Они дружили всегда.
Надолго их разлучали только непреодолимые обстоятельства, такие как служба в армии и фронтовые будни. В остальное время они были вместе.
Удивительно, как они смогли сохранить свою дружбу до старости, не смотря на столь значительные различия в характерах.
Эти два старика - полная противоположность друг другу.
Если бы захотел кто, подобрать столь не похожую друг на друга пару, то ему вряд ли удалость это лучше, чем это сделала жизнь без всяких усилий.
Анатолий Заливаха, а по-деревенски просто дед Заливаха, обладал телом рыхлым и крупным. Свисающие породистыми брылями щеки, крупный, в черных крапинках, угреватый нос, широкие, даже сейчас, покатые плечи и громоподобный голос говорили о его былой удали и силе. Недаром он провел всю свою трудовую жизнь в колхозной кузнице.
Характером он был хитрованистый и насмешливый, того же деда Петра он своими подначками не раз доводил до белого каления, но видя что дружок вот-вот сорвется в истерику обнимал его своими лапищами, гудел:
-Да шо ты, Петро? Я ж пошутил. Шо ты кыпышь як каплЯ на сковородке?
Петро успокаивался, греясь в его силе, и жизнь продолжалась.
Дед Петро напротив, был маленький, какой-то усохший, но необычайно подвижный, как ртуть, старичок. Его изрезанное глубокими морщинами лицо было подвижным, а всегда жестикулирующие руки не знали покоя. Не «знали покоя» во всех смыслах. И в смысле болезненности распухших суставов на пальцах, и в смысле активной жестикуляции, и в смысле, что он никогда не сидел без дела.
Народив на свет семь дочерей, и не отважившись продолжать до появления сына, он всегда что-то делал, чтобы накормить – одеть – обуть свою стрекочущую стайку.
Может быть, эта разновозрастная стайка, когда-то маленьких сорок, и цементировала их дружбу.
Дед Заливаха был признанным, потомственным пчеловодом. Именно он заставил Петра взять у него десяток ульев, чтобы успешнее было ему латать «тришкин кафтан».
Мало того что он отдал ульи «за так», так он, уже на протяжении многих лет, всегда таскал его собой на кочевку в липняки и постоянно контролировал как Петро познает хитрую науку пчеловождения.
А пчеловодом Петро был не важным. То ли его суетливость и нервозность рук, то ли его постоянные отлучки на сбор дикоросов, то ли еще, какие причины, но пчелиные семьи в его лежаках редко выходили охладиться под прилетные доски, в душные июльские вечера, настоянные на густом запахе цветущих лип.
Заливаха по этому поводу всегда сердился, матерно бранил Петруху, но подсиливал Петрушины семьи своим расплодом, а то просто отдавал ему флягу другую меда чтобы оградить его от сварливых наскоков евойной жены.
Вот и сейчас, спроворив по блату хороший точёк в густом липняке, мы пригласили стариков испытать фарт на столь многообещающем месте.
Они затаборились метрах в пятидясяти от нас.
На мое удивление, пологА они поставили раздельно.
Дед Петро соорудил маленький, чуть больше собачьей конуры шалашик, накрыл его куском целлофана, кинул вовнутрь матрас с одеялом и все. Больше, по его мнению, смысла тратиться на бытовые удобства не было.
Заливаха напротив, поставил огромную, для одного, десятиместную, солдатскую палатку, привез на своем мотоциклете старую солдатскую кровать с, когда – то пружинной, а сейчас с перевязанной проволокой сеткой, матрас, простыни и одеяла, соорудил стол с лавками и обложил дерниной кострище, то есть быт свой организовал с возможно высшим комфортом.
На вопрос о том, почему им не спать в одной палатке ответил:
-Та, этому Поганину храп мой не нравится, вот и жыве як та цыцуня в своей халабуде.
На что дед Петро мгновенно, размахивая руками, скороговоркой парировал:
-Ну, что ты, что ты Заливаха несешь? Причем тут Паганини? Паганини умер бы от твоего храпа. Я вот от тебя, понимаешь, сплю метров за двадцать и то закрываюсь подушкой.
Что верно, то верно я за пятьдесят метров от его палатки спал, и то не единожды ворочался под жарким пологом, пытаясь заснуть под громовые раскаты заливахиного храпа.
Сегодня я, не знаю почему, проснулся еще до восхода. Прошелся по пасеке, посмотрел на прилетки, на падающих на них, уже возвращающихся с раннего полета или ночевавших где то на цветках, одиночных пчел, развел костерок на чай для, когда проснутся, мужиков и вздрогнул от громового клича Заливахи.
- Петро!... Вставай завтрикать!
Шалашик деда Петра зашевелился, выпустив деда, который гремя ложкой о старый солдатский котелок, быстренько оказался у совместного котлопункта. Оглядываясь и не находя обещанного завтрака он, уже начиная сомневаться в быстром восстановлении сил, спросил:
- Это, гм… Заливаха, а чо завтракать? Чо звал то?
- А я шо тебе говорил што зварыв? Ишо не варено.
Дед Петро, чертыхаясь и сокрушенно качая головой, развел костер, поставил для кулеша воду и принялся перебирать заготовленную для сдачи в аптеку диоскорею японскую.
Я последовал его кулинарным устремлениям и стал варить борщ.
День сегодня выпал свободный, занимались ничегонеделанием. Кто проволочил и наващивал рамки, кто собирал для просушки липовый цвет, кто затеял постирушку и все вместе слушали Заливахины рассуждения о «нерадивой» молодежи.
- РазбаловАлись сейчас молодые, разболавАлись. Старых не слушают, не уважают. Вчёра стою в очереди за хлебом, а парубки, лет по двадьцать, стоять, ждуть когда одиадьцать стукне, похмелиться им надо, да так ржуть да матэрятся шо не дай Бог. Да када такэ було, шоб молодые так лаялись при стариках.
Я ужо на пэнсии був, та поихав с Митрохой и Миколаем до свого батьки на пасеку дрОва колоть. Покололи, выпыли у его мэдовушки, та сидим анекдоты чешем. Ну и рассказав я анекдот с перцем, да с матюком. Батька подошел, да як вмаже подзатыльник. «Ты чо-каже-матэришся при батьке?» А сичас? Тьфу.
Посетовав что некому сейчас раздавать подзатыльники молодым он, почти без перехода обратился ко мне.
- Сашка, я чув шо ты хорошо стрижешь. Подстрижешь мэнэ? Зарос як та стиляга.
- Да легко! Стрижем и бреем. Давай подстригу.
-Ни. Нихай пэрвым Петро стрижэтся, а я побачу.
И громогласно гаркнул:
-Пэтро, иди подстригаться!
Дед Петро быстренько, как конек-горбунок, оказался возле нашего стола.
- А? Што? Подстригаться? Давай, давай подстрижемся. Чож не подстричся? Давай.
- Сидаунте, диду. Стрижем и бреем по первому классу. Бесплатно совсем, всего за бутылку.
Я усадил деда на пенек, и как настоящий брадобрей приступил к таинству дедулиного перевоплощения в молодые.
Накрыл его простынью, сделал горячий компресс, прикладывая намоченное в горячей воде полотенце, взбил мыльную пену.
Надо сказать дедки изрядно подзаросли и я с некоторой опаской поглядовал на недельную щетину на морщинистых щеках.
Но, назвался груздем – делать нужно.
Как бы то ни было, а через минут сорок дед Петро выглядел как юноша, белея незагорелыми щеками.
- О! Добре! Петруха, да тебя стара не узнает. Ты домой придэшь так отзовись, а то стара подумает шо к ей молодой лаштуется, та ще оконфузится.
- Ну, стрижи и мэнэ.
Точно такую же процедуру прошел и Заливаха. Такую же, но за маленьким исключением.
Закончив подстрижку и желая нанести последний мазок на созданную картину, я, без всякого умысла, нырнул под свой полог и достал одеколон.
-Давай, дед, я тебя освежу.
-Та, освежи, як у той перукарни.
Приложив флакон ко рту я, как пульверизатором, обдал деда одеколоном.
- О! Гарно! Як новый гривенник стал. Спасибо.
-Та нима за шо. Приходьте ще.
Дед посидел еще немного и, выкурив самокрутку, пошел восвояси.
Он не дошел до своего шатра метров пять, как над ним начали сгущаться тучи.
Тучи рассерженных пчел, не признавших помолодевшего и незнакомо пахнущего хозяина. Не успел Заливаха опомнится, как пара пчел вонзилась в его надушенные щеки.
- Та вы шо?! Сказылысь чи шо?!
Заливаха пытался усовестить непонятливых пчелок, но все новые и новые стражи заливахиного мэда нападали на непрошенного гостя.
Дед быстрым скоком рванул в палатку.
Палатка после минутного замешательства, неспокойно зашевелилась, а потом стала ходить ходуном рискуя сорваться с натягивающих ее кольев.
После пятиминутной бури из палатки выскочил Заливаха и с коротким гласом: «Твою мать!» нырнул головой в ведро с водой.
Пока Заливаха пускал пузыри, дед Петро смекитил в чем дело и, пуская зайчики свежевыбритыми щеками трусил в нашу сторону.
Сколько человек может обходиться без воздуха?
Да не много!
Вот так и Заливаха. Ощущая кислородное голодание, он вынырнул из ведра и, хватая воздух ртом, еще не на полную мощь, но уже достаточно громко взревел:
- Скворэць, твою мать! Вот так освежил! Освежил, твою мать!
Чувствуя, что ведро для него плохой помощник он, не останавливая своей тирады, рванул быстрым аллюром за дедом Петром к нам.
Да кто будет ждать, когда он прибежит? Не дожидаясь Заливаху, мы все ломанулись в кусты.
Вдоволь набегавшись и оставив в лесу преследователей, мы собрались на нашем становище.
- Да, Сашка, здорово ты меня освежил. Я вжэ так лет сорок не бегал. Та гляди, як швыдко получается. Освежил, чертяка. Освежил! И я старый дурэнь:"Освежи, Сашка, освежи". Освежил!
Давно это было.
Уже давно нет ни Петра, ни Заливахи, а я часто вспоминаю об этих незаметных, простых людях, сумевших сохранить свою дружбу на протяжении всей нелегкой жизни.