29. Этические потребности
Если вдуматься в суть проявляемых людьми этических потребностей, то можно заметить, что во всех случаях они представляют собой бескорыстную доброту (в частности, помощь), в том числе и желание не навредить другому (потребность отторжения). По-видимому, без такой доброты не бывает этических потребностей (по крайней мере, я не могу представить себе каких-либо исключений из этого правила). Отсутствие понимания этого приводит к серьезным и опасным заблуждениям.
Можно даже сказать, что этическая потребность существует всего лишь в одном «экземпляре» – творить бескорыстное добро. Она относится к классу относительных потребностей и восходит к любви матери к своим детям. Материнская любовь не является чем-то ошеломляющим – это начальный уровень доброты. А вот мать, не любящая своих детей, выглядит, безусловно, моральным уродом.
Нетрудно понять, как у бездетной женщины может проявиться любовь к чужим детям. Но вот загадка: как появляется бескорыстная доброта (любовь?) у мужчин, и не только к членам семьи или к другим женщинам (что можно интерпретировать двояко), но и к мужчинам? Кстати, представляется, что без бескорыстной доброты никакая любовь невозможна. Поэтому когда мужчина (или женщина) пытается завладеть женщиной (мужчиной), то к такому желанию любовь может не иметь никакого отношения. Действительно, если мужчина делает подарки женщине ради того, чтобы что-то получить от нее взамен, то такая «любовь» в своей основе имеет обыкновенные торговые отношения: ты – мне, я – тебе, и это, замечу, не является и не может быть предосудительным.
Предосудительна же «любовь», когда влюбленный стремится только «поиметь» от своего предмета обожания. В этом случае любимого любят так же, как мясо, вино, автомобиль... – к этичности это никакого отношения не имеет. Любовь, сопровождающуюся большими чувствами, но лишенную бескорыстной помощи, правильнее было бы называть влюбленностью. Содержание же истинной любви противоположное: человеку дарят, потому что его любят. Любовь – это радостная жертва. Таким образом, истинная любовь – это любовь дарящая. Любящему человеку дают несоизмеримо больше, чем от него берут. На мой взгляд, основоположником философии дарящей любви является Александр Грин.
По-видимому, первородные («врожденные», с чувственной основой) этические потребности (не как установки) столь же редки, как и потребности творческие и интеллектуальные (присущие одному-двум процентам людей), а их сочетание вообще приходится на одного из десяти тысяч людей. Это обстоятельство усугубляется еще и тем, что словом любовь обозначают множество явлений, иногда прямо противоположных истинной, великой любви. Интересна мысль, что добро, совершенное по мотивам разумности или веры (по заповеди), вызвано не этической, а организационной или духовной потребностью. Этическая потребность, в противоположность организационной и духовной, порождается непосредственно чувством (сострадания). Она прививается не логикой и принуждением, а чувственным примером воспитателя, причем в возрасте лет до семи. Кто это время не использовал, тот может стать в будущем добрым лишь из соображений разумности или необходимости.
В основе этической потребности лежит чувство сострадания. Однако потребность в проявлении бескорыстной доброты может быть воспитана у человека и как установка. Это возможность исключительно важна, поскольку врожденное чувство сострадания встречается крайне редко. И здесь интересно то, что со временем многократное проявление доброты как установки нейтрализует само чувство доброты, а точнее – сострадания, ибо доброта в этом случае делается по долгу. Конечно же, лучше доброта по долгу, чем вообще никакой доброты. Но доброта из чувства сострадания в духовном отношении имеет, разумеется, значительно больший вес.
Незрячий страдает от своей ущербности потому, что он не как все. А вот неспособный любить (и сострадать) не страдает от отсутствия этого чувства потому, что он как все. Вообще люди (кроме увечных) не страдают от отсутствия у них некоторых человеческих потребностей: ведь чтобы понять, чего они лишены, надо хоть однажды познать радость от неведомого чувства. Но тот, кто эти чувства познал, вряд ли захочет их утратить.
Чтобы оценить этичность бескорыстного добра, следует четко договориться, кто определяет (устанавливает) факт этичности поступка – тот, кто совершает добро, или тот, по отношению к кому это добро совершается. Я считаю, что констатация доброты является прерогативой совершающего поступок: поступок считается этичным, если совершающий его исходил из желания принести добро другому человеку – независимо от того, как другой человек расценит поступок. Это значит, что из самых благих пожеланий человек может совершить и зло. Так, одни родители считают, что обучение детей трудовым навыкам является добром, поскольку это повышает их могущество в жизни, а другие родители, напротив, считают, что приобщение детей к труду является злом, поскольку труд – дело тяжелое, пусть, мол, лучше дети "отдохнут". Таким образом, доброта без интеллекта может привести (и почти всегда приводит) к весьма негативным последствиям.
Интересно, что бескорыстная доброта встречается и в животном мире. О помощи, оказанной бегемотом антилопе, я рассказывал в заметке «Нравственный бегемот» (http://proza.ru/2008/06/08/41). По моим ощущениям, самое сильное чувство сострадания присуще сельским жителям, особенно женщинам. Однако крестьянки, очень эмоционально переживающие чужую беду, способны нейтрализовать это чувство по отношению к сельскохозяйственным животным, выращиваемым на мясо. А вот горожане, превратившие доброту в безграничную установку, доводят свое сочувствие животным до абсурда: ради спасения жизни животным, а то и растениям, они готовы пожертвовать жизнью людей. Когда эти люди посвящают свою жизнь кошке или собаке, это их полное право, но требовать, чтобы им следовали и остальные, противоречит естественным правам человека. В этом вопросе я считаю наилучшей этику, доставшуюся мне по наследству: убийство животных, выращиваемых для пропитания и медицинских экспериментов, этично; во всех остальных случаях – безнравственно.