Слушай, Израиль!

Книга первая романа-трилогии «Это тяжкое воскресение»

       …ибо страшно будет то, что Я сделаю для тебя.
       Исход (XXXIV – 10)
       
       …сыновья ваши, которые не знают ныне ни добра, ни зла, они войдут туда…
       Второзаконие (I – 39)
       
       А в городах сих народов, которые Господь, Бог твой, дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души.
       Второзаконие (XX – 16)

Пролог

Вне времени
       Исторгнутый из двенадцатимерного пространства, Лучезарный обратил свое прекрасное лицо туда, где остался его Отец, и в гневе прокричал:
       - Люди, находящиеся в теле животного и заключенные в огромный круг жизни на Земле, не выдержат твоего испытания!
       Уже тише – самому себе, потому что кричать в пустоту не имело смысла, - он сказал:
       - Я приду к ним под именем твоим, я запечатлею на камне праведный закон твой, но они, ослепленные завистью и гневом, признавая тебя на словах, но не в душе своей, будут вершить страшные злодеяния, противные твоему закону. Они будут убивать, прелюбодействовать, лгать, завидовать, и всё это – с именем твоим. Они останутся рабами до конца своих коротких земных дней.
       Лучезарный вновь обратил лицо свое в сторону, где Отец навсегда остался закрытым от него, и прислушался. Ответом ему было молчание.
       
Много веков спустя
       Высокий суд готовился вынести решение.
       Бывший губернатор, а по совместительству и епископ Юкатана аделантадо Франсиско прибыл из Мексики в Мадрид в связи с тем, что монах-францисканец брат Франсиско Тораль, назначенный в Юкатан в качестве епископа папой Адрианом, обвинил аделантадо Франсиско в узурпации должности епископа и инквизитора. В бумагах, представленных братом Торалем, говорилось о том, как аделантадо Франсиско чинил препятствия приемщику, прибывшему для того, чтобы отобрать у губернатора принадлежащих ему индейцев под королевское покровительство согласно цедуле императора, а также о жестокости испанских солдат под командованием капитанов аделантадо Франсиско, проявленной против индейцев в Юкатане.
       «…Испанцами были получены сведения о волнении жителей Йобаина, селения Челей. Они захватили знатных индейцев, заперли в одном доме в оковах и подожгли дом. Их сожгли живыми, с наибольшей в мире бесчеловечностью. И говорит это Диего де Ланда: он видел большое дерево около селения, на ветвях которого капитан повесил многих индейских женщин, а на их ногах повесил их собственных детей. В том же селении и в другом, которое называют Верей, в двух лигах оттуда, они повесили двух индианок – одну девушку и другую, недавно вышедшую замуж, - не за какую-либо вину, но потому, что они были очень красивыми, и капитан опасался волнений из-за них в испанском лагере, и чтобы индейцы думали, что испанцам безразличны женщины.
       В провинциях Кочвах и Чектемаль испанские солдаты совершали неслыханные жестокости, отрубая носы, кисти рук, руки и ноги, груди у женщин, бросая индейцев в глубокие лагуны с привязанными к ногам тыквами, наносили удары шпагой детям, которые не шли так же быстро, как их матери. Если те, которых вели на шейной цепи, ослабевали и не шли, как другие, им отрубали голову посреди других, чтобы не задерживаться, развязывая их…»
       Король приказал рассмотреть это дело и свершить правосудие брату Педро де Бовадилья, провинциалу Кастильи, но тот, сказавшись больным, доверил рассмотрение процесса брату Педро де Гусман, человеку ученому и испытанному в делах инквизиции. Со стороны обвинения выступил свидетелем монах-франсисканец Диего де Ланда – настоятель монастыня Сан Хуан де лос Рейес в Толедо, который отправился миссионером в Юкатан в августе 1549 года от рождества Христова. Монах подтвердил, что видел собственными глазами всё, описанное в бумаге брата Франсиско Тораля, но заявил при этом, что аделантадо Франсиско не совершал ни одной из этих жестокостей и не присутствовал при них. В свою очередь, аделантадо Франсиско оправдывал испанских солдат и капитанов, говоря, что их было мало, и они не смогли бы подчинить столько людей, если бы не внушили страх ужасными карами. Он привел пример из истории – приход евреев в землю обетованную с большими жестокостями по повелению божию. Аделантадо Франсиско процитировал высокому суду стихи шестнадцатый, семнадцатый и восемнадцатый главы двадцатой Второзакония Ветхого Завета.
       Высокий суд, в состав которого вошли семь ученых лиц королевства в Толедо, - брат Франсиско де Медина, брат Франсиско Дорантес (оба – ордена св. Франсиска), магистр брат Алонсо де ля Крус ордена св. Августина, лисенсиат Томас Лопес, профессор канонического права Уртадо, профессор Священного Писания Мендес, профессор схоластики в Алькала Мартинес – постановил, что аделантадо Франсиско действовал правильно в случаях с аутодафе и других мероприятиях для наказания индейцев. Председатель суда брат Франсиско Гусман дал знать об этом провинциалу Кастильи брату Педро де Бовадилья.
       Аделантадо Франсиско был оправдан, но, обремененный годами и трудами, умер в Мадриде, оставив в далеком Юкатане свою жену – донью Беатрис, а также сына – дона Франсиско Монтехо, который и стал губернатором Юкатана, водворившись в городе Сант-Франсиско, основанном его славным отцом.
       

       Глава 1
       
       Собирать манну небесную по утрам было делом обычным, уже давно никто не удивлялся этому, но Иуда из колена Вениаминова изумлялся всякий раз, трогая руками мелкую нерукотворную крупу, рассыпанную на чахлой пустынной траве и высохшей от зноя земле. Собирали ее утром, когда холод еще не отпустил растрескавшуюся землю, и однажды Иуда, когда ему было семь лет, с вечера убежал из отцовского шатра, чтобы ночью увидеть, как появляется манна. Он сидел очень долго, сильно продрог, хотя накинул на свою рубашонку старый отцовский плащ, но манны, да и самого утра, так и не дождался. Когда он, уже синий от холода, вернулся в шатер, отец не спал. Узнав, что Иуда бегал за пределы стана, в пустыню, он снял с сына ветхий кожаный плащ, протертый в некоторых местах до дыр, и отстегал своего первенца старой вервью, которой привязывали непослушных шкодливых коз. Было больно, Иуда плакал, переполошив домочадцев, затем отец, покончив с первой частью воспитания сына, посадил Иуду на старую кошму, свернутую рулоном, присел на корточки против него и внушительно произнес:
       - Ты, Иуда, сын Нахума, - великий грешник. Если бы Господь увидел тебя в то время, когда рассыпал манну небесную, ты был бы поражен насмерть, потому что никто не может увидеть Господа и не умереть.
       - А Моисей? – не унялся хнычущий Иуда. – Все говорят, что он разговаривает с Господом.
       - Моисей – пророк, - ответил ему отец, сдвинув брови. – Только он может видеть Господа и разговаривать с ним.
       - И даже первосвященник Аарон не может? – уточнил Иуда.
       - Даже Аарон не может, - кивнул отец.
       - А как зовут Господа? – не унимался Иуда и тут же получил от отца не сильную, но обидную пощечину. Лицо отца побледнело.
       - Ты по малолетству не понимаешь, какой грех совершаешь, но я ударил тебя по лицу, чтобы ты запомнил навсегда: имя Господа нельзя произносить никогда.
       «Значит, имя у Господа есть, и я когда-нибудь узнаю его», - подумал Иуда.
       Отец шумно поднялся, выпрямившись во весь рост, и обернулся к жене, которая не спала, но лежала тихо, боясь шевельнуться.
       - Завтра надо будет принести жертву за грех, ибо Иуда – наш первенец, ему продолжать мой род, и я не хочу, чтобы Господь оставил его.
       Все улеглись спать, Иуда тоже успокоился. Завтра он вместе с родителями и двумя младшими сестрами пойдет к скинии завета и увидит, как совершается жертва за грех.
       Ночью мать ничего не сказала отцу, боясь перечить, но утром, выждав, когда отец повеселеет, позавтракав овечьим сыром и лепешками из манны небесной, осторожно заметила:
       - Не обязательно приносить жертву за грех, можно принести мирную жертву. Иуда не согрешил, он только собирался сделать это по незнанию.
       Иуда, подслушавший этот разговор, быстро сообразил: жертва за грех (кроме головы, ног, жира и внутренностей, которые сжигаются на жертвеннике) достанется священникам, а мясо мирной жертвы останется у отца, и вся семья будет есть мясо. Правда, еще надо будет оставить священникам, совершающим мирную жертву, правую лопатку овцы, но это уже неважно, главное – у них будет вкусная похлебка из баранины и мясо, обжаренное прямо на огне. Иуда представил, как он наестся до сонного состояния, и у него сладко заныло в животе. Теперь все зависело от того, что скажет отец.
       - Молчи, жена, - сказал отец, но Иуда понял, что тот задумался.
       - Иуда – наш первенец, и я не хочу лукавить перед Господом, - сказал отец сам себе после долгого молчания, но предложение жены не давало ему покоя. – Я пообещал Господу, что принесу жертву за грех, и должен исполнить обещание.
       - Ты не пообещал, а только сказал себе: «Надо принести жертву за грех», - осторожно начала жена тихим голосом. – Вот сейчас пообещай Господу, что совершишь мирную жертву, и исполни обещание.
       Отцу хотелось так сделать, но он подумал, что тогда выйдет, будто он послушал совета жены, а сам ни до чего умного не додумался, и он сказал:
       - Отведем жертву к священникам. Как они решат, так и будет.
       Больше мать к нему не приставала.
       Отец прошел в загон для скота и выбрал однолетнего овна без порока. Мать искоса наблюдала за ним, делая вид, что занята одеванием детей. Отец Иуды был одним из начальников рода Вениаминова, и ему положено было приносить в жертву за грех козла. Мать успокоилась, но зря: отец был себе на уме. Грех совершил Иуда, который не был начальником, и потому отец решил отвести к скинии собрания овна. Если священники скажут, что необходима жертва за грех, он принесет за грех простого человека из народа израилева овна, как положено по закону, если нет – его же, но только уже как мирную жертву.
       К скинии собрания собрались идти почти все, за исключением самой младшей сестры. С ней останется Игал. Игал - раб отца. Должник отца из рода Ефремова отдал сына своего за долг, который не в силах был оплатить. Игал старше Иуды на шесть лет, один год он уже прожил в доме иудиного отца, через шесть лет он исполнит долг своего отца перед отцом Иуды и будет свободен. Когда все уже собрались и только ждали команды отца, Иуда подошел к Игалу, который приглядывал за младшей сестренкой.
       - Игал, а ты не хочешь увидеть приношение жертвы Господу?
       - Я уже видел, - улыбнулся Игал и потрепал Иуду по голове.
       Он был добрым и умным, этот Игал, часто рассказывал Иуде про Египет, хотя сам родился уже в пустыне. Иуде было жаль, что Игал не увидит жертвоприношения, но, убедившись, что Игал не расстроен и продолжает улыбаться, подавил в себе жалость и с готовностью выбежал из шатра на зов отца.
       Отец взял с собой осла, и мать осторожно улыбнулась, отвернувшись: взял осла, значит, мясо повезут обратно. Чтобы подойти ко входу во двор скинии, им пришлось проходить через стан ополчения колена Иудина. Иуда бежавший рядом с отцом, держась за ухо овна, спросил, подняв голову:
       - Когда я вырасту, я буду в стане иудином?
       - Нет, - ответил ему отец. – Ты останешься в стане вениаминовом. Просто имя твое такое же, как у родоначальника другого колена израильского.
       - А кто назвал меня так?
       - Имя человеку дает отец его.
       - Значит, ты?
       - Я.
       Иуда подумал о том, что, если у Господа тоже есть имя, то у него тоже есть отец, но промолчал, вспомнив о ночной пощечине. Он смотрел на мужчин из колена Иудина и завидовал им. Они ходили с мечами на поясе, хотя войны не было. Иудин отец тоже имел меч, но цеплял его на пояс очень редко. Когда Иуда вырастет, он тоже станет воином, будет носить меч на поясе, и все будут его бояться.
       Они вошли во двор скинии и остановились. Навстречу им вышел священник. Увидев Нахума с домочадцами, ослом и овном, священник распростер руки:
       - Мир дому твоему, Нахум, сын Авидана. Ты пришел, чтобы принести мирную жертву?
       - Ты не спросил меня, а сам сказал это, - ответил Нахум священнику.
       - Кто знает Нахума, сына Авидана, тот знает, что нет греха в доме его. Даже раб в доме Нахума живет как родной сын.
       Нахум покосился на жену свою, но она спрятала глаза. Тогда он молча возложил руку на голову овна и посмотрел на небо. Священник пошел за полог скинии и вынес оттуда большой нож и медный сосуд для сбора крови. Иуда заворожено следил за действиями взрослых, когда услышал чье-то дыхание возле уха. Обернувшись, он увидел мальчика старше его года на три-четыре. Лицо мальчика было перекошено на одну сторону и одно плечо было выше другого. Иуда испугался и смотрел на мальчика, открыв рот.
       - Они сейчас убьют его, - сказал мальчик.
       - Это жертва, - пояснил Иуда мальчику: такой большой, а не знает.
       - Я каждый день здесь бываю, - сказал мальчик и сморщил свое страшное лицо, когда отец Иуды повел овна к месту заклания. – Они плачут, когда их убивают. Я не буду смотреть.
       «Как они могут плакать, ведь они – овцы», - подумал Иуда, глядя вслед страшному и странному мальчику. Мальчик ушел вглубь двора скинии, а Иуда обернулся к отцу, чтобы ничего не пропустить.
       Нахум подвел овна к жертвеннику, вернее, подтащил, потому что овен, почуяв запах крови, заупрямился. Иуда издалека заметил, как дрожат его ноги. Нахум отвязал вервь с шеи овна, держа его другой рукой за загривок, священник стоял рядом, в руках его были нож и медный сосуд. Нахум резким движением свалил овна на землю перед жертвенником, наступил ему коленом на бок, принял из рук священника нож и поднял голову вверх.
       - Жив Господь, Бог наш! – прокричал он небу и полоснул ножом по шее жертвы.
       Иуда пропустил этот момент, потому что смотрел в небо, ожидая увидеть Господа, но в синем небе никто не показался. Когда Иуда опустил взгляд к жертвеннику, всё было кончено: отец придерживал овна, ноги которого бились в судороге, священник собирал кровь в медный сосуд. Потом отец молча смотрел, как священник обмакивал пальцы в кровь и мазал ею четыре больших рога, торчащих из четырех углов жертвенника. Когда отец отрезал овну голову, ноги и стал снимать с него шкуру, к Иуде опять подошел страшный мальчик. Смотреть, как отец снимает шкуру с овна, было неинтересно, и Иуда обратился с вопросом к страшному мальчику:
       - Кто ты?
       - Амрам, - просто ответил тот.
       Ответ его Иуде не понравился, и он назвал себя полным именем:
       - Я – Иуда, сын Нахума сына Авидана из рода Вениаминова.
       - Я – левит, - опять просто сообщил мальчик, поняв, что Иуда хочет знать, из какого он рода.
       Глаза Иуды округлились:
       - Твой отец – священник?
       Мальчик отрицательно покачал своей страшной головой, отчего одно его ухо коснулось плеча, расположенного выше другого и ближе к шее:
       - Мой отец, мои старшие братья возят брусья и пологи скинии, когда стан уходит вслед за Господом, а я собираю дрова для жертвенников. Мы – слуги Господа.
       Иуда хотел спросить у Амрама, отчего он такой страшный, но подумал, что это, может быть, случилось оттого, что Амрам увидел Господа и был наказан за это. Помня о пощечине, он не спросил об этом, но от любопытства все же не удержался:
       - А ты видел ковчег завета?
       - Он в походе прикрыт пологами, и только шесты его видны.
       - Вы же разбираете шатер скинии, значит должны видеть ковчег, когда он еще не закрыт.
       - Мои братья и отец разбирают брусья и пологи двора скинии. Сам шатер разбирают другие левиты.
       Иуда смутно помнил последний переход, который состоялся более года назад, но все равно похвастался:
       - А мой отец всегда сам разбирает и собирает наш шатер. Когда я вырасту, я буду помогать ему.
       - Сыграем в кости? – предложил Амрам.
       Иуда посмотрел на отца. Тот уже выпотрошил овцу, вывалил на дрова, сложенные на жертвеннике, внутренности, жир и протянул нож священнику, стоящему рядом:
       - Возьми удел свой от Господа.
       Священник только развел руками:
       - Все знают щедрость твою, Нахум, и потому сам удели священнику.
       Отец стал отрезать правую лопатку овцы, щедро прихватывая большие куски мяса.
       - Больше ничего интересного не будет: священник сожжет внутренности, а твой отец разделает мясо, чтобы унести его домой, - сообщил Иуде Амрам. – Сыграем в кости?
       У Иуды было несколько косточек из овечьих суставов, которыми играют все мальчишки, - Игал подарил ему, - но он оставил их в тайнике у шатра. Амрам догадался и предложил:
       - У меня их много. Я тебе дам, сколько ты хочешь, и ты будешь играть ими как своими.
       Они прошли в дальний угол двора скинии, Амрам достал из-под старой дырявой кошмы, лежащей у самой ограды, красивый мешочек из отделанной овечьей шкуры, сшитый воловьими жилами, и высыпал из него кости. Столько добра Иуда никогда не видел.
       - Откуда у тебя столько?
       - Я их беру за пределами стана, куда ссыпают пепел жертв, - похвастался Амрам.
       - Ты ходишь за стан, и отец не ругает тебя? – изумился Иуда.
       - Я выношу туда пепел, - гордо пояснил Амрам.
       - А меня возьмешь туда? – попросил Иуда.
       - Ты еще маленький, - сказал Амрам, смерив Иуду взглядом, но затем смилостивился: - Приходи, если отец разрешит.
       Они поиграли немного, пока отец Иуды разделывал овцу. Иуда думал, что он сможет обыграть Амрама, ведь у того одна рука короче другой, и один глаз в сторону смотрит, но не выиграл ни разу. Обидевшись, он сказал:
       - В твои кости свинец залит.
       Амрам улыбнулся, отчего лицо его стало еще страшней, и покачал своей несуразной головой из стороны в сторону:
       - Кости мои падают так, как я хочу. Я думаю заранее, и они падают.
       Иуда попробовал: подумал, что его кости нужно лечь на ребро, кинул ее, но она упала плашмя. Амрам взял ту же кость и четыре раза кинул ее. Четыре раза она встала на ребро. Пятый раз он подумал и сказал:
       - Сейчас она ляжет плашмя.
       Так оно и случилось.
       - А как ты научился? – спросил Иуда.
       - Не знаю, - пожал своими неровными плечами Амрам. – Всегда умел.
       Когда отец погрузил куски мяса на осла, Иуда попрощался со своим новым товарищем:
       - Мир дому твоему. Куда мне прийти?
       - Приходи к скинии в любой день, когда солнце перейдет середину неба.
       Когда возвращались, Иуда уже не обращал внимания на воинственных мужчин иудиного племени, все его мысли занял новый приятель. Иуда даже подумал, что Амрам не такой страшный, если смотреть на него долго и привыкнуть.
       
       Глава 2
       
       Наевшись мяса, Иуда дождался, пока отец разрешит закончить трапезу, вышел из шатра и уселся на обломок старого бруса, лежащего возле верхнего жернова. Посмотрев на солнце, он определил, что оно уже перешло середину неба. Завтра, в такое же время, он отпросится у отца и пойдет к Амраму. Он уже большой, и сам может ходить среди других ополчений.
       Из шатра показался Игал. Он тоже наелся досыта, присел со счастливым лицом на обломок бруса рядом с Иудой и шумно отрыгнул. Иуда так не умел. Когда вырастет, обязательно будет отрыгивать так громко.
       - А я лепешки не ел, - только мясо, - похвастался он Игалу, разомлевшему от еды и солнца, сидящему с закрытыми глазами.
       - Пренебрегать едой Господа – грех, - внушительно проговорил Игал и хитро поглядел на Иуду, приоткрыв один глаз.
       Иуда насупился: всё хорошее – грех. Есть сколько угодно мяса можно только сегодня, в день жертвы, и если съесть лепешки, мясу в животе места будет мало. Завтра, когда жареного на костре мяса не будет, мать сварит баранину в котле, и он съест много лепешек с похлебкой - и за сегодняшний день, и за завтрашний. Игал молчал, не открывая глаз, и Иуда решил расшевелить его:
       - Расскажи про Египет.
       - Я тебе уже все рассказывал, - отмахнулся Игал.
       - Ты не рассказывал про то, как брали золотые вещи у египтян, - солгал Иуда.
       - А откуда же ты об этом знаешь? – Игал опять хитро поглядел на Иуду одним глазом.
       Иуда понял, что попался, и тут же оправдался:
       - Я забыл.
       Когда Игал рассказывал про Исход, голос его становился похожим на голоса старцев. Вот и сейчас он начал хрипло, прерывисто:
       - Когда Моисей уводил народ свой из Египта, он сказал людям: «Берите у своих соседей-египтян на время золотые и серебряные вещи. Пусть они думают, что вы вернете их обратно, когда помолитесь в пустыне и возвратитесь в Египет, но вы не возвратитесь и золото останется вам…»
       Иуда уже слышал эту историю, но сегодня он взглянул на нее по-новому.
       - Они ведь лгали? А отец говорит: «Никогда не лги», - прервал он Игала.
       - Зачем прерываешь меня? – проговорил Игал обычным тоном, обидевшись. – Не буду рассказывать.
       - Я боялся, что забуду, о чем подумал, - просящим тоном заскулил Иуда.
       - Хорошо, - Игал хотел продолжить, но вопрос Иуды заинтересовал и его. Почесав живот, он стал объяснять:
       - Людям так сказал сделать Моисей, и на них нет греха, они только слушались его.
       - А на Моисее есть грех за это? – тут же спросил Иуда.
       - И на Моисее нет греха, потому что так ему сказал Господь, - назидательно проговорил Игал, радуясь, что так ловко разобрался в сложном вопросе.
       - А на… - начал Иуда и осекся, оставшись с открытым ртом.
       Игал, догадавшись, о чем хотел спросить Иуда, испуганно поглядел на полог шатра.
       - Не буду тебе ничего рассказывать, - сказал он и опять закрыл глаза.
       Провинившийся Иуда сбегал к своему тайнику и принес оттуда кости:
       - Давай, сыграем?
       Игал хотел отказаться, но, приоткрыв глаза, удивился и уселся ровно, выпрямив спину:
       - Откуда у тебя столько?
       - Мне друг подарил. Он из колена левитина.
       - Левиты – бездельники, они от нас кормятся, - презрительно сказал Игал.
       - А отец говорил, что они – слуги Господни.
       Игал промолчал: авторитет хозяина был для него значительней, чем случайно подхваченный где-то чужой разговор.
       Иуда подумал, что сейчас кость должна встать на ребро, сказал Игалу: «Сейчас встанет на ребро» и бросил. Кость встала на ребро.
       - Ты где научился? - Игал сделал вид, что удивился.
       - Всегда умел, - ответил Иуда словами нового знакомого, пыжась от гордости.
       Он еще десять раз подумал и бросил, кость ни разу не встала на ребро, и он охладел к игре. Из шатра вышел отец:
       - Игал, принеси воды.
       - Мне можно пойти с Игалом? – спросил у отца Иуда.
       - Иди, - разрешил отец, - только не будь простым спутником, раздели с ним жребий его.
       
       На следующий день Иуда отпросился у отца прогуляться по станам израилевым, и тот разрешил ему:
       - С тобой пойдет Игал, он присмотрит за тобой.
       Иуда не сказал отцу, что собирался с Амрамом пойти за пределы общего стана, и теперь, по дороге к скинии, думал, как объяснить все Игалу. Он не считал, что солгал, ведь отец не спросил его, собирается ли он туда. Покрутившись возле скинии, Иуда издалека заметил неровную походку своего нового приятеля и замахал рукой. Когда Амрам подошел, Игал изумленно посмотрел на него, но ничего не сказал, кроме «Мир дому твоему».
       - Сейчас пойдем? – спросил у Амрама Иуда, не уточняя, куда.
       - Мне надо в стан зайти, - сообщил Амрам, склонив свою безобразную голову набок.
       - Я никогда не был в стане левитов, - сказал Игал, и они пошли втроем.
       Когда Амрам зашел в шатер отца своего, Иуда кивнул на загородку для овец:
       - У них все есть, а ты говорил, что они от нас кормятся.
       - Левитам мы отдаем всё первородное от любого скота, а за своих первенцев платим серебром.
       - И за меня тоже платили? – удивился Иуда.
       - И за тебя заплатил отец твой. Все первенцы принадлежат Господу, и мы отдаем это левитам, а еще и десятую часть своих доходов.
       - Но они все равно беднее нас, - заметил Иуда, обратив внимание, что в загоне амрамова отца меньше овец, чем у его отца.
       - Это бедный левит, а есть и богатые.
       - А ты знаешь богатых левитов? – поинтересовался Иуда.
       - Пророк Моисей и его брат первосвященник Аарон – самые богатые среди Израиля.
       - А они тоже левиты? – удивился Иуда.
       - Да, - ответил Игал, и тут полог шатра откинулся, и из него вышел отец Амрама.
       Он выглядел старше отца Иуды, но борода его была меньше, и сам он был мельче, правда, плечи его и лицо были в полном порядке, не то, что у сына. «Интересно, почему рождаются такие дети, как Амрам?», - подумал Иуда. Увидев, что Игал поклонился, приложив руку к сердцу, как того требовал обычай, сделал то же самое. Ему нравилось, что он ведет себя как взрослый.
       - Мир дому вашему, - отозвался отец Амрама, поклонившись в ответ, затем потрепал по голове выскочившего из шатра сына и улыбнулся мальчикам.
       Когда они пошли, Амрам спросил у Иуды:
       - Как зовут твоего брата?
       - У меня нет брата, - ответил Иуда.
       Амрам остановился и посмотрел снизу вверх на Игала.
       - Он из колена вениаминова? Значит, - твой брат.
       - Я из колена ефремова. Я – раб его отца, - пришел на помощь Иуде Игал.
       Амрам ничего не сказал, и они пошли опять, но видно было, что Амраму что-то не понравилось. Игал притих, не понимая, что случилось, а Иуда бросился ему на помощь:
       - Игал живет в нашей семье как сын, - сказал он Амраму в спину.
       Амрам остановился, обернулся и ощерился своей жуткой улыбкой:
       - Мой отец говорит, что нельзя держать рабов из народа своего.
       - Мой отец задолжал его отцу, а отдать нечем, - развел руками Игал.
       Они стояли втроем, друг против друга, наконец, Иуде надоел пустой разговор:
       - Ты обещал отвести на то место, - сказал он Амраму.
       - Мы идем, - сказал Амрам, и они пошли.
       Гора пепла была небольшая, но в ней можно было найти много интересного. Кроме косточек из овечьих суставов, мальчики находили кости и черепа разных животных, особый интерес вызывали черепа волов – большие, с рогами. Амрам поместил один такой череп себе на голову, закатил глаза и стал грозно реветь. Игал подумал, что страшнее от этого он не стал, но ничего не сказал.
       Пока они занимались своими делами, к пепелищу несколько раз подходили люди из стана, набирали в глиняные сосуды пепел, лежавший кучкой отдельно от общего пепелища, и уходили обратно в стан.
       - Зачем им пепел? – спросил у Амрама Иуда.
       - Для очищения, - ответил Амрам, перестав рыться в белесом пепле. – Этот пепел, лежащий отдельно, - от рыжих телиц. Ты видел, как твой отец омывался, когда был нечист перед Господом?
       - Нет.
       - Я видел, - вмешался Игал.
       - В воду для омовения добавляют пепел рыжей телицы, и тогда человек очищается, - пояснил Амрам, а Иуда подумал, что у него появился очень умный друг, который знает даже больше, чем Игал, хотя тот и старше годами.
       Когда мальчишки нарыли достаточно костей для игры, они сели поодаль, на холме, и стали смотреть на огромный Израиль, раскинувшийся своими шатрами до того места, где земля соединяется с небом. Запасливый Игал достал три лепешки, которые он прихватил из шатра. Аппетит у всех был отменный, и они быстро съели лепешки без сыра, молока и даже без воды.
       Игал лег на живот и спросил у Амрама:
       - А ты Моисея видел?
       - Много раз, - ответил Амрам.
       - А я ни разу не видел, - опечалился Игал. – Первосвященника Аарона видел, а вот самого Моисея – ни разу.
       - А он никогда не говорит перед народом, - пожал плечами Амрам. – За него говорит его брат Аарон.
       - Моисей ему разрешает… - глубокомысленно заметил Игал.
       Амрам опять пожал своими неровными плечами:
       - Аарон говорит, что хочет, а когда не знает, что ответить народу, говорит: «Пойду спрошу у брата своего, а он спросит у Господа». После этого хорошо подумает и опять говорит, что хочет, а у брата не спрашивает.
       - Ты богохульствуешь, - сдвинул брови Игал, приподнявшись на руках.
       - Я говорю правду про Моисея и его старшего брата Аарона, а Господа я чту, как и все, - улыбнулся Амрам страшной улыбкой. - Всегда говорит Аарон, а Моисей только молчит. Как скажет Аарон, так и будет.
       Иуда переводил взгляд с одного на другого, не совсем разобравшись, о чем они спорят. Ему надоело, и он спросил у Амрама:
       - А ты покажешь нам Моисея?
       Амрам посмотрел на солнце и ответил:
       - Он скоро пойдет в скинию. Мы можем постоять у его шатра и увидим.
       Решив поглазеть на Моисея, мальчики быстро собрались и пошли к общему стану. Оказавшись неподалеку от богатого шатра из синего виссона, обвешанного синими и красными овечьими шкурами со всех сторон, они стали играть в кости, поглядывая на шатер. Амрамово «скоро» долго не наступало, и Иуда уже хотел уйти с Игалом в стан вениаминов, потому как от голода у него уже живот подвело, и тут к шатру подошли двенадцать крепких мужей из колена Иудина с обнаженными мечами. Двое из них вошли в шатер и вывели под руки старика с седой бородой и седой головой, остальные обступили старца со всех сторон. Процессия медленно направилась к скинии.
       - Он каждый день так ходит? – удивился Игал. – Ему же трудно.
       - Не каждый день, но сегодня ему нужно в скинию.
       - А ты откуда узнал, что он сегодня пойдет? – поинтересовался Иуда.
       - От отца.
       
       В шатер отца Иуда влетел как стрела, пущенная из лука. Отца не было, он бросился к матери:
       - Я Моисея видел! Он старый, и борода у него белая, как у старца Аголиава! У меня теперь костей для игры больше, чем у всех мальчишек нашего стана! Я есть хочу!
       - Игал, разогрей баранью похлебку, - приказала мать рабу, топтавшемуся у входа.
       - Не надо разогревать! – зарычал голодный Иуда. – Я так съем!
       Игал отлил ему холодной похлебки в глиняную миску, а свою долю вынес за пределы шатра, чтобы подогреть на огне. Иуда стал есть, но тут же захныкал, засунув палец в рот:
       - Прилипает!
       - Отнеси Игалу, он подогреет, - усмехнулась мать, продолжая плести коврик из обрывков немытой овечьей шерсти.
       Поздним вечером, уже засыпая, Иуда спросил у отца:
       - А как Моисей разговаривает с Господом?
       - Лицом к лицу.
       «Жаль, что я не могу увидеть лицо Господа и не умереть», - подумал Иуда и заснул. Во сне ему приснилось, что они с Амрамом копались в огромной горе пепла и выкапывали оттуда золотые и серебряные украшения, спрятанные туда египтянами, а в это время на холм, где они днем восседали, поднялся старый-престарый Моисей и стал разговаривать с Господом. Иуда, чтобы не умереть, не смотрел в лицо Господа, а только на его живот. Господь был огромным, а живот его покрывал голубой виссон и много синих и красных овечьих шкур. Амрам посмотрел в лицо Господу, но не умер, а только потерял свое лицо, и плечи его стали кривыми. Иуда хотел вспомнить, какое у Амрама было лицо до того, как он его потерял, но у него не получилось.
       
       Глава 3
       
       Иуда с тех пор стал встречаться с Амрамом каждый день. Отец редко отпускал Игала с ним, и потому Иуда как взрослый бродил с Амрамом среди станов Израиля. Особенно ему нравилось бывать в стане колена Иудина, где бородатые мужчины ходили всегда вооруженные мечами и пиками. В других станах мужчины тоже бывали вооружены, но чаще они занимались обычными хозяйственными делами: стригли овец, уезжали на ослах за пределы общего стана, чтобы запасти дров для очага, ремонтировали оснастку шатров. Иуде было интереснее в иудином стане, он представлял себя воином с мечом на поясе и копьем в руке, а Амраму больше нравились другие станы. Иуда гордился дружбой с Амрамом, потому что его новый друг очень много знал и, хотя драться не любил, дрался хорошо, Иуда уже знает. Мальчишки из стана левииного Амрама знают хорошо и не трогают, а мальчишки из стана данова попробовали его кулаков. Они сначала задирали его, обзывая кособоким, но он, не обращая на них внимания, шел по дановому стану молча. Испуганный Иуда трусил рядом и стал свидетелем интереснейшего зрелища.
       Неудовлетворенные спокойным поведением Амрама мальчишки забежали вперед и остановились, приняв воинственные позы. Амрам тоже остановился, отстранил своей длинной правой рукой маленького Иуду за спину и молча ждал. Самый смелый из мальчишек подошел к Амраму на расстояние вытянутой руки и исполнил обязательный ритуал, предшествующий любой драке: легонько толкнул Амрама кончиками пальцев в плечи, спросив при этом грозно: «Ты кто?». Иуда знал, что в ответ тоже надо было протянуть руки и легонько толкнуть противника пальцами в плечи и тоже грозно спросить: «А ты кто?». После этих слов можно было начинать драку, но, если не очень хотелось драться, можно было продолжать задавать не очень обидные вопросы своему противнику, толкая его в плечи все легче и легче, а затем мирно разойтись. Иуда думал, что Амрам так и сделает, он только боялся, что Амрам не достанет своей левой короткой рукой до плеча соперника.
       Соперник ждал ответа, но Амрам не двигался и молча смотрел ему в глаза. Подумав, что Амрам из-за своего убожества или не понял его, или не знает правил, мальчишка протянул руки, чтобы еще раз продемонстрировать готовность к драке, и тут случилось неожиданное. Амрам странным движением своего кривого тела уклонился от рук соперника и тут же ударил его кулаком пониже груди. Мальчишка согнулся, схватившись руками за живот, Амрам взял Иуду за руку, обошел согнувшегося в три погибели бойца и улыбнулся тем, другим, оставшимся на дороге. Мальчишки, завидев улыбку, от которой лицо Амрама становилось еще страшнее, кинулись прочь, трусливо оставив на поле боя своего товарища. Когда Иуда шел с Амрамом через данов стан обратно, их уже никто не трогал: мальчишки обходили их стороной.
       - Ты хорошо дерешься, - сказал Иуда Амраму после той драки.
       - Сначала я убил свой страх, а потом было нетрудно победить, - непонятно ответил Амрам.
       Иуда тоже решил убить свой страх, чтобы так же хорошо драться, только надо спросить у Амрама, где прячется этот страх. Решив удивить друга, он предложил:
       - Пойдем в данов стан, я приведу тебя к старцу Аголиаву. Он делал скинию и ковчег. Меня и Игала отец водил к нему два раза.
       Амрам тут же согласился, и они, зайдя в стан вениаминов, поев лепешек с овечьим сыром, которыми накормила их иудина мать, пошли к данову стану, к Аголиаву. Игал, закончив всю домашнюю работу, пошел с ними.
       Старец Аголиав целыми днями грел кости на солнышке, ему было скучно, и потому он рад был любому прохожему. Когда Иуда, подошед, пожелал мира его дому, Аголиав достал откуда-то из-за пояса прозрачный камень-кристалл и приставил его к правому глазу, закрыв при этом левый. Аголиав утверждал, что камень помогает ему видеть, но все, кто пробовал поглядеть в камень, утверждали, что сквозь него видно еще хуже, чем без него. Узнав Иуду, Аголиав обрадовался и затряс своей длинной седой бородой:
       - Мир дому твоему, Иуда, сын Нахума! В добрый ли час ты пришел ко мне?
       Иуде нравился весь этот обряд приветствий и вежливых вопросов, но он все время забывал, когда и что нужно говорить. На помощь пришел Игал:
       - Мир дому твоему, отец! Да продлятся дни твои!
       - Сколько Господь даст! – закивал бородой Аголиав и спросил у Игала: - Ты Игал, раб Нахума?
       - Да, отец, - склонил голову Игал.
       - Ты вырос, я тебя не узнал, - голос Аголиава стал жалобным. – Старым стал. А это кто?
       - Левит Амрам, - доложил Игал.
       - Чей сын? – поинтересовался Аголиав.
       Амрам ответил.
       - Не помню, - вздохнул старец. – А сколько зим ему?
       - Тридцать зим, шесть лет и три луны, - не задумываясь, ответил Амрам.
       - Родился в Египте, - удовлетворенно засопел Аголиав. Сидя на специальном седалище, сделанном для него сыном его сына, он откинулся на спинку и прищурил глаза: - Он еще помнит, как мы жили в Египте, как ели виноград, лук, какие там были дыни?
       - Он плохо помнит, - был маленьким, - пожал кривыми плечами Амрам. – Он говорит, что народ Израиля был рабом у египтян.
       - Игал тоже раб, но он не жалуется на свою жизнь, - вздохнул Аголиав. – Многие не хотели уходить из Египта.
       - Зато мы родились свободными, - неожиданно заявил Амрам, и Иуда испугался, что Аголиав рассердится, но тот только опять достал свой камень и посмотрел сквозь него на Амрама:
       - Вы не обрезанные, - ответил ему Аголиав. – Вы забыли, что такое растить хлеб.
       - Я сам собираю манну, - похвастался Иуда. – Я уже большой.
       - Хлеб надо растить в поте лица, - назидательно проговорил Аголиав и еще раз взглянул сквозь камень на Амрама: - Тебя Господь отметил, только не знаю, для худого или для доброго…
       - Ты пророк? – просто спросил Амрам, и старец покачал головой из стороны в сторону:
       - Меня Господь наградил другим талантом.
       - Расскажи, как ты делал скинию и ковчег, - вмешался в разговор Игал.
       - Я рассказывал вам, - ответил Аголиав, но в тоне его не было брюзжания, недовольства, видно было, что он готов рассказать все, что знает, хватило бы жизни этих мальчишек, чтобы все услышать. - Я делал ковчег из дерева ситтим, а покрывал его золотом и делал золотых херувимов на крышке ковчега Веселиил из стана иудина, его Аарон назначил начальником работ. Три зимы тому назад Веселиил упокоился с отцами нашими, ушел к народу своему… - начал Аголиав, глядя вдаль своими подслеповатыми глазами.
       - А сколько херувимов на крышке скинии? – прервал старца Амрам.
       Иуда думал, что Аголиав рассердится, но тот ответил:
       - Два, и лицами они обращены друг к другу.
       - А какие лица у них?
       - Их лица не человечьи, а похожи они на лицо льва, человека и орла.
       Иуда не понял, как одно и то же лицо может быть похоже на лицо орла, человека и льва, но промолчал, а спросил опять Амрам:
       - А откуда Веселиил узнал, какие лица у херувимов?
       - Ему сказал первосвященник Аарон, - пояснил старец. – Веселиил два раза отливал и расплавлял херувимов, пока Аарон не сказал, что теперь они похожи.
       Потом Аголиав рассказывал, как готовились брусья и пологи для скинии, и Амрам заскучал. Это все ему было хорошо знакомо. Когда мальчики, отдав долг уважения старцу, прощались, чтобы разойтись по своим станам, Амрам сказал:
       - Аарон говорит, что нельзя поклоняться золотым тельцам и истуканам, а на ковчеге – херувимы.
       По лицу Игала Иуда догадался, что ему не нравятся слова Амрама. Когда они попрощались и разошлись, Игал сказал:
       - Амрам богохульствует, надо сказать отцу об этом.
       - Не надо говорить, - попросил Иуда. – Ты не богохульствуешь, я не богохульствую. Амрам только говорит. Он тоже любит и чтит Господа. Он только сказал про тельцов и истуканов, а про это все говорят.
       - Херувимы – это херувимы, - задумчиво, как бы разговаривая сам с собой, проговорил Игал, ступая босыми ногами по пыльной дорожке между шатрами (они уже шли среди Вениаминова стана). – Это не тельцы и не истуканы. Сам Моисей приказал отлить их…
       «Аарон приказал отлить их», - подумал Иуда, но вслух ничего не сказал. Он уже научился молчать, когда это нужно.
       
       Когда солнце с каждым днем стало подниматься все выше и выше над землей, отец сказал, что наступает месяц Авив и скоро будет Пасха. Это означало, что Иуда опять вдоволь наестся мяса, а пред тем они будут с отцом искать в шатре квасное, чтобы удалить его из своих приделов. В последний день за неделю перед Пасхой Иуда с отцом искали квасное. Иуда делал это усердно, отец поощрял его, а Игал стоял в стороне и посмеивался. Иуда не знал, чему он посмеивался, но смеялся он не над Иудой – это точно, потому что именно Иуда находил квасное в доме. Правда, отец ненавязчиво подсказывал ему: посмотри за котлом, посмотри за кошмой; но ведь именно он находил маленькие кусочки дрожжевых лепешек из манны небесной, выметал их связанными пучком прутиками и выносил за пределы шатра, где их подбирала собака, отирающаяся подле, будто зная, что сегодня праздник, и ей вынесут кусочки дрожжевых лепешек.
       В день Пасхи они всей семьей, нагрузив на осла дрова, мех с вином, который отец в новом бурдюке закопал в землю сразу же, как отыгралось вино, и только теперь, перед Пасхой, выкопал, вышли к скинии, куда собрались семьи начальников народа изо всех двенадцати станов. Ступить было негде; каждый из собравшихся на большой площади перед входом в скинию закалал свою Пасху на месте, которое выбрал для своей семьи, и относил внутренности, жир овна и кровь его, собранную в медный сосуд, к жертвеннику, где священники сжигали внутренности и жир на огромном костре, а кровью обмазывали роги жертвенника и выливали остаток ее к подножию жертвенника. Священники не принимали от народа положенные им лопатки овнов, потому что сегодня все левиты сами закалали свою Пасху. Остальной Израиль закалывал своих пасхальных однолетних ягнят или козлят у себя дома, обмазав кровью брусья у входа в шатер при помощи пучка иссопа, как предписывал Закон. Есть Пасху должно было обутыми и препоясанными, как в день исхода из Египта, с поспешностью, и ничего нельзя было оставлять на завтра.
       Пока отец разделывал овцу, а Игал раскладывал костер, Иуда стал ходить среди народа и, наконец, нашел, где расположилась семья Амрама, чей отец тоже был начальником в колене левитином. Иуда чинно поздоровался с главой семейства, а потом они с Амрамом ходили среди народа. Они подошли к месту, где расположилась семья Иуды. Мать уже видела Амрама и потому поприветствовала его спокойно, а отец, увидев мальчика впервые, даже прекратил работу, замерев с ножом в руке. Амрам, привыкший к этому, только вежливо поклонился, поприветствовал Нахума и сразу обернулся к Иуде. Оправившись от изумления, отец склонил голову и продолжил дело.
       - Жалко мальчика, он ведь левит, а в священники берут только без порока, - сказала мать отцу, когда мальчики отошли.
       - Священниками становятся только сыны Аарона, - пояснил отец, не поднимая головы. – Все остальные левиты только прислуживают Господу, их порок не мешает этого делать.
       - Жалко мальчика, - повторила мать. – На него смотреть без слез нельзя.
       Иуда с Амрамом бегали среди людей Израиля, справляющих свой главный праздник, и с радостью вдыхали приятный дымок от жарящегося на огне мяса. Когда они вернулись к иудиной семье, овен был еще не готов, зато была готова горлица, которую закалал Игал. Он поймал ее две луны тому назад, кормил все это время и принес в жертву Господу по всем правилам: отнес к жертвеннику, где священник свернул ей голову, надломил крылья и кровью ее окропил роги жертвенника. Теперь горлица была готова, и Игал угощал всех своей первой Пасхой во имя Господа. Приняв из его рук мясо птицы, отец сказал, что Игал уже мужчина, а Иуда подумал, что скоро и он принесет в жертву Господу свою горлицу. Амрам с благодарностью принял от Игала мясо горлицы, съел его и побежал к своим. Нахум сказал ему: «Останься», но он еще раз поблагодарил и сказал, что его ждет отец.
       Когда они ели пасхальную овцу, отец окликал каждого, проходящего мимо, и просил присоединиться к пасхальной трапезе. Многие отказывались, кланяясь и поздравляя с Пасхой господней, но некоторые, по виду из бедных, останавливались, брали из рук отца чашу с вином, из рук матери – пресную лепешку из манны небесной, испеченную накануне, тоже поздравляли с праздником, желали мира дому отца, ели мясо досыта и уходили. Иуда сначала с ревностью смотрел на пришельцев, поедающих мясо, но потом Игал сказал ему, что пасхальное мясо нельзя оставлять до утра, и он перестал жадничать. Тем более, он опять наелся мяса до полусонного состояния, а отец налил ему немного вина, разбавленного водой. Опьянев от еды и вина, Иуда безразлично смотрел на остававшееся мясо, которого было еще достаточно, и думал о том, что сейчас он даже не побоялся бы посмотреть на лицо Господа, если за это он потеряет свое лицо и станет таким, как Амрам, правда, умирать за это ему не хотелось.
       Когда все отдыхали после еды, отец спросил у Иуды:
       - Ты знаешь, почему мы не едим квасного перед Пасхой все семь дней?
       - Потому что нельзя, - ответил Иуда.
       - Когда народ Израиля уходил из Египта, - стал рассказывать отец, возлежа у костра, - женщины даже не успели поставить тесто на дрожжах, и потому все ели пресные лепешки. В память об этом мы и не едим квасного на Пасху господню.
       - А пасхального агнца едим, потому что так приказал Господь, чтобы младенцы израильские не погибли в Египте от болезней, - вспомнил Иуда, и отец одобрительно покивал головой.
       Амрам подошел к ним еще раз, когда стало темно, и они уже собирались в шатер. Было поздно, и многие уже ушли: у кого-то были большие семьи, некоторые объединились по две семьи, и потому мясо у них закончилось. У Нахума еще оставалось кое-что, и Амрам на приглашение иудиного отца вежливо съел маленький кусочек мяса, хотя был уже сыт. Мальчики расстались после того, как Нахум сложил остатки мяса на уголья, чтобы сжечь его.
       
       Глава 4
       
       Через две луны, когда отец сказал Иуде, что ему исполнилось восемь зим, к ним прибежал Амрам и сообщил по секрету, что скоро стан снимется, и они двинутся за Господом дальше, на новое место.
       - Мы пойдем в землю обетованную? – запрыгал от радости Иуда. Он плохо помнил прошлый поход и теперь решил, что в этот раз хорошо запомнит, как всё будет.
       - Откуда знаешь ты это? – спросил у Амрама Нахум.
       - Отец сказал, - Амрам склонил голову к высокому правому плечу. – Спустя седмицу первосвященник Аарон объявит, что Господь указал нам новый путь.
       Нахум поблагодарил Амрама и, когда мальчики отправились в свои каждодневные походы по станам израилевым, он о чем-то тихо переговорил с женою своей, дал распоряжения Игалу и стал потихоньку перебирать домашний скарб, готовя его к дороге.
       Через седмицу и один день, когда наступила святая суббота, по станам прошли глашатаи и прокричали, что Моисей собирает народ израилев к скинии, чтобы объявить волю Господню. Отец постоял, глядя, как жена укутывает в кошму горшок с едой, разогретой на вчерашних углях, - в субботу даже огонь разжигать и подбрасывать в него дрова возбранялось, - затем пошел к скинии, куда уже стекались мужчины всех колен израилевых. На большой площади перед скинией собрания было много народу, мужчины настороженно переговаривались, Нахум подошел туда вместе с людьми колена вениаминова. Он тоже стоял и лениво переговаривался с другими, лакомясь сушеной саранчой, которой его угостили.
       Из-за полога двора скинии вышел Моисей, двое вооруженных мужчин из колена Иудина поддерживали его под руки. Следом показался его брат Аарон в полном одеянии первосвященника, рядом с ним шли четверо вооруженных мужчин, но под руки его не поддерживали: он хоть и был старше Моисея, но выглядел значительно моложе. Последним вышел из-за полога сын Аарона священник Елеазар, с ним рядом был Осия, сын Навина из колена Ефремова, слуга Моисея.
       - Зачем он стоит рядом со священниками? - спросил один вениаминянин из толпы, но ответа не получил.
       Пока мужчины шептались, Нахум рассматривал одеяние первосвященника Аарона. Короткий ефод старца был вышит золотом, в наперснике красовались двенадцать драгоценных камней по числу колен израилевых, золотые кольца с цепями висели на ефоде и наперснике со всех сторон, роскошный кидар из голубого виссона с массивной золотой пластиной красовался на его голове. Издалека не было видно надписи, выгравированной на пластине, но Нахум знал, что на ней были написаны два слова: «Святыня Господня». На груди первосвященника висели урим и тумим – уши и уста Господа.
       Аарон поднял руки, отягощенные золотыми цепями, и все замолчали.
       - Слушай, Израиль! – прокричал визгливым голосом Аарон в тишину, и вдалеке истошно завыла собака. – Жив Господь, Бог наш! Сегодня Господь пришел к Моисею и сказал, что нам нужно оставить место сие и отправиться за ним в путь! Облаком будет он идти пред нами днём и светом негасимым ночью, указывая путь! Спустя седмицу золотые трубы израилевы вострубят поход, и каждый человек божий с домочадцами и скотом своим пойдет в своём ополчении за Господом, Богом нашим! Каждый глава колена, каждый тысячник, каждый сотник, каждый десятник отвечает за людей своих головой! Каждый глава колена израилева должен к исходу седмицы принести в скинию завета господня один талант золота и шесть талантов серебра в уплату за проход по чужим землям! Сыновья исавовы, по землям чьим идти будем, пропустят нас, но за дорогу и воду платить придется серебром и золотом! Идите в шатры свои и собирайтесь в дорогу! Жив Господь, Бог наш!
       Пока Аарон кричал в толпу, Моисей стоял молча, подрагивая седой бородой и теребя руками края богато вышитого плаща из синего виссона. Когда Аарон закончил, он первым, не сказав ни слова, обернулся к народу спиной и пошел ко входу во двор скинии; двое вооруженных мужчин пошли за ним, поддерживая его под руки. Аарон тоже направился к скинии под присмотром вооруженных людей, и только сын Аарона и племянник Моисея священник Елеазар продолжал стоять пред народом, переговариваясь с Осией Навином из колена ефремова. Мужчины тихо роптали, как это было всегда, когда стан снимался с насиженного места. Все прекрасно знали, что кочевая жизнь сама заставляет народ двигаться, - овец приходится выводить на выпас все дальше и дальше, местность вокруг стана уже омертвела, заваленная отбросами, - но сниматься с места никому не хотелось. Слышались разговоры вполголоса о земле, обетованной Господом, которой еще не видно, и неизвестно, когда они увидят её. Нахум не роптал, он сам был начальником, носил знамя рода своего, и теперь поглядывал на сородичей, чтобы пресечь любое недовольство на корню, потому что во время кочевки полная покорность начальнику просто необходима: один недовольный может подбить множество людей к неповиновению, как это уже было. Когда Корей из левитов с братьями Даваном и Авироном из колена рувимова восстали против Моисея, тот попустительством своим дал им возможность собрать вокруг себя воинов более трех сотен, и потом пришлось умертвить Корея, Давана и Авирона вместе с их семьями, кроме того, – каждого третьего из воинов, пошедших за ними. Вопль в стане стоял страшный семь дней, пока жены из стана рувимова оплакивали мужей. Зато потом, когда к скинии привели одного злословящего в опьянении на Моисея, Аарона и самого Господа, а двое свидетельствовали против него, преступника вывели из стана, свидетели положили руки свои на голову его и первыми бросили камни. Нахум считал, что лучше сразу пресечь смуту кровью одного человека, нежели потом заливать кровью стан израильский. Сейчас, когда прошло много времени, Аарон говорит, что сам Господь покарал Корея и других мятежников; Нахум да и другие помнят, как было дело, но молчат: покорность Господу и священникам его важнее правды.
       Через семь дней, после святой субботы, вострубили священники из рода ааронова в серебряные трубы, и стал Израиль собираться в путь. Первым вышел стан Иуды, за ним – стан колена иссахарова. Амрам вместе с левитами шел в средине, Иуда со своей семьей – со станом вениаминовым, девятым по счету. Каждый стан выходил со своими знаменами, Нахум был тысячником, и ему было доверено нести знамя вениаминово. Иуда гордился своим отцом: тот шел впереди всего колена вениаминова со знаменем в руках, с боевым мечом на широком поясе, лицо его, обрамленное смоляными волосами и длинной бородой, было строгим и беспощадным. Таким своего отца Иуда еще не видел. Мать хотела посадить Иуду на осла, везущего брусья шатра, но Иуда воспротивился и шел первое время пешком, но затем устал и занял место на спине осла. Один раз, задремав, он чуть не свалился со спины животного, но потом оправился и больше не засыпал до самой стоянки. На первой стоянке, которую сделали к вечеру, Нахум с помощью Игала быстро собрал навес, которым пользовались для хранения домашней утвари, чтобы под ним ночевали мать и дети. Мужчины собирались провести ночь под открытым небом. На ночь поели запасенных в дорогу лепешек из манны небесной, овечьего сыра. Мать, доставая лепешки, задумчиво проговорила:
       - Закончится хлеб, что делать будем?
       - Уповай на Господа, жена, - улыбнулся Нахум на эти слова ее. – Жив Господь, Бог наш, и в беде народ свой не оставит.
       Перед сном Иуда захотел справить нужду и собрался за пределы стана, но отец остановил его:
       - Игал проводит тебя. За станом опасно.
       Иуда был недоволен, что даже такое простое дело он сам сделать не может, но виду не показал: отец в походе был суров и неповиновения не прощал. Игал, над чем-то посмеиваясь, достал лопатку из мешка с утварью и махнул Иуде рукой:
       - Пошли, воин!
       - А лопатка для чего? – спросил Иуда у Игала, когда они достаточно удалились от временного стана.
       - Откопаешь ямку, сходишь в нее, а затем мерзость свою закопаешь.
       - Зачем? – удивился Иуда.
       - Вокруг стана ночью ходит Господь, нас охраняя, потому мы и закапываем мерзость свою, чтобы он среди нее не ходил.
       - А почему отец сам не научил меня этому? – подозрительно спросил Иуда.
       - А когда он скажет тебе? – опять усмехнулся Игал. – Ты не должен видеть наготы отца своего, я тебе не отец, вот и хожу с тобой.
       Иуда Игалу не поверил, но ямку, сопя, все же выкопал и сделал все, как было сказано ему. Когда, отойдя на несколько шагов, он увидел, что Игал сам стал копать себе ямку, то успокоился окончательно: Игал не обманул его.
       Спал на новом месте Иуда крепко. Утром его разбудили крики, несущиеся от разных концов временного стана:
       - Жив Господь, Бог наш!
       - Жив Господь!
       Дрожа всем телом на холоде, он отвернул рукой полог навеса и увидел, что люди стана – женщины, дети постарше – ходят вокруг и собирают с чахлой травы и с земли манну небесную.
       - Жив Господь! – кричали они, собирая небесную крупу.
       Иуда оглянулся: матери на своем месте не было. «Надо помочь ей, я уже не маленький», - подумал Иуда и стал одеваться, дрожа от холода.
       Когда закончили собирать манну, Игал отобрал большую часть ее и отнес овцам, которые стояли поодаль, привязанные каждая вервью за шею, мать же уселась перебирать оставшееся, чтобы отделить от камешков и комочков земли. Иуда нашел жернов, пыхтя, притащил его и уселся на корточки рядом с матерью, наблюдая, как она работает. Потом мать разрешит ему помолоть крупу, пока он не устанет, дальше все сделает Игал. Странная вещь эта манна: появляется затемно, когда выпадает роса, и только там, где находится стан израилев. Хранить ее до завтрашнего дня нельзя, - пропадает, становится несъедобной, дурно пахнет. Каждое утро надо собирать заново, зато хлеб, испеченный из манны, хранится долго. Странно. А то, что ночью мерзость свою за собой закопали, – правильно сделали, потому что тогда манна на мерзость упала бы и стала бы нечистой.
       - Я сбегаю в стан левитов, к Амраму, когда перемелю манну? – спросил он у матери серьезным тоном, как взрослый мужчина.
       - Дождись отца, – у него спросишь, - ответила мать, не поднимая головы.
       - А где отец?
       - Пошел к центру стана. Моисей всех начальников собирает.
       Иуда пожалел, что не проснулся раньше: тогда он с отцом пошел бы в стан левитов, где находился Моисей, и увидел бы своего друга. Он отошел от матери и подошел к Игалу, который рассыпал неочищенную манну перед овцами. Изголодавшиеся животные с жадностью поедали ее, хрустя зубами.
       - А где вы с отцом спали? – спросил Иуда.
       - Отец не спал почти всю ночь, – караулы проверял, а я спал вполглаза у навеса с мечом в руке, - похвастался Игал.
       - Замерз? – с завистью спросил Иуда: этот меч отец купил для него – своего первенца, но в руки пока ему не давал, потому что мужчиной Иуда станет, когда ему минет тринадцать зим. Скорее бы уже минуло.
       - Замерз, - передернул плечами Игал, и Иуда подумал, что Игал никогда не лжет ему. Иногда шутит, но никогда не лжет.
       Вскоре пришел отец и приказал собираться. Мать была недовольна тем, что даже не успела перебрать манну, не говоря уже о том, чтобы намолоть муку, но смолчала. Главное – до ночи успеть перемолоть манну в муку, замесить тесто и испечь его, иначе все пропадет, а как сделаешь все это в пути? Иуда, пыхтя, понес жернов на место.
       В путь он опять пошел пешком. Перед дорогой наскоро поели, солнце пригрело, ноги сразу стали ватными, и ему вновь пришлось взбираться на осла. Игал шел рядом, подстерегая, чтобы полусонный Иуда не свалился. Иуда находился в полудреме, когда его разбудили громкие крики впереди:
       - Жив Господь! Жив Господь! Жив Господь!
       Иуда окончательно проснулся, но с осла спрыгивать не стал: так было лучше видно. Вот крики донеслись совсем близко – от идущих впереди, и Иуда увидел поодаль чужаков. Они стояли, одетые в незнакомые одежды, на лицах их не было бород, а на головах красовались длинные полотнища, стиснутые обручем по вискам. Чужаки держали в руках поводья, а в поводьях их были животные, которых Иуда никогда не видел: огромные, в три раза больше осла, с длинной шеей и большими горбом на спине, на котором располагалась поклажа. Чужаки стояли молча и смотрели на проходящих израильтян, на поясах их висели длинные кривые мечи, у некоторых в руках были копья.
       - Это сыны исавовы, - пояснил Иуде Игал. – А животные – гамалы, нечистые, их мясо, как и ослиное, есть нельзя. Я уже их видел раньше, в Египте они тоже были.
       Поравнявшись с чужаками, Нахум поднял знамя вениаминово повыше и прокричал срывающимся голосом:
       - Жив Господь, Бог наш!
       - Жив Господь! – громко повторили все три раза, а Иуда успел прокричать только последние два раза.
       Горбатые животные не дергались, хотя крики были громкими. Чужаки тоже не двигались, только руки их были на рукоятях мечей.
       
Глава 5
       
       Долгое путешествие по пустыне привело к окончанию запасов еды: ничего не оставалось кроме манны небесной, которая исправно появлялась каждое утро. Воды тоже не было: допивали остатки прихваченного с собой по дороге, скот начал падать. Люди зароптали.
       Моисей сидел внутри походной скинии, на низком седалище, отчего колени его были на уровне груди. Он молчал, глядя слезящимися глазами на полог из голубого виссона, и мерно жевал беззубым ртом. Елеазар показался в скинии, поглядел на Моисея и сплюнул на пол. Если бы кто-то из народа израильского увидел, как священник плюет в скинии, он бы очень удивился. Из-за спины Елеазара показалась голова Осии Навина:
       - Что делать будем?
       - Приведи того раба, - приказал Осии Елеазар и опустил полог, оставив старого больного Моисея наедине со своими неведомыми мыслями.
       Осия с двумя вооруженными людьми привели раба. Раб был худ и грязен, трясся беспрестанно и заглядывал в глаза каждому. Поймали его в пустыне, куда он убежал от хозяина, из Едомского царства. Язык его напоминал арамейский, и говорить с ним было можно без переводчика. Елеазар коротко махнул рукой, не оборачиваясь к Осии, и тот отпустил стражников. Елеазар приказал пленнику встать на колени, тот понял и повиновался. Тогда Елеазар спросил у него, как называется место, где они сейчас находятся, и пленник ответил:
       - Мерива.
       - Где есть вода? – Елеазар сразу приступил к главному.
       Пленник понял, радостно засмеялся и закивал головой:
       - Есть вода! Есть вода! Близко – полдня идти. Вода истекает прямо из скалы. Есть рядом поселение, но воду никто не запретит брать: ее много в это время года.
       Елеазар понял не все, но главное разобрал: вода есть. И о расстоянии он понял: полдня. Обернувшись к Осии, он приказал:
       - Бери десять стражников, седлайте мулов и разведайте дорогу к источнику. Этого, - Елеазар показал глазами на пленного, - оставьте там. Никто не должен знать, как мы узнали о воде. Стражников возьми надежных, но постарше: никто не должен знать, как мы узнали о воде.
       Осия покорно склонил голову, глядя в землю. Он все понял.
       Когда Осия со стражниками и пленным отбыли, Елеазар поежился, слушая крики недовольных, собравшихся у походной скинии завета. Недовольных становилось все больше и больше. Не выходя из шатра, Елеазар прошел в задние помещения, где его дожидался отец. Аарон сидел на большом седалище первосвященника, но вид у него был не величественный. В лице его был страх. Рядом расположились четыре крепких стражника: двое из них стояли, двое возлежали в углу на кошме.
       - Господь покарает тебя, - сказал сыну Аарон. – Ты держишь в плену первосвященника.
       Елеазар поморщился:
       - Господь приказал мне охранять тебя, и я исполняю его волю.
       - Эти стражники убьют меня, если я не выполню твоего приказа! – громко возразил Аарон, стукнув кулаком по краю седалища. – Ты убил своих старших братьев, чтобы стать первым, теперь ты хочешь убить отца!
       Аарон прокричал это и вдруг запнулся. Они – отец и сын – оба об этом думают, думают постоянно, но вслух об этом никто не говорил до сей поры. Елеазар внимательно посмотрел на отца, который сразу сник после своего выкрика, и подумал, что отец еще очень крепок, не то, что Моисей, а по плану Елеазара вначале должен был умереть Аарон.
       Елеазар сделал движение рукой в сторону стражников, и они покинули помещение. Обернувшись к отцу, он сказал тихо, но внушительно:
       - Братьев убил не я, не моя рука убила их, и ты это знаешь. Я отомстил за кровь братьев, покарав убийцу. А ты сказал всем, что братьев уничтожил огонь господень. Ты солгал. Так кто из нас грешнее? Ты ведь сам говоришь, что ложь – грех, а моя рука братьев не убивала.
       - Ложь – грех для всех из народа Израилева, а первосвященнику можно лгать, преумножая славу господню, - Аарон внимательно следил за сыном и думал, что ему никогда не выйти из-под власти Елеазара: даже убежать некуда, – кругом пустыня.
       Народ у скинии роптал все сильнее, и Елеазар приказал стражникам войти.
       - Выйди к народу вместе с Моисеем, - обратился он к отцу. – Успокой людей.
       - Как я успокою их? – злобно насупился Аарон.
       - Не знаю, - развел руками Аарон. – Ты – первосвященник. Иди к народу.
       Когда к народу выходили Аарон и Моисей, Елеазар остался в скинии: незачем ему мелькать на глазах у людей, когда они озлоблены. Два старика стояли перед своим народом, который они вывели из Египта и завели в пустыню. Один – совсем дряхлый, хоть и младший годами, - стоял, глядя бессмысленными глазами в пространство и чего-то жуя своим беззубым ртом; другой – еще крепкий старик – смотрел в землю, склонив голову, и слушал все, что ему кричали люди из его народа.
       - Наш скот болеет, падает от голода и жажды! Манной небесной его не накормишь!
       - Вы вывели нас из Египта! Мы были рабами, но мы ели хорошую пищу и пили воды вдоволь!
       - Лучше бы мы умерли в Египте! – заголосил кто-то жалобным голосом.
       Аарон поднял голову и обвел взглядом толпу. Людей было немного, почти все остались у своих шатров, но они тоже недовольны, и завтра сюда придет еще больше народа. Не дожидаясь, пока крики усилятся, Аарон подошел к Моисею и сделал вид, что советуется с ним. «Пошептавшись» с Моисеем, он сделал два шага к толпе, поднял вверх руки и прокричал:
       - Слушай, Израиль!
       Люди притихли.
       - Моисей сказал мне, что Господь прогневался на народ Израилев за грехи его и послал испытание это в наказание! – громко начал Аарон, перевел дух и продолжил: - Сейчас Моисей и я, первосвященник народа Израильского, войдем в святая святых скинии завета, припадем у ковчега пред лицом Господним и будем просить за свой народ! Жив Господь, и он не оставит сынов своих!
       Аарон закончил, обернулся спиной к народу и вошел во двор скинии в сопровождении четырех стражников, два других стражника ввели туда же под руки дряхлого Моисея. Народ пороптал и стал расходиться. Елеазар, видевший все это из-за полога, довольно улыбнулся и направился за отцом.
       Аарон стоял в святая святых перед ковчегом на коленях, закрыв глаза и покачиваясь телом взад-вперед. Елеазар стал у него за спиной. Аарон прекратил покачиваться, открыл глаза и обернулся телом назад, не вставая с колен:
       - Чего тебе нужно? Ты мешаешь мне.
       Они были вдвоем, – никому, кроме первосвяшенника и Моисея, входить в святая святых не разрешалось. Елеазар улыбнулся:
       - Он услышал тебя?
       Аарон промолчал и отвернулся к ковчегу.
       - Ты ведь знаешь, что его в этой коробке нет, - не унимался Елеазар.
       Аарон молчал, а Елеазар продолжал богохульствовать:
       - Господь не поместится в эту коробку. Он огромен как мир, но не помогает тем, кто верит в него. А есть другой, который помогает злым и решительным. Этот другой водит тебя и меня, а мы водим народ по пустыне. Этот другой дает людям манну небесную, чтобы руки их отвыкли от работы, он водит нас по пустыне, чтобы умер последний, кто растил хлеб, чтобы остались одни воины. Скажи мне: он от Господа? И к чему он готовит нас?
       - Моисею осталось недолго, - отозвался, наконец, Аарон, не открывая глаз. – Кто встанет на его место?
       - Это я решу без тебя, - ответил Елеазар, и Аарон похолодел от страха: только первосвященник может «посоветовать» Моисею, кого избрать своим преемником.
       - Ты убьешь меня? –тихо спросил Аарон, по-прежнему не открывая глаз.
       - Тебя заберет Господь, - так же тихо ответил Елеазар.
       - Когда?
       - Еще не срок, - сказал Елеазар и вышел из святая святых. Аарон стал качаться телом взад-вперед еще сильнее, чем прежде.
       
       На ослах Осия со стражниками достигли источника за четверть дня. Пленник с петлей на шее, бежавший впереди, радостно запрыгал, показывая рукой на скалу и заглядывая в глаза Осии. Воды действительно было много, она била прямо из расщелины в скале. Неподалеку было поселение едомян, его жители – мужчины – с оружием в руках стояли у своих домов, но приблизиться не решались. Осия, у которого был всего десяток стражников, тоже не решился подходить к ним. Напившись холодной воды из источника, напоив ослов и наполнив бурдюки водой, израильтяне собрались в обратный путь. Пленный, напившись воды после долгого бега, сидел на земле и щурился, подставляя лицо жаркому солнцу, с его нечесаной бороды каплями стекала вода. Увидев подходящего к нему Осию, который вынимал меч из-за пояса, пленник замер, в глазах его отразился ужас. От страха у него не было сил даже крикнуть, попросить пощады, он только вытянул склоненную голову в сторону Осии, меч которого уже был в руке, и закрыл глаза.
       Осия вытер окровавленный меч о голое тело еще дергающейся в агонии жертвы и отправил его опять за пояс. Он мог бы поручить убийство любому из стражников, но ему самому нравилось убивать. Закон строжайше запрещает лишать жизни единоплеменников, но чужих убивать можно, да вот удается это не так часто. Сегодня Осии повезло.
       Когда израильтяне ушли, к источнику подошли вооруженные мужчины из поселения. Их начальник распорядился убрать труп подальше от источника, посмотрел в ту сторону, откуда пришли израильтяне, и приказал:
       - Всем уходить. Забирать всё.
       Мужчины молчали, не глядя друг другу в глаза.
       К вечеру в поселении никого и ничего не осталось: только голые стены и пыль, поднятая ветром и гуляющая между глинобитными домишками.
       
       Осия вернулся к вечеру. Переговорив с ним, Елеазар тут же собрал доверенных людей из каждого колена израилевого и приказал распространить слух в станах о том, что Господь говорил с Елеазаром и сказал ему: «Пусть Моисей возьмет свой жезл, придет к скале в полдня пути отсюда и ударит им о скалу. Я дам воду народу своему».
       Еще не стемнело, когда вокруг походной скинии собрался народ. Все гудели, из толпы раздавались крики:
       - Елеазар! Выйди, скажи народу, что Господь тебе обещал!
       Елеазар дождался, когда толпа стала гудеть уже угрожающе, вышел из ворот скинии, поднял руки, как делал всегда его отец, и прокричал громко:
       - Слушай, Израиль!
       Голос у Елеазара оказался красивее и громче, чем у отца его. Все замолчали.
       - Жив Господь, Бог наш! Сегодня говорил мне Господь, что прощены грехи народа Израильского, и даст он воду, чтобы напоить людей и скот! Завтра поутру Моисей ударит жезлом своим о скалу в полдня пути отсюда, и божья вода прольется на сынов Израилевых, и воды этой будет безмерно много!
       - Пусть Моисей сегодня идет к скале, и все мы - за ним! – стали раздаваться голоса из толпы, но Елеазар сразу же пресек разговоры об этом: - Господь сказал: завтра! А сегодня готовьте овец своих для мирной жертвы Господу, Богу нашему!
       Все стали расходиться, некоторые были недовольны, но их было очень мало. Всегда есть люди, которые всем недовольны. Нахум вернулся в свой походный шатер в хорошем настроении: у него пала только одна овца, и то он успел, пока никто не видел, перерезать ей горло и вылить кровь на землю. В походе все так делают: когда нет возможности принести жертву у жертвенника, достаточно, чтобы кровь обязательно пролилась на землю. А что до того, что овца пала, так овцы сейчас у всех дохнут, и никто из соседей не осудит Нахума за это.
       За два года скитаний по пустыням Иуда возмужал. Он был уже не тем нежным мальчиком с красивыми глазами. Глаза остались красивыми, но тело его стало более гибким и жилистым. Они стояли с Амрамом у шатра нахумова и о чем-то спорили. Приход Нахума оборвал их спор. Нахум позвал Игала и приказал ему собираться в дорогу:
       - Завтра идем! Будет вода.
       Если Иуда стал более стройным, гибким, то Амрам только обезобразился за эти два года: голова его стала еще больше, как будто росла только она, лицо перекосилось еще сильнее на одну сторону, спина совсем искривилась, появился горб, и ноги его оттого стали казаться длиннее и тоньше.
       - Осия со стражниками ездил сегодня к источнику, и Елеазар знает, что вода уже есть, - шепотом сказал Амрам.
       - Зачем ему обманывать нас? – пожал плечами Иуда.
       Амрам ничего ему не ответил, только покачал своей несуразной головой, попрощался с Иудой и пошел к своему стану. Было уже поздно.
       Наутро все двинулись к скале, куда раньше отправились Моисей, Аарон, Елеазар, Осия и стражники. Когда прибыли все, вода уже била фонтаном, Моисей стоял с жезлом в руке, а рядом с ним стоял не Аарон, – он был поодаль, - а Елеазар. Люди радовались, воздавали хвалу Господу, благодарили Елеазара и Моисея. Об Аароне в этот день никто не вспоминал. Потом все узнали, что в пустующем поселении рядом с источником кем-то были убиты десять стражников из охраны первосвященника. Мужчины из племени Иудина выступили туда с оружием в руках и разрушили поселение до основания. Возле источника стан стоял еще долго – две зимы. Земли вокруг были благодатные, пастбищ достаточно, и весь Израиль благодарил Елеазара, к которому Господь благоволил.
       
Глава 6
       
       Елеазар был в бешенстве. Послы вернулись от Едомского царя и принесли худую весть: израильтян не пустили через земли Едома. Елеазар сказал послам, чтобы они предложили царю золото и серебро за проход по его землям, но царь отказал. Теперь надо было идти в обход – вновь по безжизненной пустыне. Зайдя к Аарону, который сидел в задних помещениях скинии под неусыпным наблюдением стражников, Елеазар сказал отцу:
       - Завтра соберу людей, выйдешь к ним с Моисеем и скажешь, что мы идем в обход.
       - Народ возропщет, - тихо сказал Аарон, подняв голову и взглянув на сына. – Никто не хочет идти по пустыне. Все устали.
       - Ты скажи, - отрезал Елеазар, - а я поведу.
       Аарон опустил голову, помолчал немного и затем сказал вслух:
       - Господи, зачем ты меня оставил?
       - Урим и тумим молчат на твоей груди, - жестко выговорил Елеазар, знаком руки выпроваживая стражников. – Теперь он говорит со мной.
       - Ты же говорил, что это не Господь, а тот, другой, - осторожно заметил Аарон.
       - Разницы нет, - отмахнулся Елеазар. – Он помогает мне. Ты сам всегда обманывал всех, прятал имя того, кто помогал тебе, не разрешая вслух произносить его, а я произнесу, и мне ничего не будет. Я скажу: «Ягве», и мне ничего не будет. Ты сам придумал это имя? Почему господь не сказал этого имени отцу нашему, Аврааму?
       Аарон вздрогнул при этих словах, а Елеазар продолжил:
       - Теперь я говорю с ним без урима и тумима, и он сказал мне, что в землю, обетованную народу израильскому, ты не войдешь, и Моисей не войдет тоже. Он сказал мне, что сначала умрешь ты, и на твое место стану я, потом умрет Моисей, и на его место станет другой, имя которого будет Иисус.
       - В нашем народе нет такого имени, - удивленно поднял голову Аарон.
       - Он сказал мне, что это имя святое, и этот человек введет народ в землю обетованную. Я назову этим именем того, кто встанет на место Моисея.
       - Почему это имя святое? – не успокоился Аарон. Он даже забыл о не отпускающем его ни на минуту страхе перед сыном.
       Елеазар несколько растерялся:
       - Не знаю, он сказал, что это имя будет прославлено в веках, только случится это нескоро.
       Аарон вновь опустил голову:
       - Когда придет мой срок?
       - Не знаю, - Елеазар поднял руки и оправил одежду на плечах. – Он скажет - когда, а завтра ты и Моисей скажете народу, что мы идем в обход земли едомской.
       Аарон опустил голову и подумал о том, что Моисей уже очень дряхл, а значит и ему, Аарону, недолго осталось жить.
       
       Когда огромная вереница людей и скота медленно двигалась по безжизненной пустыне, извиваясь лентой вдоль подножий невысоких холмов, вдалеке показалась высокая гора, при виде которой сердце Аарона похолодело. Он приоткрыл полог носилок, в которых возлежал, и спросил у левита, идущего рядом:
       - Как называется эта гора?
       - Ор, - коротко ответил левит и добавил, хотя путь был тяжелый и дыхание нужно было беречь: - Так ее называют местные жители.
       Аарон долго вглядывался в приближающуюся гору, ему стало страшно, и он опустил полог. Страх не отпускал его.
       К горе подошли уже под вечер и расположились станом у ее подножия: в центре - скиния и левиты, вокруг них – остальные одиннадцать колен израилевых. Каждый знал свое место, и беспорядка не возникало.
       Наутро в шатер Аарона, где постоянно дежурили четыре стражника, вошел Елеазар. С ним был Моисей, поддерживаемый под руки двумя другими стражниками.
       - Пришел твой час, - сказал Елеазар отцу, тот поднялся со своего ложа, и колени его задрожали. – Облачайся в праздничную одежду первосвященника.
       Аарон никак не мог попасть трясущимися руками в рукава ефода, и Елиазар приказал стражникам помочь ему. Когда Аарон облачился по всем правилам, на гору Ор стала взбираться небольшая процессия: четыре стражника, Аарон, за ними еще два стражника с Моисеем под руки, позади всех шел Елеазар, рядом с ним, чуть впереди – пленник со связанными руками. За время пути на гору, - а путь был долгим, так как Моисею приходилось часто останавливаться, чтобы отдышаться, - Аарон несколько раз оглянулся назад: на сына своего и пленника, идущего рядом с ним.
       Когда поднялись на самую вершину, все остановились, и Елеазар огляделся по сторонам: место было хорошее. Он обернулся к отцу:
       - Снимай с себя одежду первосвященника и возложи на меня!
       Аарон молча повиновался. Стражники смотрели на все это с интересом, Моисей глядел куда-то вдаль, а пленник дрожал всем телом от холода: на нем не было ничего, кроме набедренной повязки.
       Когда Аарон остался в нижней одежде священника, сделанной из тончайшей льняной ткани, Елеазар прошептал что-то одному из стражников, и тот стал развязывать руки пленнику. Когда стражник сунул в руки пленника меч и подтолкнул его к Аарону, - «Рази его!» – Елеазар отвернулся. Испуганный пленник не понял, чего от него хотят, и обернулся к стражнику.
       - Бей его, бей! – прокричал стражник, указывая на Аарона и подталкивая пленника в спину. Остальные стражники стояли с обнаженными мечами в руках.
       Елеазар, не оборачиваясь, поморщился.
       Пленник, дрожа всем телом, но теперь уже не только от холода, но и от страха, возбуждения, два раза наотмашь ударил мечом Аарона, который стоял с закрытыми глазами, и тот упал. Пленник бросил меч на землю и побежал прочь, но один из охранников догнал его, свалил на землю, а затем поднял и приволок к ногам Елеазара. Елеазар взял меч из рук стражника, умело размахнулся и одним ударом отсек пленнику голову, прокричав при этом:
       - Мщу за смерть отца моего!
       Тело Аарона, пораженного неумелыми руками пленника, билось в агонии. Все, оставшиеся в живых, - кроме Моисея - собрались вкруг него, но никто не мог поднять руки, чтобы умертвить первосвященника.
       - Сделайте ему гроб, - приказал Елеазар, и стражники стали забрасывать корчащееся тело камнями.
       Когда все было закончено, и над телом первосвященника была воздвигнута огромная куча камней, один из стражников подошел к обезглавленному телу пленника и стянул с чресел его повязку. Повязка была ветхой - не чета одеждам первосвященника, которые остались под камнями. Стражник осмотрел тряпку и выбросил тут же. Все молча стали спускаться вниз, Моисея опять поддерживали под руки.
       «Очередь за тобой», - подумал Елеазар, глядя на него, и улыбнулся.
       В этот же день было объявлено собравшемуся у скинии народу израилеву, что, поднявшись на гору, Аарон был забран Господом, ушел к народу своему, и теперь первосвященником стал сын его Елеазар. Люди восприняли сообщение молча, лишь кто-то из толпы крикнул:
       - Когда придем в землю обетованную?
       - Как только Господь посчитает, что срок пришел, - ответил Елеазар уже в роли первосвященника, и все разошлись по своим шатрам.
       Вечером того же дня шестеро стражников, бывших свидетелями смерти Аарона, отравились вином и умерли в страшных муках, но мало кто из народа израилева узнал об этом. Все были огорчены смертью Аарона.
       
       Амрам уже достиг возраста, когда можно носить меч, но Иуде было только двенадцать зим, и он по-прежнему с тоской смотрел, как мальчики постарше овладевают боевым искусством. Амрам не учился приемам боя: он был левит, к тому же калека. Иуда сочувствовал товарищу, но тот говорил, что сам не хочет брать меч в руки.
       - Убивать – грех, - говорил он, но Иуда с ним не соглашался.
       - Грех убивать израильтянина, а чужака убивать можно. Так все говорят.
       Амрам молчал на это, но Иуда видел, что приятель с ним не согласен.
       Игалу было уже восемнадцать зим, и он привел в дом девушку из чужого народа, сироту. Ей было тринадцать зим. Игал был рабом Нахума, жена раба становилась рабыней Нахума, и потому он не возражал на это. Лишние руки в доме не помешают, а много она не съест. К тому же, когда Игал закончит свой срок и станет свободным, жена его все равно останется рабыней Нахума, и Игалу придется или выкупать ее, или оставлять навсегда рабыней Нахума, или самому навсегда оставаться рабом. Игал тоже знал это, но ему нужна была женщина, а у сироты чужеродной никто согласия не спрашивал.
       Иуда подсмотрел, как мать омывала девушку, которую звали Адиной, и почувствовал, что он тоже становится мужчиной: чувство, которое он испытал при разглядывании обнаженного женского тела, было ему вроде бы знакомым, но в то же время совершенно новым. В походных условиях удобства обеспечить очень сложно, но Нахум, довольный тем, что рабочих рук в семье прибавилось, устроил Игалу и его жене отдельный угол в шатре, отделив его пологом. Иуда хотел пристроиться поближе, чтобы посмотреть, что будет делать Игал со своей женой, но мать отогнала его подальше, в другой угол шатра, а отец довольно смеялся при этом.
       Сейчас, когда стемнело, Игал уже уединился со своей женой, а Иуда беседовал с Амрамом, не забывая думать о том, что же там все-таки делает Игал с Адиной. «Надо будет завтра обязательно спросить у Игала», – думал Иуда.
       - Аарон был здоровее Моисея, и вчера здоровым был, а сегодня умер, - недоумевал Амрам, поводя своими кривыми плечами.
       - Не умер, - возразил Иуда, продолжая думать об Игале и Адине. – Его Господь забрал.
       - Это так говорят, когда человек умирает, - поморщился Амрам, отчего его лицо стало еще страшнее.
       Из шатра вышел Нахум и обратился к Амраму:
       - Уже темно. Ты не боишься ходить так поздно? До стана левитова далеко.
       Амрам отрицательно покачал головой, а Иуда вступился за приятеля:
       - Он ничего не боится! На него даже собаки не лают!
       - Я пойду, - засобирался Амрам.
       - Тебя проводить? – спросил на всякий случай Нахум, но Амрам отказался.
       Все пошли спать, Иуда – тоже. В углу у Игала с Адиной было тихо, и Иуда уснул недовольный.
       Наутро Игал ничего не рассказал Иуде, только потрепал его по голове. «Надо будет спросить у Амрама, он все знает», - подумал Иуда.
       
Глава 7
       
       Прошло еще два года. Народ израильский подошел весьма близко к земле, которую считал обетованной ему Господом. В длительном походе израильтян были мелкие победы над народами, живущими на пути, и такие же мелкие поражения от других народов. Остановились сыны Авраама в Ситтиме, землях моавитских, и дух их иссяк: многолетние блуждания по пустыне истощили стремление к земле обетованной; дочери Моава, с удовольствием вступавшие в связь с воинственными израильтянами, растлевали их дух. Елеазар видел все это, но ничего не мог поделать: хитрые мадиатяне не препятствовали молодым девушкам своего племени вступать в связь с израильтянами, зная, что это – единственное оружие против бесчисленного, сплоченного и безжалостного народа, покрывшего лицо земли в последние годы. Елеазар видел это, но поделать ничего не мог. Здесь нужны были решительные действия, как с Кореем из левитов, когда за одну ночь были вырезаны Корей и все его сторонники из стана рувимова вместе с семьями. Отец его, Аарон, сделал это, а у него, у Елеазара, не хватает духа. Он, конечно же, не жалел о том, что убрал отца со своего пути, но сейчас ему не с кем было посоветоваться: Моисей, и ранее полагавшийся целиком на своего брата Аарона, теперь вовсе был не в своем уме; с каждым из начальников колен израильских Елеазар не может говорить об этом, признав тем самым слабость свою; избранный им самим Осия Навин годился лишь для того, чтобы делать важный вид в глазах народа и выполнять простые военные поручения, не требующие особого ума. Решение надо было принимать одному Елеазару, но он не был уверен, что народ пойдет за ним. Все решилось в одну ночь.
       В эту ночь начальники колен израилевых, священники из левитов и особо ревностные из израильтян плакали у входа в скинию собрания, прося у Господа обернуться вновь лицом своим к народу израильскому. Впереди всех были Моисей и Елеазар, они тоже плакали как все, у входа в скинию. Сначала Елеазар хотел молиться с Моисеем в святая святых, у ковчега, но справедливо решил, что надо быть рядом с народом, чтобы видеть всё своими глазами, да и израильтяне тоже должны были своими глазами видеть, как радеют за них Моисей и Елеазар. Во время плача этого, когда Елеазар громким голосом вопрошал Господа о грехах народа его, к Елеазару, стоящему на коленях, приблизился сын его Финеес и что-то тихо сказал. Елеазар тут же отослал его и продолжал рыдать, вопрошая Господа. Финеес подошел к Осии Навину, который прятался у ближайших левитских шатров.
       - Сказал? – нетерпеливо поинтересовался Осия.
       - Сказал, - подтвердил сын Елеазара.
       - Отчего же он ничего не делает? – удивился Осия. – Сам просил сказать сразу же, не медля, а теперь медлит.
       - Он знает, как надо, - пожал плечами Финеес.
       Они подождали еще немного, волнуясь, как вдруг Елеазар, прервав плач свой, неожиданно поднялся на ноги, обернулся к народу и прокричал громко:
       - Господь сказал мне! Он покарал нас за то, что мужчины наши блудодействуют с дочерьми мадиамскими! Велик гнев господень! Страшные кары ожидают народ наш, если мы не исторгнем из тела своего грешников!
       Елеазар перевел дух, зорко наблюдая за реакцией слушающих его, и продолжил тем же громким голосом:
       - Господь сказал мне, что грешник – начальник колена симеонова Зимри, сын Салу! Он привел к себе дочерь мадиамскую и блудит с нею в шатре своем, поправ законы народа израильского!
       Все затихли. Всем был известен буйный нрав Зимри, и то, как к нему относились все из колена симеонова, а колено это было не последним в боях с чужеземцами. Елеазар понял: или сейчас, или никогда. Власть уходит из рук его. Он не знал, чего предпринять.
       - Веди нас к стану симеонову! – прокричал кто-то из ревностных израильтян в задних рядах толпы.
       Елеазар решился. Он не знал, что будет делать дальше, но он обернулся и пошел, не оглядываясь, зная, что все пойдут за ним. Никто из них не сделает ничего худого Зимри из страха перед воинами колена симеонова, но все пойдут за ним из любопытства и из страха перед Господом. Елеазар не знал, что будет дальше. Все будут стоять и смотреть, никто не возьмет на себя грех убийства из страха перед соплеменниками и Господом. Елеазар понимал, что толпу эту нельзя будет подвигнуть на побитие грешника камнями, так как должны быть два свидетеля, возлагающих руки на голову его и первыми бросающих камни в него, и само побитие должно происходить вне пределов стана. Воины колена симеонова не позволят сделать это. Выхода не было видно, но Елеазар чувствовал, что выход есть, и вел народ к шатру Зимри.
       Когда разгоряченная ходьбой толпа остановилась у богатого шатра начальника колена симеонова, Елеазар встал перед пологом, прикрывающим вход, и обратился к стражникам:
       - Где хозяин ваш?
       Стражники, – их было четверо, - напуганные таким скоплением народа, безмолвствовали. Вперед из толпы вышел сын Елеазара Финеес, взял копье из рук стоящего рядом Осии Навина и прошел в шатер, откинув полог. Напуганные стражники не препятствовали ему. Из шатра послышался сдавленный крик мужчины, потом дикий визг женщины, который резко прервался. Финеес вышел из шатра, копья в руке его не было. Четверо из толпы, подогреваемые общим любопытством, вбежали в шатер и вытащили из него за ноги два трупа. Вернее, труп был один: Зимри был пронзен копьем в шею и скончался сразу. Молодая женщина еще была жива, тяжело, с хрипом дышала, и короткое копье в ее животе покачивалось из стороны в сторону. Какое-то мгновение все молча наблюдали, но затем - сначала стоящие впереди, а потом и задние в толпе - бросились к этим двум трупам, подбирая по пути камни и бросая в них. Те, кому камней не досталось, норовили ударить трупы ногой, причем все обезумели, как будто наконец-то страх их и неуверенность прорвались наружу и вылились в это страшное буйство.
       Из четырех стражников Зимри лишь один не успел убежать, и его сильно побили камнями, но не убили. Потом толпа стала рушить шатры и постройки начальника колена симеонова, а воины этого рода, выбежав из своих шатров, лишь наблюдали за этой картиной, не в силах чего-либо понять. Семья Зимри – его жены и дети – успели убежать и не пострадали. Елеазар понимал, что следует прекратить бесчинства, но у него не было никакой возможности сделать это. Он лишь наблюдал за всем происходящим, отмечая силу толпы и ее неуправляемость. Когда дом Зимри был окончательно разорен и разграблен, все постепенно успокоились и разошлись. Елеазар окликнул своего сына, Осию, и под охраной стражников они втроем направились обратно к скинии собрания.
       
       Когда взошло солнце, Елеазар, его сын Финеес и Осия Навин возлежали в задних помещениях скинии и беседовали. Всю ночь они не сомкнули глаз. Елеазар узнал от Осии, что убитая девушка – дочь Цура, начальника мадиамского племени. Беседуя с сыном и верным помощником о том, что будет завтра, - эти двое не могли сказать ничего толкового, - Елеазар напряженно думал. Сыном придется пожертвовать: убийство начальника рода симеонова без решения судей не может остаться безнаказанным, к тому же Цур – начальник мадиамский, вознамерившийся дочерью своей ублажить израильтян, - тоже не останется в долгу. Сына было жалко, но Елеазар, вспоминая, как окончил жизнь его собственный отец, подумал, что это будет даже лучше. Он держал свои мысли при себе и слушал сына и Осию, сам лишь изредка задавая вопросы.
       Вскоре у ворот скинии собралось много народу, даже больше, чем когда созывали всех по принуждению. Поняв, что медлить больше нельзя, Елеазар приказал стражникам выводить Моисея и вышел к народу сам.
       Израильтяне безмолвствовали. Елеазар с удовольствием заметил, что недовольных в толпе не было, хотя слух о смерти Зимри разнесся по всем станам. Еще выходя из ворот скинии, он не знал, что делать, и вот теперь принял решение. Он поднял свои руки и прокричал:
       - Слушай, Израиль! Жив Господь, Отец наш! Приходил Господь сегодня ночью к Моисею и сказал ему, что снят грех с народа Израилева!
       При этих словах по толпе пронесся довольный ропот, и Елеазар ободрился:
       - Сказал Господь Моисею, чтобы исчислил он всех, носящих оружие, во всех коленах израилевых и послал их на войну с мадиатянами! Господь сказал Моисею, что отдает этот народ в руки израилевы, и победа будет славной, во славу Господа и народа его! Пусть каждый род исчислит носящих оружие, а род Симеонов даст воинов больше всех! Так сказал Господь!
       Уже к вечеру Елеазар знал, что воинов будет больше двадцати тысяч. Этого мало для войны с мадиатянами, которые могут собрать большее войско, но он надеялся на то, что враг не скоро поймет, что нужно объединиться, и время – за израильтянами. Медлить было нельзя. Сначала Елеазар хотел назначить начальником войска Осию Навина, но потом передумал и назначил своего сына Финееса. Вернее, он сказал всем, что Финееса назначил Моисей по повелению господнему.
       На следующее утро войско отбыло на запад, в земли мадиамские. Позади огромного строя вооруженных мечами, луками, пращами и копьями мужчин шли погонщики со стадом овец, которых выделил для пропитания каждый из родов израильских. Оставшиеся в стане мужчины, женщины и дети молча провожали воинов. Нахум хотел сначала пойти сам в надежде на богатую добычу, но от дома его требовался один воин, и Игал упросил хозяина своего послать его. Конечно, Нахум после этого мог пойти и сам, но поговорил с женой наедине и остался. Жена сказала ему, что из всего, что принесет с войны Игал, большая часть будет принадлежать Нахуму, как хозяину.
       
       Первое известие от воинов принес гонец, прибывший на осле. Он сказал, что Израиль победил, уничтожил все поселения моавитян и истребил народ его. В добычу же воины взяли золото, серебро, одежду и утварь врагов, а также скот. Все обрадовались, у ворот скинии стали появляться оставшиеся в стане мужи с мирными жертвами. Войско прибыло на следующий день, Елеазар с Моисеем встречали его за пределами стана. Когда Финеес, идущий во главе войска, приблизился к отцу, тот поднял руки и остановил идущих.
       - Жив Господь, Бог наш! – прокричал Елеазар с поднятыми руками. – С чем пожаловали, сыны израилевы?
       Отвечал ему сын, Осия при этом стоял чуть в стороне.
       - Мы победили врагов наших, как повелел Господь Моисею! Мы убили царей мадиамских и всех мужского пола, а жен их и детей взяли в плен! Взяли все захваченное и всю добычу от человека до скота, а все города и селения их сожгли огнем!
       На лице Финееса было написано торжество, но отец его неожиданно поднял свои руки еще выше и гневно прокричал:
       - Для чего вы оставили в живых всех жен?! Это они ввели народ израильский во грех! Убейте всех детей мужеского пола и всех жен, познавших брачное ложе, а отроковиц, не познавших мужа, оставьте!
       Остановившись, чтобы перевести дух, Елеазар заметил, что сын его уже оправился от удивления и теперь слушает его, склонив голову.
       - И пробудьте всякий, убивший человека и прикоснувшийся к убитому, вне стана семь дней, - продолжил Елеазар, не опуская рук. – Очиститесь в третий и седьмой день сами и пленные ваши, и всю добычу свою очистите огнем и водой и тогда возвращайтесь в стан!
       Елеазар кончил говорить, повернулся спиной к сыну, не сказав ему лично ни слова, и двинулся к стану. Туда же стражники повели и Моисея.
       Финеес из-под густых бровей посмотрел в спину отцу, нахмурился и отдал приказания тысяченачальникам. От воинов отделилась примерно сотня и принялась отбирать из толпы пленников мальчиков и взрослых женщин. Первыми всё поняли женщины и заголосили, следом за ними – девочки. Последними заплакали мальчики. К Финеесу подбежал тысяченачальник:
       - Скажи, рави, как определять, была отроковица на ложе брачном или нет?
       - Спрашивай их, - отмахнулся Финеес, которого угнетали вопли пленных, обреченных на смерть. – Если какая и обманет, она потом попадет в наложницы или в жены братьям нашим, и те огласят ее, если солгала.
       Тысяченачальник кивнул и побежал к пленным. Финеес отвернулся: радость победы угасла. Теперь даже богатая добыча не могла сделать его радостным. Он посмотрел, как сотня воинов повела отделенных мальчиков и женщин к ближайшему оврагу, и приказал развернуть шатры. Вне стана еще предстояло быть целую седмицу.
       
       Игал вернулся в шатер хозяина своего через семь дней, почерневший и осунувшийся. Иуда думал, что встретит победителя, а увидел испуганного человека, который не хотел рассказывать о войне. С ним пришла пленная мадиатянка – худая, в изорванной одежде. Игал сказал Нахуму, что берет себе вторую жену. Нахум ответил ему, что он имеет право владеть рабыней, наложницей, но Игал настоял на своем: «жена».
       Игал молчал на все расспросы Иуды, и только вечером, когда раб уединился со своим хозяином, Иуда, соблюдая все предосторожности, подслушал разговор отца и Игала. Нахум и Игал возлежали рядом, между ними был мех с хмельным сикером, добытый Игалом на войне, немудреная еда. Игал еще принес золото и серебро – военную добычу, но Нахум сразу же все спрятал, и Иуда любопытства своего не удовлетворил.
       Нахум отпил из меха и крякнул недовольно – сикера он не любил.
       - У них вина не пьют, только сикер, - в оправдание сказал Игал, но Нахум только одобрительно похлопал его по плечу.
       Игал, в свою очередь, тоже сделал глоток, отложил мех в сторону и продолжил разговор (Иуда подслушивал не сначала):
       - Мы их убивали как баранов. Их начальник, Цур, призывал всех мадиатян объединиться, но те только смеялись над ним, потому что он не пожалел дочери своей и просчитался. А когда мы напали, они даже не готовы были. Мы их просто резали как баранов.
       - А зачем ты девочку эту взял себе? – поинтересовался Нахум, делая еще один глоток из меха. – Я тебе как отец говорю: две жены – хуже, чем одна. Лучше бы ты ее наложницей взял.
       - Я убил ее мужа на ее глазах, а когда пленных женщин стали спрашивать, познали они мужа или нет, она солгала и смотрела на меня. Мне стало жаль ее, и я промолчал.
       - Зачем в жены взял? – еще раз переспросил Нахум.
       - Если бы взял кто другой, огласил бы ее, - ответил Игал, глядя в землю. – Не хочу, чтобы ее убили.
       Нахум вздохнул и отпил из меха. Игал приложился вслед за ним и отпил больше обычного. Язык уже не слушался его, он бормотал что-то бессвязное, а Нахум лишь молчал, слушая.
       - Они убивали мальчиков и женщин… Мечами… А те кричали и молили о пощаде… Воины, убивавшие их, сами плакали. Никто из начальников не был в том овраге, Финеес спрятался в своем шатре, а Осия Навин своими руками убил многих. Ему нравится убивать… Когда убиваешь врага в бою, - это другое… А когда дети и женщины плачут…
       Иуда, когда стал подслушивать, надеялся, что Игал расскажет что-нибудь о приемах боя, которые Иуда, став уже взрослым, изучает сейчас, но ничего этого не было, и ему сильно захотелось спать. Он тихо пробрался на свое место и, уже засыпая, услышал всхлипывания. Ему почудилось, что это плакал Игал. Еще раз, глубокой ночью, проснувшись, он услышал странные звуки и осторожно выглянул из-за полога: Игал стоял, покачиваясь, держась за загородку для овец, и блевал, сопровождая все это ужасными звуками.
       
       Нутро Игал выглядел еще хуже, на вопросы Иуды отвечал скупо, и Иуда отстал от него. Хизра – так звали молодую женщину, совсем еще девочку, приведенную Игалом в дом, - все время находилась в своем углу, куда ее определили, выходя из шатра лишь по нужде. Иуда мельком услышал, как Игал сказал отцу, что не тронет ее, пока она не оплачет своего мужа. Иуда не понял, что означает это «не тронет», но спрашивать не стал. Когда появился Амрам, Иуда предложил:
       - Давай сходим за стан, в овраг. Мальчишки говорят, что там много мертвых. Посмотрим своими глазами.
       Амрам странным взглядом посмотрел на своего младшего товарища, склонив набок голову, хотел что-то сказать, затем передумал и сказал другое:
       - Вокруг стана появились львы, они поедают трупы уже неделю и могут накинуться на живых людей.
       Иуда, знавший своего товарища как человека бесстрашного, удивился, но ничего не сказал. Больше с этим предложением он к Амраму не приставал.
       
Глава 8
       
       Прошло три года. Народ израилев разбил свой стан у Иордана. Впереди была земля обетованная – плодородные долины, населенные чужими народами. Земля вокруг стана была уже мертвой, пасти овец уводили все дальше и дальше. Народ роптал, и Елеазар решился. В субботний день было большое собрание у ворот скинии завета. Елеазар стоял рядом с Моисеем, подняв руки, и кричал:
       - Слушай, Израиль! Жив Господь, Бог наш! Он пришел к Моисею и сказал: «Возложи руки свои на Осию Навина, нареки его Иисусом, и он введет народ мой в землю обетованную!»
       Елеазар опустил руки, а стражники в это время подвели Моисея к Осии, и Моисей возложил руки на голову его. Толпа роптала, но Елеазар был доволен: Осия, которого с этого дня все будут называть Иисусом Навином, был невысокого роста, сухощав, его близко посаженные к носу глаза были юркими, как у полевой мыши, тонкие губы и безвольный подбородок вкупе с прямыми и светлыми волосами – совсем не как у настоящего израильтянина – не могли вызвать любви у народа. За себя Елеазар не боялся: Осия ему не соперник. Получив ранее от Елеазара приказ, новоиспеченный Иисус Навин поднял руки и прокричал в толпу:
       - Слушай, Израиль! Жив Господь, Бог наш! Я поведу вас в землю обетованную! Господь не оставит народ свой!
       Исчерпав всё, что имел сказать, Иисус опустил руки и посмотрел на Елеазара, тот подошел к Моисею, поговорил с ним и распустил собрание. Все разошлись, судача, а воины из стана иудина довольно бряцали мечами в предвкушении скорой поживы.
       Моисея стражники по его просьбе отвели в святая святых, где находился ковчег. Елеазар, узнав об этом, сразу пошел туда же. Отослав стражников, которые стояли у входа, он вошел в помещение и стал за спиной у Моисея. Тот стоял на коленях, возложив руки на край ковчега.
       - Молишься? – спросил Елеазар, но Моисей не ответил ему, продолжая стоять на коленях с закрытыми глазами.
       Елеазар постоял еще немного за спиной патриарха и, не выдержав, снова задал вопрос:
       - Ты не хочешь говорить со мной, безумный старик?
       Моисей открыл глаза, тяжело встал с колен и обернулся к Елеазару. Взглянув в глаза его, Елеазар ощутил испуг: это был не тот Моисей, которого он привык видеть. Моисей улыбнулся – впервые за много лет – и сказал своему племяннику:
       - Время мое пришло. Я был всего лишь орудием в руках брата моего, а теперь – в твоих руках. Грех – на вас.
       - Так ты все понимал? – удивился Елеазар.
       - Никто из нас не знает, зачем мы находимся на земле этой, - устало сказал старик. – Я делал то, что от меня требовалось. Я оставил след на земле. И ты, и Иисус Навин, вы оба будете славить меня, совершая новые деяния, потому что иначе нельзя. Я все понимал, потому и не взял жену из народа своего. Мне было бы больно видеть, как дети мои умерли бы под мечом твоим или отца твоего.
       - Тебя Господь вразумил сделать это? – осторожно спросил Елеазар.
       Моисей усмехнулся:
       - Ты сам знаешь, кому ты служишь.
       Елеазар попытался удержать дрожь в коленях, но у него не получилось:
       - Посоветуй, что мне делать дальше.
       - Ты все уже сам решил, - отмахнулся Моисей, опять понурившись. – Завтра выведи меня на гору Нево, я погляжу на землю, на которую не ступит нога моя, а меч вложи в руку слуги моего и убей его сам в отместку за кровь мою. Пусть все будет, как будет. Никто из нас не сможет изменить предначертания Всевышнего, сколько бы мы ни старались. Прольются реки крови, вина за нее будет на тебе, но ты никуда не денешься: всё уже решено. Всё уже свершилось там, на небесах.
       - Как ты хочешь провести сегодняшний день? – дрожа уже всем телом, спросил Елеазар.
       - Я буду молиться, - ответил ему Моисей, отвернулся и со стоном вновь опустился на колени.
       Елеазар задом, не оборачиваясь к Моисею и ковчегу спиной, вышел из святая святых, схватил зубами рукав расшитого золотом ефода и с воем помчался в свои комнаты. Стражники испуганно шарахнулись от него.
       
       На третий день после смерти Моисея оплакивающий его народ израильский собрался у скинии. Иисус Навин, облаченный в новые одежды, прокричал в толпу известие, что через три дня все мужчины, способные носить оружие, перейдут Иордан и пойдут бранью на Иерихон. Елеазар, стоящий рядом в одеждах первосвященника и слушавший его, был доволен: голос у Иисуса был слабый, совсем не такой, который должен быть у настоящего вождя. Собравшиеся у скинии молчали: Иерихон был весьма укрепленным городом, и взять его силами израильтян было сложно. Елеазар, дождавшись момента, когда недовольство выросло до опасных пределов, вышел вперед, стал рядом с Иисусом и поднял руки:
       - Слушай, Израиль! Жив Господь, Бог наш! В день перехода Господь иссушит Иордан, а когда мы подойдем к Иерихону и взыграем в наши боевые трубы, стены города рухнут по повелению господнему! Жив Господь, и он не оставит народ свой!
       Прокричав это, Елеазар стал наблюдать, как заранее подговоренные воины из колена иудина подзуживали нерешительных. Из толпы стали доноситься призывы идти на Иерихон сегодня, кричали всё те же воины, подговоренные заранее, но выглядело это так, будто народ уже готов сегодня на брань.
       - Нет! – прокричал Елеазар, вновь подняв руки. – Сегодня не пойдем! Господь сказал: «Идите через три дня!»
       Не дождавшись, пока все разойдутся, Елеазар обернулся и пошел к скинии. Иисус Навин последовал за ним. Войдя в свои помещения на заднем дворе скинии, Елеазар подошел к человеку, который при появлении первосвященника быстро поднялся с кошмы, на которой возлежал до того.
       - Ты промерял воду в реке? – нетерпеливо спросил Елеазар, скидывая на ходу вышитый золотом ефод.
       - Воды в реке сейчас по пояс, ее уже можно перейти. Пленный сказал, что в это время вода каждый год убывает и становится до колена взрослому мужчине.
       - Привести пленного! - приказал Елеазар.
       Вошли стражники и привели с собой двоих.
       - Почему их двое?
       Человек, разговаривавший с Елеазаром, согнулся в поклоне:
       - Один из них будет переводить то, что скажет другой. Их язык не похож на арамейский.
       Елеазар одобрительно кивнул, Иисус, стоящий за его спиной, тоже важно покачал головой.
       - Ты говоришь, что через три дня воды в реке станет совсем мало? – спросил Елеазар у пленного и тут же добавил: - Если это будет не так, я утоплю тебя.
       Когда пленному перевели сказанное первосвященником, он стал на колени, опустил голову и пробормотал что-то на своем языке. Он был еще не стар и, конечно же, хотел жить. Переводчик доложил:
       - Он сказал, что вода обязательно спадет. Так бывает каждый год.
       Елеазар удовлетворенно засопел, отослал стражников с пленным и переводчиком, коротко глянул на Иисуса и обратился к человеку, по-прежнему стоявшему согнувшись в поклоне:
       - Скажи, Халев, ты нашел двух юношей, которых мы отправим соглядатаями в Иерихон?
       - Да, рави, - еще ниже склонился Халев.
       - Они говорят по-амморейски?
       - Они будут выдавать себя за мадиатян.
       - Откуда они знают язык?
       - В их семьях живут мадиатянки. У одного – жена раба отца его, у другого – рабыня брата.
       - Приведи их ко мне, когда стемнеет, - приказал Елеазар и отпустил Халева.
       Потом он поглядел на молчаливо стоящего Иисуса и раздраженно сказал:
       - Распорядись, чтобы принесли поесть.
       Когда Иисус вышел, Елеазар пробурчал ему вслед:
       - Хоть какая-то польза от тебя есть.
       
       Иуда, который ростом стал выше отца своего, стоял в стороне и наблюдал за тем, что происходило у шатра. Вся семья была в сборе, Мать Иуды с дочерьми и двумя детьми Игала стояли поодаль. Нахум обратился к рабу своему Игалу, за спиной которого стояли его две жены – Адина и мадиатянка Хизра:
       - Раб мой, Игал.
       Подумав, Нахум продолжил:
       - Сын мой! Исполнился срок твой. Семь зим ты служил мне, а теперь я отпускаю тебя, но жены твои должны остаться у меня, или выкупи их.
       Все уже знали, чем закончится этот разговор, но традиции должны быть соблюдены. Игал протянул Нахуму шило, прокаленное на огне, и сказал:
       - Мне хорошо в доме твоем, Нахум, и я хочу остаться в нем навсегда.
       Нахум взял шило, подвел Игала за руку к стойке у входа в шатер и в знак скрепления договора пригвоздил ухо его к деревянной стойке. Игал даже не охнул. Вытащив шило и отбросив его в сторону, Нахум обнял Игала, кровь из уха раба стала капать ему на плечо. Когда мужчины разжали объятия, Адина присыпала ухо мужа золой из очага, которую припасла заранее. Хизра осталась стоять в стороне, сложив руки на животе.
       После церемонии Нахум с Игалом и Иудой повели к скинии овна, чтобы принести мирную жертву. Женщины радостно суетились: сегодня они наедятся мяса вдоволь.
       На праздничную трапезу Нахум выставил вино, купленное заранее. Женщины тоже выпили его, разбавленное водой, и глаза их заблестели. Когда все наелись, женщины ушли, а мужчины остались возлежать, попивая вино и лениво жуя баранину. Игал обратился к Иуде:
       - Почему выбрали тебя?
       - Я знаю мадиатянский язык, а это нужно.
       - Я тоже знаю язык, - возразил Игал. – И с врагом встречался не раз.
       - У тебя борода, - усмехнулся Иуда, - а нужен юноша, как я.
       - Будет опасно, - предположил Игал и посмотрел на Нахума. Нахум сдвинул брови и сказал сурово:
       - Он уже мужчина.
       Когда стемнело, Иуда стал собираться. Он выпил вина совсем немного, чтобы предстать перед Иисусом Навином и первосвященником Елеазаром со светлой головой. Отец проводил сына до изгороди, а Игал – до самой скинии. Дождавшись, когда Иуда пройдет в ворота, он обернулся и пошел к дому, в котором стал рабом навек.
       
       Елеазар внимательно осмотрел двух юношей, стоящих перед ним. Один ничем не привлекал внимания, и это было хорошо. У второго глаза выдавали недюжинный ум, и это тоже было хорошо.
       - Как тебя зовут? – спросил он у того, с умными глазами.
       - Иуда, сын Нахума из колена вениаминова, - ответил тот, не опуская взгляда.
       Елеазар потрепал юношу по плечу и обернулся к Халеву, который стоял поодаль:
       - Остричь им головы. Совсем. Чтобы стали похожи на язычников. Каждому в суму кроме припасов и денег положи истукана и научи, как молиться ему.
       Халев кивнул, согнувшись в поклоне, а Иуда заговорил, хотя ему никто не разрешил:
       - Молиться истукану – грех. Господь покарает за это.
       - Ты достойный сын своего отца и своего народа, - улыбнулся Елеазар Иуде. – То, что ты будешь делать – от Господа. Я, первосвященник, буду молиться за тебя пред Господом.
       Сказав это, Елеазар обернулся и вышел из помещения, следом за ним вышел Иисус Навин, который не промолвил ни слова. Халев разогнулся и принял важный вид:
       - Идите сюда, - позвал он юношей и прошел с ними в другое помещение, где в углу лежали две сумы, две кучки одежды, а в центре стоял мужчина с ножом в руке, и рядом с ним – высокое седалище.
       Первым к мужчине с ножом в руке, по приказу Халева, подошел другой юноша, у которого Елеазар даже имени не спросил. Халев обратился к Иуде, наблюдающему, как срезают ножом волосы с головы его напарника:
       - Ты будешь главным. Разговаривать между собой и с другими только по-мадиатянски. Если кто спросит, вы – беженцы из приделов мадиатских. Я вас научу, как молиться истуканам, не забывайте делать это каждый день. В Иерихон войдете через главные ворота, заплатив пошлину. Там найдете блудницу Раав, – ее жилище примыкает к западной стене города, - и снимите у нее угол. Походите по городу, посмотрите, как охраняются стены и ворота. Послушайте, что говорят о нас, израильтянах. По-амморейски вы не понимаете, но там будет много мадиатян, слушайте их разговоры. Пробудете там не более двух дней, а затем – обратно. Военный стан наш к сему времени будет уже на том берегу Иордана. Когда будете уходить из города, отдашь блуднице золото, - оно спрятано в одежде, которую я дам тебе, - и прикажешь ей распространить слух, что израильтяне идут на город с серебряными трубами, от гласа которых разрушатся стены города.
       Иуда согласно кивнул, затем поднял голову и тихо спросил, чтобы не услышал тот, другой:
       - А если блудница выдаст нас?
       - Ты умрешь как мужчина, - так же тихо ответил ему Халев, - но перед тем не забудь сказать о серебряных трубах.
       - Хорошо, - ответил Иуда, посмотрел на своего напарника, который выглядел смешно с остриженной головой, и направился к седалищу, вокруг которого на земляном полу валялись черные курчавые волосы.
       
Глава 9
       
       Настал срок, и все мужчины народа израильского, способные носить оружие, двинулись в путь, взяв с собой походные шатры и кое-какую необходимую в пути утварь. Шли молча, во главе каждого рода были подняты знамена. Впереди – на две тысячи локтей – священники-левиты несли ковчег завета, в котором лежали каменные скрижали, полученные Моисеем от Господа, и книга завета божьего, написанная Елеазаром со слов Моисея. Воины колена иудина, идущие за ковчегом, строго выдерживали расстояние в две тысячи локтей, - Елеазар во всеуслышанье объявил, что каждый, кто приблизится к ковчегу, умрет. Замыкали колонну стада овец для пропитания воинов. К вечеру остановились и разбили походные шатры. Иордан был от стана на расстоянии в тысячу локтей. Вечером, когда были принесены мирные жертвы и воины вдоволь ели мясо, среди людей, сидящих вкруг костров, сновали воины из колена Иудина и рассказывали всем, что поутру, когда взойдет солнце, священники-левиты с ковчегом встанут в воды Иордана за две тысячи локтей выше по течению и остановят воды, и все пройдут по великой реке, не замочив своих поясов.
       Утром, чуть забрезжило солнце, израильтяне свернули походные шатры и двинулись к реке. Когда они входили в Иордан, воды в нем было чуть выше колена, и течения не ощущалось. Священников с ковчегом, которые ушли вверх по реке, не было видно, но все знали, что они, стоя с ковчегом на руках посреди реки, остановили воды, и потому все входили в реку, громко благодаря Господа. Люди из племени иудина стояли у самого берега и рассказывали всем то, что видели только что: стена воды высотой в три человеческих роста стояла выше по течению.
       - Жив Господь! Он не оставит народ свой! – слышалось отовсюду.
       Когда войско перешло реку, Иисус Навин приказал всем отойти от реки подальше, и они остановились, разбив лагерь. Иисус приказал священникам из колена левитского наточить ножи и сделать обрезание крайней плоти воинам, потому что почти все они родились уже после исхода из Египта и были не обрезаны. Пока воины оправлялись от нанесенных обрезанием ран, Елеазар занялся подготовкой к штурму Иерихона.
       Халев откинул полог шатра елеазарова и доложил, согнувшись в поклоне:
       - Привели пленных, рави.
       - Кто они?
       - Семья.
       Елеазар стремительно вышел из шатра и стал разглядывать пленных. Мужчина в длинной хламиде до пят и с тюрбаном на голове со страхом глядел в сторону Елеазара, стоящие рядом с ним женщина и двое малолетних детей были испуганы еще больше: они просто тряслись от страха.
       - Где их взяли? – обратился Елеазар к Халеву.
       - На дороге. Они ехали в кибитке, запряженной ослом.
       - Аммореи? – поинтересовался Елеазар.
       - Мадиатяне. Беженцы.
       - Переводчик здесь?
       Из группы стражников, стоящих поодаль, вышел молодой мужчина с мечом на поясе.
       - Скажи пленнику, что я отпускаю его, а жена и дети побудут у нас, пока он не вернется, - обратился Елеазар к переводчику. - Он должен дойти до Иерихона и сказать там, что на город идут сорок тысяч израильтян, а с ними – их Бог живой. Пусть скажет царю и начальникам иерихонским, что у израильтян есть ковчег завета божьего и серебряные трубы, от которых рухнут стены Иерихона. Пусть еще расскажет, что Бог наш живой осушил Иордан, и воины наши перешли его посуху. Мы будем стоять здесь семь дней, и когда он вернется, то получит назад свою семью. Скажи ему еще, что у нас есть лазутчики в городе, и если он обманет нас, мы убьем и его, и его семью.
       Переводчик стал говорить, мужчина, слушая его, согласно кивал головой, а женщина перестала плакать. Елеазар терпеливо ждал. Когда переводчик закончил свою речь, мужчина опасливо глянул на Елеазара и что-то сказал переводчику на своем языке.
       - Он спрашивает, что будет, если царь иерихонский не отпустит его, - передал Елеазару переводчик слова мужчины.
       - Тогда мы войдем в город после того, как рухнут его стены, узнаем, выполнил ли он приказ наш, и судьба семьи его будет зависеть от этого, - торжественно заявил Елеазар, обернулся и вошел в свой шатер.
       Вслед за ним в шатер вошел и Иисус, который все это время был рядом с ним. Халев, отдав необходимые распоряжения, встал у полога и попросил разрешения войти. Елеазар разрешил ему. Согнувшись в поклоне, Халев спросил у Елеазара:
       - Куда определить женщину с детьми, повозкой и ослом?
       - Осла и повозку – в обоз, женщину и детей – умертвить, - равнодушным голосом промолвил Елеазар.
       Халев промолчал, склонившись еще ниже, но подумал, что нарушение данного слова – грех. Елеазар, как бы прочитав его мысли, усмехнулся:
       - Грех не выполнять слово, данное человеку из своего народа. К другим это не относится.
       - Ты прав, рави, - тут же согласился испуганный Халев и вышел.
       - Позволь это сделать мне самому, - попросил у Елеазара Иисус Навин, схватившись за рукоять меча.
       - Ты хочешь сам отвести осла в обоз? – насмешливо спросил Елеазар, но Иисус не понял шутки:
       - Я хочу умертвить эту женщину и ее детей.
       - Иди и сделай это, - кивнул головой Елеазар.
       Когда Иисус вышел, он поглядел ему вслед, а затем стал смотреть на свои ладони, как будто хотел отыскать кровь на них. Усмехнувшись, он опустил руки и вышел из шатра.
       
       Иуда вернулся со своим напарником в это же день, еще засветло. Он был возбужден, и Елеазар заметил это сразу, как только юношей привели к нему в шатер. Сначала Елеазар спросил у того, второго, имени которого так и не узнал, что он имеет сказать, но юноша только беспомощно оглянулся на Иуду. Улыбнувшись, Елеазар приказал ему идти в стан свой, а Иуда остался. Кроме них в шатре еще были Иисус Навин и Халев. Елеазар подвел Иуду к трапезе, которая была подготовлена в углу шатра, и они возлегли вкруг нее втроем, Халев остался стоять в центре шатра. Это была высокая честь для Иуды.
       - Ешь, - предложил Иуде Елеазар. Тот поблагодарил, но сказал, что есть не хочет.
       - Тогда говори, - приказал ему Елеазар и сам стал есть. Иисус тоже взял кусок баранины в руки.
       Когда Иуда подробно рассказал, как выполнил поручение Халева, Елеазар стал задавать вопросы, попивая вино прямо из новенького меха:
       - Так что в городе говорили о нас?
       - Говорили, что израильтяне покрыли собой все лицо земли, что нас много, как саранчи. Говорили, что у нас есть Бог живой, который вместе с нами идет на брань.
       - Хорошо, - улыбнулся Елеазар, делая очередной глоток из меха. Ему нравился этот мальчик: умен не по годам, не чета этому глупому новоявленному Иисусу. В этом, правда, есть определенная опасность, но если повести дело правильно, то из мальчика этого можно извлечь много пользы. – Ты в первый раз идешь на брань?
       - В первый раз, рави, - Иуда попытался привстать, но Елеазар махнул рукой, приказывая оставаться в прежней, непринужденной позе:
       - Ты хочешь стать моим стражником и выполнять особые поручения при мне?
       Иуде показалось, что Господь прикоснулся к нему своей ладонью, - сам первосвященник предлагал ему службу, о которой он даже и не мечтал. Он перевел дыхание и выпалил:
       - Да, рави!
       - Тогда пойди к отцу своему и скажи ему об этом.
       Иуда попытался вскочить на ноги, но Елеазар вновь махнул рукой, приказывая остаться:
       - Я еще не всё сказал. У твоего отца есть раб?
       - Есть, рави. Его имя – Игал.
       - Он молодой?
       - На шесть зим старше меня.
       - Он сейчас в походе?
       - Да, рави.
       - Пусть отец твой отпустит раба с тобой. Я дам отцу другого раба.
       - Мой отец прибил ухо Игала к стойке шатра своего, - робко возразил Иуда.
       Елеазар, которому вино ударило в голову, рассмеялся:
       - Законы существуют для того, чтобы все их выполняли, и жизнь шла правильно, но когда первосвященнику нужно сделать что-то важное и нужное, а закон мешает этому, я спрашиваю у Господа, и он разрешает мне преступать закон. Забирай раба себе, - он поможет тебе в первых боях, - а отцу твоему я дам другого раба. Навечно.
       Иуда хотел склониться перед первосвященником, но, лежа, совершить это было невозможно. Он сделал попытку встать, следя в то же время за рукой Елеазара. Увидев, что тот не возражает, Иуда поднялся на ноги и поклонился. Вспомнив давний - еще в детстве - разговор с Амрамом о том, что нельзя держать рабом человека из народа своего, Иуда посмел высказать свою просьбу:
       - Рави, можно ли мне сделать Игала свободным?
       - Сделай, если он этого сам захочет, - разрешил Елеазар.
       Иуда еще раз поклонился, испросил разрешение и вышел. Елеазар крикнул ему вслед:
       - Завтра утром с рабом своим подойди к Халеву! Он покажет, где поставить тебе шатер твой!
       Иисус Навин, который во всё продолжение разговора Елеазара с Иудой был мрачным, встал, попрощался и вышел. По-прежнему стоящий в центре шатра Халев тихо сказал Елеазару:
       - У Иисуса Навина от ревности горит сердце.
       - Это хорошо, - улыбнулся Елеазар и шумно отрыгнул. – Они будут следить друг за другом и докладывать мне, а я буду видеть вокруг себя еще лучше.
       - Неужели недостаточно того, что я делаю? – осторожно спросил Халев.
       - И ты ревнуешь, верный пёс? – усмехнулся Елеазар и приказал стелить постель. Было уже поздно.
       
       Нахум сначала обрадовался, узнав, что сын благополучно вернулся, затем огорчился оттого, что сына во время боя не будет рядом, но потом опять обрадовался, когда узнал, что с Иудой будет Игал. Он справедливо решил, что, если освобождение Игала противоречит закону, то грех – на первосвященнике, который отдал такой приказ, и потому особо не волновался. Он вдруг остро почувствовал отсутствие жены, которая очень тонко, ненавязчиво умела подсказать мужу правильное решение. Здесь ее не было, и Нахум обошелся без ее совета: как первосвященник решил, так и будет.
       - А как же теперь мои жёны? – поинтересовался Игал.
       Нахум почесал в затылке, вздохнул и спросил у Иуды:
       - Первосвященник ничего не сказал об этом?
       - Я не сказал ему, что у Игала есть жёны, - огорченно ответил Иуда.
       Нахум еще раз вздохнул:
       - Спроси у него завтра.
       - Я заплачу тебе выкуп за них, - вмешался в разговор Игал, обращаясь к Нахуму.
       - Как первосвященник скажет, так и будет, - ответил ему Нахум и стал собирать сына в дорогу.
       Игал тоже стал собираться. У него уже давно был свой меч, - не такой красивый и новый, как меч Иуды, подаренный отцом, но зато добытый в бою с мадиатянами. Собрав нехитрый скарб, Игал прошел в свой угол под стареньким походным шатром и улегся на ложе. Уже засыпая, он услышал голос Амрама, – тот тоже вышел на брань вместе с левитами, и стан их располагался неподалеку. Юноши говорили о чем-то. Чуть позже на своем ложе примостился и Нахум, а голоса Иуды и Амрама все еще слышались у костра, возле которого они сидели.
       
       Ночью Елеазар проснулся от странного ощущения: ему казалось, что кто-то ждет его. Поднявшись с ложа своего, он накинул ефод, – ночь была холодная, – и вышел из шатра. Он знал, в какую сторону идти, вернее, знал, что, в какую сторону ни пошел бы, все равно встретит того, кто ждет его. Жестом приказав стражнику у полога шатра оставаться на месте, он прошел сорок шагов и остановился: в ярком лунном свете перед ним стоял человек во всем белом, сверкающий как молния меч был в руке его.
       - Кто ты: из нашего стана или из вражеского? – спросил Елеазар. Страха в нем не было.
       - Я пришел, чтобы сказать, что делать тебе, - произнес незнакомец, и Елеазар отметил, что лицо его и голос необыкновенно красивы.
       - Я слушаю тебя, - повиновался Елеазар, почувствовав, что человек этот наделен властью, что он даже не человек, потому что люди не могут быть такими красивыми.
       - Я предаю Иерихон в руки твои. Жители города напуганы. Ты обмани их, скажи, что пощадишь их жизни, если откроют ворота, но не щади никого: ни царей, ни начальников, ни мужей, ни стариков, ни жён, ни детей, ни животных их. Истреби всех до единого, всё дышащее, и позволь воинам взять только золото и серебро, но всю добычу они должны принести к шатру твоему, не утаив ничего. А город сотри с лица земли и сделай так, чтобы он никогда не возродился.
       - Как мне называть тебя? - спросил Елеазар, ощутив страх.
       - Ты умрешь, если услышишь имя мое, - ответил незнакомец и исчез, только голубоватое облако света еще некоторое время сияло там, где он стоял.
       Елеазар понял: это тот, кто всегда приходил к нему во сне. Подождав немного неизвестно чего, Елеазар вернулся к шатру, прошел мимо стражника и улегся на ложе свое. До утра он так и не заснул.
       Утром не выпала манна небесная. Впервые за сорок лет блуждания по пустыням. Мужчины ходили с посудой в руках вкруг стана и удивленно перекрикивались. Через некоторое время у шатра Елеазара собралась толпа представителей – тысяченачальников и сотников - от каждого рода, все они хотели услышать, что скажет первосвященник.
       Елеазар вышел из шатра в полном облачении первосвященника, рядом с ним был Иисус Навин.
       - Слушай, Израиль! – прокричал Елеазар, воздев руки. – Господь говорил с Иисусом Навином и предал Иерихон в руки Израиля! В городе много пищи, долины вокруг плодородны! Взяв город и все земли вокруг, мы сможем кормиться от плодов земли! Мы сможем привести сюда жен наших и детей! Город падёт от звука наших труб, и мы завоюем его! Идите в станы ваши и собирайтесь на брань! Завтра, как только взойдет солнце, мы выходим! Идите к народу своему и готовьте его к походу! Господь, Бог наш, предал Иерихон в руки наши! Жив Господь!
       - Жив Господь! – нестройным эхом отозвались собравшиеся и стали расходиться.
       Когда Елеазар с Иисусом остались вдвоем, к ним подошел Халев. Елеазар обратился к нему:
       - У нас есть человек в городе, который может подсказать царю иерихонскому договориться с нами?
       - Да, рави, - поклонился Халев.
       - Пусть он скажет царю, что мы готовы выпустить его и его семью, а также других начальников и их семьи, если он откроет нам ворота.
       - Он может сказать это, но тогда он может лишиться головы, - еще ниже поклонился Халев.
       - Его голова нам только и нужна для того, чтобы он сказал это, - презрительно бросил Елеазар. – Пусть скажет то, что я сказал тебе. Царь иерихонский слишком напуган, чтобы быть жестоким. Он захочет спасти себя и свою семью.
       Видя, что Халев по-прежнему стоит, согнувшись в поклоне, Елеазар спросил:
       - Этот мальчик, Иуда, уже пришел?
       - Да, рави.
       - Пусть они вдвоем заступят на стражу у шатра моего сегодня ночью.
       Халев склонился еще ниже в знак того, что готов исполнить приказ. Елеазар махнул рукой, отпуская его, и отвернулся.
       
Глава 10.
       
       Вечером, перед сном, Халев привел к шатру Елеазара пленника, посланного в Иерихон накануне. Посмотрев на измученное лицо мужчины, Елеазар спросил:
       - Что скажешь ты?
       - Где моя жена и дети? – осторожно поинтересовался тот, а переводчик, стоящий рядом с Халевом, передал это по-арамейски.
       Елеазару не понравилось, что пленник не ответил на его вопрос, но он сдержал раздражение:
       - Они в безопасном месте. Ты окажешься там же, как только расскажешь все.
       Халев, стоящий рядом, - глаза его устремлены были в землю, - отметил про себя, что первосвященник не солгал пленнику.
       - Я сделал всё, как ты сказал, - сказал пленник, встав на колени и склонив голову. Иисус Навин, стоящий рядом с первосвященником, взялся за рукоять меча, висевшего на его поясе, но Елеазар остановил его движением руки.
       - Ты видел царя иерихонского?
       Пленник кивнул, не поднимая головы.
       - Ты сказал про Иордан, про трубы, про стены города?
       Елеазар, ожидая, пока толмач переведет его слова, с брезгливостью смотрел на тонкую и грязную шею пленника. Тот вновь кивнул головой.
       - Что сказал тебе царь иорданский?
       Выслушав ответ пленника, Елеазар обернулся к Халеву:
       - Отведите его к его семье.
       - Я это сделаю сам, - вышел вперед Иисус Навин.
       Елеазар когда-то приказал Иисусу не испрашивать его разрешения при посторонних, но на этот раз самостоятельность Иисуса покоробила его. «Надо будет устроить этому ослу небольшое поражение, чтобы не зазнавался, - подумал Елеазар, глядя в спину Иисусу, нетерпеливо подталкивающему пленника в плечо. – Но это – только после Иерихона». Царь иерихонский испугался - это ясно. Если он сказал, что сам пришлет человека для переговоров, значит, он обязательно сдаст город в обмен на жизни нескольких человек – своей, собственной семьи и приближенных. Победа была обеспечена, только надо было сделать так, чтобы воины - до того, как войти в город, – были подготовлены к резне, которую первосвященник обещал совершить прекрасному мужу с огненным мечом в руке. «Да было ли это? Может, привиделось?» – подумал, было, Елеазар, вспоминая прошедшую ночь, но тут же отогнал от себя эту мысль. Еще раз взглянув на Иисуса, который спешил отправить еще одну душу туда, где ей уже не будет грозить никакая опасность, он обернулся и вошел в шатер, похлопав пред тем по плечу Иуду, стоящего на страже у входа.
       
       До Иерихона от прежней стоянки было полдня пути, но огромное войско шло медленно, и добрались израильтяне до места, откуда город был на виду, лишь к вечеру. Левиты с ковчегом и в этот раз двигались впереди всех, только расстояние в две тысячи локтей теперь не соблюдалось, - это было ни к чему. Дав приказ развернуть станы, Иисус Навин, запыхавшись, подбежал к Елеазару:
       - Воины боятся, - проговорил он тихо, подойдя к первосвященнику. – Город хорошо укреплен, а вокруг растут только смоковницы и оливы, из них не изготовить необходимые орудия для того, чтобы взять его. Воды и еды в городе достаточно, чтобы продержаться долго. Кое-кто из воинов говорит, что хананеи обязательно придут аммореям на помощь, чтобы остановить нас, и тогда нам не выстоять против всех.
       - Пусть это тебя не беспокоит, - равнодушно произнес Елеазар и обернулся в сторону, где воины колена иудина разбивали свой стан. – Прикажи начальникам колен израилевых, тысяченачальникам и сотникам собраться сегодня на исходе четвертой части дня у скинии собрания, а пока пусть разворачивают станы.
       Иисус Навин, уже вошедший в роль начальника народа израильского, лишь слегка кивнул головой и отошел, ничего не сказав. Елеазар посмотрел ему вслед, усмехнувшись, сделал незаметный жест рукой, как будто зачерпывал воду из источника, и Халев, до того спокойно беседовавший с группой тысяченачальников в отдалении, тут же появился перед первосвященником, согнувшись в глубоком поклоне.
       - В стане появились воины, которые говорят, что мы не сможем взять Иерихон, что хананеи придут на помощь аммореям, - Елеазар довольным взглядом окинул спину Халева, изогнутую как пружина в готовности немедленно выполнить любое его пожелание, и ему стало очень приятно. – Исчисли их сегодня же, перепиши и держи при себе. Я потом скажу, что делать.
       Халев, не разгибая спины, отошел от первосвященника, не оборачиваясь к нему спиной, затем, разогнувшись после десяти шагов, он побежал к стану колена иудина. Елеазар вздохнул устало и пошел к шатру.
       
       Вечером, перед заходом солнца, Елеазар объявил начальникам колен израилевых и старшим военачальникам, чтобы они готовились назавтра не к бою, а к обычному походу, но без шатров и поклажи:
       - Завтра мы обойдем город вкруг стен его под звуки труб серебряных! - кричал он, воздев, как обычно, руки к небу. – Но никто из воинов не должен произносить ни слова! С нами будет ковчег завета и живой Господь! Господь предал Иерихон в руки Израиля! Стены города разрушатся на седьмой день! Жив Господь, Бог наш! Он не оставит народ свой!
       Когда все разошлись, Елеазар прошел в шатер, скинул расшитый золотом ефод и обернулся к Иисусу Навину:
       - Завтра поутру поведешь войско вкруг города на расстоянии выстрела из лука. Стан колена иудина останется здесь, с собой возьмешь семь самых рослых воинов из этого колена, - они будут идти впереди, рядом с тобой, с обнаженными мечами. За вами – семь священников с серебряными трубами, потом – левиты с ковчегом на руках, потом – все остальные. Мечи у всех должны быть в ножнах, и никто не должен произносить ни слова. Если кто падет от жары или от стрелы вражеской, идущие рядом должны подхватить его под руки и нести, чтобы он не упал.
       Иисус Навин выслушал его молча, не задавая вопросов. Помолчав, Елеазар продолжил:
       - Еду к вечеру пусть готовят на всех. Убитых завтра не будет.
       Поев, Иисус Навин поднялся со своего трапезного ложа и удалился из шатра первосвященника, а Елеазар продолжал лежать перед остывшим куском баранины в глубоком размышлении, из которого вывел его приход Халева. Тот сначала подал голос за пологом шатра, затем, услышав возглас первосвященника, осторожно прошел внутрь, раздвинув полог склоненной головой. В руке его был свиток.
       - Исчислил тех, кто распространял слухи? – спросил Елеазар, поглядев на свиток.
       - Да, рави, - Халев поднял свиток на уровень груди.
       - Сколько их? – спросил Елеазар, не делая попытки принять свиток.
       - Три раза по семь и еще четверо, - доложил Халев, прижимая свиток к груди.
       - Приведешь их ко мне по первому моему приказу.
       Халев молча стоял, согнувшись в поклоне.
       - От царя иерихонского нет известий? – спросил Елеазар, помедлив.
       - Нет, рави.
       Елеазару стало боязно, но он подавил свой страх и посмотрел внимательно на Халева:
       - На сколько дней хватит у нас еды?
       - Месяц успеет родиться два раза, если воины станут есть вдвое меньше, - манны не стало.
       Елеазар помолчал немного и приказал:
       - Пусть завтра с утра зарежут больше овнов, - воины должны быть сытыми. Воды достаточно?
       - Источник рядом со станом, - ответил Халев.
       Когда Халев удалился, Елеазар вышел из шатра. Стражника, который хотел пойти за ним, Елеазар остановил движением руки:
       - Скажи, пусть уберут трапезу, - приказал он и пошел в ночь, освещаемую скудным светом умирающего месяца и слабеньких костров в станах.
       Отсчитав сорок шагов, Елеазар остановился и стал ждать. Никто не приходил. Вздохнув, Елеазар промолвил вслух:
       - Ты не приходишь, когда нужен мне. Я жду от тебя совета.
       Ночь молчала, только слабые всполохи костров колебали ее темень, да ночные насекомые нарушали тишину.
       - Значит, я делаю всё, как надо, - сказал он опять вслух. – Если бы не так – ты пришел бы.
       Обернувшись, Елеазар направился к шатру. В душе его было пусто, но спокойно. Страха не было.
       
       Утренние сборы в поход были скорыми. Всех воинов сытно накормили, затем затрубили трубы, и станы – один за другим – двинулись вслед за священниками, которые шли с ковчегом на руках. Нахум шагал впереди стана вениаминова со знаменем в руках. Он был еще не стар, и глава рода вениаминова доверял ему, но рядом уже шел молодой знаменосец, готовый принять в свои крепкие руки символ рода.
       - Почему нельзя вытаскивать меч из ножен? – удивленно спросил у Нахума молодой знаменосец, но тут же, вспомнив о приказе молчать, прикрыл рот ладонью, как это делают дети и женщины.
       Нахум усмехнулся: этот мальчик - еще совсем молокосос. Ягненок. Доверять такому знамя рода – легкомысленно. Нахум еще не стар и умирать в этой битве не собирается. Он доподлинно знает, что не умрет скоро, поэтому мальчику еще долго придется ждать своей очереди. То, что он из знатной семьи, еще ничего не значит. Сколько таких, ждущих своего часа, уже ушли к народу своему, сложив головы на поле брани. Еще утром их молодые зубы дробили хрупкие кости ягнят, а вечером их собственные кости были порушены мечом врага. И всё. Остается только груда камней, из-под которой - если убитых много – выглядывают части тел и одежды: камней в пустыне не так много, как кажется, иногда бывает меньше, чем убитых. Зато камней всегда хватает, чтобы убить преступника по древнему обычаю. Нахум глянул под ноги: земля иерихонская была плодородной, и камней здесь было гораздо меньше, чем в пустыне. Он подумал о том, что, если будет много убитых с той и другой стороны, тела их придется предать огню. Это – грех для израильтянина, но война допускает отступление от закона.
       Огромная, страшная в своем молчании процессия подошла к стенам Иерихона на расстояние выстрела из лука, Иисус Навин и семеро воинов из колена иудина с обнаженными мечами свернули вправо, за ними свернули семь священников с серебряными трубами, затем - левиты с ковчегом на руках, а потом уже - и все остальные воины с мечами за поясами и в ножнах: каждый со своим станом, со знаменами израильских родов впереди. Священники гласили в трубы попеременно, и потому заунывный, разноголосый рев их звучал непрерывно, нагнетая тоску даже на израильтян, шедших в колонне: они никогда не слышали звука юбилейных труб так долго.
       У основания каменные, а выше – глиняные, стены города были усыпаны его защитниками в полной боевой амуниции. Когда колонна израильтян приблизилась, сквозь рев серебряных труб еще доносились воинственные крики аммореев, но как только процессия пошла вокруг города, крики прекратились. Самые отчаянные сделали несколько выстрелов из луков, но, видя, что стрелы не долетают до израильтян, прекратили стрельбу. Когда колонна молчащих воинов сделала четверть пути вокруг стен города, Нахум заметил, что защитников на стенах стало гораздо меньше: видно, рев труб, вид священников, несущих ковчег, и воинов с сомкнутыми устами внушили страх защитникам Иерихона. На средине пути Нахум, обернув голову, увидел на стене, в том месте, где были главные ворота, людей в царских одеждах из крученого виссона. Они внимательно смотрели на процессию и не шевелились. У всех у них на поясах были мечи. Заканчивая путь, Нахум подумал о том, что сын его, Иуда, находится рядом с первосвященником, и смерть будет грозить ему только тогда, когда в опасности будет сам Елеазар. «А тогда уже будет всё равно», - подумал Нахум и перестал беспокоиться о сыне.
       Когда все вернулись в стан, солнце было еще высоко. Нахум чувствовал себя усталым более, чем после обычного похода. Казалось, после долгого молчания все сразу начнут говорить, но никто, кроме начальников, рта не раскрыл. После долгого рева труб тишина свербила в ушах. Все поели холодной баранины, оставшейся после утренней варки, и многие сразу легли отдыхать. Костров в этот вечер было совсем мало.
       
       Елеазар, выслушав сразу два доклада, - Иисуса Навина и Халева - долго сидел, задумавшись. Когда в шатре вновь показался Халев, осторожная физиономия которого не предвещала хороших новостей, первосвященник непроизвольно вздрогнул. Халев, согнувшись в поклоне, молчал.
       - Говори, - не вытерпел Елеазар, руки его затряслись.
       - Пришла весть от царя Иерихонского.
       Елеазар по осторожному выражению лица Халева пытался угадать, какова новость:
       - Говори.
       - Царь иерихонский согласен открыть ворота города, если ты сохранишь жизни ему, его семье и старшим военачальникам. Кроме того, он хочет забрать с собой мулов, ослов, кое-какую утварь и своё золото.
       Халев замолчал, ожидая вопросов, Елеазар тоже молчал, предполагая, что царь иерихонский выставил ещё какие-то свои условия, но не в силах угадать, какие. Халев осторожно продолжил:
       - Царь иерихонский требует, чтобы ты оставил в залог своего сына. Твой сын должен быть в царском дворце и выехать за ворота вместе с царем иерихонским и его семьей. Когда он уйдет в пределы ханаанские, то вернет тебе сына.
       Елеазар быстро прикрыл глаза и опустил лицо свое, чтобы Халев не заметил на нем великой радости, обуявшей первосвященника. Значит, всё идет правильно. Успокоившись, Елеазар поднял лицо, которое приняло выражение скорби и озабоченности, спросил:
       - Откуда он узнает, что это мой сын? Ведь я могу показать ему другого юношу.
       - Он сказал нашему человеку, что сына твоего Финееса видели моавитяне после того, как он убил в шатре Зимри и моавитянку, потом – когда разгромили моавитян. Эти люди сейчас в Иерихоне, они опознают твоего сына.
       Елеазар подумал немного и приказал:
       - Пригласи сюда Иисуса Навина, я скажу ему об этом.
       Когда Халев собрался выходить из шатра, первосвященник окликнул его:
       - Где сейчас тот человек, который говорил с царем иерихонским?
       - В моем шатре. Я сделал так, что его никто не видел.
       - Ты правильно сделал, - похвалил его Елеазар и отослал жестом руки.
       
Глава 11
       
       Наутро, когда израильтяне вновь пошли в поход вкруг Иерихона, в шатре первосвященника собрались четыре человека: Елеазар, Иисус Навин, Халев и тот, который разговаривал с царем иерихонским: Сигон, невысокий мужчина лет тридцати в богатом одеянии, моавитянин по рождению, но всю жизнь проживший среди аммореев. Все сидели вокруг чаши с вином и ломтя хлеба, лежащего прямо на кошме. Хлеба в стане уже не было два дня, и этот кусок был принесен Сигоном из города. Говорил Елеазар, все слушали, Иисус и Сигон внимали первосвященнику, потупив взоры в кошму, покрывающую землю под шатром.
       - Царь иерихонский требует от меня, чтобы я пожертвовал сыном своим ради народа моего, - Елеазар прикрыл глаза и продолжил: - Он хочет увести моего сына в земли ханаанские и обратно не вернет, а потом получит поддержку хананеев и изгонит нас из города.
       Помолчав немного, Елеазар обратился к Сигону:
       - Я клянусь этим вином и этим хлебом, - жест руки в сторону чаши, - что выполню свое обещание и выпущу из города царя иерихонского, его семью, ослов и мулов, его золото. Пусть он тоже поклянется при тебе вином и хлебом, что вернет моего сына, когда достигнет пределов ханаанских. И пусть потом делает, что хочет, пусть придет и воюет со мной.
       Елеазар вновь замолчал, и Сигон спросил:
       - Мне сказать ему только это?
       - Скажи ему, что мы будет ходить вкруг городских стен шесть дней, а на седьмой нужно открыть все ворота. Сам царь пусть выезжает в западные, главные ворота. Мой сын пусть будет с ним. У царя хорошая стража?
       - Все – сыны енакиевы, - потупив взор, ответил Сигон.
       - Сыны енакиевы, - задумчиво повторил Елеазар. – Знаем. Все высокие, как кипарисы ханаанские. Они умертвят моего сына по первому приказу царя…
       Сигон промолчал, а первосвященник продолжил:
       - Мой сын придет в город, как только зайдет солнце в шестой день осады. С ним будут воины, которые останутся с ним до конца…
       - Царь иерихонский не согласится на это, - осторожно возразил Сигон.
       - Они будут без оружия, - махнул рукой Елеазар и добавил: - Смотри, не забудь: пусть царь поклянется, что вернет моего сына после того, как уйдет из города.
       - Я скажу ему, - склонил голову Сигон, затем, подчиняясь жесту руки первосвященника, поднялся на ноги и вышел из шатра задом. Вслед за ним вышел Халев.
       - Ты отпустишь царя иерихонского? – спросил Иисус, как только они вышли.
       - Ты хочешь, чтобы он убил моего сына? – спросил его в свою очередь Елеазар.
       - Не хочу, - пожал плечами Иисус. – Что ты будешь делать?
       - Спрошу у Господа.
       Когда Иисус Навин удалился, Елеазар выпил вино из серебряной чаши и постучал чашей по центральному шесту, поддерживающему купол шатра.
       - Позови ко мне Халева, - приказал он Иуде, заглянувшему в шатер.
       Когда Халев появился, изогнутый в поклоне, первосвященник сказал ему:
       - На шестой день осады приведешь к моему шатру воинов, распространявших слухи в стане. Они пойдут с Финеесом заложниками к царю иерихонскому.
       Халев замер, даже дышать он стал осторожнее.
       - Сигона проведи ночью в город, пусть он вернется в наш стан в ночь на шестой день, и в следующую ночь поведет воинов и Финееса в Иерихон.
       Помолчав, Елеазар отдал еще один приказ, внимательно следя за тем, как поведет себя Халев:
       - Иуду, сына Нахума, на стражу больше не ставь. Пусть днем всегда будет рядом со мной, а ночью отдыхает. Его раб – тоже.
       Халев не шелохнулся при этом, и Елеазар отпустил его. Оставшись один, первосвященник нагнулся, поднял с кошмы, расстеленной прямо на земле, ломоть амморейского хлеба, внимательно оглядел его, отломил кусочек, пожевал и отбросил в угол шатра. Жажда власти отбирает у человека все, даже близких. Раз ступив на этот путь, уже не свернешь: сначала братья, потом отец, теперь сын. У Елеазара есть еще два сына, но только Финеес был способен на то, что совершил он сам со своим отцом. Не будет Финееса, не будет и постоянного страха за свою жизнь. Можно будет сделать первосвященником любого из оставшихся сынов, но на место Иисуса Навина нужно подготовить другого человека – умного, решительного, смелого. Народ израильский не должен страдать от глупости своего правителя. Если он не хочет, чтобы умный и готовый на все будущий первосвященник считал дни его жизни, то должен подготовить умного начальника всего народа. Этим он прославит свое имя на века.
       Вздохнув, Елеазар подошел к выходу, отодвинул полог и обратился к Иуде, стоящему у шатра с мечом на поясе:
       - Ты стоял ночь, почему тебя не сменяют?
       - Я не устал, - ответил юноша. – Стражники ушли к источнику за водой. Вернутся, – сменят.
       - У тебя есть братья?
       - Только сестры.
       - Что бы ты сделал, если бы у тебя была власть над целым народом?
       Иуда удивленно посмотрел на первосвященника:
       - Я не знаю. Я не думал об этом.
       - А ты желаешь такой власти? – не унимался Елеазар.
       Теперь Иуда смотрел на первосвященника с испугом:
       - Я не знаю. Мне было бы страшно.
       - Твой отец богат?
       - Нет, - Иуда пожал плечами. – Но его все уважают. В походе он несет знамя рода вениаминова.
       - Хорошо, - неизвестно о чем заключил Елеазар, опустил полог и скрылся в шатре.
       Иуда еще некоторое время стоял, оторопевший, пока его не сменил стражник, вернувшийся от источника. Направляясь к шатру, где его ждал Игал с уже готовой бараньей похлебкой, Иуда думал о том, как странно иногда поворачивается жизнь: еще два дня назад он ни о чем таком не думал, и вот теперь – такой странный разговор с первосвященником. Он чувствовал, что все это неспроста, что первосвященник не будет задавать такие вопросы просто так, и потому решил никому не говорить об этом, даже Амраму.
       
       Амрам появился во второй половине дня, когда воины уже вернулись из обхода вокруг города, поели и улеглись отдыхать. Он сидел у ложа Иуды, склонив свою уродливую голову к плечу, и улыбался, отчего лицо его становилось еще уродливей.
       - Если твой отец несет в походе знамя рода своего, то ты будешь главой колена вениаминова, - сказал он, продолжая улыбаться, и неясно было, шутит он или говорит всерьез.
       Иуда, смутившись, - он не понимал, откуда Амрам мог узнать о его разговоре с первосвященником, - поднялся с ложа и стал одеваться.
       - Ты сам подумал так, или кто сказал тебе об этом? – спросил он, надевая пояс с мечом. Амрам мог принять этот вопрос за шутку или всерьез.
       - Я давно знаю об этом, - Амрам правой, здоровой рукой переложил левую, которая в последнее время стала сохнуть и отказывалась повиноваться, себе на колено. – Я знал об этом еще тогда, когда ты был мальчиком.
       Иуда замер:
       - А почему ты не говорил мне?
       - Ты бы мне не поверил.
       Иуда сел, придержав меч, чтобы он не зацепился за землю.
       - Ты бы хоть в шатре снял меч, - усмехнулся Амрам.
       - Муж всегда должен быть вооружен, - быстро ответил ему Иуда и тут же напомнил: - Ты сказал, что я буду главой колена вениаминова…
       - Это случится по повелению божьему.
       Иуда быстро посмотрел Амраму в глаза и тут же отвел взгляд:
       - Сегодня первосвященник разговаривал со мной.
       - Я знаю, - усмехнулся Амрам, и в его страшном оскале Иуда усмотрел горечь.
       - Ты осуждаешь меня?
       - Кто я, чтобы осуждать брата моего? – пожал своими кривыми плечами Амрам, и Иуда отметил про себя, что горб у Амрама становится все больше, как будто что-то внутри него, не обретая выхода, рвется наружу, обезображивая и без того уродливое тело старшего товарища.
       - Ты всегда был против войны, а если я буду начальником родр… - Иуда замолчал, задохнувшись, осмысливая сказанное им самим, - …если я буду начальником рода, я буду вести его на войну, потому что нашему народу нужна плодородная земля, а земля эта занята другими народами, которые не верят в Господа и поклоняются идолам. Они грешники, и их землю Господь отдает нам.
       Иуда ждал ответа, а Амрам молчал, глядя мимо него, думая о чем-то, затем, как бы очнувшись, сказал тихо:
       - Не будет тебя, на это место станет другой. Лучше – ты.
       - Ты не осуждаешь меня? – еще раз спросил Иуда.
       - Нет.
       - Но ты осуждаешь первосвященника и Иисуса Навина, - Иуда оглянулся: Игал был далеко и не мог слышать их разговора. - Ты не говорил, но я знаю.
       - Значит, ты пророк, - усмехнулся Амрам, и Иуда вдруг подумал, что Амрам – действительно пророк. Ему стало страшно от неожиданно пришедшей мысли, а Амрам, как бы догадавшись, о чем подумал Иуда, продолжил разговор:
       - Елеазар служит не Господу. Он Осию Навина нарек Иисусом, потому что имя это спустя время станет святым. Он сделал это в насмешку.
       - Откуда ты это знаешь? – удивился Иуда. – Откуда это знает первосвященник?
       - Я не могу объяснить. Ко мне это приходит само, как будто я знал это всегда, только забыл. Иногда мне кажется, что я придумал всё, но это не так. Я знаю. А Елеазару сказал тот, кому он служит.
       Иуде стало совсем страшно, но он продолжил разговор:
       - Иисус, который будет потом… - он вздохнул, представив время, измеряемое веками, - …он будет царем израильским?
       - Он будет царем всех людей.
       Иуда засомневался:
       - Земля велика, и народы ее говорят на разных языках. Как можно управлять таким царством?
       - Я не знаю, - вздохнул Амрам. – Я знаю только то, что мне дано.
       Друзья разговаривали весь вечер, но опасной темы больше не касались. Иуда, смеясь, рассказывал, как все гнутся перед первосвященником и совсем не боятся Иисуса Навина.
       - А ты не гнешься? – смеясь, спрашивал Амрам, и Иуда отрицательно мотал головой:
       - Нет. Я – воин.
       Когда стемнело, костер они не разожгли. Иуда пошел проводить Амрама до стана левитов: Халев сказал ему, что ночью вставать на стражу не нужно, – утром следующего дня первосвященник ждет его в своем шатре.
       
       В шестой день Нахум собрался в поход быстро. К звукам труб все уже привыкли, некоторые даже пытались шутить, разговаривать во время процессии, но начальники – десятники – тут же пресекали это. Нахум, поднимая над головой знамя рода вениаминова, осматривал стены города: уже не было на них любопытных – только стражи на своих постах. Город пребывал в страхе. В шестой день сам царь иерихонский стоял на стене и внимательно оглядывал процессию, как бы пытаясь сосчитать воинов, идущих в ней, или угадать, что же лежит в ковчеге, который так оберегают израильтяне.
       Вернувшись в стан, Нахум уселся перед холодным куском вареной баранины, оставленной ему воинами из тех, кто занимался провиантом, достал соль из маленькой бронзовой солонки, обильно посыпал ею мясо, и тут вспомнил, какие лепешки из манны небесной готовила ему жена, используя закваску из перебродившего молока. Вздохнув, он откусил мясо своими еще крепкими зубами. Не доев до конца, он с отвращением бросил кость приблудившейся к стану собаке, которая с покорным видом ждала подачки в нескольких шагах от него. Не веря своему счастью, собака ухватила кусок и, судорожно пытаясь проглотить его целиком, вместе с костью, оглядываясь, - нет ли где других собак поблизости? – пустилась искать укромное место среди походных шатров, раскиданных по стану в беспорядке, – как кому на душу пришло. Нахум прошел в свой шатер и сразу завалился на ложе, хотя солнце стояло высоко. Все знали, что завтра предстоит страшная битва. Начальники говорили, что все пойдут молча, даже трубы будут молчать, потом трубы взыграют, все израильтяне крикнут разом, и стены города рухнут. Нахум не верил в разрушение стен, но думал: что-то случится, и они возьмут этот город в один день.
       Нахум перевернулся на другой бок, подумал о том, что ложе его жесткое, неудобное, а ему уже немало лет, потом вспомнил жену, закрыл глаза и попытался уснуть. Уснул он через некоторое время, а во сне к нему пришел его отец. Отец гладил маленького Нахума по голове и жалел его, говоря: «Тебе выпала страшная доля, но я не могу помочь тебе, сын мой. Каждому – своя дорога. Я был рабом, но дух мой был спокоен, ты свободен, но дух твой мятежен и нет тебе покоя. Один Господь знает, кто из нас раб, а кто - хозяин». Сказал и улетел, расправив крылья за спиной.
       
Глава 12
       
       Вечером шестого дня тысяченачальники и сотники собрались у первосвященника. Все молчали, дожидаясь, пока Елеазар выйдет из своего шатра. Он вышел в полном облачении первосвященника, по правую руку его был Иисус Навин, по левую – Иуда, чуть дальше, позади, – Халев и Игал.
       - Слушай, Израиль! - прокричал высоким, срывающимся голосом Елеазар, воздев руки к небу. – Жив Господь, Бог наш! Он не оставил народ свой и завтра отдает в руки наши Иерихон со всем, что есть в нем, - дышащим и не дышащим. Завтра – суббота, и народу нашему не положено работать в этот день, но Господь сказал Иисусу Навину, что все воины израильские освобождаются от исполнения завета господня, потому что в этот день он отдает Иерихон в наши руки. Завтра воины Израиля обойдут городские стены, сомкнув уста, и крикнут все разом по сигналу труб. Сегодня ночью Иисус Навин будет разговаривать с Господом и узнает волю господню: что делать с жителями Иерихона и их имуществом. Вы получите повеление Господа с восходом солнца, когда воины наши будут готовы к походу. Господь будет с нами в этой битве и не оставит нас, покуда мы не получим город в руки свои! Жив Господь, Бог наш!
       Распустив военачальников, Елеазар призвал к себе старшего сына Финееса. В последние дни он редко виделся с ним. Финеес проводил все время не в стане левитов, из рода которых был сам, а среди воинов колена иудина. Делал он это даже в ущерб обязанностям сына первосвященника, и ежедневные службы, необходимые даже в военном походе, справляли его младшие братья. Елеазар хорошо понимал своего сына: воины колена иудина – реальная сила в борьбе за власть. Хитрый Финеес даже шатер свой поставил ближе к стану иудейскому, хотя должен был расположить его неподалеку от отцовского. Елеазар, думая об этом, ощущал тайную радость: сын не выполняет то, что ему положено выполнять, готовится к тому, чтобы лишить отца власти. Если так, то все последующие действия первосвященника будут оправданы перед Богом и перед народом израильским, потому что благополучие всего народа гораздо важнее отцовских чувств. Благополучие народа – вот высший долг первосвященника, который он должен выполнять. Это делал его отец Аарон, водя за руку своего косноязычного брата Моисея, это делает он, Елеазар, являя народу его начальника – Иисуса Навина и действуя от имени Иисуса. Что делать, если так устроено общество израильское: первосвященник – не главное лицо; но правит все равно тот, кто умнее, кто понимает, что нужно народу израильскому.
       Финеес стоял посреди шатра и смотрел себе под ноги. Елеазар помолчал, затем сказал сыну:
       - Сегодня ты должен отбыть к царю иерихонскому и пробыть у него, пока он не отпустит тебя.
       Финеес резко поднял голову, посмотрел отцу в лицо и опустил глаза. Елеазар продолжил:
       - Ты будешь не один, с тобой я отправлю два десятка и пять воинов.
       Финеес опять поднял голову:
       - Я сам отберу воинов?
       Елеазар помолчал, что-то решая, затем ответил:
       - Воинов отберет Халев. Вы все будете без оружия, и потому воинское искусство не понадобится.
       Финеес молчал.
       - Ты можешь идти собираться в путь, и как только зайдет солнце, я жду тебя у моего шатра.
       - Что мне там нужно будет делать? – спросил у отца Финеес ровным голосом.
       - Ничего, - развел руками Елеазар. – Только быть рядом с царем.
       - Ты не сделаешь этого, - неожиданно сказал Финеес и посмотрел в глаза отцу. – Начальники и старейшины колен израилевых не позволят тебе.
       - Тогда погибнет весь Израиль! – громко крикнул Елеазар.
       - Ты можешь послать другого сына. Я – наследник твой. Старейшины не позволят тебе.
       - Хорошо, иди! – крикнул Елеазар. Когда сын ушел, он вызвал Халева. - Сигон здесь? – спросил он у верного слуги, когда тот вошел в шатер, согнувшись в поясе.
       - Он ждет твоего приказа.
       - Пусть войдет.
       Сигон вошел и поклонился, Елеазар сразу же начал говорить, не глядя на него:
       - Старейшины не позволяют мне отдать Финееса в залог слова моего. Я отдам другого сына. Любимого.
       - Я не знаю, - пожал плечами Сигон. – Царь иерихонский ждет Финееса.
       - Скажешь царю иерихонскому, что я отдаю в его руки любимого сына своего, младшего, и его верных воинов. Все они будут без оружия. Это будет залогом того, что я выполню свою клятву, данную на вине и хлебе. Пусть царь откроет все ворота города, как только протрубят серебряные трубы, и воины израильские возгласят все разом. Пусть царь с людьми своими будет у главных ворот с имуществом своим, ослами и мулами. Пусть жители города будут каждый в своем доме, а кто на улице, - будет без оружия. Пусть будут дети при матерях своих, а жены – при мужьях. Пусть скот весь будет в стойлах своих. Пусть золото и серебро, принадлежащее горожанам, будет извлечено из тайников своих, – это будет платой Израилю за жизни горожан. Израиль войдет в город и пощадит каждого, кто выполнит это, а кто утаит богатство свое, будет истреблен, ибо Господь наш живой и показывает нам, кто лукавит. Израиль останется в городе, а царь пусть уходит с близкими своими, имуществом и скотом своим, а с ним – и сын мой, и воины его без оружия. Вот залог мой, что не нарушу клятвы. Пусть же и царь иерихонский не нарушит клятвы своей и вернет мне сына, как только удалится из города. Иди и жди захода солнца: ты поведешь сына моего в Иерихон.
       Когда Сигон удалился, Елеазар обернулся к Халеву:
       - Собери исчисленных тобою воинов, которые распространяли слухи в стане, они пойдут с моим сыном.
       - Да, рави, - тихо промолвил Халев, не поднимая глаз, чтобы первосвященник не увидел в них страха. Верный пес все понял: его страшная догадка подтвердилась.
       - Ты хочешь сказать что-то? – ровным голосом спросил Елеазар. Халев решился:
       - Царь иерихонский может взять твоего сына и не открыть ворота города. Ты готов к этому, рави?
       Елеазар разозлился. Он отогнал от себя страх, вспомнив о прекрасном муже с огненным мечом в руках, и жестко сказал:
       - Господь предал город в наши руки. Всё уже свершилось. Я знаю это.
       Халев молчал.
       - Иди и собери воинов. Пусть они оденутся по-походному, но будут без оружия.
       Оставшись в одиночестве, Елеазар походил вокруг центрального бруса, на котором держался купол шатра, затем вышел наружу, и тут к нему сразу же приблизился Иуда, сзади него, в нескольких шагах, остановился Игал. Елеазар задумчиво посмотрел на Иуду и вдруг спросил:
       - Ты хочешь завтра принять участие в битве?
       - Да, рави, - склонил голову Иуда.
       - Пойдешь завтра вместе со всеми и остановишься у западных ворот. Когда откроются ворота, пройдешь в город и найдешь блудницу Раав, которая помогла вам. Раав и домочадцев ее ты спасешь, проведешь к воротам и выведешь из города. Я дам тебе кроме Игала еще десять воинов из колена иудина. Ты должен выполнить то, что я говорю тебе. Не смотри по сторонам, что бы ни случилось, даже если отцу твоему будет угрожать опасность. Ты понял меня?
       - Да, рави.
       - После того, как Иерихон падет, я буду говорить с тобой, и ты будешь удостоен лучшей доли. Иди отдыхать, а с восходом солнца приходи сюда, - воины будут здесь.
       
       Отправив младшего сына и двадцать пять воинов с Сигоном в Иерихон, Елеазар прошел в скинию, в святая святых, и преклонил колена перед ковчегом. Раскачиваясь из стороны в сторону, он стал говорить тихим голосом:
       - Господи, вразуми меня. Я исполнен страхом, дух мой трепещет. Я совершаю грех, но знаю, что это нужно. Зачем мне это? Нужно ли это для народа израильского? Прошу тебя, ответь, вразуми. Прекрасный муж с огненным мечом в руке – кто он? Он ведет меня за руку, но мне страшно. Я носил сына на руках своих, а теперь своими руками отдаю его в жертву ради народа моего. Когда были убиты братья мои, а затем и отец, мне было страшно, но я знал, что так надо, а теперь я отдаю своего сына в руки врага, и нет мне теперь возврата с этого пути. Господи, освободи мою душу от боли, пусть сердце мое станет каменным, чтобы дух мой не трепетал перед битвой.
       Елеазар говорил еще долго, затем так же долго молчал, стоя на коленях и раскачиваясь из стороны в сторону. Когда колени его отдались нестерпимой болью, он тяжело поднялся и вышел в ночь. Постояв у своего шатра, он обернулся лицом на запад, к Иерихону, и, отдав стражнику приказ не следовать за ним, сделал сорок шагов в сторону города. Он стоял долго в молчании, но прекрасный муж с огненным мечом не приходил. Вздохнув, первосвященник вернулся к шатру и сразу же улегся на свое ложе. Уснул он быстро, и ему приснились те, кого уже не было с ним: братья, отец, Моисей, а еще и младший сын. Братья были маленькими мальчиками, какими он помнил их; они играли в кости, споря и размахивая руками, а когда Елеазар подошел к ним, они не увидели его. Отец сидел в седалище из дерева ситтим и читал свитки с иероглифами, вывезенные из Египта. Он вслух произносил египетские слова, значения которых Елеазар не понимал, хотя знал египетский язык хорошо, а рядом с отцом расположился Моисей, который слушал отца и хихикал над каждым его словом. Увидев за их спиной своего младшего сына, Елеазар подошел к нему и хотел взять его за руку, чтобы увести оттуда, но сын ему не подчинился. «Ты живой, - говорил сыну Елеазар, - и тебе не место среди мертвых». Сын отрицательно покачал головой, присел на корточки, взял щепку в руки и провел на песке черту. Подняв голову, он сказал отцу, улыбнувшись: «Вот здесь ты, - и ткнул щепкой слева от черты, - вот здесь мы, - и ткнул вправо. – Ты мертвый, а мы живые». Когда Елеазару стало ясно, что они все – и отец, и братья, и Моисей, и даже младший его сын, который еще не умер, - живые, а он мертвый, всё стало на свои места. Мертвому нечего бояться. Он почувствовал, что сердце его стало каменным
       
Глава 13
       
       Ночь перед седьмым днем для Елеазара была неспокойной. Он три раза за ночь выходил из шатра, делал в одиночестве сорок шагов в сторону города и ждал прекрасного мужа с огненным мечом в руках. Муж не приходил. В третий раз, когда первосвященник уже обернулся, чтобы возвратиться в шатер и возлечь на тревожное, беспокойное ложе, он услышал голос, который как бы говорил внутри него: «Не бойся. Никто из вас, людей, не делает ничего по своей воле. Всё уже давно свершилось, мир окончился, и вы только занимаете свои места в уже свершившемся, следуя дорогой вашего долгого и беспокойного времени». Елеазар обернулся: никого не было, только - темень, в глубине которой притаился испуганный город. Даже на огромном расстоянии ощущался липкий, отвратительный страх, переполнявший его жителей, притаившихся в своих домах. Этот страх тяжело ворочался, приподымая свою отвратительную голову, и в стане израильтян. Страх поселился и в душе первосвященника, он подумал, что не боятся, может быть, только такие, как Иисус Навин, не ведающий угрызений совести и жаждущий чужой крови, да такие, как Иуда, родившиеся в пустыне, не знавшие иной жизни и не несущие на себе груз грехов и ошибок.
       - Никто не делает ничего по своей воле? – спросил вслух Елеазар и подумал: «Я могу остановить всё. Свернуть шатры – и обратно, за Иордан». Подумал и понял, что никогда не сможет так сделать: припасы съедены, обратная дорога далека, и жители Иерихона не оставят их в покое, будут догонять израильтян – свежие, не потрепанные в боях, сытые – и убивать сначала отстающих, а затем и идущих впереди. Обратной дороги не было. Впереди – огромная земля до великого безбрежного моря, а на земле этой – народы, говорящие на чужом языке, поклоняющиеся своим вырезанным из дерева истуканам, владеющие плодородной землей, которая лучше, чем в Египте. Их нужно одолеть, а для этого их нужно испугать, чтобы шевелящийся в их душах страх никогда не засыпал и им не давал сна, а для этого нужно сделать нечто страшное, от чего содрогнулись бы даже остывшие от долгой жизни и ждущие смерти старцы, а для этого он исполнит всё, что сказал ему прекрасный муж с огненным мечом в руках, и исполнил бы даже без его повеления, потому что это решение, как он понял, сидело в нем давно, еще до того, как он увидел прекрасного мужа. Тот только сказал вслух то, что Елеазар боялся произнести. Почему боялся, он и сам не знал: чего, спрашивается, бояться, когда и братья его, и отец уже ждут его на суд свой, и младший сын скоро там окажется.
       Не взглянув на стража у входа в шатер, Елеазар приподнял полог и прошел внутрь, с отвращением посмотрев на остывшее ложе. Он уже не мучился: судить будет Бог, а не братья, не отец и не сын. Елеазар делает то, что нужно, иначе огненный меч в руках прекрасного мужа оказался бы на другой стороне, у его врагов.
       Халев появился вовремя, как будто следил за мыслями первосвященника: Елеазар только подумал, и его верный пес уже рядом с ним.
       - Заходи, - тихо сказал он, заслышав шорох у входа в шатер, и Халев вошел.
       - Все готовы? – спросил первосвященник, и слуга ответил, стоя - согнувшись в поясе - посреди шатра:
       - Все готовы, но никто не знает, что можно делать в городе, а чего нельзя.
       - Тебе скажу, - Елеазар повернул голову и внимательно посмотрел в лицо Халеву: - Как только вострубят трубы и возгласят воины Израиля, ворота города будут открыты. Все должны разбиться на десятки и войти в город со всех сторон. Сотники и тысячники пусть будут там же, но командовать будут десятники. Только когда придет время выходить из города, тысячники будут командовать вновь, а до того десятник – главный для каждого воина. Утром сначала соберешь у моего шатра тысячников и сотников, потом – отдельно – десятников. Я скажу им, что надо будет делать.
       Елеазар еще пристальней вгляделся в ничего не выражающее лицо Халева:
       - У западных ворот расположи верных нам воинов колена иудина. Пусть верные нам воины войдут в западные ворота и убьют царя иерихонского, его семью, его слуг, воинов и животных.
       Халев не сделал ни одного движения ни лицом, ни телом, и удовлетворенный Елеазар продолжил:
       - Пусть они сделают свое дело, возьмут тело моего сына и приведут ко мне живым стража, убившего его.
       Халев молчал.
       - Воины должны умертвить всё живое в городе, включая скот. Брать – только золото и серебро, оружие: то, что не горит в огне. Оружие пусть каждый оставит у себя, всё золото и серебро должно быть сложено у моего шатра, поставь для охраны верных воинов.
       Елеазар смотрел в лицо Халеву, пытаясь предугадать, как встретят его приказы горячие, самолюбивые и, временами, непокорные воины израильские, но лицо слуги было непроницаемо.
       - Ты хочешь спросить?
       Халев помялся, затем осторожно вздохнул:
       - Что будут делать воины, если ворота города не откроются?
       Елеазар разозлился, но не подал вида. Его лицо по-прежнему дышало спокойствием:
       - Откроются. Всё уже свершилось, мы только занимаем свои места.
       Халев ничего не понял из ответа первосвященника, но переспрашивать не стал. Коль нет приказа на случай, если ворота города не откроются, значит так надо. Он представил, что может случиться, если произойдет то, чего не предусмотрел первосвященник, и содрогнулся. Елеазар заметил это.
       - Ты сомневаешься?
       - Нет, - еще раз содрогнулся Халев, теперь уже от мысли, что положение его не так крепко, как он иногда думает. Этот мальчик – Иуда – никогда не сможет сделать то, что каждый день делает Халев для своего господина, но Елеазар хитер и беспощаден: кто знает, не подготовил ли он втайне замену своему верному псу, и не готовит ли он Халеву участь менее почетную, чем своему младшему сыну, но такую же безысходную.
       Елеазар прикрыл глаза устало и сделал движение рукой, как бы отгоняя муху. Халев вышел.
       
       Иуда стоял позади первосвященника, когда тот наставлял начальников войска – тысячников и сотников. Иуда подрагивал от утреннего холода и старался, чтобы этого не заметили закаленные в боях мужи: ему казалось, что все, слушая первосвященника, изредка бросали взгляды на него и говорили себе: «Кто этот юноша, удостоившийся такой чести?» и втайне завидовали ему. Он страшился показаться слабым. Елеазар был в полном облачении первосвященника, говорил громко, но не воздевал руки к небу:
       - Как только ворота города откроются, вся власть над войском переходит к десятникам, и вы начнете повелевать только тогда, когда настанет время выходить из города. В Иерихоне должно быть умерщвлено всё живое: мужи, жены, старики, дети, животные. Вы войдете в город и будете действовать как простые воины до тех пор, пока всё не закончится. В ваших сердцах не должно быть жалости. Вас поведет начальник народа израильского, - Елеазар полуобернулся и возложил руку на плечо Иисуса Навина. – Ему Господь сказал свою волю, он в ответе за все смерти, и я вместе с ним.
       Елеазар сделал еще несколько наставлений начальникам о том, сколько народа должно остаться в лагере, как должен проходить поход вокруг города, и где, у каких ворот, какое колено израильское должно остановиться в момент трубного гласа. Все разошлись молча, никто не спросил, что делать, если ворота города не откроются. Елеазар был удовлетворен. Когда собрались десятники, Елеазар уже говорил по-другому: его голос был так же громок, но в нем зазвучали доверие и обещание. Халев, стоящий поодаль, остро почувствовал это и тут же обратил внимание на Иуду, который, увлекшись, впитывал каждое слово, каждое движение первосвященника. «Елеазар готовит замену Иисусу Навину», - догадался Халев и успокоился: его положению ничто не угрожало.
       - На вас падет бремя выполнения заветов господних, - проникновенно говорил Елеазар внимающим ему десятникам. Мелкие военачальники впервые удостоились такой чести – отдельного наставления – и принимали эту честь с достоинством, боясь пропустить хоть одно слово. Когда первосвященник замолкал, слышно было, как стрекочут проснувшиеся кузнечики в траве под ногами. – Каждый из вас должен не выпускать из вида свой десяток и следить за тем, чтобы кары господней не миновала ни одна душа. Вы знаете своих воинов, знаете, кто способен, а кто не способен убить женщину, старика, младенца. Не насилуйте тех, кто не сможет сделать это сегодня, - придет время, и сердце их ожесточится. Они боятся кары господней, и когда увидят, что братьев их Господь не покарал за кровь младенцев, женщин и стариков, сами поднимут меч и умертвят любого по вашему приказу. Если есть такие, которые никогда не смогут сделать этого, оставьте их в стане. В живых из всего города должна остаться одна женщина и домочадцы ее.
       Елеазар обернулся и призвал к себе Иуду. Тот, заслушавшись, не сразу понял приказ, а когда разобрался, тут же подошел и стал рядом с первосвященником. Елеазар положил руку на его плечо.
       - Вот юноша, который выведет женщину и домочадцев ее из города. Каждый из вас обязан помочь ему в этом.
       Сказав о золоте, серебре, которые воины должны отдать десятникам, а десятники – отнести к шатру первосвященника, об оружии, которое каждый добывший его может оставить у себя, Елеазар отпустил десятников. Поглядев в спины уходящих воинов, первосвященник обернулся к Иуде:
       - Иди, мальчик мой. Халев приведет к тебе воинов, которыми ты будешь командовать в своем первом бою. В поход выйдешь с коленом иудиным, - они остановятся у западных ворот. В городе ты можешь убить каждого встречного, если захочешь, но помни, что убивать мечом – это не работа начальника. Убивать должны простые воины. И еще помни: это твоя первая брань, и дело твое – доставить Раав живой в стан. От того, как ты выполнишь это, будет зависеть вся твоя жизнь.
       Легко подтолкнув Иуду в плечо, Елеазар обернулся к Халеву, тот сразу же подбежал и изобразил телом своим пристальное внимание.
       - Приготовь мне трапезу и ложе, я буду отдыхать. Разбудишь меня, когда откроются ворота города, - сказал он, с удовольствием глядя на слугу, который не смог скрыть изумления. Первосвященник усмехнулся: он знал, что забудется сейчас сном младенца. Страх слабо шевелился в его чреве, изнемогая: он не смог одолеть сердца елеазарова, которое стало каменным. – Всё уже свершилось. Мы только занимаем свои места, - с удовольствием повторил Елеазар полюбившиеся слова и направился к шатру.
       
       Седьмой день похода был не таким, как первые шесть. Все шли молча, дрожа от возбуждения. Никого не надо было понукать и остерегать: шли быстро, сомкнув уста и держась руками за мечи. Нахум доверил нести знамя вениаминова рода юноше, а сам сжимал ладонью рукоять меча. Он решил для себя: буду убивать только тех, кто с оружием. Он подчиняется только главе рода, он сам себе хозяин: как решит, так и будет. На нем будет кровь, но кровь воина, а не женщины или младенца.
       На стенах города никого не было, даже стражей. Шествие прекратилось. Иисус Навин, священники с трубами и левиты, несущие шесты, на которых покоился ковчег завета, остановились против западных ворот. Город был окружен израильтянами со всех сторон. Иисус воздел вверх руку, в которой сжимал меч, и священники подняли к своим губам трубы, держа их обеими руками. Иисус внимательно поглядел, как левиты облизывали губы пред тем, как прислонить к ним священное серебро; сердце его зашлось так, что он мог умереть тут же, в сию минуту; он собрал свою волю и опустил руку. В тишине утра раздался трубный глас, и сразу же, мгновение спустя, – многоголосый рев сынов пустыни. Затихший город содрогнулся, и его крепкие, неприступные ворота стали медленно раскрываться. Воины, не прекращая рёва, ринулись к воротам, размахивая мечами и пиками, а священники, продолжавшие дуть в свои трубы, и левиты с ковчегом остались на месте.
       
Глава 14
       
       …пелена с глаз Нахума спала только тогда, когда он очутился внутри города у небогатого дома, вымазанного свежей белой глиной, и остановился, видя в проеме открытой двери людей, стоящих на коленях: молодого мужчину, такую же молодую женщину и старуху, возле них - испуганными зверьками - двух девочек, одна меньше другой; сознание Нахума раздвоилось: он, никогда не живший в глиняном или каменном доме, никогда не переходивший темный проем с деревянной дверью, - может быть, только тогда, давно, еще в Египте – с интересом разглядывал убранство чужого жилища, насколько его можно было рассмотреть снаружи, видел воина-израильтянина, подобравшего сложенные у порога серебряные вещи и оружие, другого воина, вошедшего в дом, опустившего свой меч поочередно на всех, кто был в доме, - муж, жена, старуха, маленькая девочка, совсем маленькая девочка – и вышедшего из темного жилища на свет с окровавленным мечом в руке; другая его половина наблюдала за той, первой, которая видела все это, не содрогаясь от ужаса, и эта - вторая – половина объясняла ему же, отчего так: всё это не происходит въявь, всё это сон, который когда-нибудь кончится, может быть, тогда, когда он отойдет к народу своему и сын его – первенец – закроет веки его и завалит бездыханное тело теплыми от рук камнями, а пока он спит и видит то, что происходит не по его воле, чего он не может остановить, и ему не страшно, потому что за спиной его, оберегая, стоит кто-то очень большой и очень сильный, который заставляет его поступать так, а не иначе и берет на себя ответственность за каждый его шаг, и сон этот ничуть не реальнее того сна, где отец его, давно отошедший к народу своему, летает, расправив крылья, и он сам может летать так же, но не сейчас, когда душа его обременена телом животного, заключающем в себе страхи и пороки, а только потом, когда он освободится от этого тела, и ему не было страшно освободиться от этого тела прямо сейчас, но он не хотел этого, потому что тело как будто имело свой разум и не желало превращаться в прах раньше срока, и он стоял и смотрел на всё, что происходит, пока к нему не подошел запыхавшийся сотник из рода вениаминова и не прокричал почти на ухо, чтобы он шел за ним и закрывал спину его от внезапного удара, и он стронулся с места и пошел, прикрывая спину товарища, с которым нередко делил кусок лепешки и мех с вином или сикерой, хотя понимал, что спине товарища ничего не угрожает, потому что почти никто в этом городе не оказывал сопротивления, и бег его за спиной разгоряченного сотника был похож на неверный, срывающийся бег загнанного длительным переходом мула…
       …без отдыха, и, привалившись спиной к уже теплой от солнца стене мелочной лавки, на пороге которой лежал растерзанный ударами меча чужеземец и рядом – на спине, коленями вверх, обнажив срам, - израильтянин, проткнутый копьем в живот и с разбитой головой, Иуда вспоминал и не мог никак вспомнить, где же находится дом блудницы Раав, потому что всё теперь выглядело иначе, чем тогда, когда он с товарищем бродил по улицам этого великого города, разглядывая молодых женщин, одетых в непривычную глазу одежду, торговцев, на все лады и на многих языках расхваливающих свой товар, и всё вокруг теперь было неузнаваемым, мертвым, даже камни и глина стен стали другими, впитав в себя смерть, которая только начала свое страшное шествие по улицам города и не прекратит его до тех пор, пока дыхание жизни будет исторгаться из чрева того, кто не познал единого живого Бога, будь то человек или безмозглое животное; он оглядывался, пытаясь зацепиться взором и разумом за мертвые стены и проходы между ними, заваленные мертвыми телами и брошенной в пыль никому не нужной одеждой, которая уже никогда не будет служить человеческому телу, отыскивая те приметы, которые укажут правильный путь, и ему удалось: он вспомнил и эту лавку, и эти дома вокруг, а дом Раав был рядом, пристроенный прямо к городской стене, с маленьким подслеповатым окошком, закрываемым на ночь ставней из трухлявого дерева, надо было только свернуть влево, где уже орудовали воины колена иудина, он повернул влево, дал команду своим воинам и ринулся вперед…
       …нести вдвоем отяжелевшее от смерти тело, но было не тяжело, как будто отсеченная голова весила очень много, придавая телу вес, а голову сына первосвященника нес другой воин, гнавший впереди себя обезоруженного стража из свиты царя иерихонского; городские ворота, бесстыдно раскрывшие окружающим Иерихон масличным садам срам, творившийся на улицах, были недалеко, но воинам приходилось передвигаться медленно, переступая через трупы, в основном, – жителей города (убитых израильтян были единицы); они спотыкались и даже однажды уронили тело, отчего рана на рассеченной шее покрылась пылью, превратившейся сразу же в комья грязи, один из них смахнул грязь рукой, а потом вытер руку о рядом лежащее тело убитого, они хотели найти мула или осла, чтобы вывезти тело из города, но животные бездыханными лежали тут же, на улицах, вперемежку с людьми, и они бежали до ворот, задыхаясь, проклиная этот город и его уже мертвых жителей…
       …предупрежденная заранее, лежала с матерью и двумя малолетними сестрами в дальнем углу сарая, и Иуде пришлось несколько раз назвать ее по имени, прежде чем она, смертельно перепуганная, откинула прикрывавший их всех полог и вышла наружу, оставив домочадцев под пологом в сарае; она всхлипывала и тряслась всем телом, времени было мало, и они бежали так, как были, с пустыми руками, по пути израильтяне с обезумевшими от крови глазами пытались наброситься на женщин и детей, но воины под началом Иуды упреждали их криками - «Жив Господь!», - и десятники, вспоминая слова первосвященника, пропускали их дальше, к восточным воротам, куда решил бежать Иуда через весь город: от восточных ворот к стану было ближе, а путь к восточным воротам Иуда уже помнил хорошо, как будто кто-то просветлил его голову; он не удивился, увидев отца недалеко от восточных ворот стоящим за спиной сотника из рода вениаминова, который мечом своим замахнулся на истошно кричащую женщину, отец тоже увидел Иуду и сразу же покинул своего товарища, устремившись вслед за сыном к городским воротам…
       …тихо не было, но здесь, за воротами города, была граница между жизнью и смертью, между душевным равновесием и смертельным ужасом, между разумом и безумием, впереди были чистый воздух, свет, а за спиной глухо выл обезумевший город, выли уже не те, которых убивали, - их почти не осталось, - выли убивающие, обезумев от запаха крови, не способные остановиться и не знающие, что же делать дальше; оставаясь спиной к городу, Нахум воткнул меч в плодородную землю и в изнеможении упал на колени.
       Бой для него закончился.
       - Ты пойдешь с нами? – спросил у него сын.
       Нахум покачал головой из стороны в сторону и посмотрел на женщин и детей, идущих под охраной сына: молодая женщина продолжала трястись и плакать, глядя на всех обезумевшими глазами, а старуха и девочки семенили следом отрешенные, как мертвые, как будто жизни в них уже нет, и только какая-то неведомая сила передвигает их ноги. Нахум посмотрел в их мертвые лица и хотел спросить у Иуды, отчего этих оставили в живых, но не спросил, а только махнул рукой. Когда сын с воинами и спасенными женщинами удалился, Нахум лег на землю, уткнулся лицом в высохшую жесткую траву и заплакал, чего не делал уже долгое время.
       
Глава 15
       
       К вечеру в стан вернулись только те, которые не прикасались к мертвым. Остальные расположились вблизи города, занявшись выносом из него продовольствия и запасов воды, шатры их разобрали и вынесли из стана туда, где они расположились на семь дней, пока не очистятся. Когда Иуда прибыл к шатру первосвященника, Халев спросил у него первым делом, не дотрагивался ли он до мертвых. Получив отрицательный ответ, он допустил Иуду к Елеазару, но, разговаривая с первосвященником, Иуда заметил, что тот старается держаться от него подальше. Доложив о выполнении приказа, Иуда вышел из шатра и направился к себе. Когда он с Игалом возлег для трапезы, того вырвало. Он был рядом с Иудой во время взятия города, и там, прямо на улицах, заваленных трупами, его вырвало несколько раз, так что сейчас из него исторгалась желчь, потому что желудок был пуст. Иуда почувствовал удовлетворение: Игал старше его, несколько раз участвовал в сражениях, но его все равно рвет при виде трупов, а Иуда, оказавшийся в бою первый раз, вел себя как закаленный воин. Так и не поев, Игал дополз на коленях до своего ложа и сразу же уснул, что-то возбужденно бормоча во сне, а Иуда с удовольствием поел. Он был спокоен, но вспоминать о том, что произошло в городе, ему не хотелось. Поев, он тоже улегся, хотя солнце еще не село.
       
       Тело сына и отсеченную голову его принесли сразу же, когда в городе еще не всех убили. Посмотрев на плененного стража царя иерихонского, которого привели и поставили на колени тут же, Елеазар спросил у него:
       - Кто приказал тебе убить моего сына?
       Переводчик заговорил с пленным и тут же передал первосвященнику ответ:
       - Он говорит, что не убивал этого юношу.
       Елеазар вопросительно посмотрел на сотника из стана иудина, тот поклонился, опустил глаза и сказал в землю:
       - Он теперь отказывается, потому что надеется сохранить себе жизнь.
       Елеазар обернулся к переводчику:
       - Скажи ему, что жизнь свою он все равно не сохранит, но если признается, то удостоится великой чести: его убьет первосвященник за кровь сына.
       Пленный выслушал переводчика, ответил что-то, и Елеазар даже без перевода понял, что тот вновь отказался.
       - Бейте его палками до тех пор, пока он не признается, - приказал первосвященник и удалился в свой шатер, куда через некоторое время привели Раав. Она тряслась, не переставая, и всхлипывала.
       - Ты помогла народу израильскому, - сказал Елеазар, стоя в трех шагах от нее и сложив руки свои на животе. – Мы наградим тебя, и ты будешь жить среди народа нашего, но сначала ты выполнишь то, что скажет тебе Халев, - первосвященник кивнул головой в сторону своего слуги, дожидаясь, пока переводчик договорит.
       Выслушав переводчика, Раав, не переставая трястись, поклонилась в знак того, что все поняла.
       - Пусть идет и отдыхает, а завтра ты пошлешь ее в ближайший город амморейский, где она расскажет то, что ты прикажешь ей, - сказал Халеву Елеазар и отвернулся. Все вышли.
       Половину ночи Елеазар провел в скинии, стоя перед ковчегом на коленях. Он молчал, а мысли его вихрем носились в голове, перескакивая с одного на другое: Раав – единственная, спасшаяся из города, - разнесет весть о падении Иерихона, в котором израильтяне камня на камне не оставят, и теперь в каждом новом сражении впереди израильтян будет идти страх – их надежный и могущественный союзник; отступать теперь некуда, впереди - плодородная земля, населенная теми, кто должен уступить свое место под солнцем израильтянам. Чем дальше они войдут в эти чужие земли, пока не развеялся страх – их союзник, - тем будет лучше.
       Елеазар перенес тяжесть с одного колена на другое и вновь задумался. Все животные в городе уничтожены, как повелел прекрасный муж с огненным мечом в руках, собственные запасы кончаются, так что пора приказать, чтобы весь стан израильский перешел Иордан и соединился с воинами. Город придется разрушить, как повелел муж с огненным мечом, и это правильно: пока не будут уничтожены враги вокруг, нельзя израильтянам оставаться в городе. У того, кто кочует, тысячи путей, и он везде – дома: раскинул шатер и живет. У того, кто живет в городе, два пути: оставаться в городе и ждать, когда к стенам его придет враг, а потом защищаться до конца, или уйти, потеряв дом, потому что тот, кто привык жить в городе, не выживет в шатре, а если и выживет, то не сможет жить полноценной жизнью, защитить и прокормить свое потомство. Израильтяне будут жить в больших городах, но только тогда, когда все язычники, населяющие эту землю, будут уничтожены. Господь вывел израильтян из Египта и уготовил им великую судьбу, и сейчас за судьбу народа израильского в ответе он, Елеазар. На него пал выбор, и он не убоится крови и греха. Он должен был отдать на растерзание своего сына, чтобы больше ничего не бояться и ни перед чем не останавливаться, и теперь уже ничто его не остановит на пути к исполнению завета господня.
       «Всё уже давно свершилось, мир окончился, и вы только занимаете свои места в уже свершившемся», - вспомнил Елеазар слова, которые возникли в его голове неизвестно откуда, когда он призывал мужа с огненным мечом, и вздохнул, разгибая заболевшую спину. Поднявшись с колен, он вышел из скинии, вдохнул полной грудью холодного ночного воздуха и сказал вслух сам себе:
       - Тогда чего же ты боишься? Ты поступаешь не по своей воле.
       Заметив напряженно замершего стража у полога скинии, Елеазар замолчал и направился к своему шатру. Спать не хотелось, но он очень устал, и ему нужно было отдохнуть.
       
       Наутро к Иуде пришел Амрам, вид у него был нездоровый.
       - Я хочу говорить с тобой, - сообщил он, придерживая правой рукой уже заметно усохшую левую.
       - Сейчас я должен идти к шатру первосвященника, - пожал плечами Иуда. – Приходи вечером.
       - Погоди, - Амрам поглядел в глаза Иуде. – Ты убивал?
       - Я воин, - не ответил прямо Иуда. Ему не хотелось говорить, что он даже меча своего не обнажил. – Мне говорит мой начальник, и я исполняю. Грех не на мне.
       - Грех не на тебе, когда ты убиваешь воина, а когда – женщину или младенца, грех на тебе.
       Игал вошел в шатер, посмотрел на разгоряченные лица юношей и вышел. Иуда проговорил, глядя в спину уходящего Игала:
       - Я не убивал.
       Несуразная голова Амрама еще подрагивала от возбуждения, но он уже успокоился и заговорил быстро, как будто боясь, что не успеет сказать всего:
       - Каждый человек отвечает сам за свои поступки перед Богом. Священники обманывают нас, говоря, что Бог приходит и говорит им, что нам нужно делать. Бог каждому человеку дал возможность самому выбрать свой путь и будет судить каждого по пути его. Люди, которых убивали в Иерихоне, - тоже творения Господа, и израильтяне совершают великий грех, убивая их.
       - Ты богохульствуешь, - Иуда настороженно поглядел на полог шатра. – Аммореи поклоняются идолам, и Бог отдал их в руки наши.
       - Аммореи тоже дети Бога, - возразил ему Амрам терпеливо, - только они не знают об этом. Судить их за пути их будет Бог.
       - Израиль устал блуждать по пустыне, а вся плодородная земля занята другими народами, - пожал плечами Иуда. – Ты не хочешь, чтобы дети наши жили в городах и имели каменные дома?
       Амрам вздохнул и признался:
       - Я хочу этого, но не знаю, как сделать правильно.
       - А Елеазар знает, - усмехнулся Иуда и почувствовал, что впервые взял верх над умным другом. – Пусть он решает.
       - Завтра это бремя может упасть на тебя, - задумчиво сказал Амрам, и иудина радость улетучилась. Он подумал и заключил:
       - Я тоже хочу говорить с тобой. Приходи вечером. Ты говоришь не так, как священники, но так, как знающий это.
       Собравшись к шатру первосвященника, Иуда постоял, глядя на удаляющуюся уродливую спину Амрама, и сказал Игалу:
       - Пошли.
       
       Елеазар с Иисусом Навином трапезничали в шатре первосвященника, а Халев стоял рядом и отвечал на вопросы Елеазара.
       - Ты отправил Раав?
       - Да, рави. Чуть свет она ушла.
       - Что она будет говорить аммореям и хананеям?
       - Она скажет, что израильтяне остановили воды Иордана и прошли посуху, потом шесть дней обходили молча Иерихон, а на седьмой день взыграли трубы, израильтяне воскликнули все разом, и стены города рухнули.
       Елеазар удовлетворенно засопел и отложил в сторону кусок баранины, сваренной в котле, - он не любил жареного мяса, да и желудок его жареного уже не принимал. Он посмотрел на Иисуса, который тоже ел баранину, только обжаренную на костре, и спросил:
       - Мать и сестер этой женщины ты пристроил в стане?
       - Да, рави.
       Первосвященник посмотрел на переставшего жевать Иисуса и еще раз напомнил Халеву, чтобы тот обеспечил безопасность этих людей:
       - Раав и ее домочадцы должны жить среди нашего народа, - сказал он, с отвращением посмотрел на замершего Иисуса и продолжил задавать вопросы Халеву: - Десятники принесли все золото и серебро, взятое в городе?
       Халев замялся, взглянув на Иисуса Навина, и первосвященник понял его:
       - Много золота?
       - Много серебра, золота меньше.
       Окончив трапезу, Елеазар вышел из шатра, обошел его и стал смотреть на большую гору серебряных предметов, служивших раньше жителям Иерихона, и другую горку, поменьше, где валялись изделия из золота. Иисус Навин смотрел на золото бесстрастно, и Елеазар в первый раз позавидовал ему. Он, первосвященник, видел золото в своем доме каждый день, с самого рождения, и все равно магический металл пленял его душу, лишая покоя и рассудка, а этот жестокий выходец из бедного рода, не думающий ни о чем, кроме того, как бы причинить боль человеку или лишить его жизни, смотрел на драгоценный металл, как на кучу хлама, сердце его было свободно от любви к богатству. Елеазар сам любил золото не за то, что оно золото. Этот металл давал ему возможность удерживать власть в своих руках, потому что одним страхом людей не убедишь, у некоторых жажда богатства сильнее, чем страх, и надо точно знать, кого можно испугать, а кому надо дать в руки этот желтый тяжелый металл, чтобы власть всегда оставалась в твоих руках. А такому, как Иисус Навин, непонятны ни страх, ни жажда богатства, чтобы держать его в руках, нужно дать ему только одно – власть над людьми, или, вернее, видимость власти. Власть требует ума, а он не любит думать, ему достаточно того, что он может по своему желанию лишить человека жизни.
       Иисус, заскучав, обернулся к Елеазару:
       - Мне нужно идти к очищающимся. Что им делать сегодня?
       - Пусть сожгут в городе все, что горит, а завтра, когда огонь погаснет, пусть начинают валить стены города и домов. На этом месте ничего не должно остаться.
       Когда Иисус ушел, Елеазар обернулся к Халеву. Слуга глянул по сторонам и доложил:
       - Ахан, сын Хармия из колена иудина взял из заклятого.
       - Золото?
       - Да, рави.
       - Он десятник?
       - Да, рави.
       - Кто знает?
       - Только я и еще один человек.
       - Ахан из тех воинов, что были с Финеесом?
       - Нет, он из верных нам людей.
       Елеазар вздохнул, поморщившись, и сказал:
       - Ты хороший слуга. Узнай, где он спрятал золото, и держи это в тайне.
       Первосвященник ушел, а Халев, впервые удостоившись похвалы из уст своего хозяина, постоял, улыбаясь, затем подпрыгнул на одном месте, как будто ему опять было тринадцать лет, и отправился узнать, что осталось от трапезы первосвященника и Иисуса Навина, - ему сильно захотелось есть, хотя в эти последние, беспокойные дни аппетит покинул его.
       
       Вечером Амрам опять пришел к Иуде. Теперь он не был возбужден и ничего не говорил. Спрашивал Иуда.
       - Ты говоришь как знающий. Ты – пророк?
       - Я не знаю. Я просто говорю то, что приходит ко мне.
       - Откуда приходит?
       Амрам пожал плечами, Иуда вздохнул:
       - Все, что ты говоришь, не выгодно народу израильскому. Я мало знаю, но первосвященник сказал мне сегодня, что наш народ – избранный, и мы должны быть вместе друг с другом и отдельно от остальных народов. Бог отдал в наши руки жизни этих людей, которые поклоняются истуканам, их города и плодородные земли. Если мы не будем убивать их, нам, всему народу, не будет места на земле, и нам придется раствориться в этих народах, и мы потеряем веру в своего Бога. Что ты скажешь на это?
       - Сначала мы убиваем животных у скинии завета, совершая такой же обряд, как язычники, только немного по-другому, потом мы убиваем язычников, нарушая заповедь «не убий».
       - Господь сам повелел, - возразил Иуда.
       - Кто сказал это?
       - Первосвященник.
       - А если Господь не говорил ему?
       Иуда подумал и решил:
       - Тогда грех на нем.
       Амрам странно усмехнулся, склонив свою уродливую голову еще больше, и сказал:
       - Господь приходит ко всем, только не все это понимают. Первосвященник не будет расплачиваться за твои грехи.
       - Что мне делать? – обеспокоился Иуда, вновь ощутив, что друг знает и понимает гораздо больше него.
       - Иди своим путем, - посоветовал ему Амрам и, помолчав, добавил: - Только не совершай грех. Никто за тебя его не понесет, даже первосвященник.
       Уже уходя, Амрам спросил:
       - Первосвященник разговаривает с тобой?
       - Он объясняет мне, что хорошо, а что плохо. Говорит, почему здесь он сделал так, а там – иначе. Он говорит, что из меня выйдет хороший начальник. Ты знаешь, что будет со мной?
       - Я тебе уже говорил: ты будешь начальником колена вениаминова.
       - Тогда я тебя сделаю своим советником, - пообещал Иуда.
       - Тогда меня уже не будет, - горько усмехнулся Амрам. – Меня побьют камнями.
       - Откуда знать тебе? – Иуда хотел успокоить друга, но Амрам возразил ему:
       - Я знаю.
       Когда Амрам ушел, к Иуде подошел Игал и сказал:
       - Амрам хороший человек, только он богохульствует.
       - Ты слышал?
       - Я никому не скажу, если только мой хозяин не прикажет этого.
       - У тебя нет хозяина, - отмахнулся Иуда. – Ты свободный человек.
       - Все равно, ты – хозяин, а я твой слуга, - не согласился с ним Игал, затем, помявшись, спросил: - Что будет с моими женами? Что тебе на это сказал первосвященник?
       Иуда со стыдом признался себе, что забыл об этом, и тут же солгал:
       - Первосвященник сказал, что жены твои свободны. Я сам скажу об этом отцу.
       Игал ушел, довольный, в шатер, а Иуда продолжал стоять, не сдвинувшись с места. Ложь – это грех, но не может же он досаждать первосвященнику такими мелочами. Грех… Был бы у него овен, он бы принес жертву за грех, но в походе у воина нет имущества. С досады Иуда плюнул на землю, затем испуганно посмотрел, не вышел ли плевок в сторону скинии собрания, и, совсем уже расстроившись, направился к шатру.
       
Глава 16
       
       Проснувшись, Иуда обернул чресла свои повязкой и вышел из шатра с мечом в руке. Он долго стоял, не шелохнувшись, глядя, как солнце медленно отрывается от края земли. Дождавшись, когда оранжевый диск отделился от начинающей светлеть холмистой поверхности, правой рукой он ухватил рукоять меча покрепче и нанес в пустоту несколько ударов, вытянув левую руку в сторону и растопырив пальцы. Игал, проснувшись, выглянул из шатра, удивился, но ничего не сказал. Вдали, над поверженным городом, стали подниматься робкие дымки пожарищ.
       - Иерихон сгорит, и стены его будут разрушены, - сказал Игал, выйдя из шатра, и пояснил: - Первосвященник сказал об этом, я слышал.
       Иуда, досадуя неизвестно на что, прекратил свои занятия, прошел в шатер, скинул повязку, обнажив свое прекрасное молодое тело, и стал одеваться. Игал продолжал смотреть на город, черные дымки над которым становились все гуще и отчетливей.
       
       По улицам, заваленным трупами, бродили израильтяне с факелами в руках и поджигали все, что горит. Они сбрасывали в кучу предметы из дерева, обливали их неочищенным оливковым маслом из глиняных сосудов, взятых тут же, в домах, затем крючьями стаскивали на подготовленные кострища трупы, также поливали их маслом и поджигали. На улицах мертвого города стоял смрад разлагающихся трупов, часть их сгорела в первый же день, но осталось еще больше, и теперь приходилось, надрываясь, тащить их на костры, потому что на следующий день нужно начать разрушение стен и домов города.
       Двое израильтян из колена ефремова бродили по заброшенным, осиротевшим домам из необожженного глиняного кирпича в поисках сосудов с маслом, ругая проклятый город, его уже мертвых жителей и своего начальника. Лицо одного из них было перевязано куском материи, взятой тут же, в одном из домов, другой морщился от тошнотворного трупного запаха, но лица своего не прикрывал. Забравшись в хлев возле дома у восточных ворот, они услышали детский плач. Тот, что был с перевязанным лицом, подошел к яслям, разгреб ссыпанный туда ячмень и увидел младенца, кричащего во весь голос. Очевидно, мать его, предчувствуя смерть, спрятала дитя в надежде, что оно спасется. Посмотрев на младенца, израильтянин с перевязанным лицом страдальчески поморщился под своей повязкой, отвернулся и направился к выходу из хлева, второй израильтянин вытащил меч и одним ударом прекратил душераздирающий крик. Сосудов с маслом они не нашли и вновь отправились на поиски.
       
       Халев пришел к первосвященнику рано, как только поднялось солнце. Поклонившись, он сказал:
       - Начальники колена рувимова, колена гадова и половины колена манассина не хотят переводить своих жен и детей за Иордан. Они говорят, что там земля тоже хорошая, и хотят жить на ней. Назревает смута.
       Елеазар задумался, ухватив свою бороду правой рукой, и, помолчав, сказал:
       - Пусть придут ко мне сейчас же начальники этих колен.
       Халев поклонился и отправился выполнять приказ, а первосвященник стал лихорадочно искать выход: никогда всё не происходит так, как задумано, всегда случается нечто, способное всё разрушить, и постоянно приходится искать выход. Если не разрешить этим коленам остаться за Иорданом, смута перерастет в открытое неповиновение, а если разрешить – остаться захотят все. Тогда аммореи и хананеи соберутся вместе и уничтожат Израиль, а до того и первосвященник потеряет свою власть, потому что власть его простирается до тех пор, пока есть в израильтянах вера в землю обетованную, а если их лишить этой веры и собрать всех на малом клочке земли за Иорданом, власть первосвященника закончится. Елеазар, пока Халев собирал начальников двух колен и еще половины колена из двенадцати, уже кое-что придумал, но ему надо было высказать это вслух, чтобы услышать слова и убедиться в их верности, удостовериться, что звучат они хорошо и будут приняты мятежными начальниками колен израилевых. Вспомнив об Иуде, Елеазар позвал его. Глядя на юношу, первосвященник обдумывал, как скажет то, что хотел сказать, и в то же время разглядывал своего избранника, отмечая всё: и ум во взгляде, и бесстрашие, сквозившее в каждом движении, и отсутствие угодничества в поклоне его, чем грешит верный пес Халев.
       - Смута назревает в стане, - начал первосвященник, не спуская глаз с лица Иуды. - Два колена – рувимово и гадово – и половина колена манассина не хотят переводить семьи свои за Иордан. Что скажешь на это?
       Иуда заволновался: первосвященник до сих пор только объяснял ему что-либо, и теперь, когда он задал этот вопрос, было боязно сказать что-то невпопад. Зачем он спрашивает его об этом? Хочет узнать, насколько умен Иуда?
       - Те, кто оставит жен и детей своих за Иорданом, не будут воевать хорошо, - ответил он первосвященнику, и тот удивленно посмотрел на юношу: мало того, что не стал ничего спрашивать, но еще и показал, что понимает, в чем таится основная опасность.
       - Что сделал бы ты? – поинтересовался Елеазар, и Иуда ответил:
       - Разрешил бы мужчинам этих колен, имеющим детей, уйти за Иордан, а всех молодых взял бы с собой, пока не завоюем землю обетованную.
       - Разумно, - задумчиво похвалил Елеазар и улыбнулся: - А теперь будь все время рядом со мной и смотри, что я буду делать и говорить, только задавать мне вопросы я разрешаю, когда рядом никого нет. Даже Иисуса.
       Иуда покорно склонил голову, а Елеазар внутренне рассмеялся: он не ошибся, из юноши выйдет толк. Умен и не властолюбив, если воспитать его правильно, будет прекрасная замена Иисусу Навину.
       Начальники колен Рувима, Гада и Манассии собрались в шатре первосвященника. Елеазар сидел напротив них, по правую руку от него сидел Иисус Навин, за спиной стоял Иуда, еще дальше – Халев. Начальники молчали, ожидая, что скажет первосвященник.
       - Вы ослабляете народ израильский, - сказал Елеазар и кивнул головой в знак того, что начальники могут отвечать ему.
       Первым начал говорить глава колена рувимова, древний старик Елицур, сын Шедура, настолько древний, что даже удивительно, как он выдерживал походную жизнь. Кашлянув в густую бороду, он сказал:
       - Народ израильский множится, и нам все труднее быть вместе, овцы наши уже едят не траву, а друг друга. Нам тяжело тащить за собой весь стан, и где бы мы ни стали все разом, места нам уже не хватит. Разреши нам, рави, оставить станы свои за Иорданом, а воины наши пойдут с братьями своими воевать землю обетованную. Повеление Господа мы выполним.
       - Ты хочешь оставить стан свой беззащитным? – строго спросил Елеазар, и Елицур ответил ему:
       - Мы построим города женам и детям своим для защиты, а все, носящие оружие, пойдут с братьями за Иордан, в земли амморейские и ханаанские.
       - Для защиты стен мало, - возразил первосвященник, и тут вперед выступил глава колена манассина Ханниил, сын Ефода:
       - Повели мудро, рави: исчисли воинов колен наших, раздели поровну, и одна часть, по жребию, пойдет дальше, в пределы амморейские и ханаанские, а вторая останется с женами и детьми.
       Елеазар в душе возликовал: они сами предложили ему то, что он хотел навязать им. Наморщив лоб и немного помедлив, он сказал:
       - Хорошо, я сделаю это, только жребия не будет. Пусть все, имеющие детей, вернутся за Иордан и остаются там, чтобы строить города и защищать народ свой, а все молодые, которым уже исполнилось тринадцать зим, идут с нами. Быть посему.
       Елицур попытался возразить, но Ханниил остановил его, положив руку на плечо, и сам обратился к первосвященнику:
       - У нас есть отроковицы, готовые принести потомство: кто возляжет с ними, кто род продолжит?
       - Дочь – исторгнутый кусок, - назидательно произнес Елеазар. – Воины других колен израилевых придут к ним и возьмут их за себя, а ваши воины вернутся в станы со своими женами из других колен. Всё будет как всегда. Как повелел Господь.
       Все поклонились, собираясь уходить, но Елеазар остановил их:
       - Исчислите всех, кто вернется за Иордан, соберите их отдельно, и пусть они еще раз пойдут с Иисусом Навином воевать чужой город. После этого пусть возвращаются.
       Ханниил и Елицур настороженно поглядели на первосвященника, молча переглянулись и вышли, недовольные. Елеазар откровенно потирал руки.
       - Ты всё понял? – обратился он к Иуде, и тот восторженно ответил:
       - Ты поступил мудро, рави! Они сами все сделали, а ты водил их как мулов на верви!
       Первосвященник покосился на Иисуса Навина, и Иуда замолчал. Халев, стоя за спиной Елеазара, довольно улыбался. Иисус, не поняв ничего из их разговора, досадливо махнул рукой и удалился. Когда ушел и Иуда, повинуясь знаку первосвященника, Елеазар обернулся к своему слуге Халеву:
       - Соглядатаи из Гая вернулись?
       - Да, рави.
       - Что они говорят?
       - Люди в городе напуганы, но они не бегут. Укрепляют стены, готовят оружие. На помощь к ним пришли воины из окрестных мест.
       Елеазар улыбнулся:
       - Сколько воинов потребуется, чтобы побить их и взять город?
       - Нужно выступать всем станом.
       - А сколько будет исчислено женатых мужей из станов рувимовых, гадовых и манассиных?
       - Не больше трех тысяч.
       Елеазар опять улыбнулся:
       - Хорошо. Как только все воины очистятся после Иерихона, пусть эти три тысячи собираются на брань под предводительством Иисуса Навина. Пусть идут в Гай.
       - Трех тысяч будет мало, - осторожно заметил Халев, и Елеазар с улыбкой превосходства повторил:
       - Пусть идут. А ты будь готов взять Ахана Хармия. Ты узнал, где он прячет золото из заклятого в Иерихоне?
       - Узнал, рави, - Халев чуть не засмеялся, когда понял, что задумал первосвященник. – Он прячет его под своим шатром.
       - Всё! – сказал Елеазар, обернулся и вышел из шатра. Вслед за ним вышел Халев и поспешил выполнить всё к сроку.
       Пока Елеазар стоял на пригорке, где был установлен его шатер, и смотрел в сторону Иерихона, который перестал быть городом, к нему подвели стража царя иерихонского, обвиненного в убийстве сына первосвященника.
       - Он признался? – спросил Елеазар у сотника, глядя на измученного пытками стража, который едва подавал признаки жизни.
       - Нет.
       - Два свидетеля есть?
       - Есть, рави.
       - Отведите его ко гробу сына моего, и пусть кто-нибудь из левитов умертвит его. Я не буду пачкать рук своих.
       Сказав, первосвященник отвернулся и вздохнул, а потом вновь обернулся и долго смотрел в изуродованную спину стража, которого тащили под руки два израильтянина.
       
       Когда Иисус Навин пошел на Гай с тремя тысячами воинов, Елеазар приказал выдвинуть еще шесть тысяч израильтян в сторону Гая, чтобы остановить неприятеля, если он будет преследовать отряд Иисуса, но не идти дальше, преследуя врага, а вернуться в стан. Всё так и получилось, как он задумал: Иисус со своим войском бежал, оставив у стен Гая более пяти сотен человек убитыми, и, едва добравшись до стана, упал лицом в пыль перед походной скинией.
       - Рави! Господь отвернулся от нас! – закричал он, не поднимая головы.
       - Мы прогневили Господа! – громко закричал первосвященник на глазах тысячников и сотников, повелел Иисусу подняться и направился с ним к скинии завета. Все остались ждать, никто не расходился.
       Елеазар в святая святых стоял за спиной Иисуса Навина и с усмешкой смотрел, как тот трепещет перед ковчегом. Вдоволь насладившись зрелищем, он тронул Иисуса за плечо и тихо спросил:
       - Что сказал тебе Господь?
       - Я ничего не слышал, - ответил испуганный Иисус Навин.
       - Зато он мне все сказал. Пошли.
       Елеазар вышел из святая святых задом, не поворачиваясь к ковчегу спиной, точно так же, задом, вышел вслед за ним Иисус. Перед скинией собралось много народа, в толпе слышался ропот.
       - Слушай, Израиль! – закричал Елеазар и воздел руки вверх. – Жив Господь, и он не оставил народ свой! Господь прогневался на Израиль за то, что один из сынов народа нашего утаил из заклятого. Соберите всех, и пусть каждое колено отдельно приходит к шатру моему, и я буду смотреть. Господь укажет мне, кто совершил грех!
       Когда все разошлись, Елеазар посмотрел в лицо Иисусу Навину, который воспрял после слов первосвященника, и подозвал к себе Халева:
       - Пусть сначала пройдут передо мной главы всех колен, я укажу, какое колено виновно. Потом - по племенам, я укажу племя. Потом – воины. Всё это будет завтра.
       Отослав Халева, Елеазар обернулся к Иуде:
       - Ты все понял, юноша?
       - Да, рави, - склонил голову Иуда.
       - Ты хочешь спросить?
       Иуда опустил голову.
       - Не бойся.
       - Ты уже знаешь, кто взял из заклятого? – тихим голосом спросил Иуда.
       - Как ты думаешь?
       - Если бы не знал, не собирал бы всех.
       - Правильно, - спокойно ответил Елеазар. – Халев – хороший слуга и знает свое дело, твой Игал должен быть таким же. Но все должны знать, что указал мне на преступника Господь.
       - Господь молчит? – Иуда совсем осмелел, но первосвященник не рассердился на него, а тихим голосом ответил:
       - Господь не объясняет, как сделать каждый шаг. Всё, что я делаю – от Господа, нужно понимать это и не бояться. А другим нужно говорить, что Бог указывает во всём, иначе они не поймут и не станут подчиняться. Это – не ложь. Я не лгу, я только делаю, как лучше для народа израильского. Многие завидуют мне, но никто из них не знает, сколько я взвалил на спину свою, какое бремя несу. Если ты боишься этого, - бери меч свой и иди исполнять повеления других, если не боишься – забудь о страхе и сомнениях, делай как нужно народу твоему, а Господь рассудит. И не жалей никого – ни отца, ни брата своего, они – только часть народа. Когда ты в ответе за всех, у тебя нет ни отца, ни брата.
       Елеазар замолчал, тяжело дыша, а Иуда так и стоял, опустив голову.
       - Иди, - сказал ему Елеазар, отвернувшись. – Завтра с восходом солнца будет суд. Не опоздай.
       
Глава 17
       
       Сначала к площадке перед скинией пришли главы колен израилевых, и Елеазар, стоящий у входа в скинию, указал на колено Иуды. Потом подходили начальники племен иудиных, и было указано племя Зары. Когда подошли по очереди семейства заровы, Елеазар указал на семейство Завдия. Первосвященник приказал подходить к нему всем членам семейства завдиева, и когда к нему подошел Ахан, Елеазар поднял руку и сказал:
       - Ты.
       Ахан остановился, оглядываясь, а тысячники, сотники и начальники колен, родов и семейств глухо заговорили между собой, удивляясь: Ахан был из верных Иисусу Навину и Елеазару. Елеазар громко спросил:
       - Ахан сын Хармия сына Завдия сына Зары из колена Иудина! Что ты скажешь народу своему? Воздай хвалу Господу и скажи, что ты сделал!
       Ахан стал на колени, опустил голову и сказал:
       - Я согрешил перед Богом и народом своим. Я взял из заклятого.
       - Что ты взял? – громкий голос первосвященника раздался в полной тишине: все были изумлены быстротой и способом, каким было добыто признание.
       - Пятьдесят сиклей золота и двести сиклей серебра… - запнувшись, Ахан добавил: - …и одежду из виссона, шитую золотом.
       - Где заклятое?
       - Под шатром моим, зарыто в земле.
       Первосвященник послал Халева с воинами достать всё это, и пока воины с золотом и серебром в руках не возвратились, Елеазар стоял на своем месте, против него, на коленях, стоял Ахан, а все начальники – свидетели суда – стояли за спиной преступника и тихо переговаривались. Они качали головами, тихо цокали языками и удивлялись: ничто не скроется от глаз Господа, и каждое преступление одного израильтянина оборачивается наказанием для всех. В коленах Рувима, Гада и Манассии большие потери, и всё – из-за Ахана, из-за алчности его и отступничества от слова божьего; а первосвященник справедлив и нелицеприятен, он не смотрит на лицо и заслуги каждого, а воздает по закону, как велит Господь.
       Когда вернулись воины под предводительством Халева и положили пред Аханом золото, серебро и дорогую чужеземную одежду, первосвященник обратился к старейшинам и начальникам:
       - Соберите весь стан, все израильтяне до одного должны сделать это!
       Когда сотники кинулись исполнять повеление, Елеазар сказал Ахану:
       - Надевай одежду, что ты украл, и возьми в руки золото и серебро.
       Ахан повиновался. Облачившись в утаенную одежду, он стал похож на вельможу амморейского, а золото и серебро в его руках выглядели как груз, притягивающий его к земле. Когда все собрались, и воинов стало так много, что самый искусный метальщик из пращи не добросил бы камнем до последнего, Елеазар сказал:
       - Приведите сынов его:
       Ахан упал на колени:
       - Рави! Братья! Израиль! Я виновен перед Богом, но сыновья мои ни при чем. Один из них еще отрок, ему только исполнилось тринадцать зим. Пощадите их!
       Первосвященник молчал, и молчали все. К Ахану подтолкнули троих его сынов: двух воинов, уже обезоруженных, и мальчика, на лице которого только начали появляться тонкие черные волосы, отличающие мужчину от женщины. Сыновья-воины молчали, глядя в землю, а мальчик трясся всем телом и старался заглянуть в глаза своих близких – родных братьев отца, их взрослых сынов, – отыскивая в их глазах надежду для себя, но все отворачивали лица свои от него. Еще вчера они улыбались ему, говорили, какой он красивый и сильный, сватали ему отроковиц из других семейств, а сегодня отворачиваются, как будто он совершил преступление.
       Их повели далеко за стан. Ахан спотыкался в своей длиннополой неуклюжей одежде, недостойной воина, со слитками драгоценных металлов в руках, его взрослые сыновья шли молча, твердым шагом, а позади, спотыкаясь, как отец, шел мальчик, которому уже не суждено стать юношей, мужем, познать жену и подержать в руках своих крошечные создания – плоть от плоти своей. Пока шли, все - по приказу сотников - стали подбирать камни по пути и держать их в руках. Когда пришли на место, первосвященник подошел к Ахану, продолжавшему стоять в нелепой одежде с золотом и серебром в руках, переложил камень свой в левую руку, возложил правую на голову его и сказал:
       - Я свидетельствую против Ахана, сына Хармия, в том, что он совершил грех: взял из заклятого!
       Отойдя от осужденного, первосвященник переложил камень – совсем небольшой – в правую руку, а к преступнику подошел Иисус Навин. Он тоже возложил руку свою на голову Ахана и тоже свидетельствовал. На головы сынов ахановых никто руки не возлагал и не свидетельствовал: на них не было греха, и умирали они за грех отца своего. Первый камень, брошенный Елеазаром, ударил Ахана по плечу и не причинил ему вреда. Второй, брошенный Иисусом Навином, попал в голову Ахана и рассек лоб, отчего хлынула кровь на лицо его. Ахан обернулся к сынам своим и прокричал:
       - Простите меня!
       Затем он поднял голову к небу:
       - Прости меня, Господи!
       Его старшие сыновья держали за плечи младшего, который трясся от страха, а сам Ахан, совершивший грех, стоял, опустив руки, золото и серебро, выпавшие из ослабевших пальцев, валялись под ногами. Все стали бросать камни, подходя по очереди и уступая место друг другу. Первыми бросали ближайшие родственники. Скоро в живых никого из четверых не осталось.
       Когда все было окончено, воины убрали с осужденных камни, облили их тела маслом из кувшинов, припасенных заранее, и подожгли. Трупы еще догорали, чадя, когда все, по приказу первосвященника, стали бросать на них камни снова, отчего вырос огромный холм из камней, внутри которого остались погребенными отступник со своими детьми, а с ними - богатая амморейская одежда, золото и серебро, утаенные из заклятого. Все уже шли обратно, когда Елеазар приказал Халеву привести к его шатру горбуна из стана левитов. Амрам скоро подошел к нему и остановился, поклонившись несуразной головой, но не согнувшись в поясе.
       - Скажи имя свое, - повелел первосвященник.
       - Амрам.
       - Ты не бросил камня своего в отступников, ты даже не поднял камень с земли.
       Амрам смело посмотрел в глаза первосвященнику, возвышающемуся над ним, для чего пришлось ему задрать искривленный на одну сторону подбородок:
       - Там были невиновные.
       - Сыновья отвечают за грехи отцов своих, - тихо сказал ему Елеазар и сделал знак Халеву, чтобы тот удалился. – Ты не боишься Господа?
       - Я не боюсь тебя, - так же тихо ответил Амрам, не отводя взгляда, и добавил: - У меня нет сынов, которые ответили бы за мои поступки.
       - Ты богохульствуешь, - Елеазар отвел взгляд и посмотрел на свои руки, которые стали трястись от гнева.
       - Я выполняю все заветы Господа, - возразил ему Амрам, - а Господь сказал нам: «Не убий!».
       - Ахан нарушил закон господень… – стал говорить горбуну первосвященник, но вдруг понял, что оправдывается перед ним, и замолчал.
       - Сыновья его были невиновны, - Амрам наконец отвел взгляд от первосвященника и стал смотреть себе под ноги.
       - По закону за грехи отца отвечают сыновья до седьмого колена. Я прикажу забросать тебя камнями за богохульство, - пригрозил Елеазар, но Амрам вновь поднял голову:
       - На всё воля Божья. Ты убьешь меня, и я уйду к Господу, а ты останешься здесь со своими грехами.
       Елеазар ощутил страх: он много раз желал услышать наставления Господа, но имел только собственные мысли, которые принимал за Божье наставление, да видел и слышал прекрасного мужа с огненным мечом, который мог быть посланником божьим, а мог и не быть. Для того, чтобы забросать камнями этого горбуна, нужен смертный грех, в котором его изобличили бы два свидетеля, но греха не было: то, что он не поднял камень на преступника, достойно осуждения, но не смерти. Во искупление этого греха достаточно принести в жертву овна. А если этот горбун знает что-то, чего не знает первосвященник? Если он – пророк?
       Елеазар решился. Оглянувшись по сторонам, он спросил:
       - С тобой говорит Бог?
       - Как и с каждым, кто готов его услышать.
       Помолчав, Елеазар продолжил:
       - Если все не слышат, значит, нужен священник, который говорил бы им…
       - …если священник сам слышит Господа, - перебил его Амрам, и Елеазар сдержал свой гнев, потому что страх его был сильнее гнева.
       - Ты можешь передавать мне, что говорит тебе Бог? – спросил он у горбуна, еще раз оглянувшись по сторонам. – Если бы ты говорил мне это каждый день, я бы взял тебя к себе.
       - Я имею порок, - улыбнулся Амрам, ощерив зубы, - мне нельзя приближаться к святая святых и ковчегу.
       - Ты был бы возле моего шатра.
       - Тебе не понравится то, что я скажу, - просто ответил Амрам, но Елеазар приказал ему:
       - Говори.
       - Нельзя убивать людей только за то, что они живут на плодородной земле, а израильтяне блуждают по пустыням, и им нужна эта земля. Это – грех.
       - Но Господь сказал так Моисею и Иисусу Навину.
       - Ты сказал это, а кто сказал тебе, - я не знаю.
       Елеазар подумал, что сказал ему это его отец – первосвященник Аарон и еще тот, с огненным мечом в руках, но промолчал, а спросил у горбуна о другом:
       - Ты не хочешь, чтобы Израиль жил в городах, возделывал землю, кормился от даров ее?
       - Хочу, - Амрам пожал кривыми плечами. – Но приходить к людям, живущим на этой земле, нужно с миром, а не с мечом.
       - Эти люди не верят в единого Бога живого и поклоняются своим идолам, - Елеазар почувствовал свою правоту и стал говорить уверенней. – Мы не можем жить среди них.
       - Мы должны жить среди них и проповедовать им слово божье, - возразил Амрам.
       - Мы, Израиль, - народ божий, - поднял руку к небу Елеазар. – Мы – народ его.
       - Все – дети Бога, - вновь возразил Амрам. – И аммореи, и амовитяне, и хананеи. Все. Бог хочет, чтобы все люди пришли к нему.
       Елеазаром вновь овладел гнев, и он тихо проговорил, четко выделяя слова, выходящие из уст его:
       - Ты – враг израильского народа. Для блага Израиля тебя убьют братья твои, забросав камнями.
       - Ты можешь убить меня тайно, как уже делал, - Амрам поднял голову и посмотрел в глаза первосвященнику, тот не выдержал взгляда и отвернулся.
       - Иди, - повелел он горбуну и добавил: - Ты будешь убит по закону.
       
       Вечером первосвященник призвал к себе Иуду и сказал ему:
       - Мы должны взять Гай с его людьми и царем. Господь отдал этот город в руки Израиля. Ты знаешь, как это сделать?
       - Их нужно обмануть, - ответил Иуда, довольный тем, что Елеазар спрашивает его об этом.
       - А как их можно обмануть?
       Иуда раньше уже думал об этом и потому заговорил сразу, торопясь, будто боясь, что кто-то его сейчас прервет:
       - Они не боятся израильтян, потому что однажды уже одержали победу. Они вышли из города и разбили Иисуса Навина с тремя тысячами воинов… – оглянувшись по сторонам, Иуда добавил: …за грехи Ахана… - и запнулся.
       - Говори все, что думаешь, - поощрил его первосвященник, и Иуда продолжил:
       - Их нужно выманить из города малым отрядом и побежать в пустыню, а когда все из города выйдут, остальные израильтяне, которые укроются поблизости, захватят город и подожгут его. Увидев дым над городом, отряд, бегущий в пустыню, обернется и встретит врага, а те израильтяне, что будут в городе, ударят сзади, и жителям Гая некуда будет бежать!
       Глаза Иуды блестели, он возбужденно хватался за рукоять меча, висящего на поясе, и Елеазар удовлетворенно глядел на него, понимая, что не ошибся в юноше. После Иисуса Навина нужен будет именно такой начальник народу израилеву.
       Отправив Иуду отдыхать, Елеазар призвал к себе Халева и спросил:
       - Этот юноша слышал что-нибудь о плане захвата города, который мы обсуждали с тобой?
       - Нет, - поклонился Халев. - Его и слуги его рядом с нами не было.
       - Хорошо, - улыбнулся Елеазар, глядя вдаль. – Пусть он думает, что я поступлю так, как он мне сказал. Посмотрим, как он преодолеет это искушение.
       Помолчав, он обратился к Халеву, по-прежнему стоящему рядом, согнувшись в поклоне:
       - Ты узнал про этого горбуна? Он мутит народ?
       - Нет, - Халев смотрел в землю. – Он ни с кем ни о чем не разговаривает, почти всё время проводит в одиночестве.
       Заметив, что словами своими он вызвал недовольство первосвященника, Халев всё же решил сказать и другое:
       - Он дружит с Иудой, сыном Нахума.
       Елеазар вздрогнул от неожиданности и недовольно посмотрел на Халева:
       - Почему ты приносишь мне только плохие вести?
       Халев подумал о том, что хорошие вести, приносимые им, забываются, а плохие… Но сказал другое:
       - Кто тебе скажет правду, рави, кроме меня?
       Всё еще недовольный, Елеазар подумал, что теперь убить горбуна будет еще труднее, отослал Халева, хлопнул себя ладонью по ляжке с досады и направился к шатру. Назавтра предстоял большой переход всем станом, еще через день – тяжелая брань с царем гайским и его людьми.
       
Глава 18
       
       Все поднялись еще до восхода солнца. Стан израильтяне разбили вблизи Гая до наступления темноты, расположились с северной стороны на холме так, чтобы их было видно со стен города, но показывались в стане лишь те три тысячи, которые должны были идти с Иисусом Навином, остальные, числом вшестеро больше, под началом тысячника из стана Иудина, избранного Елеазаром, скрытно ушли на запад и расположились за холмом вблизи города. На холме израильтяне всю ночь жгли костры, а ушедшие на запад костров не разводили, завернувшись в теплые войлочные подстилки и питаясь заранее приготовленной холодной бараниной. Ковчег завета был с теми, которые схоронились у западной стены города.
       Все ждали рассвета: жители города, одетые в походные одежды и при оружии, израильтяне в стане под предводительством Иисуса Навина и остальные, числом больше, которые спрятались до поры. Первые лучи солнца засверкали на серебряных трубах священников в стане на холме, священники затрубили в них, Иисус поднял воинов, и те нестройной колонной двинулись к городу, потрясая мечами, копьями и подбадривая себя и товарищей громкими криками. Со стен города на них смотрели воины и другие жители, взобравшиеся ради любопытства. Подойдя к городу на полет стрелы, Иисус приказал остановиться, и трубы замолчали. Иисус поднял обнаженный меч и стал громко кричать, вызывая царя гайского на брань. Он прокричал вызов три раза, ему долго никто не отвечал, наконец, когда израильтяне устали ждать и Иисус подумал, что план не удался, ворота города отворились, и из них выбежали воины числом, примерно, в тысячу. Передние бежали с копьями, позади них – крепкие мужи с мечами и секирами, еще дальше – лучники и пращники. По всему было видно, что это был передовой отряд, готовый, в случае чего, уйти обратно в город, под защиту стен.
       Иисус ждал, не давая никакой команды. Копьеносцы и мужи с мечами и секирами остановились, сквозь их ряды пробежали пращники и осыпали израильтян градом камней. Некоторые из воинов Иисуса упали от ударов, их быстро подняли и оттащили назад. Иисус приказал израильским пращникам, и они тоже выбежали вперед, держа наготове в кожаных ремнях округлые голыши, извлеченные из больших сумок, висевших на плечах. В воздухе раздался свист от вращающихся ремней, метать вверх – город стоял на холме – было труднее, но град камней всё же осыпал защитников Гая, и у них тоже некоторые воины упали на землю. Иисус ждал. Больше всего он боялся, что царь гайский не решится выдвинуть против него всех воинов, как это было в прошлый раз, и придется начать бой с этой тысячей, выставленной из города. Если бой начнется, а потом защитники Гая выйдут на помощь своим воинам, убегать будет трудно, но опасения его оказались напрасными: царь гайский не выдержал и отдал приказ, желая одержать победу как можно быстрее, из ворот города стали выбегать новые воины, и общее их число становилось всё больше и больше, а израильтяне очень скоро оказались в меньшинстве. Почувствовав, что уже пора, Иисус громко крикнул, пращники выпростали камни из своих сумок наземь и бросились бежать, просачиваясь между воинами с мечами и копьями, потом бежать бросились все, подхватив раненных ударами камней, и последними – копьеносцы. Иисус, обладая отменным здоровьем, обогнал всех, приостановился, увидел, что расстояние между израильтянами и противником не сокращается, а увеличивается, - израильтяне бежали сломя голову, спасая свои жизни, а жители Гая – не очень быстро, потому что уже чувствовали свою победу, но умирать не хотелось никому, - и засмеялся от радости. Он повел свое войско в сторону между востоком и югом, в пустыню, подальше от израильского стана на холме и остального войска, схоронившегося с западной стороны города.
       Увидев это со стен города, гайский царь еще сильнее захотел быстрой и окончательной победы над израильтянами, слух о воинственности которых распространился по всей земле. Представив себя победителем и подумав, что теперь, когда Иерихона нет, он, царь гайский, будет единоличным царем земель окрестных, опасаясь, что израильтяне уйдут, чтобы прийти вновь, этот старый человек, проживший немало лет и одержавший немало побед, спустился вниз со стены и возглавил отряд из пятидесяти колесниц, запряженных парами коней, - и кони, и колесницы были куплены у египтян за золото, - приказав объехать бегущие войска с двух сторон, не дав израильтянам разбежаться, и встретить врага в пустыне лицом к лицу. Когда колесницы выехали из города, преследуя врага, ворота его остались открытыми, и беспечные жители, включая женщин и детей, вышли за спасительные стены, радуясь быстрой победе. Оставшиеся в городе стояли на стенах, наблюдая, как колесницы, оставляя за собой клубы пыли, мчались вперед, охватывая с двух сторон войско израильтян.
       Когда колесницы обогнали отряд израильтян, Иисус Навин замедлил бег и оглянулся: город по-прежнему стоял на возвышенности неприступной крепостью, и не было знака о том, что он захвачен израильтянами. О колесницах в Гае Иисус не знал, и ему пришлось принимать решение на ходу. Он приказал копьеносцам выдвинуться вперед, навстречу обогнавшим их колесницам, а за их спинами спрятались лучники, приготовив свои смертоносные орудия. Пращники вновь ушли назад и стали метать на ходу в настигающего их противника камни, подобранные прямо под ногами. Камни были случайными, не избранными ни по весу, ни по форме, и потому броски пращников были неточны. Поглядев еще раз на город, который по-прежнему стоял нерушимым, Иисус приказал полусотне лучников сменить пращников позади войска, а еще через время повелел остановиться, потому что после того, как колесницы закончили обход, они выстроились в боевом порядке и начали двигаться в лоб отряду израильтян, слегка обходя его с боков. По бокам колесниц были прикреплены огромные мечи без рукояток, внутри находились по два воина – один вооруженный копьем и мечем, другой правил лошадьми. В колеснице царя гайского был третий, который держал щит своего господина.
       Если бы всё было так, как предполагал царь гайский, с израильтянами было бы покончено еще до того, как солнце достигло середины своего ежедневного пути, но в этот самый момент над городом поднялись клубы густого черного дыма, и ряды противников израильтян смешались. Догоняющие сзади остановились и обернулись, с ужасом глядя на дым пожарища, колесницы впереди остановились тоже, и Иисус увидел, как царь гайский кричит что-то, указывая рукой на город. Воспользовавшись замешательством в стане врага, Иисус Навин поднял свой меч и закричал громким голосом:
       - Жив Господь, Бог наш! Он предал царя Гая и людей его в руки Израиля!
       - Жив Господь! – взревели израильтяне и, обернувшись назад, пошли в наступление, хоть числом они были меньше преследовавших их. Колесницы, огибая израильтян с двух сторон, помчались к городу, а Иисус со своим отрядом бросился на преследователей, которые тоже устремились в сторону города, и лишь небольшой отряд безуспешно попытался дать израильтянам отпор. Опрокинув тех, кто пытался им сопротивляться, израильтяне стали догонять бегущих к городу воинов и разить их мечами, копьями; лучники и пращники бежали позади, не применяя своих смертоносных орудий. Воины Гая бежали к своему городу, но всё было напрасно: тех, кто оставался у его открытых ворот и стен, - женщин, детей, немощных стариков – уже не было в живых, город горел, и им оставались два выхода – погибнуть на поле брани, лицом к лицу встретив врага, или быть убитыми ударом меча или копья в спину. Многие из них выбрали последнее.
       Всё было окончено, когда убит был последний воин, догонять которого в пустыне пришлось очень долго. Его труп оставили там же, среди камней, колючек и сорной травы, на съедение зверью. Царь Гая был пленен. Он был ранен в плечо и ногу, но крови вышло немного, и сознания он не потерял. Его привели под руки и поставили на колени перед Иисусом Навином. Иисус приказал, и один из воинов ткнул древком копья царя в спину, отчего тот упал на живот, не успев выставить вперед руки. Этот немолодой человек в богатой одежде лежал лицом на острых камнях, его черная борода покрылась пылью, а стоящий над ним Иисус Навин – невысокий, но крепкий, одетый в накидку из самой дешевой и грубой шерстяной ткани, подпоясанную кожаным поясом, - поставил свою ступню, обернутую куском грубо выделанной овечьей кожи, на морщинистую шею царя.
       - Сколько у тебя было жен? – громко спросил у царя Иисус, а переводчик повторил вопрос на амморейском языке.
       - Девять.
       - У тебя было много детей?
       - Двенадцать сынов и шестнадцать дочерей, - выслушав переводчика, царь ответил тихо, куда-то в землю.
       - У тебя больше нет жен и детей! – крикнул Иисус и рассмеялся. – У тебя больше нет твоего города и твоего народа! У тебя осталась только жизнь, дарованная тебе нашим Господом, и Господь отдал твою жизнь в мои руки. Жив Господь, Бог наш! Он никогда не оставит народ свой!
       К Иисусу подошел Елеазар, который все это время находился в стане под охраной трех сотен воинов из колена иудина. Иисус Навин убрал ногу с шеи царя и тем же громким голосом сказал первосвященнику:
       - Спроси его, если хочешь, и я умерщвлю его!
       Елеазар улыбнулся, глядя на разгоряченного Иисуса, и махнул рукой:
       - Делай, как знаешь!
       Он тут же обернулся, ища глазами Иуду, нашел и подозвал к себе.
       - Как ты повоевал, мой мальчик? – спросил Елеазар, держась от Иуды подальше: тот убивал или прикасался к убитым, и ему следовало очиститься. – Многих врагов поразил твой меч?
       - После десяти я уже не считал, - надувшись от гордости, похвастался Иуда.
       - Твой раб был все время рядом с тобой?
       - Игал мне не раб, а слуга. Он всё время был рядом.
       - Пусть и впредь он всегда будет рядом и защищает спину твою, - назидательным тоном проговорил Елеазар, спокойно наблюдая, как Иисус Навин поразил царя гайского мечом, как потом били его уже бездыханное тело мечами и копьями всё еще разгоряченные бранью сотники и десятники, собравшиеся вокруг Иисуса, как тело царя подвесили по приказу Иисуса на полузасохшее дерево чинар.
       Пока все это делалось, Елеазар молчал, и Иуда решился, наконец, спросить у него о женах Игала:
       - Рави! Игал был раньше рабом отца моего и дал проколоть себе ухо у шеста шатра его. В то время у Игала было две жены, и они тоже стали рабынями отца моего. Игалу ты разрешил стать свободным, а как быть с женами его?
       Елеазар поглядел на юношу и улыбнулся:
       - Это тебя волнует, мой мальчик? Законы существуют для того, чтобы был порядок. Если для того, чтобы был порядок, нужно не исполнить закон, то нужно его не исполнить.
       Заметив недоумение во взгляде Иуды, Елеазар опять улыбнулся:
       - Ты правильно сделал, что обратился ко мне. Я – первосвященник, и я должен судить обо всем, что непонятно или против закона. Твоему отцу нужны эти рабыни?
       - Нет, рави, но он хочет исполнить закон.
       - Пусть отпустит их, скажи, что я разрешил, - увидев, как обрадовался Иуда, Елеазар добавил: - И скажи отцу, что я не забыл своего обещания: дам ему молодого раба, как только у нас появятся пленные. А сейчас иди и возглавь отправку скота, золота и серебра в стан.
       Иуда топтался, опустив голову, и не уходил.
       - Еще хочешь сказать? – поинтересовался Елеазар.
       - Я солгал отцу и Игалу, но тебе лгать не хочу. Я сказал им, что ты разрешил это, когда еще ты не говорил мне.
       - Трудно же тебе будет, мой мальчик, - вздохнул Елеазар, внимательно поглядев на Иуду. – Хорошо, что ты сказал мне, а им не говори, я тебе разрешаю сделать это. И сегодня же соверши жертву за грех из тех овнов, которые достанутся тебе по жребию. Иди.
       На этот раз Елеазар приказал не убивать животных в городе Гае, и Иуда стал собирать огромное стадо овец, отдельно – ослов и мулов, чтобы отправить их в стан; здесь же, прямо на земле, на расстеленном богато вышитом покрывале десятники складывали золотые и серебряные изделия и украшения, найденные в городе. Коней Елеазар приказал не брать, сказав, что эти животные – искушение для израильтян, прибывшее из проклятого Египта. Первосвященник во всеуслышание сказал, что каждый, кто мечтает стать всадником, грешит перед Богом. Сам же Иуда искренне считал, что лошадь – бесполезное животное. Она не так вынослива, как осел или мул, а ест гораздо больше их. Кобыл, правда, можно было использовать для производства мулов, но кто будет заниматься этим непривычным делом? Да и кормить лошадь надо будет все время, пока она будет носить в своей утробе. Гораздо проще обменять овец на готового мула или добыть мулов в войне, как они это сделали сегодня.
       Глянув еще раз на истерзанное и обезображенное тело гайского царя, все еще висевшее на ветке дерева, Иуда подал знак погонщикам скота и носильщикам драгоценностей, а сам пошел сзади, постукивая лезвием обнаженного меча себя по ладони: он подумал, что от частых ударов ладонь загрубеет, и потому тренировался теперь помногу раз каждый день.
       Часть оставшихся у Гая израильтян стала разбивать стан для тех, кто должен очиститься, другие занялись захоронением погибших товарищей и сожжением вражеских тел. Лошадям мечами подрезали жилы на ногах, свалили их дергающиеся тела на изрубленные колесницы и подожгли. Черный дым стал клубами подниматься над местом недавней битвы, на многие стадии вокруг распространился тревожный запах горелого дерева и жженой плоти.
       
       Вечером Елеазар призвал в шатер свой Амрама. Горбун стал посреди шатра – правое плечо выше левого, тяжелая голова склонена набок, левая высохшая рука болтается как вервь, – и Иуда подумал, что друг его с каждым днем выглядит все хуже: на десне его с правой стороны стала расти шишка, отчего казалось, что под щекой он что-то держит, и речь его от этого стала шепелявой. Иисус Навин стоял рядом с первосвященником, но Амрам его не интересовал: более внимательно он разглядывал Иуду, стоящего слева от него.
       - Мне сказали, что ты народ не мутишь словами богохульными, - обратился Елеазар к Амраму, - а мне говоришь в глаза богохульно и не боишься. Говори теперь при свидетелях. Кто учит тебя?
       - Ты спрашиваешь, я говорю. Если не спросишь, буду молчать, - ответил первосвященнику горбун и посмотрел на Иуду: тот стоял, опустив голову, и слушал.
       - Ты не боишься, - не спросил, а утвердительно сказал Елеазар и вздохнул: - Зачем тебе это?
       - Я не говорю людям, потому что они ничего не поймут из того, что я скажу, - Амрам как будто не услышал последних слов первосвященника. – А тебе говорю: ты понимаешь и хочешь слышать.
       - Тебе не нравится, как мы убиваем всех, кто живет на этой земле? – грозно спросил Елеазар и заговорил еще громче, выходя из себя: - Мы не можем жить среди них, их истуканы станут сетью для израильтян!
       - Они всё равно станут сетью, как бы ты не старался, - ощерился своей страшной улыбкой Амрам. – Всё уже свершилось.
       Елеазар вздрогнул и оглянулся в испуге, как будто Иуда или Иисус Навин могли что-то понять из этих слов. Иисус, встретившись взглядом с первосвященником, поспешил сказать:
       - Я устал. Пойду отдыхать.
       - Да, - растерянно согласился Елеазар и обернулся к Иуде: - И ты иди. Твой друг придет к тебе позже. Когда все вышли, Елеазар устало опустился на расстеленную в углу кошму и предложил Амраму сесть рядом. Тот уселся боком, как удобно было его искривленному телу.
       - Где ты слышал эти слова? – осторожно задал вопрос первосвященник.
       - Какие, рави?
       - «Всё уже свершилось».
       - Не знаю, слова сами пришли ко мне, когда я говорил с тобой. Я только знал, что их нужно сказать тебе.
       - Что еще знаешь ты?
       - Когда ты придешь на святое место, где Авраам построил жертвенник свой, - здесь, между Гаем и Вефилем, - ты потеряешь волю свою и главным в народе станет Иисус Навин.
       - Отчего я потеряю волю свою?
       - Ты поймешь, что всё это время не служил Господу.
       - Значит, всё нужно было делать иначе?
       - Ты забыл, - вновь ощерился в улыбке Амрам: - Всё уже свершилось. Если бы ты стал говорить правду, тебя забросали бы камнями, и всё было бы так же, как сейчас, только без тебя.
       - Израиль победит хананеев? – спросил Елеазар у Амрама, как у древнего мудреца, имеющего силу говорить пророчества, и тот отвечал ему спокойно:
       - Израиль победит и хананеев, и иевусеев, и ферзеев, а потом они победят Израиля, но не мечом. Неужели ты думал, что, убивая всех вокруг, ты обратишь сердце израильтянина к Богу живому? Это сердце принадлежит золотому тельцу, и знали об этом и отец твой, и Моисей. И твое сердце принадлежит золотому тельцу, хоть ты не отливал его и не поклонялся ему.
       - Ты плохо кончишь, - глухо пробормотал Елеазар, и Амрам улыбнулся в третий раз, отчего обнажились его страшные, желтые, похожие на стариковские, зубы:
       - Меня побьют камнями.
       Сказав, горбун встал, не спросив разрешения, и вышел из шатра прочь.
       
Глава 19
       
       Постель была мягкой, но неудобной, сон не шел к нему, и он, еще не старик, еще ощущавший силу в своем теле, был совершенно бессилен духом: всё так и случилось, как предсказал этот горбун. Лишь только он появился возле тех камней под огромным раскидистым деревом, которые, по преданию, сложил там для жертвенника сам Авраам, сила духа покинула его, и эта мерзкая, хрупкая оболочка, подаренная ему Господом для жизни на Земле, но лишенная бесстрашия, двигавшего его поступками все эти годы, превратила его «я» в трясущееся от страха животное. Первая мысль, которая пришла ему в голову, как только он взглянул на эти камни, - «жертвенник Авраама ничем не отличается от капища язычников, даже дерево стоит рядом с ним», - повергла его в ужас. Он сразу же понял, что предсказание горбуна начало сбываться, и тут же испугался того, что последует за этим. Он понимал, что страхом своим помогает сбыться этому предсказанию, но ничего не мог с собой поделать: страх был в нем и вне его – во всем, что окружало его, во всем мире. Он понял, что уже выполнил предначертанное, что ничего уже не сможет сделать из того, что задумал ранее, и его вдруг охватило ощущение бесполезности всего, что происходит в мире. Тогда, после посещения жертвенника Авраама, он вернулся в стан, и первым, кто заметил изменение, произошедшее в нем, был его верный пес Халев, сразу же потерявший самообладание при первом взгляде на первосвященника. Жизнь вокруг продолжалась, вернулись те, кто оставался за Иорданом, все вокруг радовались, славили Господа за то, что он привел израильтян в землю обетованную, оказывали почести Иисусу Навину и Елеазару, были готовы идти дальше, но он находился как бы в стороне от всего этого, смотрел на все непонимающими глазами, и всё вокруг происходило без его участия. Рядом с ним оставался только Халев, Иуда первые дни тоже был рядом, но затем, когда сын первосвященника Финеес осознал перемену в отце и сразу же оказался рядом с Иисусом Навином, Иуду отдалили от Елеазара, и теперь уже перед народом они появлялись вчетвером: Иисус, рядом с ним молчащий Елеазар, здесь же – быстро набирающий силу Финеес и Иуда, которого Финеес тут же приблизил к себе к неудовольствию Иисуса Навина.
       - Можно мне войти, рави?
       Прошла ночь, а он даже не сомкнул глаз. Он слышал, как кто-то топтался у входа в шатер, догадался, что это был Халев, и теперь догадка его подтвердилась.
       - Входи.
       Халев вошел, потоптался у входа, затем подошел поближе и присел рядом с лежащим на измятом ложе первосвященником. Стан уже прибыл из-за Иордана, семьи воссоединились, но Елеазар продолжал жить один. Он не подпускал к себе ни престарелую жену, ни третьего - теперь уже младшего - сына, ни детей его. Он желал быть один. Только Халева он допускал к себе.
       - Они сегодня спорили, - Халев вздохнул и потрогал пальцем край толстой кошмы, на которой было устроено ложе первосвященника. – Финеес сказал, что не нужно убивать всех людей, когда они возьмут следующий город. Люди нужны израильтянам, чтобы работать, быть рабами. Иисус Навин говорил, что нужно убивать всех, но города не разрушать, чтобы потом вернуться в них, когда вся земля обетованная будет завоевана, а Иуда сказал, что нужно убивать только мужчин, могущих держать оружие.
       Халев помолчал, ожидая, что Елеазар скажет что-нибудь, но тот молчал, и слуга продолжил:
       - Что они будут делать с городом, где столько женщин и нет мужчин? Брать женщин и детей в стан нельзя, - куда их деть, чем кормить? – оставить в городе – тоже. Завтра мальчики подрастут и возьмут в руки оружие. Они не знают, что делать.
       Елеазар понимал, что слуга хочет расшевелить его, но ему было всё равно. Сначала, когда Халев вошел, он лежал на спине, уставив взгляд в купол богатого шатра, - он уже перешел в него из шатра походного, - а сейчас он перевернулся набок, пригладил левой рукой всклокоченную бороду и спросил:
       - А ты давно играл в кости?
       Халев вздрогнул от этого вопроса, посмотрел внимательно на своего хозяина и ответил:
       - Ты же знаешь, рави: я в кости не играю.
       - А в детстве?
       - В детстве играл.
       - Принеси сегодня кости сюда, в шатер. Мы с тобой поиграем.
       Халев с испугом посмотрел на первосвященника, а тот улыбнулся:
       - Будем играть на золото. У меня много золота, и я тебе его проиграю.
       - Ты же знаешь, рави: золота мне не нужно. Я служил тебе не за золото, - Халев опустил лицо и не смотрел в глаза первосвященнику.
       - А у меня сейчас есть только золото, - усмехнулся Елеазар. – Другого я дать тебе не смогу.
       - Ты сможешь, рави, - Халев поднял голову и посмотрел Елеазару в глаза. – Они ждут, что скажешь ты. Они не говорят, но хотят этого.
       Елеазар разгневался:
       - Они думали, что власть – это просто! Они не знали, что за власть нужно платить, что власть нужно постоянно удерживать, потому что она как угли жжет руки и испепеляет сердце! Они выполняли мои повеления и втайне видели себя на моем месте! Они не знали, что, обладая властью, нужно постоянно идти против своей совести и брать грех на себя! Сопляки!
       Халев обрадовался, увидев первосвященника разгневанным, но гнев быстро и бесследно прошел, Елеазар успокоился и махнул рукой, отсылая Халева:
       - Иди. Скажи стражу, пусть принесет мне поесть, - и уже в спину, когда Халев выходил: - а кости принеси. Поиграем так, если ты не хочешь золота.
       Быстро одевшись, Елеазар – пока не поел и не выпил воды – прошел в скинию и стал на колени перед ковчегом. Он хотел обратиться к Богу, но вместо этого стал думать о том, что живет он сейчас совсем по-другому, не так, как привык за время, прошедшее от рождения. Хотя нет: в детстве он жил так же – день до вечера, радость оттого, что узнал что-то новое. А потом – не так. Новое стало приносить ему только заботы. Чем больше он что-то делал, взбираясь на вершину власти, тем больше ему нужно было сделать еще, чтобы удержаться и подняться выше. Он поднялся на самую высоту, и делать что-то уже надо было всё время, потому что ноша, которую он взвалил на себя, оказалась огромной. Никто вокруг (в том числе и сын Финеес, рвущийся к власти) не знает, до чего это тяжело – отвечать за всех. К власти привыкаешь быстро, радость проходит, и остается только горечь и желание уйти от всего, вернуться к обычной жизни, а вернуться нельзя, потому что ты уже не просто человек, отдающий жизнь свою в жертву для достижения какой-то цели, ты уже всего достиг, и тебе нельзя опускаться вниз, чтобы люди не поняли, что ты такой же человек, как они, добился не того, чего хотел, и что всё, чего добивается человек в этой жизни, бессмысленно и совсем ему не нужно. А нужно что-то другое, которое всю жизнь проходило мимо, было рядом, а человек, прожив жизнь, презрел это, добился в жизни всего, чего может добиться человек, и остался в дураках.
       Услышав дыхание у себя за спиной, Елеазар понял, что это – Финеес. Точно так же когда-то он стоял за спиной отца, только он тогда был хитрым, умным, переполненным желаниями и силой, а отец уже был старым, немощным. А может быть, отец тогда точно так же, как сейчас Елеазар, всё понял, и сам захотел уйти от всего этого и потому не мешал сыну, и смерть свою встретил спокойно, с достоинством. Теперь за спиной Елеазара стоял его сын, полный желания, но ему недостает ума и хитрости, а может, это Елеазару только кажется, как казалось тогда Аарону, и все в мире повторяется?
       - Ты боишься оставить меня наедине с ковчегом завета? – спросил Елеазар, не обернувшись. Финеес не удивился и ответил сразу:
       - Не боюсь. Ты всё равно не говоришь с Господом. И Моисей не говорил никогда.
       Елеазар постоял на коленях молча, слушая, как тяжело дышит за спиной его сын, поднялся и покинул святая святых задом к выходу и лицом к ковчегу. Финеес сразу же вышел вслед за ним.
       - Отец, нам нужен совет. Мы никак не можем решить…
       - Я знаю, - прервал его Елеазар. – Только мы с тобой не сын и отец, а первосвященник и его наследник. И я, и ты не обнажили головы своей и не разорвали одежды, когда в Иерихоне был убит мой сын и твой брат. Мы не такие, как все. Мы другие. Ты спрашиваешь не у отца, а у первосвященника.
       Финеес подумал о том, что отец своими руками отдал младшего брата царю гайскому, но промолчал об этом и спросил, продолжая разговор:
       - Каков будет ответ твой?
       - Я устал, - ответил Елеазар, махнул рукой и пошел к своему шатру.
       - Если ты устал, уступи свое место мне! –крикнул вдогонку отцу Финеес, на что Елеазар, не оглянувшись, ответил:
       - Делай, как знаешь! Кто мешает тебе?
       У входа в свой шатер Елеазар заметил Амрама и даже остановился, увидев его.
       - Чего тебе? – спросил он недовольно.
       - На мне появились пятна, похожие на проказу. Хочу, чтобы ты осмотрел меня.
       В руках Амрама Елеазар заметил большой узел и спросил:
       - Куда ты собрался?
       - Уйду за стан, если ты заподозришь проказу.
       - Ты мог бы подойти к любому из левитов и не беспокоить первосвященника, - проворчал Елеазар, уже направляясь к Амраму.
       - У тебя сейчас мало дел, - Амрам стал на колени и склонил свою тяжелую голову. – Я подумал, что ты захочешь поговорить со мной.
       - Захочу – не захочу! Что мне это даст? – Елеазар осторожно взялся за волосы на голове Амрама и раздвинул их, разглядывая кожу на голове горбуна. – Кожа белая, но мяса открытого не видно, и волосы снизу не побелели. Уйди за стан, через семь дней подойди еще раз. Ты ведь знаешь закон.
       Когда Амрам встал с колен и поднял свой узел, Елеазар усмехнулся:
       - Ты первый раз стоял передо мной на коленях.
       - Ты старше меня, - Амрам достал из узла черную накидку и завернулся в нее с головой, оставив одни глаза блестеть из-под черной материи. «В ней будет очень жарко на солнце», - подумал при этом Елеазар и поинтересовался:
       - Ты куда уйдешь?
       - К смоковной роще за оврагом, - ответил ему Амрам, попрощался и ушел.
       Елеазар молча смотрел ему вслед. Даже черная накидка, закрывавшая Амрама с головой, не могла скрыть его вопиющего уродства, но сам он, Амрам, вызывает в Елеазаре невольное уважение своим бесстрашием и умом. А что Амрам думает о Елеазаре?
       - Ты бы лучше о народе своем подумал, чем беседовать с уродом!
       Елеазар вздрогнул от неожиданности: Финеес подобрался совсем неслышно и стал за спиной первосвященника. Ничего не ответив сыну, Елеазар удалился в свой шатер.
       
       Первым к Амраму за пределы стана пришел Иуда. Увидев старый, дырявый от многолетних странствий в пустыне маленький шатер, угасающее кострище и друга, лежащего под шатром, - даже при его небольшом росте ноги под пологом не скрывались, - Иуда затосковал. Присев рядом, он потрогал ноги Амрама.
       - Нечист! Нечист! – раздалось из-под шатра, и Иуда, не поняв, что друг шутит, в сердцах прокричал:
       - Нет еще свидетельства, что ты нечист! На седьмой день священник скажет!
       Амрам выглянул из-под полога и улыбнулся. Шишка под его щекой продолжала расти, и лицо перекосилось так, что Иуда не увидел в нем ничего, оставшегося от детства, хотя и в то время Амрам не был красив.
       - Я принес тебе поесть, - Иуда с жалостью посмотрел на друга, выкладывая из сумы вареную баранину, сыр, лепешки, а Амрам, все еще улыбаясь кривым ртом, спросил:
       - И мясо, и хлеб – из Гая?
       - Другого у меня нет, - вздохнул Иуда и спросил: - Ты не будешь есть это?
       - Буду, - Амрам примостил усохшую левую руку и сам сел как-то боком. – Голод сильнее меня.
       Пока Амрам ел, Иуда молчал, глядя на него. Насытившись, Амрам сказал:
       - Не знаю, как мудрецы и волхвы не едят помногу дней. Я так не могу.
       - Тебе этого не надо, - Иуда достал из сумы инжир и сушеные винные ягоды: для свежих еще время не приспело.
       - Инжира и здесь много, - Амрам махнул рукой в сторону деревьев, растущих неподалеку.
       - Игал не смог прийти: его младшая дочь заболела, - улыбнулся Иуда. – Он завтра придет.
       Они опять помолчали, и Иуда осторожно спросил:
       - Скажи, все сбывается, что ты пророчишь?
       - О чем ты? – Амрам отодвинул от себя ягоды.
       - О том, что я буду начальником колена вениаминова.
       - Ты сомневаешься в этом? – голос Амрама был усталый, как будто он разговаривал с непонятливым ребенком.
       - Елеазар ушел от дел, - вздохнул Иуда. – Его сын Финеес благоволит ко мне, но он всегда может оставить меня, потому что не верит мне. А Иисус Навин меня ненавидит и ищет убить меня.
       - Я не знаю, - Амрам внимательно посмотрел на друга. – Я говорю то, что мне дается. Я сейчас скажу тебе то, что уже пришло ко мне только что.
       Амрам закатил глаза, напрягся, отчего его уродливое лицо сильно побагровело, и быстро заговорил:
       - Всё дается человеку сполна. Каждый человек – хозяин своей судьбы, но если сердце человека принадлежит Богу живому, путь его будет к Господу, а если человек служит золотому тельцу, уделом его телец будет. Ты будешь вести народ свой, но всегда у тебя будет два пути: к Богу и от него. Путь к Богу устлан острыми камнями и колючками, сопровождается болью тела; путь от Бога гладок и грозит болью сердца. Пусти Бога в сердце свое, и сердце будет радоваться прямой дороге твоей, но если в сердце твоем - истукан золотой, то оно будет радоваться твоему бесчестию до времени, а затем – боль вечная…
       Речь Амрама стала несвязной, он начал трястись, и Иуда положил руку свою ему на плечо. Амрам очнулся, как ото сна, и отвел плечо свое:
       - Не прикасайся ко мне, я прокаженный!
       - Скажи мне, - Иуда вновь положил руку на плечо друга, и тот не скинул ее. – Ты праведный, никому не сделал зла, исполняешь законы Бога. Почему Господь сделал тебя таким? Почему он не избавит тебя от страданий? Почему грешные ходят, не сгибая шеи своей, а ты с болью поднимаешь голову?
       - Не знаю, - ответил Амрам, помолчав. – Господь дал мне понимать то, чего другим не дано. Моему телу больно, но сердце мое спокойно. Я вижу ложь человека, и знаю, как будет потрясено сердце его, когда он увидит Бога.
       - Бога нельзя увидеть, - осторожно возразил Иуда.
       - Сейчас нельзя, - улыбнулся Амрам, - но когда отойдем к народу своему, мы все увидим.
       - Елеазар скажет, что ты богохульствуешь, - вздохнул Иуда.
       - Теперь не скажет: сердце его потрясено.
       Они говорили еще немного, а затем увидели Елеазара, идущего к ним. За первосвященником с сумой в руках шел страж. Елеазар остановился в десяти шагах, приказал стражу положить суму на землю и удалиться. Страж оставил суму, удалился на сорок шагов, но дальше не пошел. Первым поднялся на ноги Иуда, за ним – Амрам в своей черной накидке.
       - Мир дому твоему!
       - Мир дому твоему!
       Они обменялись приветствиями и продолжали стоять молча, наконец, Амрам сказал Иуде:
       - Иди.
       Когда Иуда удалился, Елеазар сказал, по-прежнему не приближаясь к Амраму:
       - Я хотел говорить с тобой, но теперь не хочу. Я не готов.
       - У тебя еще есть время, - согласился с ним Амрам.
       Елеазар постоял молча и спросил:
       - Как изгнать страх из себя?
       - Пусти Господа в сердце свое, и оно тебе подскажет.
       - Ты говоришь это первосвященнику! – голос Елеазара стал резким.
       - Я говорю это человеку, которого сотворил Бог, и который заблудился.
       - Твои слова ничего не стоят! – в сердцах воскликнул Елеазар.
       - Я не собираюсь брать за свои слова золото, - усмехнулся Амрам. – Я говорю, что знаю. Ты спрашиваешь, я говорю.
       Елеазар молча обернулся и пошел прочь, к стану. Он ругал себя за то, что пришел сюда. Он надеялся узнать от этого горбуна что-то, но не знал что именно; не мог спросить: думал, тот сам скажет. А горбун улыбается и говорит загадками. Ему уже ходить тяжело, здоровой осталась одна рука, теперь проказа одолевает его, а он улыбается своими кривыми губами, как человек, собравший много золота и серебра, набивающий чрево свое сытной пищей и познавший много жен. Как будто Елеазар завидует ему.
       Тут Елеазар остановился. Бредущий сзади страж чуть не натолкнулся на него.
       А вдруг он и вправду завидует этому горбуну? Елеазар представил себе, как он сам - в черной накидке, горбатый и уродливый – прячется за пределами стана с проказой на теле, и даже потрогал голову свою пальцами, потому что ощутил жжение на коже под волосами. Нет, он и одного дня не выдержал бы, приказал бы стражу взять грех на себя и умертвить его.
       Когда Елеазар подходил к стану, он увидел немолодого мужа, бредущего с сумой к смоковной роще. «Отец его», - подумал Елеазар, вспомнил сына своего, убитого в Иерихоне, отвернулся, чтобы не приветствовать идущего, и побрел к своему шатру, а Амрам в это время подошел к суме, оставленной первосвященником, вынул из нее еду, улыбнулся и побрел обратно к своему ложу.
       
       Глава 20
       
       На седьмой день Амрам вновь явился к шатру первосвященника. Елеазар уже не выказывал недовольства. Он поприветствовал горбуна, осмотрел его молча и сказал:
       - Пятно на коже не разрастается, волосы внизу не белеют. Тебе надо еще семь дней пробыть вне стана.
       Глядя, как Амрам молча собирается, Елеазар не выдержал и спросил:
       - Ты не хочешь сказать мне?
       Амрам опустил свою суму на землю:
       - Ты не спрашиваешь.
       - Зачем ты не живешь как все? – голос Елеазара был спокойный и тихий. – От тебя нет прока. Ты говоришь только мне и больше никому. Ты как будто делаешь, но не до конца. Ты умрешь, и первый порыв ветра унесет память о тебе из народа нашего. Ты не нужен никому.
       - Это может знать только Господь, - так же тихо ответил ему Амрам.
       Елеазара начал одолевать гнев:
       - Ты сказал, что я не служил Богу. Кто ты такой, чтобы судить меня?
       - Я сказал: сердце твое будет потрясено, когда ты поймешь, что не служил Господу. Я сказал только то, что дано мне.
       Елеазар заскрежетал зубами. Его старое, но еще крепкое тело затряслось от негодования:
       - Ты не споришь и не доказываешь. Ты как скользкая рыба уходишь из рук моих, а я не могу проверить твои слова. Я не верю тебе.
       - Но ты боишься, - Амрам вздохнул. – Ты можешь мне не верить, но что, если Господь говорит тебе моими устами?
       - Ты богохульствуешь! Кто ты, чтобы говорить от имени Господа?
       - Я не говорю. Я только спрашиваю тебя: что, если это так?
       Первосвященник сделал усилие и успокоился. Подумав, он спросил:
       - Что в том, что я делал, не от Господа?
       - Господь создал этот мир, и он не может приказывать убивать других людей, - Амрам переступил с ноги на ногу, передвигая свое кривое тело, и Елеазар заметил, как тяжело ему стоять. – Господь не мог приказать изготовить ящик и шатер для дома его. Он так велик, что разум твой помутится, если ты представишь, как он огромен. Господь бесконечен и непостижим, а ты наделяешь его человеческими помыслами, речами и деяниями для того, чтобы удержать власть над Израилем в своих руках. Господь не умещается в скинии и в ковчеге, а деяние его и помыслы не уместятся в твоей голове. Ты говоришь всем, что Бог разговаривает с тобой, и ты говоришь неправду. То, что для нас - тысяча лет, для Бога – мгновение, прах. Для Господа нет времени; и начало, и конец времени – в его руках. Он уже все свершил и окончил, после нас будут еще тысячи лет, а конец времен уже в его руках, и он уже встретил всех нас в своем царстве, и всё уже произошло так, как он задумал, потому что никто, даже тысяча тысяч людей не смогут поколебать предначертанного им. Для тебя будет лучше, если ты перестанешь думать, что воле твоей подвластна судьба мира, и станешь заботиться о себе, потому что грехи твои не перестали быть грехами оттого, что другие не знают о них.
       Амрам говорил это спокойным, тихим голосом, а по лицу первосвященника лился холодный пот. Елеазару доводилось слушать, как пророчествовали, но он лишь смеялся в сердце своем над словами «пророков», а теперь, когда говорил этот горбун, ему показалось, что он заглянул с высокой скалы в бездну, у которой нет дна.
       - Какие грехи? О чем говоришь ты? – первосвященник вытер рукой пот со лба.
       - Отчего ты нарек Осию Навина именем Иисус?
       - Его назвал так Моисей, - удивленно возразил Елеазар. – В чем тут грех?
       - Ты сказал Моисею имя это, а имя предназначено для того, кто придет спасти нас. Осия недостоин имени этого, он должен ходить с именем, данным ему отцом.
       Елеазар вспомнил, что имя это пришло ему ночью: он проснулся и уже знал, что им нужно назвать Осию Навина.
       - Откуда тебе знать это? Ты же сам говоришь, что ничего не делается без воли Господа. А что, если Господь захотел так?
       - Этого я не знаю, - Амрам впервые удивленно посмотрел на Елеазара. Оба они успокоились.
       - Ты сказал: придет спасти нас. Когда придет? – спросил первосвященник.
       - Не знаю. Может, завтра, может, через тысячу лет.
       - Как он может спасти меня, если придет через тысячу лет, когда кости мои превратятся в прах? – Елеазар уже ничего не мог понять, он только спрашивал.
       - Не знаю. Я ведь сказал тебе: для Господа нет времени.
       Амрам устал, ноги уже не могли держать его искалеченное тело, да и первосвященник, потрясенный сказанным, почувствовал себя плохо, но Елеазар все-таки задал еще один вопрос:
       - А какие еще грехи есть у меня?
       - Ты сам лучше знаешь, - Амрам сморщился от боли, переступая с ноги на ногу, и сказал: - Пойду. Устал я.
       - Ты будешь там же? – крикнул ему вдогонку Елеазар. – Я приду к тебе!
       
       Еще семь дней пролетели для Иуды быстро, но для Амрама, оставшегося в одиночестве, каждый день тянулся долго, сопровождая течение свое мучительными болями в позвоночнике, суставах. Он не мог лежать на спине из-за растущего горба и болей в позвоночнике, на боках – из-за саднящих суставов рук, на животе – из-за того же позвоночника. Он укладывался на свое жесткое ложе в замысловатой позе: на груди, но поворачивал нижнюю часть тела боком, подтянув под себя левую, согнутую в колене, и вытянув правую ногу. Так ему удавалось уснуть на короткое время, но затем он просыпался от болей в позвоночнике и суставах, долго ходил, дрожа от ночного холода, вокруг своего небольшого ветхого шатра, затем ложился вновь, пытаясь уснуть. Иногда ему это удавалось.
       Уже на второй день к нему приблудилась собака. У нее была перебита задняя лапа, она, ковыляя на трех, не могла соперничать с другими псами за пищу и потому ушла за стан подыхать, но наткнулась на Амрама и осталась у него. Собака была старой, принесла, наверное, на свет немало щенков, некоторые из которых, возможно, и изгнали ее прочь от человеческого жилья. Амрам сразу же покормил трехлапую старуху, поделившись с ней тем, что у него было. Иуда, увидев собаку на следующий день, горько усмехнулся:
       - Самому тяжело, а ты собаку приваживаешь.
       - Ничего, - махнул рукой Амрам. – Кроме тебя и Игала мне еду носит отец, и один раз – даже Елеазар. Мне хватает, и даже остается.
       - Она все равно сдохнет, когда ты уйдешь отсюда. Ее сожрут львы, шакалы или гиены. Она не выживет. Или ты возьмешь ее с собой в стан?
       Амрам подумал, что в стан он уже не вернется, но вслух сказал другое:
       - У скота есть разум. Они даже понимают то, что мы говорим им.
       Иуда недоверчиво посмотрел на друга, и тот пояснил:
       - Ты ведь знаешь, что Господь создал скот раньше людей?
       - Слышал, - кивнул головой Иуда. – В законе написано: Господь создал весь мир за шесть дней.
       - Шесть дней – это для Господа, а для нас и мира – тысячи тысяч лет, - поправил друга Амрам и продолжил: - Господь создал скот и даже дал им малый разум, вместил в них дух свой, но не вместил образа и подобия своего. – Амрам поменял позу, кряхтя от боли: - А потом он создал скот с руками и ногами и вместил в него свой образ, и этот скот стал человеком.
       - Левит говорил не так, - запротестовал Иуда. – Господь создал человека по образу и подобию своему, потому человек похож на Господа: с руками и ногами, ходит прямо.
       Амрам терпеливо улыбнулся:
       - Образ и подобие внутри нас, в том, что мы можем рассуждать и говорить друг с другом, и думать не только о еде и ночлеге. Зачем Богу руки с пятью пальцами, если он так всемогущ? Мы, люди, поём, танцуем, играем на музыкальных орудиях – это Господь внутри нас. А тело наше – скот. Собака – такой же скот, только в ней нет подобия божьего. Она не может разговаривать языком своим и не знает, что есть Господь. Она умеет радоваться только пище и теплу, да еще дружбе с человеком. Может быть, она чувствует, что человек – это частица Бога, но не понимает этого.
       - Ты говоришь странные речи. Елеазар и старейшины осудят тебя за них, - уныло сказал Иуда, и Амрам вздохнул:
       - Они все равно осудят меня, потому что не знают того, что знаю я, и не смогут понять этого. Я не понимаю, как ко мне приходит это знание, но думаю, что от Господа. Священники говорят о служении Господу и возбуждают в израильтянах страх, а страх – это от скота, а не от Господа. Господь не может бояться. Страх превращает людей в стадо скотов, и это стадо под предводительством священников, начальников и старейшин творит страшные преступления против Господа и человека.
       - Но ведь все законы наши грозят смертью за преступление, - испуганно возразил Иуда. Разговор этот ему не нравился. – Священники, начальники и старейшины объединяют Израиль, потому что один человек не может выжить. Ты хочешь, чтобы все перестали подчиняться начальникам и священникам? И что тогда получится? Израиль погибнет!
       - Не знаю, - вздохнул Амрам, пожимая плечами. – Я не знаю, как должно быть, но знаю: то, что делает Израиль сейчас, - грех. И так будет еще долго на всей земле, пока придет тот, кто спасет всех нас, весь мир. Он принесет от Господа новый закон вместо страха.
       - Он придет скоро?
       - Не знаю. Только боюсь, что люди не примут его, потому что всегда самые плохие люди управляют другими людьми, а, может быть, все люди такие и становятся плохими, когда обретают власть над другими. Они сразу же начинают сгонять людей в стадо и пугать. Пугать и наказывать. И всё это – от их желаний, которые у них от скота, а не от Бога.
       - Мне страшно слушать тебя, - признался Иуда. – Ты говоришь так, будто знаешь, о чем думает Господь, будто Господь разговаривает с тобой.
       - Господь разговаривает со всеми, - улыбнулся Амрам, - только не все это слышат. Когда ты любишь другого, когда ты плачешь над болью чужого человека – это Господь. Все люди – одно целое, только священники, начальники и цари сгоняют людей в стадо, чтобы человек из одного стада убивал человека из другого стада - брата своего.
       Помолчав, Иуда сказал:
       - Никогда не будет спасения. Люди всегда будут бояться и будут сами хотеть собраться в стадо.
       - А я не говорю про всех, - задумчиво сказал Амрам, глядя куда-то вдаль, за холмы, поросшие деревьями. – Бог не будет спрашивать с человека за грехи стада. Каждый будет отвечать сам. Родился в одиночестве, умрешь в одиночестве и в одиночестве ответишь перед Богом. Елеазара и старейшин рядом не будет, и они за грехи твои отвечать не будут.
       Проговорили они в тот день до темноты. Иуда собрал сучья, разжег для друга огонь, пользуясь кремнем и трутом, и собрался уходить.
       - Подожди, - Амрам поднялся, посмотрел на Иуду, склонив голову вправо, и сказал: - Когда меня будут судить, ты не вмешивайся. Твой черед еще не пришел.
       После этого дня Иуда приходил еще, но разговора о суде над Амрамом они больше не заводили.
       
       На следующий после того день к Амраму пришел Елеазар. На этот раз он безбоязненно подошел к горбуну, поприветствовал его и сказал:
       - Можешь не дожидаться срока и возвращаться в стан. Ты чист. В тебе нет проказы.
       - Ты даже не осмотришь меня?
       - Нет. Я знаю: в тебе нет проказы.
       - Не торопи меня, - попросил первосвященника Амрам. – Я хочу пожить эти дни.
       - Тебя никто не собирается убивать, - удивился Елеазар. – Ты не сделал греха.
       - Я всё знаю, - вздохнул Амрам. – Я приду, когда закончится срок. Пригласи к себе всех священников, начальников всех колен и старейшин. Я буду свидетельствовать против себя.
       Елеазар оглянулся на стража, который топтался в сорока шагах от него, внимательно посмотрел на Амрама:
       - Ты заблуждаешься. То, о чем ты думаешь, - не истина. То, что ты говоришь, - против божьего народа, против Израиля.
       - Нет божьих народов. Есть божьи люди в каждом народе. Гордыня погубит израильтян.
       - Ты несносен! – вознегодовал Елеазар. – Приходи по окончании срока к шатру моему, и пусть Израиль судит тебя!
       Елеазар ушел, плюнув в сторону горбуна, а Амрам стоял, глядя в его ровную спину, и улыбался, а улыбка из-за его уродства казалась зловещей.
       Все оставшиеся до срока дни Амрам не притрагивался к пище и только пил воду. Собака за это время хорошо отъелась и теперь, довольная, лежала у шатра своего нового хозяина, счастливая оттого, что получила наконец два самых важных собачьих удела: обильную пищу и место, которое нужно было охранять.
       
       У шатра первосвященника собрались начальники колен израилевых, священники и старейшины. Иуда не знал, для чего собрались все, но чувствовал: произойдет что-то страшное, и связано это страшное будет с его другом Амрамом. Амрама Иуда заметил издалека, узнав его неровную походку. Когда тот приблизился, Иуда даже вскрикнул от изумления: Амрам до того исхудал, что его теперь нельзя было узнать. Из-за болезненной худобы его кривая голова, шишка на правой щеке стали еще уродливее. За Амрамом ковыляла трехлапая собака, и в толпе послышались смешки и злословья:
       - Сам калека и собаку такую же подобрал!
       Подойдя к первосвященнику, Амрам стал на колени и склонил голову. Елеазар невнимательно осмотрел его и громко крикнул:
       - Ты чист! Возвращайся в стан и принеси в жертву двух голубей, как требует закон!
       Начальники, священники и старейшины зароптали, не понимая, зачем их собрали здесь.
       Амрам тяжело поднялся с колен, - его покачивало от голода, - и громко воскликнул:
       - Я принесу в жертву себя за исцеление!
       Все зароптали: принесение в жертву человека считалось тяжким грехом.
       - Ты богохульствуешь! – крикнул кто-то, и все зашумели.
       Амраму стало страшно. Он подумал, что если сейчас ничего не скажет, то сможет уйти в стан левитов, увидит отца, мать, сестер, братьев, будет жить дальше, но тут же подумал, что жить с этой ношей в душе не сможет, да еще эти постоянные боли в суставах и позвоночнике… Он отогнал от себя страх, набрал воздуха в легкие и громко крикнул:
       - Слушай, Израиль!
       Все замерли. Было слышно, как высоко в небе запел жаворонок.
       - Жив Господь, Бог наш! Священники обманывают тебя, Израиль! Нет Бога ни в скинии, ни в ковчеге! Бог – в человеке!
       Все недоуменно переглядывались, а Амрам продолжал:
       - Слушай, Израиль! Тебя обманывают, когда говорят, что нет греха на том, кто побивает камнями! Не бывает греха на обществе, а бывает грех на каждом человеке! На тебе, Израиль, лежит грех за тысячи умерщвленных людей в городах и пустынях! Господь не приказывал тебе, Израиль, убивать иноплеменников в домах их, чтобы занять эту землю! Не Господь водил тебя, Израиль, по пустыне сорок лет, чтобы дети твои не знали добра и зла! Не Господу служишь ты, Израиль, и грех – на каждом израильтянине!
       Все смотрели на Елеазара, а тот стоял, опустив голову. Вперед вышел старейшина из рода Ефремова и разодрал на себе одежды в знак свидетельства:
       - Он богохульствует!
       Нужен был второй свидетель, все смотрели на Елеазара, но тот по-прежнему стоял, опустив голову, и молчал. Из-за спины его вышел сын Финеес и тоже разодрал на себе одежды. Все закричали, подошли к Амраму и стали подталкивать его, направляя в сторону, откуда он пришел. Елеазар поднял голову и тоже пошел со всеми, а Иуда двигался самым последним, спотыкаясь и не видя ничего перед собой.
       Когда подошли к месту, где остановился за станом Амрам, трехлапая собака радостно подбежала к ветхому шатру хозяина и залаяла, обозначая, что охраняет это место. Пока старейшина и Финеес возлагали руки свои на голову Амрама в знак свидетельства греха, - ни старейшина, ни Финеес из брезгливости не притронулись к его волосам, а лишь подержали свои ладони рядом с головой горбуна, - собака радостно крутилась возле них, виляя хвостом. Когда же свидетели первыми стали кидать камни в ее хозяина, она недоуменно остановилась, хвост ее перестал вилять из стороны в сторону, затем она поджала хвост к самому животу и стала лаять на кидающих камни. Кто-то кинул камнем и в нее, она отбежала на несколько шагов, обернулась и вновь стала лаять, по-прежнему прижимая хвост к животу от страха.
       Тяжело дышащий Финеес подошел к Иуде и тихо сказал:
       - Ты не бросил своего камня.
       Иуда стоял боком: он не мог смотреть, как убивают Амрама, и сделать ничего не мог. Он утешал себя тем, что Амрам приказал ему не вмешиваться.
       - Он друг мне, - сказал Иуда Финеесу.
       - Израиль приговорил его! Ты не бросил своего камня! – теперь уже громче прокричал Финеес, наливаясь злобой. Все смотрели на них. Иуда обернулся к Игалу:
       - Иди, брось свой камень.
       Увидев, что Игал впервые не собирается выполнить его приказ, он солгал:
       - Амрам приказал тебе сделать это. Он мне сказал вчера.
       Игал подчинился, бросил камень в уже бездыханное тело Амрама и, вернувшись, спросил у Иуды:
       - А ты?
       - Мне он не приказал, - вздохнул Иуда и обернулся к Финеесу: - Я не брошу камня.
       Елеазар, швырнувший камень в Амрама, когда тот уже был мертвым, проходя в это время мимо них, остановился, глядя на Финееса и Иуду, стоящих друг против друга, вздохнул и пошел дальше. Свой камень - когда все ушли - Иуда поднял с земли затем, чтобы предать тело друга погребению. Он много камней отнес к месту, где тело Амрама было оставлено израильтянами на съедение зверью, помогал ему Игал. Когда был готов холм из камней, Иуда в последний раз посмотрел на осиротевший шатер Амрама и сказал собаке, охрипшей от долгого лая:
       - Пошли.
       Собака поняла и поплелась за ним, ковыляя на трех лапах.

Эпилог
       
       После смерти Амрама Иуда вернулся в стан колена вениаминова: Финеес не простил ему, когда он не бросил камень в отступника Амрама. Елеазар уже ничего не решал, только находился рядом с Иисусом Навином и сыном, не открывая рта, а Иисус был доволен таким исходом – он до последнего дня опасался Иуды. Игал не захотел расставаться с Иудой и остался в стане вениаминовом: колено ефремово стало для него чужим. Иуда взял жену себе из иудиного племени, у него родились две дочери.
       Сначала умер Иисус Навин. Смерть его была страшной, долгой и мучительной. Он корчился от сильных болей, изо рта его исходила пена, и умирал он долгие десять дней, превратившись за это время в высохший до костей труп. Старейшины ничего об этом не говорили, только оглядывались на Финееса и молчали. Елеазар был рядом с Иисусом Навином лишь в первый день его страшной болезни, он только посмотрел на Иисуса, сморщив свое лицо, и второй раз появился рядом с ложем его, когда тот умер.
       По смерти Иисуса Навина Финеес хотел избрать начальником Израиля Кеназа из колена Иудина, но этому воспротивились все начальники других колен, которые поняли, что сильная и единая власть в Израиле закончилась, и теперь каждый из них может стать повелителем народа своего. Финеесу удалось лишь объединить иудино и симеоново колена, куда он привел колено левитов. Остальные сами пошли воевать уделы свои.
       Израиль захватывал землю обетованную, умерщвляя ее жителей. В колене вениаминовом военным начальником старейшины избрали Иуду, зная заслуги его и способности, хоть и был он молод очень. Вениаминяне были сильными воинами, особенно – владеющие левой рукой, но землю свою они взяли без крови, оставив обитателей ее – иевусеев – жить в их городе Иевус-Алим, основав рядом свой город – Гиву вениаминову. Кровь лилась в городах и царствах вокруг: израильтяне убивали обитателей земли, те убивали израильтян. Только у потомков Вениамина было тихо.
       Елеазар умер своей смертью – тихо и незаметно. В последние годы он перестал кому-то указывать или приказывать, все дни свои проводил в молитвах, богатство свое он раздал на помощь бедным левитам, иудеям и симеонам. Когда Елеазар умирал, он сказал Финеесу странные слова:
       - Я хочу тебе помочь, но не смогу: Бога можно впустить только в свое сердце.
       Он умер, и сын его забыл эти слова на следующий день.
       Раздел земли обетованной еще не был окончен, а Финеес уже был недоволен, потому что левиты не получили удела своего. Их удел – Господь Бог и жертвы ему. Однажды, когда Финеес спал, пришел к нему муж прекрасный с огненным мечом в руках и сказал:
       - Между уделами колена иудина и потомков сынов Иосифа Ефрема и Манассии лежит удел колена вениаминова. В уделе том есть город иевусеев, которых не изгнали вениаминяне, - Иевус-Алим. Город этот станет великим, в нем будет дом Бога твоего. Пойди и возьми в удел свой Гиву вениаминову, Иевус-Алим станет в пределах твоих.
       - Как я сделаю это? – удивился Финеес. – Сыны Вениамина – искусные воины, их не победит даже колено иудино.
       - Когда проснешься, ты будешь знать, как сделать это! – громко сказал прекрасный муж и рассмеялся страшным голосом, от которого сердце Финееса чуть не остановилось.
       
       Кеназ – военачальник из колена иудина – был старше Финееса годами, но слушал его во всем. Финеес был очень умным, и потому потомки иудины, а с ними – симеоновы и левиты не знали поражений от врагов своих.
       - Прикажи доставить Халева-левита, который был слугой моему отцу, - сказал Финеес Кеназу. Через некоторое время Кеназ ответил ему:
       - Халев отказался прийти к тебе.
       - Отказался?! – разгневался Финеес. – Где он?
       - У гроба отца твоего, - Кеназ ждал, что сделает Финеес, а тот остыл и спросил степенно:
       - Он что, часто там бывает?
       - Всегда. Он поставил свой шатер возле гроба отца твоего.
       - Хорошо, - Финеес выпрямил спину и задрал подбородок. – Я сам пойду к нему.
       Халев сидел недалеко от пещеры, где был гроб Елеазара. Увидев Финееса, он поднялся на ноги, приветствуя его, и тут же сел опять.
       - Я хочу спросить тебя, - Финеес продолжал стоять.
       - Спрашивай.
       - Пойдет ли за мной Израиль, если я поведу его на колено вениаминово?
       - Зачем тебе это? – поднял седые брови старый Халев.
       - Сыны вениаминовы обидели левита, обесчестили и убили наложницу его.
       - За это не убивают весь народ, - спокойно сказал Халев, а Финеес разгорячился:
       - Я разрежу тело убитой женщины на куски и разошлю всем коленам израильским!
       - Зачем тебе это? – еще раз переспросил Халев. – Иуда-вениаминянин – не враг тебе и народу твоему. Зачем тебе это?
       - Я пришел к тебе просить совета, а ты сам задаешь мне вопросы, - еще более разгорячился Финеес.
       - Делай, как знаешь, - вздохнул Халев и отвернулся. Когда Финеес уходил, он смотрел ему вслед и тихо повторял: - Грех, Господи. Грех, Господи.
       
       Когда прошел слух о том, что весь Израиль идет на колено вениаминово, те отправили послов к Финеесу, чтобы сказать, что колено вениаминово ни в чем не повинно, но послов умертвили. Тогда все сыны Вениаминовы, обнажающие оружие, собрались в Гиву. Иевусеи узнали, что предстоит битва, и закрылись в городе своем. Иуда отправил послов к ним, но те вернулись ни с чем: иевусеи не хотели вмешиваться в распри израильтян. Город Иевус-Алим напряженно ждал развязки. Иуда хотел отправить жену свою с детьми к отцу ее, в иудейский город, но старейшины и начальники сказали:
       - Все наши жены и дети здесь. Пусть и твои будут.
       Левиты, живущие в уделе вениаминовом, покинули его, остались только двое молодых, которые тоже взяли в руки оружие.
       Израиль пришел к Гиве и расположился у стен ее. Там был Финеес и священники с трубами и ковчегом завета. Когда сыны Вениаминовы вышли из ворот города, чтобы сразиться, многие из них остановились, заметив ковчег и серебряные трубы. Увидев замешательство в рядах братьев своих, Иуда поднял меч в руке своей и закричал так громко, что его услышали в стане противника:
       - Слушай, Израиль! Нет Господа в скинии и в ковчеге! Бог – в сердце человека! Жив Господь, Бог наш! Он не оставит народ свой!
       С этими словами сыны Вениамина бросились вперед и опрокинули воинов колена иудина, которые стояли первыми, и которых было больше числом. В этом бою погиб старый Нахум, пошедший на свою последнюю брань рядом с сыном Иудой и Игалом. Иуда приказал отходить, опасаясь, что город захватят. Убитые были оставлены на поле боя, и весь вечер израильтяне убирали трупы у стен города.
       Следующий день также не принес победы Финеесу и Кеназу, которые командовали всеми израильтянами, восставшими против вениаминян. Иуда вновь провел удачный бой и вернулся в город. На третий день все закончилось.
       Когда были убиты в бою Иуда и Игал, защищающий спину его, часть воинов, заранее расположившись справа, - там были молодые юноши, не имевшие жен, - стала убегать в пустыню и спаслась. Остальные израильтяне из рода вениаминова, включая женщин, детей и стариков, были безжалостно убиты своими братьями из других колен израилевых. Воспитанные в пустыне псы войны убивали братьев-израильтян так же безжалостно, как и всех других обитателей земли обетованной.
       
       Когда безумие убийства прошло, Израиль заголосил, ибо уничтожено было одно из колен израилевых полностью, и оттого не могла свершиться заповедь господня о двенадцати коленах. Все уже хотели умертвить Финееса, как зачинщика побоища, но тот опять нашел выход: отдать жен за сынов вениаминовых, что спаслись в пустыне. Тут все опять завыли: успели поклясться, что не отдадут дочерей своих за мужей из рода вениаминова, а клятву преступать нельзя. Но и здесь Финеес преуспел: он сказал, что на войну с Вениамином не пошли мужи колена Манассии из города Иависа Галаадского. Тут же отправили войско за Иордан, перебили в Иависе всех мужей и жен, познавших мужей, а отроковиц захватили в плен и отдали за сынов вениаминовых.
       Все вышло как нельзя лучше для народа израильского.
Финеес умер через несколько лет и был похоронен в Гиве – бывшем городе вениаминовом, ставшем его уделом. Устные предания о нем, его отце Елеазаре, отце отца Аароне, брате Аарона Моисее, Иисусе Навине были записаны навеки в книге, которую израильтяне сделали своей Святой Книгой. Избиение колена вениаминова поначалу не нашло себе места в книге этой, затем сведения о нем появились, но не в хронологическом порядке, а в месте, где повествовалось о событиях, произошедших через триста лет после того, как это случилось, - в конце повествования Книги судей. В Святой Книге израильтян нет ничего об Амраме, Иуде-вениаминянине, Игале, Нахуме. Эти имена запечатлены у Господа, которому они служили.

г. Буденновск, апрель 2001 г. – 19 апреля 2002 г.