Первый раз я увидел орех в далеком теперь уже детстве. Конечно замечательная штука. Хотя, в принципе, какая же это штука, совершенно не штука. Однако в детстве все вокруг казалось именно штуками, штукенциями. Это был орех грецкий. Шершавые складки поверхности, каких не бывает в жизни; застывшее волнение; плавные холмики и впадинки; легкое, твердое и удивительное ощущение в маленькой детской ладошке.
Как-то так получилось, что внутреннее содержимое, сердцевина той необычной ореховой скорлупки меня совершенно не впечатлила. То ли плод этот не достаточно вызрел на своей родине, то ли пробрались к нему обманом внутрь паразиты и вредители, но внешняя основательность и красота не шли ни в какое сравнение с рыхлым и подпорченным ядрышком. Да и посмотрите вокруг себя, пройдитесь взглядом по предметам и событиям разным; непременно найдутся такие, видимость от которых гораздо приятнее скрытой под привлекающими покровами сущности.
Иногда солнечный летний день разогревает воздух до того состояния, когда совершенно не хочется, чтобы рубашка дотрагивалась до разгоряченного движением тела. Но именно в этот момент надо куда-то спешить и маленькие капельки пота предательски выступают на поверхность одежды темными, неопрятными пятнами. По пути попадаются редкие куски желанной прохлады, и хочется, чтобы дорога шла именно там под плотными кронами деревьев, под прикрытием теней от домов. А эти кажущиеся уютными кусочки города обычно находятся на другой стороне улицы, автомобили непременно мешают туда перебраться, не поощряют такие переходы и светофоры, горящие совершенно не теми цветами. И вдруг лавочки, лавочки, и одна из них совершенно свободна, и находится в самой уютной тени от какого-нибудь большого и заботливого дерева. Ноги сами движутся к этому месту отдыха, и вот уже приятный ветерок слизывает капельки пота с рук, со лба, с шеи, прохладный поток старается проникнуть под одежду. И если в вас есть благодарность, то можно поблагодарить этот ветер, но разве можно говорить спасибо простому воздуху, это же не принято.
Люди проходят мимо вас, и можно их рассматривать. А что, многие так делают. Вот спешат по делам отдельные мужчины и женщины, зажимают в ладонях серьезные папки и портфели с документами. Вот прохаживаются неспешным прогулочным шагом пенсионеры. Вот идут и стараются прижать друг к другу руки влюбленные пары. Город живет обычной жизнью, которой жил всегда, и от которой не намерен отказываться. И вот в таком городе, на его лавочке я устроился поудобнее, чтобы увидеть его маленькие частички.
На едва протоптанной тропинке притаившейся между хорошо заасфальтированными дорожками появился человек. Худая фигура, резвые, не останавливающиеся ни на секунду глаза, заросшее недельной щетиной лицо и постоянно движущиеся руки, сдерживаемые стареньким портфелем. Потрепанного вида мужчина в пыльных и штопаных брюках, в держащихся на самодельных застежках и веревочках ботинках. Не доходя до меня шагов десять, человек интенсивно замахал руками, стал мне что-то кричать, но вскоре подошел ближе и тут же сел на свободный край лавочки. Слова вылетали из него с такой быстротой, что я сначала совершенно нечего не понимал. Однако, находясь в явном равновесии с этим местом, с этим летом и временем, я не стал останавливать говорящего, не стал уходить, а просто решил подождать, наблюдать за ним, как за прохожими, как за травой, как за шелестящими листьями.
Мой внезапно появившийся «приятель» положил на свободное пространство лавки потрепанный портфель и достал из него маленькую афишу, с изображением баяниста и его инструмента. На листке было имя, фамилия и какие-то достоинства музыканта. Мужичек, улыбаясь, стал объяснять мне устройство баяна, его особенности и главное объявил его вес. О тяжести этого инструмента мой небритый приятель упоминал неоднократно и очень красноречиво. Видно было, что свойство это он испытал на себе неоднократно. Сбивчиво и быстро он поведал мне о соседних губернских городах: о Саратове и Саранске. Как-то они ему не очень приглянулись. Я стал потихонечку понимать, что человек этот имеет какое-то отношение к выступлению баяниста и к некой местной гастрольной деятельности. Он поведал мне, что он может играть на баяне даже в нетрезвом виде, и даже хорошо выступать, выступать великолепно, потому как опыт дело постоянное и нажитое многими годами его личное достояние. В подтверждение этого, небритый товарищ вновь извлек из портфеля теперь уже тоненькую школьную тетрадку и раскрыл ее, поднося ко мне ближе и ближе. Тетрадь эта представляла собой книгу благодарственных записей: несколько абзацев, печать, еще немного хвалебных записей и снова печать. Мужчина с наслаждением стал читать благодарственные слова, суть которых сводилась к тому, что разнообразные коллективы больниц, библиотек и других учреждений с упоением слушали выступления талантливых баянистов, затронувших их лучшие душевные струны. Он читал и делал ударение на своей фамилии и говорил, что вот тут написано и про него.
Я слушал, не высказывая особого удивления или интереса, просто слушал. А мой разговорчивый собеседник все делал попытки заинтересовать меня. Он внезапно отвлекся и прошелся по всем политическим деятелям прошлого и настоящего и охарактеризовал каждого из них «проходимцем и подлецом». Он рассказал о многих начальниках родной губернии, с которыми ему приходилось иметь дело. И тут тоже добрая половина этих достойных мужей оказалась «известными прохиндеями и никчемными людьми». Вот снова его рука полезла в знакомый портфель и еще раз извлекла оттуда известную уже афишу. Я смотрел и ждал, чем завершится это внезапно появившееся «чудо». А мужчина говорил и говорил, то, набирая обороты, то, затихая до шепота. Он высказывал множество предположений о моей профессии, месте рождения и увлечениях. Он говорил о таинственности моих глаз, он решительно предупреждал, о том, что мои волосы будут нравиться многим женщинам. Мужичек рассказал, как он в свое время пострадал от завистников, пристрастия к вину, слабости по части женского пола и попал из-за этого практически в ссылку в отдаленный район губернии, что на время оторвало его от культурных особенностей губернского города. Люди шли по дорожкам, спешили и прохаживались, улыбались и держались за руки, а мой внезапный приятель не умолкал ни на секунду.
Рядышком с нами пробежал его очевидный приятель, собирающий бутылки и банки из-под парковых скамеек. Мой собеседник поздоровался с ним и сказал тому, что куренье вредно, что курить с ним рядом можно, но дым стоит выдыхать подальше от него и от меня. Дальше? Дальше все как-то быстро закончилось. Я так и остался молчалив. А мой собеседник, не разгадав моего имени и занятий, но, признав во мне очень хорошего человека, встал со скамьи и попросил помочь ему четырьмя рублями для поправки здоровья. Он сказал, что деньги на троллейбус у него есть, а вот на «опохмелку» решительно не хватает именно четырех рублей. И этого вспоможения давно ждет он и еще один его друг, который тоже очень хороший человек. Ну, как ни дать денег человеку, устроившему для меня такое представление. Счастливый мужичек, зажав мелочь в одной руке и подхватив свой портфель другой, пошел дальше. Он остановился еще пару раз у лавочек с дамами, но, не найдя с ними общего языка, зашагал быстрее и вскоре совсем скрылся из виду.
Полуденное солнце светило со свойственным ему летним накалом. Тень выпустила меня из своих уютных, прохладных объятий, и я двинулся по своим делам, выпуская из тела маленькие потные капельки. Шел и думал; думал о том, что я хороший человек, что у меня умный взгляд, целые еще волосы и солидная молчаливость. Как немного надобно человеку, чтобы хотя бы на время понравится самому себе…