Роман ангельские шалости отрывки

       











       ОТРЫВКИ
       
       Роман

       «АНГЕЛЬСКИЕ ШАЛОСТИ»



       Александр МАЙ

       Начат в мае 2008 года.




       






















       1

       НРАВ
       

…Было позднее лето. Частые дожди навивали дикую скуку. А поскольку дни тянулись, словно сырая резина, расплывавшаяся под винтом ручного вулканизатора, мне ничего не оставалось, как наблюдать, и помогать отцу в ремонте колеса. Пока они ехали, прокололи колесо на ухабистой, грязной дороге. Родители приехали в деревню. Дорога грунтовая на большем протяжении пути, считай, что от самого города. И я, как самый заправский ремонтник подключился к ремонту. Это было настоящее мужское дело. Да и для меня, восьмилетнего, это было очень увлекательно. Мне хотелось знать, как при помощи какой-то железки, бензина, которым была наполнена молочная бутылка, можно отремонтировать камеру. Мама помогала обряжаться бабушке, но она, то и дело проходя мимо нас, через веранду, где были мы с папой, говорила мне потеплее одеться. Хоть и август был, а на улице было прохладно, и третий день лил непрекращающийся дождь.
       - Сходи, оденься – сказал отец, наливая в ванночку вулканизатора небольшое количество бензина. А мне никак не хотелось уходить. Я хотел смотреть, как огонь лечит резиновую камеру. Но, делать нечего. Нужно слушаться, а-то не разрешит папа с ним в гараж ходить. Было уже такое. Сходил раз, да заболел оттого, что легко оделся.
       Я быстро сбегал в дом, надел джемпер, и опять выбежал на веранду. Бензин в ванночке почти уже выгорел. Когда он погас папа ушел за чем-то под дождь, к машине. Я смотрел на вулканизатор, закреплённый зажимом к табуретке. «Как это эта штуковина запаивает дырочку?» - подумалось. Хотелось самому разобрать. Но лишь притронувшись к вулканизатору, я ощутил боль в пальце.
       - Обжегся? – спросил входящий на веранду папа.
 - Нет.
 - Нужно дать остыть – объяснял мне отец.
К тому времени дождик стих. И редкие капли, падающие, отрываясь от шифера, звучно разбивались, падая в лужицы, вымытые долгими дождями. Запахло свежестью, что вот-вот закружится голова. Озон. Да. Это был озон. Так зовется этот свежий, чистейшего воздуха запах. Это даже и не запах был, а некое ощущение радости, что ли, на душе.
 - Странно, озон, а грозы нет – произнёс папа, и в тот же миг недалеко от дома громыхнул гром.
 - Как нету?! – сказал я. – А, что? Озон появляется только в грозу? – спрашиваю.
 - Да – ответил папа, и, отвернув винт крепежа вулканизатора, унес его вместе с камерой в сарай, где мы давеча разбирали колесо.
Я остался на веранде и задумался о грозе. А почему люди боятся грозы, если она даёт нам озон? Смотря на падающие капли стекающей с крыши воды, размышлял, наслаждаясь этим чистым, столь милым, вопреки тоскливой погоде, деревенским воздухом. Прошло минут десять, как вновь начался дождь. Но этот дождь был сильнее. Поднялся небольшой ветер, с порывами, с всплесками молний буро-чёрная туча сливала наземь воду, словно вёдрами расплёскивала как ненужную на небесах. То смолкала, то вновь выказывала свой, казалось ревностный какой-то нрав. Пусть мне было мало лет. Но я уже знал, что такое ревность. Помню, когда Вовка с Юлькой на речку ходили, Генка очень злился. А я его спрашивал: - Чего злишься? – он отвечал, что ревнует. Вот и дождик с громом злились. Но мне, почему-то, совершенно не хотелось уходить. Хотелось смотреть на погоду, на этот дождь, на молнии сверкающие в небе.
       - Давай-ка домой – сказала мама, выйдя на веранду – Гроза, посмотри, какая туча из-за дома надвигается – продолжала она.
 - Сейчас мам, я немножко посижу и приду.
 - А не боишься?
 - Нет. Чего бояться?
 - Смотри. Молнии непредсказуемы, а порой даже опасны - далее, она рассказывала мне о их нраве, о неких шаровых молниях, что залетают в дома и пугают детей и взрослых. Но все равно мне больше и больше хотелось знать о молниях, как-то даже приблизиться к ней хотелось. По этой причине покидать веранду не хотелось.
Через некоторое время мама ушла, и я решил, что посижу пару минут и домой. Желания на печке поваляться, с братом в «Акулину» в картишки перекинуться, не было. Хотя мы очень часто играли в эту игру во время долгих дождливых вечеров. Да и папа, наверное, уже собрал колесо. И ничего нет страшного в этих молниях с громом, подумалось… Как вдруг…
 Т-Р-РАХ!!! – громыхнуло, в одномоментном единении с молнией, ударившей в столб стоящий метрах в пяти перед верандой. Холодком окатило, по телу побежали мурашки. И тут я осознал то, что говорила несколько минут назад мне мама. Но страха во мне, как ни странно, не было. Мне казалось, что если огонь лечит камеру, то и молния, видимо, чем-то лечит землю. Я зашёл в дом. Бог её знает, что эта молния может учудить ещё...




       О, детство! Сколь всего интересного можно вспомнить и сравнить с действительностью. Но это не сравнение. Это был нрав. Столь простой, сколь сложный.
И сколь связано будет в будущем, в жизни, с отсутствием боязни грозы, с этой тягой к ней, к нраву столь страшному, зловещему, в реалии многими попросту прячущимися в чуланы и под одеяла. Будто это их могло спасти. И этого, удивительного качества в человеке, казалось, будет достаточно; чтобы увидеть в нём нечто иное от общего понимания человека нормального. Отличного от понимания беззакония, совершенно отличного от смирения пред вольностью беспечно состряпанных законов нового времени, времени становления государственности российской в новый двадцать первый век. Нет. Сказать иначе, иным способом о новоиспечённой законности в государственности, ныне стало практически невозможно.
























       3

       ОНА БЫЛА АНГЕЛОМ


       Последние годы советского времени, последние островки устаревшей системы давали возможности рабочему классу не думать о проблемах с заработком, всё шло, как казалось на тот момент своим чередом, стабильно ещё кое-где повышая благосостояния граждан. Шел 1989 год, теплая осень.
       Монотонная работа в бригаде по упаковке, сборке комплектов офисной мебели, занимала всё рабочее время молодого работника. Пусть работа с каждым днём становилась привычнее рукам, но тем ни менее, она обязывала не отставать от сторожил работающих на конвейере.
Мимо нас, занятых работой, то и дело пробегала девушка. Её все звали Валентиной. Она пробегала, проверяла работу, озаряя каждого своей улыбкой, словно дарила каждому, вне зависимости от дня календаря «Валентинку». Мне тоже очень нравилось, что у нас на конвейере работает такой светлый, весёлый человек. Собственно говоря, мне, только что пришедшему из армии, не тронутому в этой новой, после армейской жизни мужчине, очень хотелось познакомиться с ней поближе. Но, между нами было, непреодолимое для меня на тот момент, отличие. Она была старше меня на пять лет, и была замужем, имела двух дочерей. Мужики рассказывали мне о ней всякое, больше, конечно, хорошего, а сами «клинья подбивали». Было забавно видеть как она, то и дело, отшучивалась, отсекая всякого рода посягательства на её честь. Наверное, за это качество, её все и ценили. Как, то руководство, так и наша сборочная бригада мебельного комбината. Однажды, проходя через проходную, а это было уже поздно вечером, мы работали допоздна, она нагнала меня и попросила провести до дома, прямо, почти в присутствии членов нашей бригады. Поскольку нам, как оказалось было по пути, я не долго думая согласился. В коем-то веке женщина просила меня её провести?! Сначала я даже немного опешил, идя молча, смиряясь с тем, что боролся внутренне победить свою застенчивость перед опытнейшим, скажу, человеком в общении. Я не знал, что она нашла во мне. Но через некоторое время пути, мне показалось, что различий-то у нас почти и нет. Единственное, что меня смущало, сдерживало в общении, это её замужество. Кто он, я не знал. Ни как его зовут, ни возраста, ни статуса. Наступать на неё словом, ли что просить, я просто боялся. Практически, для меня это был первый, самый, что ни есть настоящий опыт общения с женщиной знающей жизнь. Мы шли и больше всего она меня расспрашивала об армии, о том как там служилось, о том как… Вообще, я не интересовался её внутренним миром, больше она была заинтересована мной. В данной ситуации, иногда мне даже хотелось пропасть, провалиться на месте, в своей несостоятельности при общении на темы морали. Но какая может быть мораль, если она, замужняя женщина вяжется ко мне?! Да. Она красива. Отказывать ей, всё равно, что в лужу сесть, подумалось. И решив не отпираться от общения с ней в будущем, дойдя до её дома, договорились встретить в иной обстановке. Лёгкий её, и мой, ответный, наискромнейший, такой неумелый поцелуй, в нежную лёгким пушком щёчку, её развеселил. Она скрылась за дверями подъезда.
Я шел к своему дому, и недоумевал. Как можно, так вот быстро сойтись, пусть до скромного, неумелого, но, поцелуя? Ложился спать, а на душе закралась тревога. Как завтра на работу явиться? Вдруг проговорится кому? Затюкают ведь в бригаде. А вдруг до мужа дойдёт? С такими мыслями я лёг спать.
       Новый день, солнечный, такой же весёлый, как и улыбка Валентины встретил меня. Казалось, что лето играло солнечными лучами. Мама была в поездке, проводником работала. Отец был на даче, чинил погреб, будучи на выходных. И я хозяйничал дома в гордом одиночестве, но с прекрасным настроением. Я не заметил пролетевшего времени до начала смены. Когда пришёл на конвейер, обнаружил, что Валентина, как ни в чем, ни бывало, всё такая же, совершенно не подавая вида, относительно нашего вчерашнего общения, дарила всем подряд, налево и направо свои улыбки – «Валентинки». Вот это самообладание, подумалось. Как гарцует! Прям завидую её жизнеутверждающему характеру.
Смена, словно пролетала. Мне казалось, я летел, а не работал. Хотелось побыстрее закончить. Но смена, есть смена. И как быстрее не работай, а уйдёшь вместе со всеми.
Сегодня домой мы шли порознь. Значит договор вчерашний в силе, подумал я. Придя домой я переоделся и вышел в назначенное место. Место было глухое, безлюдное, среди частного сектора, рядом со старыми заброшенными складами. Вдоль дороги, у забора были скамейки, по хозяйски устроенные для обитателей этой, «забытой богом» одноэтажной улицы. Я ждал, и мне хотелось уже не так как вчера, скромного поцелуя, а настоящего, полного понимания чувств влюблённости. Встреча оправдала мои надежды. Мы целовались как голубки, казалось, вечность проскочила в то время, минуты счастья в поцелуях. После, мы долго гуляли, и через некоторое время я почувствовал, что она хочет мне сказать нечто важное, но не знает как это сделать. Она стала рассказывать о муже-пьянице, о детях, что нужно в школу на следующий год подготовить. Я слушал, и всё больше и больше не понимал. Зачем она мне всё это пересказывает? Слушая молча, я силился подобрать нужные слова, чтобы подвести разговор к тому, вокруг чего она, чувствую вертит, а сказать боится. Прошел час, ещё один, на небе звёзды начали появляться, вопреки свету уличных фонарей.
 - Скажи, что тебя мучит? – не сдержался я. А она, словно ждала этой фразы и…
 - Понимаешь, я тебя хочу.
 - Это не секрет – отвечаю – я тоже тебя хочу. Вплоть до того, что здесь и сразу.
 - Нет. Ты меня не понял.
 - Как это я тебя не понял? – спрашиваю.
- Я хочу не секса, а любви. Я ребёнка хочу – выпалила Валентина, введя меня в явный тупик.
Э-ка! Такой скорострельности в общении, я никак не мог ожидать. Ни тебе развода, ни сватовства, ни знакомства с родителями. Сразу ребёнка. Я поперхнулся. Хотел слово сказать, как она прикрыла мне рот своей милой ладонью и продолжила.
 - Ты неправильно понял – словно прочтя мои мысли – Этот ребёнок мне нужен самой. Для моей семьи.
 - Всё равно не понимаю. Зачем… - она вновь меня остановила
 - Я хочу вернуть своей семье моего же мужа. А ты очень похож на него, когда мы женились. Лишь ты мне можешь помочь в этом деле.
Я присел на скамейку у забора, в частном секторе, где мы гуляли. Пытался переварить сказанное. Этакий шаг никак не мог вселиться в моё сознание как в воспитанного матерью, этически, нравственно подкованного человека. Минуты две мы сидели молча. Валентина, словно искала слова, чтобы объяснить мне как можно точнее, качественнее смысл сказанного, чтобы не навредить этой недолгой нашей связи…
       - У тебя уже двое детей. Неужели тебе не тяжело одной? – спрашиваю
       - Ты не понимаешь ещё, что с детьми не может быть тяжело. Да, я согласна, что поначалу годы ночами не придётся спать, болеть с ребёнком вместе, всякие неприятности, как и все победы радости, переживаешь с ним вместе. И это счастье быть нужным кому-то.
       - Вот и я о том же. Пусть я ещё не осознаю того счастья, о котором ты сейчас говоришь, пусть соглашусь на разрешение твоих нелёгких вопросов. Гарантии ведь нет никакой. В итоге ты остаёшься с ребёнком, моим ребёнком. Каково мне будет жить потом, после того как ты исчезнешь из моей жизни? Не знаю, правильно ли будет так поступить. Не знаю.
Тебе не легко сегодня. Я ныне свободен от каких-либо обязательств…Да даже если ты ничего не потребуешь после от меня, каково мне будет нести по жизни этот крест?! Ты задумывалась? Хотя…Не знаю. Ты красива. Мила, что ангел, честна со мной. Почему? Почему ты мне веришь? Не знаю. Могу ли я на такое пойти сегодня. Это не пирожок испечь в печке. Потом век расплачивайся, и кари себя за то. Что не смог быть отцом своего же, родного дитя. Нет. Ты меня в тупик ставишь. Да, я не встречал ранее такой красивой, милой девушки. Но неужели никак нельзя обойтись без того, без рождения новой жизни? Как она будет жить? Может быть моя жизнь даст ему большего, чем ты…
       - Но у меня прекрасные дочери. Отличницы в школе, ни в чём не нуждаются.
       - Это ты сегодня так говоришь. А что завтра, через пять, десять, двадцать лет? Не факт, что они не узнают об этом, да хоть мельком, нашем сговоре.
       - Так ты согласен?
       - Подожди, не торопи. Ты мне очень нравишься, я бы жил с тобой, но как? Это же не по-божески, прости. Не перебивай. Ты сама меня вынудила об этом сказать. Не так уж я прост, каковым мог тебе показаться поначалу.
       - Но ты честен. Ты же никогда никому об этом не скажешь.
       - Клясться этому, нет, не стану. Но и игнорировать свою тягу к тебе не могу. Хочу тебя, это факт – потянулся поцеловать.
 И увиделось небо ночное, чистое. И волосы её накрыли мне лицо, словно ангела крылом, обдало меня лёгким ветерком. Даже после такой беседы, о вещах, казалось мне, запредельных моему нынешнему положению, мне не виделось никакого подвоха. Лёгкость, нежность её малиновых, столь сладких губ, вливалась в меня неким ладаном счастливых секунд её обладания. Обладания ею в этот, к несчастью, столь короткий вечер, без надежд на какое-то продолжение, который после совершенно перевернул мою жизнь, выстроил то, что неимоверно должно было случиться. Ещё тогда, в этом сладострастном поцелуе, я не мог себе представить, на что подписываюсь. И это, не скажу, что была ошибка, это был серьёзный, несущий за собой огромные последствия шаг. Подвоха, правда, как после выяснилось, в этом не было. Шаг с величайшей ответственностью перед данным ей, этому ангелу, словом. Но, дорога оказалась расплата. Эту дороговизну данного слова, я осознавал, горазд а позже.
       Годами, пятью, десятилетиями расплачиваясь за связь по обоюдному согласию, катилась жизнь под откос… Возможно, если бы я был тогда лет на пять старше, или познавший уже нечто подобное, пусть отдалённое, не столь серьёзное решение, я бы не совершил этого шага. После армейская жизнь показывала свою истинную реалию, своё истинное лицо.
       Но тем ни менее, через месяц она пропала из виду. Она уволилась с этой работы, казалось, навсегда пропала из поля зрения моего пути. Со временем, этот случай уходил на второй план, его замещали реалии жизни. Но память об этом ангеле, сущем ангеле во плоти, всегда была в моей душе. Некая внутренняя борьба совести с реалиями жизни продолжалась всегда. Она продолжается и ныне, даже спустя, более чем пятнадцати лет я не мог поступиться данному в ту ночь обязательству. Я часто задавался вопросом: «Что в человеке может быть сильнее любви?». Ответ всегда стоял перед глазами. Следование его основам, помогало и помогает жить дальше. И что это, за что борются иногда люди, но не находят этого в себе, я скажу позже. Расскажу, как умею, о том, что пришлось увидеть, чем пришлось испытать это качество, качество человека, а не свиньи.
       «О боже! Зачем мы даём друг-другу столь великие, обрекающие подчас нас на муки в одиночестве, обязательства?!» – скажу я позже, через десятилетия. И всё-таки буду неправ.














       13
       
       «АНГЕЛОЧЕК С КАМНЕМ В СЕРДЦЕ»

 - Инга! А мне даже по кайфу то, что этот дурак-муженёк, так увлёкся зарабатыванием денег – говорила подруга Светлана. Супруга, как она говаривала «сущего дурака, помешенного на семейственности, на вере в любовь»; работавшего на автобусе, и таксующего, на своей «копейке» чуть ли не до полуночи ради заработка для любимой, для её красот.

 Шел август 1995 года. Поодаль от автобусной остановки стояли две дамы, по общению было видно, близкие подруги. Они оживлённо обсуждали свои житейские проблемы. И никто им не мешал. Стояли довольно далеко от общей массы пассажиров входящих, выходящих из автобусов подъезжавших и отъезжавших от остановки каждые, чуть ли ни пять минут, и разговаривали, будто век не виделись. Хотели выговориться друг перед другом, словно сёстры перед алтарём.

 - Чего тебе жаловаться? Он держится тебя, мать его умерла, помогать некому, вот и работает. Молодец. Что сказать?! – отвечала подруга Инга. Продолжая – Чего ты о нём? Радуйся! Мне бы такого сумасшедшего, что с первого дня женитьбы так ввязался бы в семейственность. Ты смотри, что происходит… Работу ныне не найти достойную. А у него полторы, говоришь, тысячи в зарплату, да привозит по таксо то же самое. Чего жаловаться? Как сыр в масле валяйся.
       - Нет. Не люблю я его.
       - Ты, что? Обалдела? Где ты такого мужа найдёшь?
       - А мне такой, прям правильный, не нужен. Я любить хочу.
       - И любила бы! ( минута замешательства) ...Извини. А зачем же ты выходила за Саню? Меня в свидетели записала. К чему этот фарс?
       - Я не хотела расстраивать его мать. У ней меланома была, заболевание такое, онкологическое. Ей жизни оставалось не так уж и много, месяц, три, не больше. Да и верила она в жизнь нашу совместную…
       - Да ты, что? Никак предать памяти хочешь? В бога-то веришь? – в неверии в сказанное повторяла Инга. – Вы же четыре года вместе прожили.
       - А ты не заметила, что я детей хочу? А их и нет. – отвечает
       - Так, что он не может иметь детей?
       - Не знаю. Не лежит моё сердце к нему. Ну как ни ложится рядом, сковываюсь как камень замираю. Противно мне.
       - Да не может быть такого. Сходились ведь по любви. Как сейчас помню, целовались как два голубка. Клялись друг-другу в верности. На фото смотрю, стоите, на свадебное, пара – лучше не встретишь – говорит.
       - Не встретишь. Да похоже, что встретила я свою, настоящую любовь, пусть не такую богатую, не столь сильно работоспособную, зато любимого. Сердце тянется. Прям дня не могу без него. А как выйти из этого положения не знаю.
       - И долго ты тянула с этим разговором? Чего ты цепляешь меня? Что я могу тебе посоветовать спустя четыре года вашей совместной жизни?
       - Да так. Просто ты подруга. А с тобой не хочу тайн иметь. Скажу, что проговорилась. А может и нет. Просто не знаю, что делать. Я этого уже год люблю. Он столяром у нас в школе. Да ты его знаешь. Генка, высокий такой, худощавый чуть. Но такой….такой.
       - Ты погоди. Ты уже год с ним встречаешься? – недоумённо спросила подруга.
       - Так я и говорю, что боялась об этом кому-либо говорить. Ну вот. Разболтаешь теперь всем.
       - Нет. Разболтать, не разболтаю. Но это не по-человечески. Это как-то неправильно.
       - Да брось ты! Что неправильно? Год уже встречаюсь, а этот как идиот. Он ослеп от любви! Он думает, что мне достаточно его денег, квартиры. А мне этого мало. Я любви хочу!
       - Слушай, подруга! Ты или дура или сумасшедшая – недоуменно восклицает Инга – И с какой упала ты колокольни, что сейчас мне об этом рассказываешь?
       - Понимаешь, у меня проблема.
       - Какая ещё? Тебе, что, мало того, что ты обманываешь своего мужика? Ещё что-то, более важное, гадкое имеешь.
       - Перестань, это не гадкое. Это прекрасное – продолжала Света.
       - Что может быть прекрасное в таком деле? Беременна, что ли?
       - Именно!
       - Ну ты завернула. Мало того, что ты связалась с другим мужиком, тебе ещё и это, беременность понадобилась, для усугубления своих же проблем.
       - И что с того? Ты, Инга, детей не хочешь? Ведь хочешь. А он, муженек, только работой занят. Ему детей ненужно. Ему деньги нужны.
       - А ты думаешь, что ребёнка без денег можно вырастить. И что ты ещё против него имеешь, кроме того, что не любишь, встречаешься с другим? – несколько злобно.
       - А где гарантия на то, что он не гуляет втихую от меня? Где гарантия того, что он таксуя не ездит трахаться на стороне? – всячески пытаясь оправдаться перед подругой, настаивала на своей правоте Света.
       - А ты видела? Ты уверена в этом?
       - Да они все такие, гулящие. Таксисты – то. Да и его друг, Влад, гуляет по бабам. Его жена мне говорила о том, что поймала его с некой цы-цей.
       - И ты решила, что если твой муж имеет такого друга, значит и он таков. Логика твоя понятна. Но поддерживать тебя… Нет, не знаю. Потом. Мне кажется ты что-то мне не договариваешь. Сколь уже времени ты общаешься с любовью своей новой?
       - Год с лишним уже
       - И ты молчала, ничего не говорила никому про это?
       - Я же говорила, что мать его пожалела. Больна ведь была. А у него и квартира, и машина, и дом начал строить. Но любви-то нет.
       - Многого же ты хочешь, подруга, многого. Поговорку помнишь?
       - Какую?
       - «За двумя зайцами погонишься….»
       - Не продолжай. Я всё рассчитала. У меня всё получится. Да и к тебе с этим разговором я как за помощью пришла.
       - Какая может быть помощь от меня? Ты влюбилась, так и разбирайся сама в своих проблемах. Не впутывай меня, пожалуйста – открещиваясь от назойливости подруги, Инга замахала руками в отрицание.
       - Я не собираюсь сваливать на тебя проблемы. Тяжело одной справиться, а тебя знаю как себя.
       - Не факт, что я могу поступить так же, будь со мной такая история.
       - Да истории – то нет. Ничего противозаконного. Всё в рамках законов. Они всяко на нашей стороне, на стороне матерей. Да и высшее образования нам в подмогу. А он кто? Да никто. Работяга, машина, что деньги гребёт. Нравится ему это, а не дети, пусть этим и занимается. Алименты, то, сё. Всё на моей стороне. А ему и необязательно знать обо всём. Мать с отцом на моей стороне будут. Я уже знаю, как это сделать.
       - Да ты, смотрю, уже всё решила – недоумённо, разводя руками, говорит Инга.
       - Так я уже год хожу вокруг да около. Устала уже носить в себе всё, что решила предпринять – настаивала Света.
       - И что? Как ты своих родителей повернёшь против своего мужа?
       - Да в лёгкую. Пусть мать с отцом будут настаивать на строительстве нашей дачи. А он плотник, отказать не сможет. Да и как верный муж, отказать не сможет. А когда про ребенка расскажу, тогда и наеду на него в присутствии родителей о том, что он не помогает им. Или слабо помогает. Сорвётся. Знаю его. Всяко сорвётся….
       - Подожди, подожди. Ты всё рассчитала? Ты уверена. Что он не найдёт поддержки среди друзей и родственников в свою защиту?
       - Уверена. Ничего он против этого сделать не сможет. Нет у него больше никого, кто бы встал на его сторону.
       - А отец его?
       - Он пьёт напропалую после смерти жены. Да муж как-то просил подсобить ему вывести отца из этого, упаднического состояния. Вот ещё, за ним говно подбирать! Я любви, детей хочу…
       - А-га! Ещё квартиру, дом, машину…- смеётся.
       - Так ничего противозаконного в этом нет. Всё по закону.
       - Ты мужу не высказывала о своей неприязни к его отцу? – просыпающийся интерес Инги, к разрешению подобного дела, возбуждал к интересу в нём.
       - Ну и говорила. Да это же в кайф приходится. Вот придут мои отец и мать к нам, начнут давить на него, вот он и не сдержится. Сорвётся в злобе.
       - А драться станет?
       - Так и хорошо. Пусть попробует. Тогда вообще засужу.
       - Постой, постой. Что-то мы разговорились. Дай переварить сначала…. Может, я зайду когда? А кто он? Кто твой любовник – то?
       - Потом. А встретиться и обсудить это нам обязательно нужно. Небольшая твоя помощь мне всё ровно пригодится.
       - Давай в субботу. Моего дома не будет. Придёшь? Сашка не помешает?
       - Скажу, что в школу пойду.
       - В субботу?
       - Да ладно. Пойду и пойду. Что, я обязана перед ним отчитываться? Он же не отчитывается передо мной, где таксует, работает, и с кем?!
       - Ладно. Пока!
       - Пока!

       Они разошлись. А Сашка, муж Светы, как и было, сказано, таксовал. Таксовал в другом районе города. На вновь, им же в конце 80-х открытой стоянке, на ул. Рокоссовского. Это было далеко, и вряд ли он догадывался о происходящем за его спиной, в семейном, как на то время казалось кругу. Он сидел в своей старой «копейке» и пересчитывал добычу. Думая, что сегодня его жена будет дольна.

 - Аж семь сотен сегодня. Жаль в вечернюю смену на работу идти. Удачный денёк сегодня – самодовольно произнося, Санек завёл машину и отправился к отцовскому дому, в надежде хоть там отобедать перед рабочей сменой. Дома на это надеяться не стоило. Ещё утром супруга удрала к мамочке своей.

       Через какие-то пару часов ему предстояло бороздить семнадцатый маршрут, считая ходки, до последней минуты неся ответственность за пассажиров…
       
 Но заехав от отца домой, обнаружил, что в доме затеяна стирка – Так и знал, что без обеда на работу идти. Хорошо, что у отца перехватил на скорую руку - бубня себе под нос, не желая пререкаться с супругой, развернулся в прихожей, показав увешанным в зеркалах свою спину вышел из квартиры.
 - Чёрт. Как достала меня её частая стирка – уходя от плохих мыслей, я уж заводил машину.
День закончился как обычно. Гараж, заявка на неисправность, видавшего виды автобуса, дорога домой, в надежде, что хоть под вечер его кто-то ждёт дома.
       Но дома его никто не ждал. Вдоль прихожей, перекрывая все без исключения зеркала, развешены постиранные вещи, в холодильнике как всегда пусто, на плите вычищенные до блеска кастрюли со сковородками, совершенно не ждали дома хозяина. Мысль о поездке за супругой к её родителям, сбивалась обязанностью через четыре с лишним часа, вновь идти на работу в первую смену. Казалось, что наступало некое забвение, некое отчуждение от мира, от семейной жизни. Я набрал ванную, разделся и улёгся в ней погрузившись в приятной телу влаге, пытаясь снять дневную усталость. Что-либо делать иное, даже ужинать, пусть столь поздно, около одиннадцати часов, не хотелось. Было ни до непоняток с женой, ни до мыслей о её частых стирок, ни о том, что уже четвёртый год у нас не было детей. Но одна, уже в расслабленном состоянии тела, мысль не давала покоя. Почему секс с ней стал неинтересен? Почему она, при близости со мной в постели была словно чуждое, даже казалось как некое древесное существо, как доска с выпавшим сучком, была столь уж неприятна и чужда. Понятие нежелания с ней секса, входило в сознание сильнее того, что именно происходит в семье, в понимании, когда могли бы появиться дети. И их не было. Что сделать? – гонялась мысль в голове, понукая вернуть её в семью завтра, сразу после смены. - Да, именно с обеда, поеду к тёще и заберу жену, объяснив, что у нас семья, и нам нужно самим строить свой быт, без их помощи. А-то ведь и правда, что получается, живёт она не в семье своей, а у родителей. Где пропадает? – в голову лезли всё новые и новые мысли. Но тем временем, пролетел уж час, как он лежал в ванной, отмокая и расслабляясь. Поняв, что отвлечься мыслей и хорошо расслабиться физически ему не удастся, решил идти и лечь спать.
       - Разбудишь, надеюсь – произнёс, ставя будильник на три часа сна.
       
       Как ни странно, будильник разбудил вовремя, усталости вчерашней почти не чувствовалось. – Наверное вечерняя ванная помогла – подумалось. Сборы на работу не затянулись на долго. Чашка чая с куском булки, составили весь скромный завтрак. Мысли о супруге никуда не испарились. Они даже мешали, казалось, работе. Страшно даже было правила дорожного движения нарушить, чёрт - думалось как. – Зараза, что ей дома не сидится? И что она может так долго делать в своей школе по рабочим дням? Нет. Влад был прав. Гульнуть надо, попробовать. Сегодня съезжу после смены за ней, и таксовать, скажу. А там, к Владу заскочу, давно предлагал, съездить по бабам, гульнуть. Рискну. Может это ей будет в кайф. Пусть посидит одна до полуночи. Пусть подумает, каково сидеть и «ждать у моря погоды» – он ехал и рассуждал про себя, попутно объявляя остановки в микрофон. Работа шла, словно в автоматическом режиме. Остановка за остановкой, отправление и конечная, гараж. Опять машина, тёща, неприятный разговор. Жены там не оказалось. - Стало быть, опять муж виноват. Потерял супругу. Черти, ведь вижу, что её вещ в прихожей у тёщи, значит была там, а они покрывают. Зачем им это нужно? – спрашивая себя уже мчит «копейка» к семейному очагу – А какой это очаг? – хотелось не то, что б произнести, а крикнуть этой тёще в лицо. Но сдержался, гад. Мог ведь, но сдержался.
       Жена и правда дома была.
       - Садись есть – прямо с порога заюлила.
       Я молча разделся, помыл руки, сел за стол на кухне. – Опять этот постный, наспех вареный суп, картошка пожарена с котлетами. Фарш, наверное у мамочки своей спёрла – как это всё достало, подумалось.
       - Поеду по таксо, подработаю – говорю, допивая стакан чая.
       - А не побудешь со мною часик?! – игривым голоском заговорила Света.
       - С коей то радости ты так заговорила? То вовсе меня игнорируешь, а тут… - отвечаю
       - Ты бы лучше не злился на меня, а уважал бы то, что мама помогает нам - прерывая меня.
       - Я тебе что, денег мало приношу? Вчера семь сотен, сейчас поеду привезу возможно столько же. Слабо самой купить и приготовить?
       - А когда мне тетради проверять? Я у мамы всё успеваю, а она помогает не во вред же.
       - Я уж начинаю понимать, как это делается не во вред. Всё. Кончай восхваляться своими похождениями к маме. Нужно семьёй жить, а не папой с мамой.
       - А сам-то куда намылился?
       - Ты глухая? – накинув куртку, схватив ключи от машины с полочки телефонной в прихожей, вышел во двор.
       Да уж, точно, придётся делать, как было сутра задумано. Поеду к Владу.
Влад жил не так и далеко. Один квартал и я у дома. Влад стоял возле своей старой иномарки, и ковырялся в двигателе. Приобрёл, говорил, по случаю. Выгодно, что 99-ю «Собаку» купил за штуку баксов. Вот теперь и копается, считай каждый день, по локти в грязи, в масле.
 - Привет! – приветствую через открытое окно, подъехав вплотную к его старушке. Хотя, моя «копейка» была не на много моложе его «Сааба».
 - Едем, как договаривались? – спрашиваю.
 - Так ты, вроде, был против. Да и не договаривались мы на сегодня. Я тебе просто предлагал.
 - Считай, что договорились. Мой руки и поехали. У нас вечер любви впереди намечается…



       


       
 





























       17
       
       Спасибо

 Прошло тринадцать, нелёгких лет. Полных одних лишь неприятностей, фактов борьбы за элементарное существование, за право на жизнь.
       Нужно бутылочку пивка взять. Всё ровно не надышишься… Пол жизни прожито, а что? Что самое хорошее сделано в ней?! Может пришла пора порядок наводить, чтобы всё по чести было, да по совести, а не во славу бесовской похоти, алчности?! Да. Нужно попробовать ввергнуться в эту гадкую жижу неприятия разбора мерзостей, что пришлось испытать. Точно. Начну с отдела опеки. Да. Именно они. Именно там люди должны понимать, как сложно продолжать жизненный путь, не будучи отцом. И это в сорок-то лет. Ай-яй-яй! Как всё же я запустил свою жизнь. Законы должны помогать. А если нет, как оказывается для нас законов, по понятиям пойду. Плевать. Благо эти дела, становятся мне ныне ясны. Понятны как никогда. Ай, камера ты моя камера. Что ж ты меня держишь эти нещадные годы меня. И не отчий, а точно сказано, что некий казённо-коммунальный дом. Камера, «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Прав Высоцкий. Здесь можно гнить с величайшей лёгкостью. Стоит лишь прозевать очередь в ванную комнату – рассуждал я открывая дверь квартиры – и первые нарывы, язвочки на теле обеспечены. Стоит лишь чуть-чуть опустить руки…
       Глупо, казалось бы, посягать на правку съеденного временем прошлого. Посягать на правку того, что никогда, и ни при каких обстоятельствах уже не сможет смениться. Но попробовать нужно. Дело чести, дело совести. Или… понятий?

       Отдел опеки

       Как я ошибался в значимости организации под названием отдел опеки при государственной системе . Какой же я всё-таки был дурак, веря, что эта организация поможет явить миру праведное, честное разрешение человеческих взаимоотношений, чувств истинного детства, материнства, при разумеется, нигде ныне не поддерживаемого законами чувства отцовства. Не говорю, законное решение. Поскольку, прожив, более сорока лет, не могу сказать, что в моей стране хоть один закон работает во благо справедливости. В большей мере они имеют рекомендательный характер. Но об этом позже… Рассказ только начинается. И эта история, лишь предисловие, лишь начало, подход человека к полному осознанию его чуждости этому, столь безнравственному и безбожному сообществу…
       - И что дальше? Ты молодец, что ребёнка поддерживаешь финансово. Спасибо тебе от государства! – продолжала спрашивать, и хвалить меня новая знакомая, не понимая, что ударяет своей лестью в самое сердце. Хороша дамочка, падкая на мужиков, лишь по внешнему виду оценивая их качества. В силу долгого одиночества, я, вопреки нежеланию, продолжал говорить, рассказывая о своих падениях в жизни. А она всё играла словом, и манила меня зауряднейшей, избитой всеми и вся, пустой лестью.
       - Не льсти. Ненужно пустых слов – мне хотелось просто поговорить. Но, знакомясь, изучая её эмоции; внешне, она всё больше и больше вызывала некое нежелание. Да и богатства большого в понимании духовной жизни я в ней не видел. Порыв к общению таял, как воск свечи, стекающий на стол. Она не была даже отдалённо похожей на некий образ идеала. Не была даже подобием той, обыкновенной в представлении, женщины, которой я мог бы отдаться на всю оставшуюся жизнь. Это не вариант, хоть и была она уже, практически в руках, вопреки порядком надоевшими мне же, моими же рассказами, была игрушкой. В любой момент я мог оборвать разговор, меняя тему. И это не меняло её намерений лечь со мною в постель после посещения этого кафе. Её одеяние не воодушевляло меня. Её обтянутые джинсой бёдра совершенно не стыковались с остальным. Лёгкая, белая кружевами кофточка была словно с чужого плеча. Бюстгальтер просматривался через вязку, вызывая неприязнь обвисшими грудями. «Как я этого сразу не заметил?» Причёска совершенно не шла ей. Её распущенные с завитушками по концам волосы казались париком на строго очерченном образе. Острый, без изъянов, длинный нос при маленьком ротике и голубых, маленьких глазках, замазанных тушью, лишь портил ощущение реальности этого лица. Оно, это лцо, словно наивным ребёнком было нарисовано на припудренном холсте. «Какая же она противная» – подумалось.
       - А ничего. Будешь что? – нагло обрываю, предлагая вновь просмотреть меню, с каждой набегающей секундой, в силу своей, ни бог весть, откуда взявшейся разборчивости, она навивала уныние, бесполезность этой, ночной посиделки. Понятно стало одно. Вечер не удался. Бредовая идея была знакомиться на танцах. С каждой секундой в сознании рождалась мысль быстрее избавиться от неё. А она, как ни странно, как я ни старался сбить разговор, была явно заинтересована мной. Осмотревшись, взглянув на себя в костюме, на спутницу, пытался найти хоть что-то общее, хоть что-то связывающее нас в эту ночь. Но это было тщетно. Сознание отворачивалось от спутницы. Жестоко рвало все связи прежнего приглашения в это кафе. Что со мной? – подумалось – что-то очень серьёзно сдерживает меня. Сдерживает от элементарного, физиологического действа. Что это было, я никак не мог понять. Лучшего выдумать не смог, кроме того, что вызвал такси, и отправил её по указанному ею же адресу. Пошёл по городу, через детский парк. И… . Вот оно. Оно самое желанное чувство, которого я был лишён. Нет. Это не детство. Это была боль за отсутствие реализации отцовских чувств. Сколько раз, за последние годы, я приходил сюда, и смотрел на детей, на отцов, на здоровые семьи. И как их я реализую? Как я реализую свои способности, заложенные всевышним в каждом мужчине. Эти дамы, с того собрания неудачниц и неудачников не могут меня понять. Лишь тем, что отправляю спутницу домой, не давая ей возможности блудить по городу в поисках неприятностей. Да, разве она это поймёт? Ей ведь не 15 лет. Хотя, по общению, по её потребностям она была очень похожа на меленькую куклу, на несовершеннолетнего ребёнка. Посидеть и решить, что делать. Нрав не терпит лжи, не терпит творящейся круг гадости. И опять один. Опять борьба. Нужно в суд обращаться, нужно генную экспертизу делать, нужно брать из отдела опеки при управлении образования их решение о моём праве на участие в воспитании ребёнка. Но как это было давно. Пока я разбирался со своим проблемами, пока карабкался, хватался за жизнь, я много потерял времени. Очень много прошло дней, недель, месяцев и лет. Боже! Как много времени ушло….
       Утро было солнечное. Как и в прошлый раз, десять, далёких лет назад, я решил пойти в отдел опеки при городском управлении образования, чтобы взять документы о признании за мной права отцовства. Пусть прошло много лет, пусть эти годы ни коей мере не давали мне возможности вернуться к вопросам семейственности. Нужно идти в отдел опеки, собрать документы, свидетелей и в суд. Всё. Хватит глумиться над совестью. Начинаю «войну»
 - А-га. Кажется здесь.
       На здании школы-лицея висела вывеска «Управление образования». Буквы золотом, блестели на солнце, словно давали надежду каждому входящему. Управление образования, занимало лишь один этаж левой части трехэтажного здания. Двери в кабинеты новые, как и прежде, признаком законности ушедшей, советской системы, обитые чёрной кожей, с вывесками под органическое стекло. – Вот она, надежда моя – подумалось, открывая дверь произвольно выбрав вывеску, «Архив».
       - Разрешите? – сидящие за столами, за рядами по стенам пачками документов дамы, не сразу ответили. Они были заняты работой.
 - Сегодня не приёмный день – нехотя ответила одна молодушка.
 - Извините, я лишь поинтересоваться.
 - О чём?
 - Скажите, где ныне находится «ОТДЕЛ ОПЕКИ»? Вижу, что здесь его нет.
 - А они переезжают сейчас. И Вы вряд ли найдёте сегодня их стабильное место обитания.
 - Как это? Этот отдел сейчас не работает? Как это возможно?
       - У них сейчас время переезда, а по некоторым вопросам, вы можете проконсультироваться в другом кабинете, через два от нашего. У вас что?
 - Нет, простите, и действительно, понимаю, что вы не имеете отношения к опеке, я спрошу там.
 - Хорошо. До свидания.
 - До свидания.
Я вышел из кабинета. В душу закралось сомнение. У них переезд и как ни странно, именно сейчас. Сколько, подумалось, совпадений, препятственного характера попадается мне на пути?! Это неслучайно. Это что-то недоброе.
       На двери указанного кабинета, никаких вывесок не было. Я постучался.
       - Разрешите? – спросил при входе.
       - Пожалуйста, проходите. Вам что? – Ко мне обратился мужчина лет пятидесяти, считай, что тут же, за дверью, в каких-то двух метрах от входа, разбирающий за столом какие-то бумажки – присаживайтесь
       - Да я, собственно говоря, может быть и не к вам. Вообще, я в поисках кого-либо из отдела опеки.
       - Они переезжают, вы не в курсе? – повторяя, видимо заученную здесь всеми фразу, отвечает, по-прежнему не поднимая на меня взгляд. Мужчина седовласый, но показался он мне каким-то проникновенным, добрым что ли, что не отверг меня, предложил присесть.
       - Я знаю. Но мне хотелось бы пояснить кому цель моего визита. Если бы кто меня смог выслушать, тогда и возможно, мой следующий шаг не доставлял бы ни мне и никому хлопот - видя, что этот человек обстоятелен, может выслушать, начал, было, свой рассказ.
       - О чём именно – немного перебив меня.
       - Об участии в воспитании. Скорее тут уже не сколько само участие, а приведение к законности многого того, что доселе было и остаётся беззаконным в отношении многих, в том числе детей, матерей и меня, разумеется.
- Интересно. Расскажите. Я внимательно вас слушаю.
Мой рассказ занял не более, как показалось, десяти минут. Пытаясь более точно высказаться, не уходя на всякие условности, на жалость, я практически рубил, как говорится «правду-матку» с плеча. Он слушал, и в его лице менялось выражение лица. То это была ненависть, что казалось, он меня сейчас выгонит. То это была жалость. Иногда, мне даже показалось, что он, прошедший и видевший многое за свои немалые годы, вот-вот всплакнёт…
 - Да…- многозначительно произнёся и откладывая последние из отобранных ранее им бумаг в сторону, привстал и пересел. Словно хотел показать, что знает как разрубить это, толь «гордиев» толь иной, как не называй узел непростых взаимоотношений.
 Я замолк, слово язык отнялся, когда он сказал…
 - Вот, я вам дам этот телефон – берёт бумажку, в размер визитки, пишет телефонный номер – позвоните туда. Там ещё работают те люди, которые возможно Даше в курсе вашего вопроса. У них должен быть архив. Они обязаны сохранять документы. Даже такой давности, о которой вы рассказываете. Это же заседание совета, принятое решение в вашу пользу. Такие сложные дела не думаю, что уничтожаются до полного совершеннолетия ребёнка. Обязательно отзвонитесь. Они должны вам помочь.
       Мы попрощались, я вышел из кабинета в надежде хоть на какое-то продвижение в решении вопроса по участию в воспитании. Но на душе было только одно. Мало, очень мало информации. Ну и на том спасибо, подумалось. Двери школы, тяжело скрипнули. Пахнуло столовскими пирожками, вспомнилось детство.
       - Как он там? Сын же он мой! А я, идиот, никак не могу найти к нему подход. – И как это сделать, когда не знаешь, чей он, сын. Нет. Ребёнок. Просто ребёнок. Не в паве я его так звать.
 Я посмотрел в небо. – Что ж ты Господи! Зачем мне муки эти отцовские?!
 Нет. Это дело чести.





















 
Ныне, вспомнив о случае в деревне, я вполне уже осознал сколь сильно тянет меня к неведомому. Как тянет меня к человеческим ценностям. К рассмотрению их, и иного, в самых мелочах, всего происходящего круг. Эмоциональное напряжение искало своего предела. Но жизнь этого не давала. Не давала того столь потребного духу ощущения в полном его объёме. А с другой стороны, думалось, достигнешь этого, неимоверно тонкого, возвышенного состояния и что дальше?! Но судьба даёт шанс, даёт возможности рассмотрения всего и всяк, выходя на новый путь. Выходя на более ответственный путь жизни.
       «КРЫСА»

       Настал вечер. И странное, ощущение охватило дух. Словно поменялось, что-то за какие-то часы одинокого пребывания в скуке, в пустой комнате. Без какого-либо общения, с одной лишь памятью в этой, словно в камере, комнате. И казалось, что действительность не даёт мне видения правильности решений того или иного действия моей жизни. Судьба, словно играет мною, словно восхваляется в своей неопровержимой истине несбыточности более лёгкого пути поиска нового ощущения. И вот он, вечер сегодняшний, что не даёт мне покоя. По стеклу окна бьёт дождик, ветерком гонимый лёгким, вкось. В кровать, спать, совершенно не тянуло. Ночной город манил. Манил в своей нещадности, жадности и в злобе ночной, как к простому прохожему рукой протянутой в просьбе некой. И меня это, некое ощущение единения с этой ночью, лишь подстёгивало; заставляло не останавливаться мысленно, а одеться и идти в город. Идти туда, где не ждут меня вовсе. И не по делам, а так, лишь для поддерживания своей, некой неистовости, к чувству зарождения в теле комочка адреналиновой, ничтожной страсти, противостоять своим присутствием этой тьме. Как ни странно, ко времени моего выхода из подъезда дома на улицу дождик стих, и ветерок, словно испугавшись кого, заблудился где-то в ночи среди высоких домов. Последние капли, словно в замедленном ритме, вязко пробивая своим полётом тень, плюхались в лужицы, выбитые временем в бетонной тверди, под козырёк подъезда, освещённый голой, без плафона лампочкой. Моль, вылетевшая из подвала дома на свет лампочки, билась о стекло. – Глупая – говорю.
       Свежо. Приятно вдыхать ночную, омытую дождиком свежесть тьмы. О, да! Вдыхать! И чем больше, тем сильнее ощущалось то, что эта свежесть гасит некий жар в груди. Но к чему? Отчего этот жар? От нежелания уснуть? А может от тяги обрести каплю адреналинового ощущения в теле? Или это нечто иное? А может это есть некая телесная свобода. И я вдыхал прохладу. С каждым шагом всё сильнее и сильнее, внедряя в тело её, осознавал, что это не решение проблемы бессонницы. Это, учащённое вдыхание, лишь привлекло в миг явившимися перед глазами искорками, некую слабость моей сути по отношению к величию природного явления. А что есть моя плоть? Как её, испорченную одинокими бдениями перед экраном П./К., в написании очередного отчёта перед совестью, остудить? Отчёты перед тем, что меня унижает. Отчёты перед тем, что жить не даёт в этом обществе; в обществе явившегося передо мной явления «крысятничества», при полном-то доверии, к человеку пострадавшему от неправедного суда, ли обмана. Вот воры – рассуждал я, совершенно не думая, куда иду – почему они распустили подобное явление в своём кругу. Да и как они, воры, при таком раскладе, могут принимать вдруг меня за своего? Ведь нет на мне клейма истории домов казённых. Или всё-таки есть? Оттого, что я прост, доверчив, в души заглядываю, пытаясь описать боль, страдания? Понимать ведь их боли, тяготы судьбы не каждый может. И не каждый может видеть грань, или даже не грань, а целую дорожищу между законом и беззаконием. Между законом и понятиями. Но, слаб оказался я, не разглядел в человеке гадкое. Просто верил, что в их стране такого,…. В какой стране – подумалось вдруг – есть эта дорога, по которой идут люди, думая о ближнем, замечая прохожих, видя их беды ли счастье на лицах? В какой стране находится тот порядок, за который годами, десятилетиями, веками люди, гниющие в застенках, составляли его. Куда его вынесли, если не сюда. Ведь они вырывали этот негласный закон, вкладывая его в сердца шансонье, иных деятелей своего социального слоя. Они выпестовали этот закон из чести, совести, достоинств человеческих высшего порядка; словно песчинками сооружая некую глыбу качественной, правильной жизни. Не вижу. Но, веря в то, что этот нигде не писаный закон, всё же действует, иду в ночь. Не боясь иду, что в родном городе, от какого-то субъекта крысиной масти, получу перо в бок, буду ограблен, или ещё что более жестокое. Опрометчиво! – говорю себе – верить, что в этой жизни, или в этой ночи этот закон будет верен мне. Но некая уверенность, во внутреннем спокойствии меня толкает идти дальше. Смотреть на звёзды слабо освещённой улицы, смотреть на проезжающие машины разных мастей по мокрому асфальту. Частный сектор справа от меня. Слева новострой втиснулся меж торцами двух девятиэтажек. Влюблённая пара - на часы мельком, и смотрю - идут навстречу загулявшие. С тревогой посмотрели на меня. Что-то увидели недоброе во мне, вполне культурно одетом. Может их испугало моё ночное одеяние; невесёлая, черная рубашка, слегка искрящаяся от света уличных фонарей нитями-блёстками, под тёмно-серым костюмом, с пиджаком не застёгнутом ни на одну из пуговиц. Час ночи. Странный я наверное, со стороны смотрюсь, человек. Но, иду по правильной стороне дороги, по верному пути. Да и тротуар здесь для людей, асфальтирован – подумалось вдруг – не то, что там, грунтовая тропинка с лужами близ проезжей части. Странные какие-то мысли.
А крысу я выслежу. И помогу ребятам. Вреда не будет от пары слов, что мне предстоит произнести по телефону в качестве возможной, новой информации.
       Нет сна, так использую время ради благого дела. «Какая мне польза?» спросит кто. И не в деньгах ценность, а в порядке на этом пути. На этом пути варьирования, словно по острию ножа, нельзя в беззаконии. Нельзя в беспорядке что-либо предпринимать. Нужно быть аккуратным, тонко, исподволь чувствующим слабость окружения, человеком быть. И не пасть в объятия алчности. Вышвырнут, затопчут не выслушивая. Строгий порядок. Именно порядок нужен. Я даже рад тому, что осознаю это. Рад тому, что хоть где-то в этом убогом мире сохранены принципы порядочности, чести. Нарушь, и сразу страх появится, выходить этак в ночь уже не станешь. Чувства замучают. Замучает совесть, душа не на месте будет.
       А ребята молодцы. Правильно их воспитывает жизнь. И понятия знают, и честь блюдут. А как без неё на столь остром пути жизненном?! Никак. Как, и поэту, или писателю вышедшему в мир, раз вставшему на ступень понимания закона, то есть порядка, нельзя пасть ниже той ступени пути, прежде избранной. Понятие - дело чести. Будь то на войне, ли просто в жизни, сильнее любого сто крат описываемого правильного закона. Это не библия, это жизнь. Ответственная жизнь пред теми с кем ты рядом, с кем ты общаешься, от кого ли чего ты питаешь тело и мысли. Ты поэт, писатель или просто человек. Никогда тебе не иметь иного прозвища, покуда ты на острие сознания. А крыса, она во всех, какие бы ни были, оправдания в объяснениях, остаётся всегда крысой. И где бы она ни обитала, она обязательно нарвётся на заложенную отраву. Закупать, раскладывать её, задача лекарей этой жизни. Что ж. Судья общества, лекарь жизни – довольно близкие, как оказывается выражения по смыслу. Так же говаривал и зэка, зэка политических застенков советского времени. А чем ныне отличается жизнь моя от тех политических, столь болезненных в государственном устройстве людей? Застенки одиночества, и полное осознание своего предназначения с такими, высоконравственными размышлениями о чести и совести человеческой?!… Стало быть, чем не лекарь жизни? Где бы она ни была, хоть в застенках, хоть здесь, она есть жизнь. Наша жизнь. Жизнь по закону, по чести, по совести, а может так, что зовётся: по понятиям. Как оно? И так ли оно всё просто, как кажется? Нет. Нет, нет, нет.
Всё горазд, а сложнее. Всё горазд, а хитрее.....



       ЧЕСТНЫЙ ВОР

 - И что ты будешь делать в этой, тобою арендуемой мастерской? – спрашивая Игоря, помогающего мне в ремонте автомашины, умеющего неплохо, скажу, рисовать.
- Мастерская для организации рабочих мест для инвалидов.
- Ты хочешь сказать, что ты здесь будешь мастерить рабочие места? Не смеши! - переспрашиваю.
- Да нет. Ты неправильно понял. Вообще… – продолжая шкурить лёгкими движениями зашпаклёванный участок крыла очередного, ремонтируемого авто – я сейчас тебе расскажу немного о себе. Тем более, я вижу, как ты помогаешь мне, не могу не ответить взаимной помощью и доверием.
- Не знаю, не знаю, чем я снискал такое доверие. Ведь я делаю скорее, что для себя, нежели для поиска некой взаимности ли заработка.
- Перестань. Ты единственный человек, сколько я тебя знаю, ты ни разу не пожаловался на трудности. Так слушай:
       И он начал рассказывать о себе. О том, как служил в роте охраны в Молдавии, после работал в охране в Форосе. Как дети плакали в машинах, есть хотели, в те дни удержания населения в течение трёх суток без возможности запастись продуктами, во время путча. О многом он говорил. Даже, на моё удивление, он рассказал, как угонял крутые иномарки, и за это получил восемь лет, о знакомых своих по сей день авто-угонщиках. Рассказывал о том, как вернулся; девчонку детдомовскую пожалел, вытянул из дерьма. Как отошёл от дел воровских. И у меня создалось впечатление, что, рассказывая мне о своих злоключениях, он хотел от меня получить нечто, о чём я не мог на данный момент и предположить. Но некоторая опаска в отношении его, у меня с того дня в душу запала.
       Мы продолжали работать. Как обычно, не зная чем заняться в свои выходные, я приходил к нему помогать делать автомашины и благоустраивать территорию для принятия на работу инвалидов по изготовлению сувениров. Проходили дни. Соседи, коммерсант по фамилии Крайнов наседал на территорию Игоря. Постоянно сообщая, что он арендует часть его земли. Я наблюдал за этой картиной, и не ввязывался. Но однажды!
       - Саня! У тебя нет диктофона? – спрашивает меня Игорь.
А к тому времени, я стал замечать, что те, кто приходил заниматься ремонтом машин, помогать ему, и зарабатывать, стали жаловаться на Игоря. Се жалобы сводились к вопросу его неспособности оплатить труд помощников. С каждым днем посещения его, мне становилось неловко. Хорошие люди уходят. Хорошо работающие люди уходят. А Игорь! Такой, весь из себя правильный всё «долбит» и «долбит» мне мозги внушая, что всё, что здесь делается, это на блага инвалидов.
 - Ну есть у меня диктофон! Принести что ли? – спрашиваю ответом.
 - А он у тебя какой? Кассетный или нет?
 - Кассетный, и что с того?
 - А то, что кассетный может иметь доказательную базу в суде – объяснял мне Игорь.
В свою очередь, я где-то слышал, что такой диктофон может служить доказательной базой. Но и знал, что это может быт осуществлено при определённых обстоятельствах, коих Игорь на тот момент не имеет, да и откуда создаться таковым условиям, если он один в этом городе. И совсем недавно начал раскручивать это, скажу непростой, бизнес.
 - Принесу. Мне не жалко. Только зачем он тебе? – зная, что воспользоваться им он не сможет.
- Да, надо разговорчик один записать. Разобраться нужно по поводу территории. Не дело, что этот деятель – показывая на соседнюю с мастерской стену – давит, не давая работать и развиваться.
- Так у тебя Игорь, есть свидетельство предпринимателя по работе с инвалидами? Или нет? На каком основании ты …
- Перестань! Ты что? Подкалываешь меня? Ты что, налоговая инспекция?– злобно, чуть ли не с выпадом в мою сторону выпалил Игорь.
       Да. Показалось на некоторое время, что рассказывая о себе плаксивую историю жизни, он мне что-то недоговаривает…