НЕБО
Для души сошедшей с неба, рождение – есть смерть.
Эмпедокл.
Если при изготовлении стекла добавить совсем немного свинца, способность полученного материала преломлять лучи света изменится, и стекло станет хрусталем. Коль этот секрет известен людям, то, конечно же, он был известен и неведомому великому стеклодуву, изготовившему небесные сферы. В страстном желании достичь совершенства в своем творении, он бесконечно экспериментировал, пробовал новые ингредиенты, менял их соотношение. Однажды, в четверг, он добавил так много свинца в небесную субстанцию, что небо получилось тяжелой серой крышкой. Увидев это, стеклодув загоревал на целую неделю. Кто-то скажет, что это был творческий кризис, а кто-то назовет это обычным запоем, который иногда случаются со стеклодувами, сапожниками, водителями троллейбусов и, даже, с бизнесменами, занимающимися продажей металлопроката.
Александр Васильевич проснулся поздно утром. Настроение было хреновое. Неделю тому назад его фирма «Металл-Сервис» заключила выгодный контракт с одним из партнеров. Праздничный банкет по поводу сделки плавно и незаметно перешел в каждодневное пьянство. Пьянство проходило в одиночестве, на базе отдыха, которая принадлежала фирме Александра Васильевича. На берегу теплого моря специально для владельца фирмы было установлено кафе. Чтобы постройка не противоречила законам, которые запрещают капитальное строительство вблизи побережья, технически оно представляло собой прямоугольный каркас, обшитый металлическими панелями с пенопластом в середине. Но внутри это был настоящий дворец. На мраморном полу стояли мраморные вазы, старинные напольные часы девятнадцатого века, стулья и стол из красного дерева. Толстые шелковые портьеры на окнах хоть и были кое-где изъедены молью, за то это были настоящие портьеры из старинной усадьбы. А стены были обшиты панелями из карельской березы с замысловатым рисунком годовых колец, в котором запечатлелась, как на фотографии, многовековая жизнь дерева. Только лепнина на потолке была пластмассовой – разумный компромисс. Александр Васильевич знал толк в роскоши и любил ее. А еще он любил вкусно поесть и выпить, попариться в баньке, бревенчатый сруб которой был установлен недалеко от кафе. После ночного застолья личный охранник относил Александра Васильевича на своем плече в спальный коттедж. В течение этой недели его два раза посетил личный врач, делавший уколы, после которых сердце переставало больно сжиматься в груди. Еще по требованию Александра Васильевича привозили девочек, которые были уже далеко не девочками. Пока он мог что-то говорить, он долго объяснял им несвязное, но очень важное для него, иногда плакал, уткнувшись в колени той, которую звали Мариной. Марина называла его Сашей, гладила по голове и жевала бутерброды с черной икрой. После этого Александр Васильевич слабел и засыпал, иногда повторяя неразборчивые слова, среди которых самым неразборчивым было одно женское имя. Охранник расплачивался с девочками, и их увозили куда-то, потом он уносил Александра Васильевича спать. Официантка, охранник-кинолог и дежурный электрик доедали черную икру, запивая душистым и терпким мускатным вином. Проспавшись, часов в шесть вечера, бизнесмен продолжал пьянствовать. Так прошла целая неделя.
Электрик Вова весело шагал по узким дорожкам базы отдыха в свою мастерскую. Шумел в голых сучьях деревьев промозглый ветер, один вой которого вызывал насморк и дрожь в теле. Ветер нес капли мелкого дождя или мокрого снега. Со стороны моря слышался шум волн. Не смотря на противную погоду, Вова был весел и доволен. Если Вова и был чем-то озабочен, так только тем, чтобы ветер не сорвал до конца смены колпаки со светильников. Сегодня шеф опять пьянствовал, и после его попойки ночная смена вкушала остатки с барского стола. В начале своей работы здесь, Вова стеснялся подсаживаться к столу с другим обслуживающим персоналом, после того как шефа (которого все называли не иначе как «папа») уводили, а чаще уносили, спать. В этом было что-то постыдное. Однако потом Вова изменил свое отношение. Что постыдного в том, чтобы поесть отличный балык, который он никогда бы не смог себе позволить? Разве стыдно, а не приятно, поглощать ложкой черную икру, дегустировать разные вкусности, которые готовят только в дорогих ресторанах? Разве он попробовал бы где-то еще такое прекрасное мускатное вино, запах которого ощущать – уже удовольствие? Тем более что к этой пище никто и не притронулся. Не выкидывать же ее? Так он думал и сейчас, все еще оправдывая себя в глубине души. Голова приятно гудела от легкого хмеля в ней. Вова стал с удовольствием рассматривать бетонные фигуры разных зверей вдоль дорожки, осушенный на зиму фонтан, лестницу с вазами на тумбах, красивые коттеджи для гостей шефа, которые приезжали сюда летом из самой Москвы. Пустые окна нежилых коттеджей в этот ночной час всегда вызывали у Вовы некоторое беспокойство. Но сейчас он увидел такое, что волосы, казалось, зашевелились у него на голове. На черном фоне большого окна, на втором этаже, он ясно увидел две фигуры. Это были фигуры молодой женщины и мальчика лет десяти. Женщина положила руки на плечи мальчика. Глаза ее были грустными и спокойными. Мальчик обреченно смотрел в пустоту перед собой. Лица женщины и ребенка выглядели очень светлыми, словно это свечение исходило от них, ведь ни в небе, ни, тем более, в комнате здания не было источника такого света. Она смотрела прямо в глаза Вовы. В этом взгляде отразилась печаль и знание неотвратимости великого страдания, которое, возможно, постигнет его или уже погубило эту женщину с мальчиком. Вместе с леденящим ужасом он почувствовал что-то такое, от чего глаза его заполнили слезы, а нижняя губа дрогнула. Непонятное единение с этими людьми, жалость к ним необъяснимо возникли в воспаленном и чуть хмельном сознании. Боль вечной разлуки, невосполнимой утраты стала расти в груди и в висках. Но все это ведение длилось пару секунд. В третью секунду Вова уже понял, что странные образы - это плод воображения, блики электрического фонаря на стекле и отражение клубящихся туч холодного ночного неба. Лишь мгновенное случайное форма этих клубов родила подобный образ. Может быть, это был единственный случай за все время, которое отмеряно этому небу. Всю свою жизнь будет помнить Вова об этом событии, пытаясь понять, кто же эти люди. Почему они так дороги и страшны ему, возникли ли они из глубин его подсознания, или их родина – небо?
И вот сегодня Александр Васильевич проснулся еще до полудня. Мысль о продолжении пьянства вызывала отвращение. Через силу, преодолевая головную боль и общую побитость организма, он стал настраивать себя на деловой лад. Раздвинув жалюзи, он посмотрел в окно и окончательно утвердился в раздражительном и депрессивном настроении. Погода была хуже, чем состояние его головы. Небо напоминало свинцовую крышку по цвету и по весу. От этой тяжести небо опустилось так низко, что до него можно было бы дотронуться, лишь подняв руку. Электрик, который менял со стремянки лампу в светильнике перед коттеджем упирался в небо своей лысой головой. Александром Васильевичем овладела не просто депрессия, вызванная плохой погодой, он чувствовал непонятную тревогу и волнение. Казалось, что он забыл выполнить что-то очень важное, простое, но необходимое. Но что именно – мучительно невозможно было вспомнить. Александр Васильевич позвал Аню, которая в периоды его нахождения на базе отдыха была секретарем, горничной и ночной сиделкой, интимность отношений с ней заключалась в том, что ей дозволялось, например, снять с него штаны перед сном, а то и трусы, если он обмочился в пьяном состоянии. Сказав Ане о том, чтобы ему принесли завтрак и приготовили машину, он зашел в ванную комнату. В зеркале застыл больной человек, старше своего оригинала лет на одиннадцать, с выцветшими усталыми глазами. Прохладный душ восстановил некоторый порядок в разбитой голове, но не поправил тревожного и тяжелого состояния души. Из завтрака он выпил лишь чашечку кофе. Рука дрожала после недельной пьянки, и чашечка, выскользнув из руки, разбилась. Досада от этого еще более усугубила мрачное настроение, чашечка то была кузнецовского фарфора. Александр Васильевич любил дорогие, редкие и добротные вещи. Не переставая думать о разбитой чашке, он надел свои швейцарские часы Continental, дорогие, хотя и в стальном корпусе, но с двенадцатью бриллиантами. Застегнул золотые запонки David Morris с изумрудными шариками, похожими на две маленьких тыковки. Во внутреннем кармане пиджака от не очень известного, но эксклюзивного модельера, рука привычно нащупала чернильную ручку с золотым пером, с колпачком из поделочного камня и звездочкой из пяти маленьких бриллиантов на конце колпачка. Таких ручек было изготовлено всего штук сто в 1911 году. Потом надел пальто из настоящего английского сукна и вышел на улицу. Охранник уже стоял около машины. Передвигаться на вульгарном мерине Александр Васильевич тоже не мог. Черный Майбах восьмидесятого года наиболее соответствовал вкусу владельца. В этом был весь Александр Васильевич – стальные часы, но с бриллиантами, автомобиль – хоть и не ройс, но почти такой же по стоимости. Но сегодня все эти замечательные вещи не приносили удовольствия своему хозяину. В душе нарастала тревога, злоба, а иногда казалось, что и страх. Особенно раздражало и давило это мерзкое небо. Бизнесмен поскорее скрылся от этого неба в кожаном салоне автомобиля. Процессия из бронированного Майбаха, милицейской Шкоды с мигалкой и двух Вольво с охраной двинулась к главному офису.
Семен и Наташа вышли из кафе и, прижимаясь от холодного ветра к собственным скелетам, быстро пошли по мокрым дорожкам к домику обслуживающего персонала. Семен накинул на плечи девушке свою кожаную куртку, пытаясь быть галантным. Сам он чуть дрожал то ли от холода, то ли от волнения. Официантка Наташа была первой красавицей среди работников базы и предметом вожделения всех местных мужчин. Даже «папа» поглядывал порой на неё горящими глазами, однако никогда даже не коснулся подчиненной. Наташа была высокой блондинкой с длинными волосами, чуть-чуть полноватой. С правильными привлекательными чертами лица. Лицо было украшено большими светло-серыми глазами, которые в солнечный день казались голубыми, длинными загнутыми к верху ресницами и большим, в меру большим, манящим ртом. Когда Семен видел Наташу, то и его посещали волнующие фантазии. Иногда это были неясные образы, обрывки возбуждающих картинок и бессвязных сюжетов. А иногда сюжет проигрывался как пьеса, начинаясь медленно и многообещающе, нарастал эротическим напряжением и заканчивался взрывообразно. Это было похоже на сценарий телевизионного сериала, когда в первых ста сериях герои пьют чай, произносят пустые слова, медленно создают себе проблемы, а в последней серии все молниеносно разрешается. Даже само имя «Наташа» было фетишем, произношение которого вызывало прилив крови к некоторым частям организма Семёна. Однако нельзя сказать, что он возбуждался лишь из-за неё. Почти любая, мало-мальски симпатичная девушка рождала в сознании вычурные сексуальные картинки. Но в этой полигамной сущности самца была одна особенность, и особенность эта была моногамной. Во всех этих фантазиях обязательно присутствовала супруга Семёна. Когда он видел красивую женщину, то не себя представлял рядом. Все эти красотки были предназначены его жене, в фантазии, конечно, так как в жизни супруга не проявляла нетрадиционных желаний. Ну, может только в той мере, в которой женщина является сексуальным фетишем для любой женщины, идеалом, на который она стремиться походить. Иногда, сопровождая «папу» в его поездках и выглядывая в окно джипа, он выхватывал на улицах взглядом девушек и молодых женщин. И мысленно выстраивал их в очередь, за сексуальным удовлетворением к своей жене. Он педантично стремился подобрать этих страждущих так, чтобы среди них были худенькие, полноватые, совсем девочки и взрослые женщины. Чтобы палитра ощущений была полней. «Пусть будет вот эта - в смешном берете, потому что у неё красивые ноги, а следующей пусть станет та худая с большим носом – для контраста, а эту надо взять за молодость и круглые коленки…». Представлял, что это он наложница, впервые чувствующая на своих губах пьянящую и терпкую струю Эблиса, испытывающая возбуждение, любопытство и страх. Страх – сильное чувство. И Семен всеми силами хотел приблизиться к этому состоянию: близости тайного и запретного, борьбе брезгливости и вожделения, унижению от роли безответного инструмента для удовлетворения чужого желания. В уста этих любительниц похоти он всегда вкладывал одни и те же фразы: «Девочки, можно без очереди? А то я уже вся мокрая, даже по ногам течёт». И тут же хотел испытать чувство женщины, ожидающей в следующее мгновение раскрытый влажный цветок на своих губах. Его возбуждало возбуждение, которое он приписывал своей жене. Проявлялась ли в этом альтруистическом фантазировании любовь к жене? Скорее всего, он лишь мечтал о наиболее сильном и ярком сексуальном впечатлении. Ему казалось, что, обладая одновременно несколькими партнерами, наслаждаясь сексом с одним, вспоминая недавнее соитие с другим и рассматривая того, с кем близость неотвратимо наступит, можно суммировать такие впечатления. Почему не себя он представлял насилуемым женщинами юношей или султаном в гареме? Все просто: нашему герою казалось, что стыд, страх, запрет во много раз усиливают чувственные переживания, что простого биологического удовольствия недостаточно. Все это есть, как ему казалось в сексуальных отношениях между женщинами. Кроме того, как сугубо традиционный мужчина, он думал, что женская плоть более приятна и для женщины. Не смотря на такие изощрённые и противоречивые фантазии, у Семёна кроме супруги не было в жизни других женщин. Когда Александр Васильевич впадал в пьянство, то Семен не бывал дома по две недели. Потом ему оформляли командировку и давали отпуск. Во время отпуска он доводил себя и супругу до изнеможения частыми занятиями сексом. Иногда он и сам думал о том, что его либидо не совсем нормальное. Но и в момент соития перед его глазами возникали вычурные фантазии, в которых присутствовала, например, еще упомянутая выше Наташа. Но не он сам являлся центральной фигурой этих видений, не ему предназначалось чаша плотских удовольствий. Гости на их брачном ложе должны были подарить ласку и свое тело единственной супруге. А сейчас Семён жил на базе отдыха и всегда находился рядом с «папой», что было бы заманчиво летом, но не в такое паскудное время года. Хорошее телосложение, участие в вооруженном конфликте в период службы в армии и случайное ранение привели его в службу безопасности компании «Металл-Сервис». В начале своей работы он сидел в стеклянной будке у ворот базы и открывал нажатием кнопки эти ворота. Но, попав на глаза и понравившись «папе», выдвинулся в «личники». Наташа всегда смотрела на Семена с интересом, и он это понимал. Не смотря на болезненное влечение к жене, у него не было непреодолимой преграды для супружеской измены, просто он не считал это изменой. Однако к тридцати годам Семен так и не познал других женщин. Так уж сложилось. Атлетического вида телохранитель, обладатель боевой медали имел большие проблемы в общении с противоположным полом. Он и сам, бывало, думал о том, что, остался бы девственником, если бы не счастливая встреча со своей теперешней женой. Влечение же к Наташе, наверное, было вынужденным из-за отсутствия других достойных объектов. Было что-то такое в Наташе, что отталкивало нашего героя, вызывало чуть заметную брезгливость. И это было заключено в её теле. Семён смотрел на её белоснежные до синевы руки, на чуть более толстые, чем следовало бы голени, и иногда это тело казалось ему рыхлым и дряблым. Он мысленно сравнивал Наташино стройное, но крупное тело со смуглой, худенькой выше пояса и слегка коренастой ниже фигуркой жены, и тут же хотел ощутить его упругую пружинистость. Но это не было той преградой, которая бы помешала ему хотеть Наташу. И вот сейчас такой случай представился. Они вошли в домик персонала, в комнату дежурной кухонной смены. Сонливое тепло помещения, мягкий коврик на полу, репродукция на стене, изображающая разрезанный арбуз и гроздья винограда, резко контрастировали с угрюмой мокрой погодой снаружи. Даже отсутствие штор, сданных в прачечную, не убавляло уюта. Свет включать не стали, но полумрак более нравился им обоим. На столе стояла переносная радиостанция, которая служила для срочного вызова шеф-повара с любой точки базы, и светилась зеленым огоньком. Семен поставил рядом свою радиостанцию, и их общий свет позволял различать только то, что следовало в данной ситуации. В комнате стояло две кровати на железной сетке с мельхиоровыми трубками и бронзовыми шарами. Видимо эти, уже древности, остались со времен «нервного» санатория, на месте которого находилась база отдыха. Но ночью дежурила лишь официантка, а если был банкет, то поварам некогда было возлежать. Так что одна кровать была лишней. Наталья села на застеленную и призывно взглянув на Семена блестящими влажными глазами, стала расстёгивать кофту. Он увидел её грудь, крупную, но устремленную вперед, с чуть заметным приподымающим соски вверх прогибом, с огромными и бесформенными пигментными пятнами вокруг них. Тут же вспомнил грудь жены, небольшую, как у девочки, круглую и плотную, с маленькими торчащими сосками. Потом она сняла юбку, но не так картинно, как показывают в кино, опустив ее вниз и выйдя из круга, а через голову. Когда Наташа предстала перед ним обнаженной, то он уже не видел в её теле каких-либо изъянов и исполнился эротического волнения. Ноги женщины были длиннее, чем казалось в одежде. Молочно-белое тело, казалось, само светилось каким-то лунным сиянием. Наталья подошла к Семену и с жадностью впилась губами в его шею. Он стал нежно отвечать ей и ласкать её тело, в начале легкими прикосновениями кончиков пальце, видимо, собираясь пить эту женщину медленно и долго. «Будь грубее», - прошептала или продышала ему в ухо Наташа. Через минуту Семен лежал на её горячем теле и удивлялся тому, что ситуация и ощущения почти не отличаются от того, что он испытывал с супругой. Неужели волнующий бред о пёстрой очереди, смене впечатлений, когда, наслаждаясь текущим, предвкушаешь новизну ожидаемого - это обман, однообразная череда повторяющихся кадров? Чтобы отделаться от былых образов и осознать свершение мечты, обладание желанным, он провел рукой по её бедру, посмотрел, как соприкасаются их тела. Но его «нефритовый жезл» предательски слабел. Наташа стала извиваться под ним всем телом, приподымать его вместе с собой, хотя в нем и было почти девяносто килограмм. Это еще сильнее сбило с толку Семена, ведь его супруга так никогда не делала. Шансы исполнить предназначенное от этого уменьшились еще сильнее. Вдруг Наташа затихла и с разочарованием и обидой в голосе произнесла: «Ну, Сёма!». Тогда он решил разжечь себя собственной смелостью, говоря вслух женщине то, о чем лишь тайно мечтал. На его извиняющуюся просьбу она ответила так, будто сама она умоляет об этом: «Если ты позволишь мне». Наташа села на кровать, а он стал рядом, спиной к окну. Она сразу заключила его предательский, еще мокрый от ее сока орган в чудесный плен между своим беспокойным языком и нёбом. Лишь мысль об этом мгновенно открывала заветный клапан, и насос сердца с удвоенной силой наполнял воинственный жезл. Но, когда, казалось бы, несбыточная мечта воплотилась в реальности, то реальность составляла не более пятидесяти процентов от былых достижений. Прав был Шопенгауэр, когда писал, что, стремясь достичь желаний, мы терпим страдания, а достигнув – разочарование. Хотя, то же самое говорит и простая народная мудрость: «Воплощая мечты, мы теряем их». Семён изо всех сил не хотел потерять подаренный судьбой шанс. Помня, что Наталья просила его быть грубее, он обхватил её голову обеими руками, запустив свои пальцы в уже запутанные волосы, он стал двигаться в ней с собственным ритмом. Она смотрела на него, снизу вверх, подняв свои большие блестящие глаза. А он чувствовал, что силы вновь возвращаются. И вот уже полная, широкоформатная версия этой силы наполнила Наташин рот. Первые предвестники апофеоза страсти возникли в ощущениях возродившегося Семёна. Но теперь главной целью стало ускорить момент взрыва, и встретить его с погруженным в приятное тепло членом, видеть глаза обольстительной Цирцеи в момент излияния собственной сущности…
Вдруг Наташа сделала свои глаза еще более большими, направив взгляд в окно позади Семёна. Она решительно сняла мужские руки со своего затылка и, подавшись головой назад, освободилась от занимавшего рот предмета. Как только она получила возможность пользоваться речью, то громко и радостно закричала: «Комета! Комета! Она туда полетела, я видела!». Подбежав к окну, она пыталась заглянуть куда-то направо, возможно на то, то было с другой стороны здания. Поняв невозможность этого, она как-то очень быстро оделась, накинув домашний халат, прорезиненный брезентовый плащ, которым пользовалась охрана и резиновые сапоги, и выбежала в таком виде вдогонку за призрачной кометой, которая, видимо, значила в её жизни намного больше, чем сластолюбивый мужской член у неё во рту. Перед тем, как выйти, она обернулась и, повторила извиняющимся голосом: «Комета там». Ошарашенный, ничего не понимающий Семен стоял совсем голый у окна и чувствовал холод в одной, отдельно взятой части своего тела. Был ли этот случай причиной – вряд ли. Но больше никогда в жизни у него не наступила эрекция, не появились желание или фантазия. Несколько обследований в клиниках установили присутствие здоровья и сохранность всего необходимого. Но не психологи, не психиатры с гипнотизерами, и даже виагра не изменили судьбу. Жена Семена, надо сказать, не оставила его и даже не упрекала не в чем. Может от душевной доброты. А может из-за того, что еще до замужества и после, имела любовницу, с которой только и получала плотское удовлетворение. Вот и скажите теперь, что фантазии Семена – плод больного воображение.
Дела у Александра Васильевича шли очень хорошо. Бизнес процветал, прибыль росла, и иногда хозяину казалось, что он не заслуживает таких денег. Но такие мысли приходили очень редко, надо сказать, раза два или два с половиной, в период алкогольного опьянения. В последнее время дела фирмы протекали так гладко, что он понимал свою непричастность к этим успехам. Все крутилось бы и без него точно так же. Мало того, успех будто бы не зависел и от его подчиненных. Финансовая машина, однажды запущенная, крутилась сама собой, почти исключив влияние воли людей на свое функционирование. Видя практическую бесполезность высокооплачиваемых управляющих своими делами, Александр Васильевич часто ругался с ними, позволяя себе всячески их оскорблять. Подчиненные, боясь увольнения, принимали оскорбления как должное, еще более распыляя своего хозяина в поисках предела своей власти над людьми. К тому же они теряли последнюю надежду на уважение со стороны начальника. От хамства не страдали только упомянутая Аня и личный охранник Сеня, который носил его на своем плече. Подчиненные разных рангов очень боялись вызвать гнев Александра Васильевича, поэтому опасались принимать решения, которые они должны были принимать в силу своей должности. В результате, все вопросы и проблемы делегировались на самый верх, к хозяину фирмы. Справиться с такой нагрузкой он не мог физически, но, не смотря на это, фирма продолжала процветать. Такой неотвратимый успех и легкие деньги постепенно перестали приносить удовлетворение. Как говорится в одной сказке: «Когда золота слишком много, оно перестает радовать». Видимо, что-то подобное приключилось и с нашим бизнесменом. А погода, небо – это, конечно же, только повод.
Хан сидел на своем обычном месте и дрожал от пронизывающего ветра с мелким дождем. Первым появился смуглый человек с железным ящиком в руках. Он вышел из помещения, весело подмигнул Хану и отправился своей дорогой. Из дверей вышли мужчина и женщина, мужчина одел на плечи женщине свой плащ с капюшоном. Но эти люди его не интересовали. Главный человек его жизни был еще внутри. Хан, конечно, никогда не задумывался о смысле бытия, но твердо знал, что существование заключается в подчинении хозяину. Он уяснил это, будучи щенком. Образы далекого детства очень редко возникали в глазах Хана, да и большей частью, только во сне. Это было хорошее время. Даже Хан – немецкая овчарка, понимал это. Щенячьи воспоминания состояли из несвязных обрывков картин, которые никак не были связаны. Железная решетка вольера со сладким вкусом краски, деревянный настил на бетонном полу, теплые материнские соски, имеющие самый сильный и желанный запах, струя воды из шланга. Еще были руки, которые ласкали его, угощали неимоверно вкусными вещами, о которых он уже забыл. А потом большие листья лопуха, мокрые заросли крапивы вокруг учебной полосы, страшный ошейник с острыми шипами, которые больно впиваются в шею. Тогда в жизни Хана и появился хозяин. И Хан открыл для себя основной закон, который гласил, что жизнь есть подчинение хозяину, хозяин – единственный её источник, дающий корм и скупую ласку. Если ослушаться хозяина, то острые шипы воткнутся в шею, а вместо ласковых слов хозяин сердито пнет ногою. Появлялся хозяин через три дня и три ночи, и был рядом один день и следующую ночь. Подсчитывать дни Хан, конечно же, не умел, но всегда чувствовал тот день, когда должен прийти хозяин. Все остальное время пёс или спал в деревянной будке, которая стояла в углу вольера, или сидел привязанным на цепи к натянутой вдоль забора проволоке. Это была счастливая и беззаботная жизнь. По ночам из окружающего леса, иногда, доносились волчьи завывания. Различая в этом ином, враждебном, но таком близком наречии жалобы на холодный колющий ветер, режущий голод в желудке, тоску полного одиночества, Хан подхватывал пронзительную песню на своем собачьем языке. Казалось, и он плачет, голодный, отвергнутый всеми в пустом зимнем лесу. Очень непонятное, тревожное настроение охватывало пса, новое еретическое чувство подсказывало, что может быть и другая жизнь, кроме служения хозяину. Хан не знал, что это была тоска по свободе. Другие же собаки, соседи по вольерам, после начала волчьей песни испуганно повизгивая, прятались в будки. Иногда хозяин исчезал навсегда и на его месте оказывался другой человек, с новым запахом, голосом. Смутная тоска пыталась вырасти в душе Хана, но видимо, она не могла поместиться в маленькой собачей душе. Эти перемены раздражали и печалили Хана, но таков был закон жизни, и иного быть не могло. К нынешнему хозяину Хан уже привык и был вполне доволен им. Хозяин часто гладил его, говорил что-то доброе, клал в миску с сухим кормом вкусные косточки и почти никогда не бил ногою. Особенно хорошо было теплыми летними днями. Хозяин обычно шел по тропинке в лесу, который окружал базу отдыха. Хан бежал чуть выше среди деревьев и громко лаял, давая знак, если чуял притихшего неподалёку зайца. Хозяин останавливался, собирал ягоды ежевики с окружавших тропинку кустов, потом звал пса, хлопал его по спине, приговаривая: «Хануля, мальчик, хорошая собака». Широко улыбаясь, испытывая все то счастье, на которое была способна, собака бежала вперед с новой энергией. В глубине леса находилось старое разрушенное здание. Крыши у здания не было, а над дверными проемами были нарисованы углем черные кресты, отчего руины имели зловещий вид. Но ни хозяин, ни, тем более, пёс, видимо, ничего зловещего в этом не замечали. Каждый свой совместный день они направлялись к развалинам домика по почти заросшей кустарником дороге. Рядом со старыми стенами находился ржавый остов беседки, который держался теперь благодаря мощным побегам старого плюща. Когда-то стальные профили беседки были опорой этому плющу, но теперь он поддерживал тонкий как бумага металл. Внутри беседки хорошо сохранилась дубовая скамья. Обычно хозяин ложился на эту скамью, используя вместо подушки свою пятнистую куртку. Хан располагался рядом на земле. Лишь каждый час их покой нарушался включением рации хозяина. Всегда происходил один и тот же разговор.
- Десятый первому. Обстановка.
- Первый десятому. Совершаю обход территории. Норма.
Но такая благодать была только летом, а зимой приходилось часами ходить по холодному лесу на коротком поводке. А сейчас Хан сидит перед светящимися окнами, на пронизывающем ветру и ждет хозяина. Однообразное, темно-серое небо оживляется только полностью черной, движущейся как живой клубок плотного дыма, тучей. Туча наступает по всему горизонту со стороны моря. И не различить той границы, где туча вырастает из моря. Пена волн заметна только у самого берега от света электрических прожекторов. Такие низкие, подвижные тучи бывают только летом, но вот ведь появилась и поздней осенью. Только летом бывает и полностью черное небо. Здесь прибой не кажется таким уж сильным, но почему-то за ближайшим мысом его звук напоминает устрашающий рёв. Вдруг над головой Хана, со стороны моря, прошла огненная стрела и вонзилась в лесистые горы, туда, где через них перетекает змейка шоссе. В следующее мгновение, не смотря на шум волн и ветра, Хан услышал новый, неведомый раньше звук, немного похожий на звук летящей ракеты фейерверка, которые здесь часто организовывали люди. Долг и испуг заставили пса вскочить и разразиться громким лаем. Дверь кафе открылась, и выглянувший испуганный, со стаканом вина в руке, кинолог крикнул собаке: «Хан! Фу! Замолчи, сука!».
Александр Васильевич не родился успешным бизнесменом, как казалось некоторым завистливым конкурентам. Всего тринадцать лет назад он, с молодой женой, с которой они сошлись по большой и великой любви, жили в маленькой комнате в коммуналке. Комната имела площадь всего одиннадцать квадратных метров, один из которых занимала кирпичная печь с газовой горелкой. Кухня была общей на двадцать семей. Так же на всех полагалось два туалета, очень маленьких, но с высоченными потолками. Теснота, грязь и, в особенности, склочные соседи не способствовали, как вы понимаете, укреплению брачных уз. Но им удалось прожить так пять лет. Для него и для окружающих эти отношения казались идеальными. Саша с гордостью верил в то, что он лучший мужчина для своей супруги, ибо никто кроме него не смог бы ее так понимать и жалеть. Она тоже проявляла чудеса верности и терпимости. Являясь настоящим лидером в семье, принимая все важные решения, она играла роль наивной, влюбленной и счастливой жены. Умело создавая впечатление у своего мужа, что это он – опора семейного счастья. Но быть опорой он не мог. Ибо нельзя опереться на то, что не сопротивляется. В начале она пыталась найти в нем эту стену, на которую можно опереться или укрыться за ней. Но на все ее вопросы Саша отвечал: «Любимая, делай так, как ты хочешь ». Тем самым он возлагал все решения на нее. Свою же любовь и помощь он пытался проявить тем, что, не смотря на тяжелую смену у фрезерного станка на заводе, приходя после работы, всегда мыл посуду, пол, готовил ужин. Иногда он приносил и другие жертвы, подсознательно стремясь вызвать у жены чувство вины, ответной обязанности. Может быть все так бы и продолжалось, но однажды она сказала, что любит другого, а он вызывает у нее жалось и сексуальное отвращение, и всегда вызывал. Жизнь Саши разом рухнула, так как других целей кроме демонстрации любви к своей супруге в ней не было. У Саши не осталось даже прошлого, ведь жена никогда не любила его.
После развода они уже никогда не виделись. Он же посвятил себя тому, чтобы доказать своей бывшей жене, какую ошибку она допустила и чего он смог достичь. За все это время чувство это не притупилось, а стало главной мотивацией его жизни. Занимаясь бизнесом, он проявлял чудеса жадности и подлости. На хлынувшие деньги он скупал произведения искусства, просто красивые или редкие вещи. Но там, в глубине подсознания, все это он предназначал ей, ожидая ее неотвратимого возвращения. Он так и не смог освободиться от своей невротической привязанности, даже после того, когда узнал, что его бывшая жена умерла, так и не родив ребенка от своего второго, возлюбленного супруга. В остальном Саша очень сильно изменился. Из застенчивого, интеллигентного и даже трусливого человека он стал жестким, безжалостным и волевым. Даже лицо его изменилось. Добрые мягкие глаза стали колючими и бесцветными. Плавные, округлые линии приобрели угловатость, свойственную людям, которые привыкли использовать ближних как средство в достижении своих целей. Ну а еще бывший трезвенник стал частенько выпивать. И в последние два года пьянство стало запойным.
Арсений Иванович был генеральным директором успешной компании «Металл-Сервис». Благодаря чему и был обеспечен этот успех. Владелец бизнеса в последнее время отошел от дел и погряз в пьянстве. Пусть бы всё так и продолжалось, но вчера днем Арсений Иванович получил через службу безопасности сведения, что их главные конкуренты объединились и смогли сообща выкупить контрольный пакет акций компании. Так же ему стало известно, что теперь конкуренты намерены расстроить новый выгодный контракт, который был подписан вчера на поставку металла за границу. Этот контракт сделал бы «Металл-Сервис» недосягаемым для них. И вот всё под угрозой. Если бы дело касалось самого бизнеса, то директор привык принимать решения самостоятельно. Но в этой ситуации он был бессилен, поэтому нужно было сразу встретиться и поговорить с «папой». Нужен был разговор с глазу на глаз, поэтому Арсений Иванович сразу из офиса заехал на час домой и потом поехал на своем автомобиле к синему морю, где обычно и проживал хозяин фирмы на базе отдыха, перестроенной из бывшего санатория для «нервных» больных. Когда Арсений Иванович уже почти приехал, погода, как назло, испортилась, шел мелкий дождь. Такая погода – обычное явление на «югах», где зима хотя и не отличается свирепыми морозами, но изнуряет гнилой сиростью, слякотью и грязью. Арсений Иванович почти всегда подхватывал простуду после такой поездки к морю. Другое дело зима в средней полосе – яркое солнце, хрустящий снег и здоровый румянец на лице. Он даже где-то понимал своего шефа, здесь можно было пьянствовать, только закрывшись в том сарае с мраморным полом. Дорогу было почти не видно. Однообразный световой конус левой фары с блестящими каплями дождя на фоне абсолютной черноты. Мокрый снег постепенно залепил ветровое стекло, и водителя стала тревожить мысль, что он может уснуть за рулем, ведь уже была глубокая ночь, даже скорее раннее утро. Бессмысленные эротические фантазии стали рождаться в его сонной голове. Черное окно, образованное на стекле дворниками представилось то вздыбленной девичьей грудью, то упругими ягодицами той же девицы. Но вдруг Арсений Иванович увидел впереди свет, горящую точку. «Встречная», - подумал он, но тут же понял, что световая точка находится слишком высоко, на небе. «Это - звезда», - была следующая мысль. Но звезда очень быстро выросла в размере за какие-нибудь пол секунды. Если бы Арсений Иванович успел бы оформить свою последнюю, радостную мысль словами, то она звучала бы так: «Я, все-таки, уснул за рулем и мне теперь снится сон». Через несколько секунд одинокий автомобиль стоял поперёк пустой ночной дороги. В лобовом стекле напротив водителя было круглое, размером с рублёвую монетку отверстие, как от пули. Такое же аккуратное круглое отверстие было в голове водителя, как раз в центре лба. Глаза его так и остались открытыми, казалось, что он ужасно удивлен происшедшим. Маленькая железная капля вышла на затылке и, пробив спинку сидения, заднее сидение, днище автомобиля, потеряв свою безумную энергию, дымилась в асфальте. Крови не было, раскаленная пуля сварила мозги в голове Арсения Ивановича. Миллиарды лет тому назад, где-то на другом конце галактики столкнулись две планеты. Страшный взрыв расплавил их и разорвал на миллиарды осколков. Уже тогда была предрешена судьба генерального директора компании «Металл-Сервис». Судьба эта сконцентрировалась в маленьком железоникелевом осколке ядра одной из планет, который отправился в бесконечный полет через толщу времени и парсек в единственную голову Арсения Ивановича.
В кабинете тлел синеватый люминесцентный свет, который лишь оттенял мрачный вид из окна. Почти весь день Александр много курил, ругался матом, отчитывал подчиненных, давал распоряжение. Казалось, что за все то время, что он бездельничал сам, никто из полусотни человек в офисе тоже палец о палец не ударили. Тревога и раздражения нарастали. Ближе к вечеру Александр все же налил себе сто грамм ароматного коньяку, что бы немного успокоиться. После этого он, наконец, принялся за работу. За неделю накопилось слишком много дел, которые без него никто не решился выполнить. Уже почти спокойный, но с той же тяжестью и тревогой в душе он сидел за своим столом, читая документы, сверяя данные с базой в компьютере. Затем он подписал приказ об увольнении главного энергетика, за то, что тот так и не завершил планируемую замену светильников в его кабинете. А энергетик просто не решился выбрать светильники, вдруг они не понравились бы «папе». Александр Васильевич работал весь день и всю ночь. Сонные измученные замы боялись уйти домой, пока шеф был в кабинете, и тревожно дремали в креслах своих кабинетов. В приемной спала на диване стройная длинноногая секретарша, которая и была принята на работу только из-за своей внешности и выполняла представительские функции, а так же приносила кофе. Так же в офисе дежурили на всякий случай сантехник и электрик. Наконец шеф дошел до проверки работы связистов своей фирмы. На улице уже рассвело. Он открыл папку с планом работ на прошлый месяц и стал просматривать документы. По одному из пунктов этого плана связисты должны были установить на заднем фасаде здания камеру слежения, чтобы охранник в холле мог предупредить окружение офиса гипотетическими врагами. По документам было непонятно, выполнена или нет эта работа. Окна кабинета выходили как раз в зеленый дворик с маленьким фонтанчиком и удобными лавочками, на которых, однако, никто никогда не сидел. Александр Васильевич решил самолично проверить наличие камеры. Он, подавляя в себе тяжелую необъяснимую злость, поднял жалюзи, открыл створку пластикового окна, сел на мрамор подоконника и высунулся из окна третьего этажа, смотря вверх, где под козырьком крыши неделю тому назад закрепили кронштейн для камеры наблюдения. Морозный воздух наполнил колкой свежестью нос и лёгкие, бесследно растворив липкий ацетатальдегид, сладко-горький табак и кофейную гарь. Захотелось сделать еще один вдох, потом еще один и всегда жить, зная, что дышишь. Ящик кондиционера закрывал место установки кронштейна и Александр выдвинулся из окна больше, держась руками за края оконной рамы. Он поднял взгляд вверх и оторопел. Над ним синело бесконечно высокое небо. Редкие белоснежные корабли облаков медленно выплывали из-за козырька крыши. Александр Васильевич почувствовал, что у него пересохло во рту. Заворожено наблюдая гипнотическое движение безумных по форме облаков, он все более убеждался в источнике своих тревог. Как он раньше никогда не видел неба? Какое еще более убедительное доказательство мог бы предоставить бог в подтверждение своего существования, чем это небо с многотонной массой воды в невесомых облаках? Ведь это невероятное чудо и было создано для того, чтобы он – Александр Васильевич, владелец дорогой авторучки в кармане пиджака, черного лимузина и сарая с мраморными вазами на берегу моря мог его наблюдать каждый день. Но почему-то серая свинцовая стена всегда разделяла его и бездонную синь бытия. Небо, великое, грозное и зовущее в свою глубину заполнило каждую клеточку его тела. Впервые за многие годы Александру Васильевичу стало легко и свободно. Казалось, что взгляд его непостижимо обнимает целую бесконечность, в которой сгинул предел этой сини. Какое же чудо это небо, в котором можно увидеть нескончаемое пространство, заполненное немыслимыми звездами. Он улыбался, произнося неразборчиво какое-то женское имя. Потом он отпустил руки, и тело его устремилось вниз, а душа, через настежь открытые глаза продолжала быть рядом с небом, даже показалось - ближе. Но полет был слишком коротким, поэтому он не смог узнать этого до конца. Последней осознанной мыслью Александра Васильевича была благодарность за то, что тело его не перевернулось в полете. И вечной картиной в живых глазах останется бесконечно приближающееся небо, а не стремительный удар тротуарного камня. Путь к небу одинаково несоизмерим с мгновениями полета из окна третьего этажа и с самой долгой человеческой жизнью.
Камера слежения, кстати, была установлена в положенные сроки. Она фиксировала кадры каждые десять секунд. Следователь просмотрел несколько раз фильм, сюжет которого заключался в неожиданном появлении на бетонной дорожке распростертого человеческого тела с неестественно изогнутыми конечностями, что вызывало неприятное чувство. После чего следователь закрыл дело с формулировкой «несчастный случай».
Мастер Небесных Сфер потому и звался мастером, что после творческого кризиса принимал ванну, чистил зубы, брился, выпивал бутылку кефира (или пива, когда как) и вновь возвращался к своей работе. Проделав выше сказанное, стеклодув взял с полки толстую тетрадь в сафьяновом переплете, с серебряными застежками и записал в ней следующее: «Цель – не достижение абсолютного, а лишь стремление к нему». Он вел эту тетрадь для своего будущего ученика, который станет выдувать небесные сферы после него. Ибо настоящему мастеру невыносимо держать свои секреты в тайне.