Ольга училась в ЛИСИ на архитектора. Она страстно любила свою будущую профессию. Вставала в 5 часов утра, чтобы идти на этюды к Смольному монастырю. Мы росли в одном дворе, ходили в одну школу(я в класс А, она в класс Б), то есть знали друг друга с детства. Я немного рисовала и, естественно, что Ольге пришла мысль ходить на этюды вместе, на что я охотно согласилась.
Мы брали хлеба и молока с собой и шли пешком от Тавриги к Смольному. Безлюдный Ленинград был особенно величествен и просторен. Косые лучи едва вставшего солнца роняли решётки Таврического сада на асфальт. Свежий невский ветер забирался нам под платья, заставляя ускорять шаг. У монастыря мы перелезали через изгородь и располагались на возвышенности, чтобы собор был виден полностью. Я увлекалась тогда импрессионистами. Ольга находила, что моя живопись слишком пёстрая – она была классическим академиком. Это не мешало нам безмятежно и мирно проводить многие часы вдвоём.
Однажды Ольга, отметив наши успехи, предложила поехать на этюды в Новгород. Старинный русский город привлекал её своей архитектурой. Ну а я от путешествий никогда не отказывалась. Приехав в Новгород, мы почувствовали себя в другой эпохе. После европейского императорского Петербурга с его высокими шпилями и прямыми проспектами, Новгород казался одноэтажным, холмистым, очень древним и очень русским. Нам посчастливилось снять комнатку, а точнее келью, в женском монастыре.
Был воскресный день, и мы, отдохнув немного, пошли на вечернюю службу в собор при том же монастыре. Служба уже началась. В соборе пахло свечами и ладаном. Богородица тускло светилась в киоте. Церковный хор из десяти, не более, человек стоял перед апсидой лицом к прихожанам. Моё внимание сразу остановила на себе монахиня лет тридцати восьми, голос которой выделялся из хора своей глубиной и силой. Это был грудной, низкий голос, совершенно завораживающий. И внешность монахини была необычна: на оливковой коже лица огромные серые глаза. Лик строгий, почти суровый. Такими представлялись мне древние русские княгини.
Она пела. И голо её, свободно льющийся подобно могучей реке, обволакивал меня, околдовывал, уводил из двадцатого века в глубь времён. Казалось, пела сама вечность. Душа России. Никогда раньше не слыхивала я такого голоса.
– Ольга, какое чудо, правда – эта монахиня? Мы должны подойти к ней! Певчая собиралась уже уходить, мы нагнали её в дверях для служителей собора.
– Постойте! Вы так прекрасно пели. Как Ваше имя?
– Ефимия, – ответила она, подняв на нас свои свои огромные серые глаза на оливковом лице так, что у меня заколотилось сердце, – Но я должна идти, простите. Спасибо за доброе слово.
И она скрылась. Ни улыбки, ни пожатия руки. Лишь длинные одежды её мелькнули за углом монастыря. Но её голос продолжал звучать во мне, и её взгляд стоял передо мной, останавливая моё дыхание.
– Ольга, я влюблена. Ты слышала этот голос? А имя: Ефимия. Почти как древнегреческий ефимниум – рефрен гимна. Она понимает толк в жизни, хотя и ушла от мира. Какая женщина, а!
Мы вернулись в свою келью, переполненные необычными ощущениями. Там стояла одна полуторная железная кровать. Нам дали ещё раскладушку, но Ольга не захотела её раскладывать и предложила лечь вместе. Признаться, лежать было тесновато, мы невольно касались друг друга.
– Ефимия, наверное, живёт в этом монастыре. Может, в соседней келье. Если бы она пришла сюда, чтобы ты сделала? – спросила меня Ольга.
–Мне становится тепло, когда я думаю о ней. Я бы стала целовать ей руки и предложила бы наше ложе. Она, по-видимому, знает много секретов жизни. Ведь голос – это зеркало нашего духа...
Тут я почувствовала трепет Ольгиного тела и её слёзы на своей руке.