках работы родственница и вспомнила о нашем заведении.
Меня все чаще охватывало ощущение полной безнадеги, но каждый раз я упрямо садился за колченогий стол в подсобке, брал чистый лист бумаги и, выписывая плюсы и минусы, сводил баланс, а потом писал заголовок «План жизни на ближайшие три месяца». На какое-то время это помогало, но потом что-то вновь происходило, словно следующая неумолимая волна накрывала меня с головой.

После Ярды Петр взял себе в пару молодую девушку, только что окончившую школу. Она родилась и всю жизнь прожила на нашей улице, здесь все ее знали, и она знала всех. Отец у нее был, по-моему, арабом, а мать – знойная, отчаянно молодящаяся блондинка, которая выглядела так, будто была своей дочери подругой или старшей сестрой. Мне уже, откровенно говоря, было все равно, хотя я слабо представлял, как будет эта восемнадцатилетняя хрупкая девочка управляться с пивной компанией в два-три часа ночи. Но Петр меня заверил, что все будет нормально, она здесь своя и никто не посмеет ее обидеть. Я же на всякий случай снова напомнил ему об ответственности за предложенную кандидатуру. Девчонку надо было оформлять официально, пришлось ехать по инстанциям и заполнять какие-то бумаги.
Чтобы хоть как-то нарушить монотонность своего тоскливого повествования, сразу же забегу вперед и сообщу, что проработала девчонка недолго, и я был ее работой недоволен. Сначала я обратил внимание на резко подскочившую сумму в телефонном счете. Пригляделся: шестьсот крон за разговоры с мобильной сетью. Без всякого особого расследования было ясно, что девушка пользуется служебным телефоном, беспечно оставленным мной на столе в подсобке, чтобы поболтать с бой-френдом. Я вычел из ее зарплаты, и вскоре вообще отказался от телефона, расторгнув договор с телефонной станцией. Потом пару раз при передаче не хватало то денег, то нескольких пачек сигарет, а то и целого блока. В общем, необходимой аккуратностью молодая работница пивного фронта не отличалась, а к работе относилась, как к наказанию, что характерно для многих в ее возрасте.
Так, кое-как со всеми приключениями дотянули до Рождества и конца года. Вот тогда-то я и вывел в своем балансе итоговую по девяти месяцам цифру «минус шесть тысяч крон». Этот результат в тот момент показался мне столь значительным, что я решил обязательно отметить столь трудно давшуюся мне победу. Я вспомнил, что с давних времен мне врезался в память экзотический напиток кальвадос – страстно обожаемый уважаемым мной Мегре. Вот им-то я и отметил свою столь трудную победу в деле выживания в качестве пражского ресторатора. О впечатлении лучше не спрашивайте – все-таки самая лучшая мечта – это неисполненная!


Глава шестнадцатая

«Кальвадос – самый известный из крепких спиртных напитков на основе фруктов. Он производится в Нормандии, на северо-западе Франции. Получают кальвадос путем двойной дистилляции сидра, результата брожения яблочного сусла. Для производства кальвадос используются яблоки только лучших сортов, выращиваемых в строго определенном регионе (Calvados) с высочайшей степенью контроля за качеством. Вначале из яблок отжимают сок, который после ферментации превращается в высококачественный сидр – необходимую основу для производства превосходного кальвадоса. Затем сидр проходит процесс дистилляции и превращается в молодой кальвадос, который выдерживается в дубовых бочках, медленно достигая зрелости. Со временем кальвадос приобретает богатый насыщенный вкус и восхитительный аромат, его цвет меняется от золотистого до глубоко янтарного. Крепость готового кальвадоса – 40%.
Специальная комиссия определяет качество кальвадоса на всех этапах его производства. При производстве более выдержанных сортов кальвадоса (V.S.O.P. и старше) используются яблоки области Pays d’Auge (лучшие земли региона), и сидр проходит двойную дистилляцию в традиционных перегонных аппаратах.
Обычно кальвадос пьют в кругу друзей после еды, чтобы полностью оценить его вкусовые качества. Однако ценители этого напитка заметили, что стаканчик кальвадоса до еды или в перерыве между блюдами вызывает чувство голода и улучшает аппетит. Это свойство напитку придает содержащаяся в нем яблочная кислота. Поэтому сегодня, потребление кальвадоса претерпевает изменения. Сейчас в основном он подается в качестве аперитива, в чистом виде или со льдом, а так же в различных коктейлях. И времена, и мода меняются, поэтому только от вас зависит, где и когда наслаждаться благородным напитком из самого сердца Нормандии».
       Из книги «Французская кухня»


Уже обанкротился, закрылся и вскоре ушел «с молотка» за долги знаменитый «У Карла IV». Ресторан, что напротив, вместе с винным погребком, прибрали к рукам китайцы, затеявшие там сразу же грандиозный ремонт с перестройкой. Обитавшие до китайского нашествия любители «Гамбринуса», оставшись без пива и крыши над головой, вынуждены были идти ко мне пить «Крушовицу». Мы сдвинули столы, потеснились и поставили для их постоянной компании большой длинный стол, как и для наших «домаци». Я начал переговоры с «Крушовицей» и «Пльзенским пивоваром» насчет полюбовного соглашения о продаже пива обоих пивоваров, но в разных залах. Мне казалось, что это счастливый случай позволит собрать под одной крышей, но в разных залах любителей «Крушовицы» и «Гамбринуса». Представители «Крушовицы», видя мое положение, в порядке исключения согласились на соседство конкурента, все вроде бы складывалось отлично. В душе у меня даже запело, но… не сложилось.
Представитель «Гамбринуса» по нашему району Праги имел свои виды на осиротевшую компанию любителей «пльзеньского». Он всячески саботировал поставку своего пива в мой ресторан, мы так ни разу и не получили его, а вскоре напротив моих дверей открылся какой-то позорный шинок в пятнадцать квадратных метров, но зато с пивом из Пльзеня. Петр быстро выяснил, что «точка», в которой пиво пить приходилось стоя, принадлежит этому самому агенту-представителю.
Герну, как убыточное заведение, я закрыл, десять игровых автоматов вернул владельцам, а оставшиеся три, наиболее плодоносных, поставил в «большом зале» нашей «консерватории». С барменшей я, слава богу, расстался без проблем, и теперь почти сорок квадратных метров замечательной площади с потолками высотой в шесть метров стояли совершенно пустыми, не принося ни кроны дохода.
Я судорожно искал варианты, хотел сдать под парикмахерскую или ателье для художника, который мог бы, достроив антресоль, еще и жить здесь, но ничего пока не получалось. А тут и в магазине русских продуктов сменился владелец. Новые, посмотрев с каким свистом расходятся мои вареники и пельмени, быстро организовали собственное производство и тут же отказали мне от прилавка. После этого полуфабрикатная струя резко усохла и вскоре приказала долго жить. Без нее кухня стала совсем убыточной и потянула наш ветхий ковчег ко дну. В месяц она обходилась мне минимально в 18 000 крон, а приносила дохода не более семи тысяч. Пришлось кухню закрыть, повариху уволить – я продолжал железной рукой отсекать все нерентабельное, хотя без кухни – это уже совсем край.
Петр нашел мне чеха, который взял у меня кухню в поднайм – его повар приходил в пять утра, готовил несколько блюд и отвозил их в большой офисный центр неподалеку. Мне же за использование кухни платили пять тысяч крон сверх счетов за коммунальные услуги. Это уже была чистая прибыль.
Сразу же после Нового года мне позвонил тот самый чешский армянин из банды «черкасских», что числился в моей конторе мифическим «отповедным заступцем». Думаю, что это был некий эквивалент знаменитого «зитц-председателя» Фукса из фирмы «Рога и копыта» незабвенного Остапа Бендера. Он напомнил мне, что год закончился и, если я хочу, чтобы он продолжал числиться «заступцем», то должен заплатить ему ни много ни мало – восемнадцать тысяч крон, из расчета полторы в месяц. Я на мгновение даже потерял дар речи, а когда опомнился и заорал истошно: «За что?!», тот уже повесил трубку.
Я кинулся к Петру – выручай, и Петя, надо отдать ему должное, выручил – привел приятного пожилого мужичка, всю свою жизнь простоявшего за стойкой, разливая пиво, а за несколько лет до заслуженной пенсии вдруг оставшегося без работы. Он спокойно подходил под требуемые условия для выполнения обязанностей «отповедного заступца» и готов был их выполнять совершенно бесплатно, лишь бы его снова поставили к любимому крану, из которого тугой пенной струей рвется в кружки напиток жизни. Нужно было срочно делать рокировку в длинную сторону: увольнять девицу, а на ее место брать уважаемого ветерана пивной нивы.
И вот тут-то, совершенно неожиданно для меня, моя коса нашла на камень. Камнем выступила мама моей молодой чишницы (вообще-то женщины редко исполняют такие обязанности, чаще всего они официантки, а это по-чешски называется «сервирки» – от слова сервировать, скорее всего), которой я просто объяснил ситуацию с «заступцем» и вынужденной заменой ее на более опытного товарища. Разъяренная мать заявилась вместе с заплаканной дочерью и начала орать на меня, разумеется по-чешски, что здесь вам не Россия, а Чешская Республика, у которой есть свои законы, и если я хочу уволить ее ребенка, то я должен выплатить ей трехмесячное жалованье в виде выходного пособия. Я сначала как-то припух от такого натиска, тем более что не все в этом потоке понимал, но суть требований – деньги – я ухватил. Стараясь хотя бы выглядеть спокойным, я, сдерживая эмоции, объяснил, что мое финансовое положение не позволяет мне столь неразумно роскошествовать, поэтому я готов выплатить увольняемой мной работнице зарплату лишь до конца текущего месяца, и не больше.
Следующий залп был еще более оглушительным, а главное, в потоке слов я уловил угрозы: типа мы заявим на тебя в налоговую, что ты доплачивал зарплату «вчерную». В этот момент я почувствовал, как во мне ожил почти позабытый российский кураж, и я, внутренне даже веселясь от предложенных мне условий, заявил, что в ответ уволю ее дочь по статье – за воровство. И объяснил, что несколько раз при передаче бара сменщику у нее не хватало выручки, на это у меня есть протоколы, подписанные сменщиком и «ведоуци» Петром. Таких протоколов у меня, конечно, не было, но и предъявлять их не требовалось: девчонка знала за собой грех и, когда мать перевела ей мои угрозы, явно запросила «пардону». В общем, накричавшись до хрипоты и доведя бедную девочку почти до обморока, мамаша сбавила накал, и я услышал, как она говорит что-то дочери, применяя словосочетание «по-лидски».
– Вот именно! – заявил я, – по-людски! Давайте расстанемся по-человечески: я заплачу пять тысяч за месяц, в котором ваша девочка почти не работала, закрою глаза на недостачу в пятьсот крон, а она прямо сейчас напишет мне заявление об увольнении по собственному желанию, извините, не знаю, как это выглядит по-чешски.
На этом инцидент был исчерпан. А с неистовой блондинкой мы потом, как ни в чем не бывало, вежливо раскланивались, встречаясь в пивной, ведь и она, и ее арабский муж были завсегдатаями моего заведения.

Перед самым Рождеством в ресторан нагрянули «кураторы». Их визит был для меня неожиданным: последний раз мы встречались осенью, перед закрытием, точнее сказать, ликвидацией неудавшегося игорного промысла и тогда, как мне показалось, окончательно выяснили наши отношения. До того дня визиты, как мы и договаривались, были крайне редки. Я, не стесняясь, показывал все записи по доходам «герны», а так как все в них было видно без очков и уж тем более без моих комментариев, то и визиты заканчивались ничем. Наконец, как я понял, терпение молодых старательных бизнесменов от разбоя истощилось, и они подступили ко мне с конкретным вопросом – когда?
Я выдержал паузу, якобы для более точного расчета и анализа, который должен был провести в уме прежде, чем ответить на столь радикально поставленный вопрос, а потом с интонациями старого одесского еврея, которые почему-то сами вылезли из глубин моего подсознания (не иначе, как генетическая память проявилась!), сказал:
– Я, конечно, понимаю ваше нетерпение, господа хорошие. Можно сказать, что я вроде бы как пришел охотиться на вашей территории, а вы любезно на это согласились с условием, что я отдам вам половину добычи. Но, уважаемые, как говорят в московских аэропортах таксисты, где же та добыча?! Пока что я влез в болото по самую верхнюю губу и, если уж вам так хочется составить мне компанию, добро пожаловать, лезьте сюда же, и будем глотать или разгребать все это месиво сообща…
– Достаточно, – оборвал мою надрывную песнь маленький крепыш – явный лидер этого организованного сообщества. – Нам все ясно! Пошли, пацаны.
С тех пор я их не видел вот уже три месяца, а тут вдруг как снег на голову… Не дожидаясь моих вопросов, крепыш поставил меня в известность, что руководство «Луганской группировки» на днях было арестовано чешскими полицейскими. По стране прошла волна облав и арестов, поэтому мои «партнеры» временно решили убраться в Бельгию, где у них давно имеется собственный отель и парочка ресторанов.
– Встретим Новый год там, отсидимся, пока разберутся с нашими руководителями. Предъявить им ничего не смогут, видите ли, кого-то страшно разозлили часы за несколько миллионов крон на запястье босса. Можно было бы, конечно, и не выпендриваться, зачем дразнить гусей, все это замашки «старой гвардии» – понтами блеск устраивать, а мы из-за них работать не можем. Ладно, нам сейчас деньги нужны, сколько сможете.
Я широким жестом открыл сейф, вытащил все, что там лежало и, пересчитав, отдал своим «ангелам-хранителям». Двенадцать тысяч – не жалко, ведь восемь месяцев из девяти меня никто не тревожил, ни одна бандитская рожа не появлялась в радиусе пятисот метров. Крепыш, не глядя, нарочито небрежно сунул мои деньги в карман и на прощание пожал мне руку. Когда они вернулись в Чехию, я не знаю, но точно помню, что уже в марте всех главарей «Луганских» выпустили из СИЗО, и сам министр внутренних дел Гросс лично принес им извинения.
Мафия бессмертна, потому что всесильна!

А перед самым Новым годом, когда я подводил свой полуоптимистический баланс, я успел подумать, что если бы не эти двенадцать тысяч, то итог вполне мог бы оказать и положительным. Хотя, вдогонку тут же послал успокаивающую мысль: плюс шесть тысяч крон или минус шесть тысяч – на фоне всего происшедшего со мной после покупки ресторана все это такие мелочи, что и говорить об этом не хочется!
Считай, что героическими усилиями я свел убыточный бизнес к нулю, значит, динамика положительная! Вот этим, как подарком к Новому году, и предстояло утешиться.

Вспоминанию я все эти события, записываю и думаю: а кому все это надо? У каждого, наверняка, куча своих проблем, читатель берет книгу в руки, чтобы отдохнуть и расслабиться, а тут ему – здрасьте – снова «плач Израиля». Хотя кто его знает, может быть, читая о том, как не просто было другому, кому-то от этого станет легче? Говорят же, что нет способа лучше избавиться от мыслей о своих проблемах, чем заняться или хотя бы выслушать проблемы других. В любом случае, давно уже пора закругляться, хотя во временных координатах мы оказались пока лишь на экваторе: ровно девять месяцев прошли с начала этой ресторанной истории, и еще девять месяцев и 21 день было впереди…

Все мои судорожные реформы, больше похожие на авральные работы на маленькой шхуне посреди ревущего штормового моря, стали давать результаты: шхуна не утонула, выправила крен и с нее даже откачали воду – в первые пять месяцев наступившего нового года мое усеченное заведение с простаивающим зальчиком бывшей господы и отданной в аренду кухней принесло сто двадцать пять тысяч чистой прибыли! Правда, большая часть этой прибыли оказывалась не в кронах, а в красивых зеленоватых бумажках (нет, не долларах – те не зеленоватые, а зеленые), называемых «стравенками» – некими талонами на обед, которые выдавали на работе почти всем жителям нашего Либня, но для оплаты игры в автоматах их принимал только я.
В день выдачи «стравенок» их приносили к нам пачками, вот они-то и «выпадали у меня в осадке», называемом в приличных заведениях прибылью. Можно было их поменять на деньги, с потерей при «конвертации» пяти процентов, но я предпочитал сводить свои огромные потери к минимуму, и на этих, последних пяти процентах, ожесточенно экономил, оплачивая ими свои покупки в супермаркете и нечастые обеды в фаст-фуде, где этими бумажками можно было рассчитаться из расчета один к одному.

Но это все детали, главное же, что к лету я, перестав практически заниматься делами своего заведения, приходя лишь раз в неделю, чтобы напомнить, «кто в доме хозяин» и выбрать из сейфа «осадок», стал получать прибыль от ранее совершенно безнадежного бизнеса.
Наверное, на моих аптечных или аналитических весах эти несчастные сто двадцать пять тысяч крон нарушили некое равновесие, что только и устраивало неведомого мне Диспетчера, он шевельнул всесильным пальцем и…
Сначала начался очередной летний «мертвый сезон», а когда на донце денежной кружки снова, образно говоря, зазвенела последняя позеленевшая медь, дошедшие в пожиравшей их заживо негаснущей междоусобице до крайнего нервного истощения владельцы дома, решив разом и навсегда покончить с ней, продали объект раздора «новому чеху».
Знаете, есть «новые русские»? А это «новый чех»! Примерно то же самое – то есть из тех, кто из грязи да сразу в князи, минуя среднюю школу и даже подготовительный класс.
Еще вчера мы с паном продюсером обсуждали атаку на небоскребы Нью-Йорка, а сегодня он спустился вниз, чтобы познакомить меня с моим новым «маителем», степень маеты которого для меня я еще не мог себе и представить.

Он подкатил к ресторану на черном, слепящем отраженным солнцем, джипе марки «Мерседес», в сопровождении личного водителя-телохранителя и адвоката – бывшего полковника МВД еще Социалистической и единой Чехословакии. На русском языке бывший полковник говорил с еле уловимым акцентом. Он был предельно вежлив, врочем, как и его шеф – такой же надутый важностью мелкорослый цыганистого вида неуч, как и мой «ведоуци». Может быть, они были даже из одного двора, но Петр разливал пиво, а на этого работали несколько сотен украинских рабочих: он занимался строительством и дом прикупил по случаю, по дешевке.
Так вот, с предельной вежливостью, в переводе так называемого адвоката и финансового советника, новый хозяин нашего дома дал мне понять, что мое присутствие здесь не желательно. Конечно, у вас есть договор, который действителен еще три с лишним года, но вы сами понимаете, что есть масса способов… и мы, конечно, ими воспользуемся, но пока, сразу же вас предупреждаем, что арендная плата будет возвращена к той сумме, что значится в договоре аренды – к сорока пяти тысячам крон в месяц. Более того, должен с прискорбием вам сказать, что и эта цифра будет все время увеличиваться на размер инфляции, это записано в таком-то пункте договора аренды…
Наш первый разговор, сопровождаемый клоунскими экивоками и такими же улыбками, продолжался недолго. А чего время-то зря тратить: насладились шоком, в который я впал при всей своей закалке, и пора ехать дальше… отдыхать и грилевать…
Раскланялись и оставили меня, потрясенного, разевающего беззвучно рот, словно выброшенная на берег рыба, на пороге моего убогого заведения. Это было в пятницу.
А с понедельника, чтобы я осознал серьезность намерений, в доме начали скоропалительный ремонт крыши, и с нее мимо стрельчатых окон ресторана полетела на тротуар всякая всячина. Шум, грохот, облака пыли, «бабье лето», а тут окон не открыть, кому же такое понравится. И пивная враз опустела.
Адвокат поведал мне грандиозные планы нового владельца: превратить мой ресторан в автосервис – каждое из пяти огромных окон станет воротами в ремонтный бокс, кстати, как бы между прочим, сообщил он мне, вместо кинотеатра будет склад строительных материалов, там уже сегодня начаты работы по ликвидации лишних перегородок и декоративных колонн в фойе.

Я провел несколько бессонных ночей, размышляя, бороться ли с наехавшим на меня очередным монстром в блестящем джипе, или сдаться, плюнуть на все и уйти, куда глаза глядят. Меня то охватывала полная апатия и безразличие, то я зажигался какой-то энергичной ненавистью и назло всем хотел продолжать борьбу за свои права, убеждая себя, что договор аренды еще на три с лишним года, а плата за нее в тридцать тысяч подписана до февраля, то есть еще на шесть месяцев, и так далее, и так далее…
 Теплым осенним октябрьским днем 2001 года пудовой гирей вся моя тонкая небесная механика, в образе которой я представлял свое Провидение, была разом раздавлена и сметена: среди безоблачного, бездонной глубины аквамаринового неба, сливающегося на горизонте с морем, названным когда-то для красного словца «самым синим в мире», ракета украинских войск ПВО, игнорируя мелкие мишени, запущенные недоученными вояками с крымского полигона Опук, нашла серебристый силуэт пассажирского лайнера, в котором моя дочь летела из Тель-Авива на свою свадьбу в Новосибирск...
Вежливый обладатель «Мерседеса» через такого же вежливого адвоката и переводчика принес мне свои глубокие сожаления и предложил триста тысяч крон за весь скарб, принадлежащий мне в ресторане. Я машинально кивнул, положил связку со всеми ключами на стол, доехал в этой компании вежливых людей триста метров до ближайшего нотариуса, подписал заготовленные заранее документы и, ощущая бездонную пустоту в том, что называется у некоторых народов душой, вышел на улицу.
В голове крутилась дикая нелепая фраза:

Я стою у ресторана
Жить – противно,
Сдохнуть – рано…

И сам себя тут же поправил: «Я стоял у ресторана…»

Вот и вся история, которая началась очень давно – 24 июля 1985 года в двенадцать часов дня по чукотскому времени в долине реки Укэлаят, что впадает в Берингово море…
Как я уже упоминал, у меня совершенно феноменальная память на даты и числа.