Смычок покрылся еле заметным слоем пыли. Аля не репетировала уже целых два дня – невиданно дело, хорошо, что мама с бабушкой на даче, а она дома, в просторной московской квартире, где пахнет хлебом и молоком. Хорошо, что никто не видит, как ей сейчас не хочется ни хлеба, ни молока.
Два дня назад Аля возвращалась из музыкальной школы. Пятница была почти завершена, вся усталость недели давила на плечи, до-ля-до-до. Аля шла очень взрослой походкой уставшей от всего женщины. Але было четырнадцать, но никто бы так не подумал.
Тот пятничный вечер обещал обернуться традиционным маминым пирогом, бабушка уже, наверное, довязала сиреневый свитер к зиме, и Аля примерит его и даже улыбнется, потом час занятий на скрипке, чтобы успеть до одиннадцати, потом – дневник, книга (пара страниц Экзюпери), сон, сон, сон.
Но проходя через арку с улицы в тихий двор, через который она ходила каждый день к своему дому, Алю окрикнула женщина. По имени. У женщины был легкий немецкий выговор - Алю заставляли заниматься языками также плотно, как и музыкой.
- Вы меня знаете? - спросила Аля одними губами. Ей стало боязно, плечи почти упали на щербатый асфальт, нагруженные еще и страхом. Аля боялась за себя и за скрипку. Ее подарил дядя на двенадцатилетие, это уникальный старинный инструмент, на нем сочинял свои мелодии Великий Верди.
- Брось скрипку. Если не хочешь закончить так же, как я, - проговорила женщина, и подняла рукав свободной кофты. Под рукавом желтели синяки, будто сама смерть тащила ее за собой по миру.
Аля усилием воли заставила себя сбросить оцепенение, оторвать взгляд, от этих ужасающего вида кровоподтеков, и побежать к дому. Сердце застыло на самой низкой до. Найти ключи в глубоком кармане куртки, попасть в металлический кружок домофона, захлопнуть подъездную дверь, отдышаться. Лифт. Ступеньки. Ре-ми-фа. Сердце, не забывайся. Здравствуй, мама. Не хочу. Отстань.
Закрыть дверь в комнату. Убрать скрипку на самую верхнюю полку. Нет, мама, я не поеду с вами на дачу, мне нужно заниматься.
… Аля бежала по синему дну реки, спотыкаясь о пучки водорослей, лавируя между стайками наглых рыб. Дыхание сбивалось на резкое фа, скрипичным ключом вились к поверхности кислородные пузырьки. Убежать, спастись. Позволить ногам двигаться в только им понятном направлении. Сесть. Лечь. Спать…
Дома уже никого не было. Аля, потирая глаза, выглянула в окно – желтый ковер влажных листьев блестел на солнце, как невысохшие масляные краски. Фа-ми-ре. Налить молока. Не выпить молока. Что это было?
Ботинок никак не хотел зашнуровываться, черные веревочки путались и убегали от пальцев. Правая нога, уже полностью экипированная, зло постукивала каблучком по паркету и ждала левую. Пора было идти к Витьке за нотной тетрадью, и пусть попробует ничего не успеть переписать! Посомневавшись, Аля взяла скрипку с собой. Вдруг понадобится что-то Витьке объяснить, а играть на чужом инструменте Аля не любила с детства.
Солнечное октябрьское утро пахло прелыми яблоками, медом, субботой и беззаботностью. Влажные шаги осени оставляли свои следы то на верхушке аляпистого низкого клена, то на потрескавшейся черепичной крыше зоомагазина.
Аля остановилась в арке из дворика на улицу, огляделась по сторонам. Осторожно достала из кофра скрипку и смычок. Посмотрела по сторонам еще раз, вдохнула и коснулась струн. Мотив пришел легко и неслышно, как кошка прошла мягкими лапами по карнизу. Аля играла и слышала, как звук волнами расходится от нее и ударяется в арочные своды, возвращаясь обратно к смычку. Разорванные слезами скрипки звуки сбивались в стаи и кружили над Алиной головой, словно мотыльки. Скрипка пела свою легкую песню, постепенно уставая деревом, металлом, кожей. Пальцы неотрывно плясали над струнами, расставаясь с ними лишь для того, чтобы соскучиться и вернуться вновь. Аля плакала под только что сочиненный мотив. Почему-то ей казалось, что это мотив прощания.
Витька сидел на диване и увлеченно сопел над книгой. Але не хотелось отрывать его, и она стала смотреть, что изменилось в этой комнате со времени ее последнего прихода. Пожалуй, эта герань была поменьше и пахла не так резко, и новых книг целых пять, если не больше. Аля увидела скрипку – темно-вишневого оттенка, словно бы брошенную и забытую на крышке фортепиано. В комнатах детей-музыкантов всегда есть, на что посмотреть, но Але стало жаль эту маленькую простенькую скрипочку, и она затормошила Витьку.
Разбирая ноты последнего домашнего задания Витька попросил Алю дать ему поиграть на ее скрипке. Наследие Верди, только что уютно устроившееся в ямочке между плечом и подбородком Али, моментально перекочевало за спину – «Расстроишь!». Витька, решив, что это такая игра, резво выхватил скрипку из Алиных усталых рук – «Я только попробую».
С блестящими слюдой глазами Аля уселась на диван и старалась не смотреть, но, конечно, все равно смотрела, как Витька вспотевшими ладонями гладит гриф, проводит пальцами по боковым изгибам, вскидывает смычок… И из-под его смычка выходят только скрежет и истошный визг струн, которым очень, очень больно.
- Отдай! – закричала Аля, не помня себя от ужаса и боли за свою скрипку, за все часы, проведенные в мучительном заучивании гамм, за успехи и поражения, которых у них со скрипкой было не счесть.
Но было поздно. Оскорбленный Витька изо всех сил сжал скрипку обеими руками, боль и обида придали ему силы, скрипка изогнулась в печальную волну, струны лопались одна за другой – до-ре-фа-си… Скрипки больше не было.
И не было ничего. Кто-то что-то кричал, извинялся, ругался, плакал, летели мимо лица, люди, руки, платки, улица, листья, не упасть, вставай, нечего реветь, домой..
Краем глаза Аля видела в арке ту самую женщину, с легким немецким выговором, она стояла в стороне и смотрела, как девочка, спотыкаясь и задыхаясь, бежит к дому, держа на вытянутых руках завернутую в белое полотенце переломанную скрипку. Женщина вспоминала себя, разорванную на части, когда соседские мальчишки поймали ее в этой самой арке и долго пинали ногами. Ей было не страшно за себя, но она боялась за скрипку – такой дорогой и ценный инструмент для родителей, единственный друг для нее. Скрипка тогда сломалась. Как и жизнь. Как и жизнь…